Унизительная цена

Хребтов слушал в половину уха. Ему что-то хотелось спросить у гостей, но он, видно, размышлял, с какого бока зайти. Наконец подозрительно уставился взглядом в Соколова:

– А мне любопытно, это ты на чьих лошадях приехал?

– Разжился у одного.

– Никак, у Рытова одолжил?

Соколов взгляд выдержал, ровным голосом объяснил:

– Нет, не одолжил, а купил.

Хребтов подозрительно покачал головой.

– Ну прямо удивительно! Евсей полгода за мной ходил, все уговаривал: продай да продай пару каурых трехлеток. Ну, я ему со своего двора отдал. – Прищурил хитрый взгляд. – И очень любопытно знать, сколько вы, бравые ребятушки, денег ему отвалили?

Поскольку для Соколова вопрос был трудный, в разговор поспешил вмешаться Бочкарев:

– Сто пять рубликов, собака, сгреб! Да четыре червонца с полтиной за саночки и упряжь.

Хозяин недоверчиво покачал бородой:

– По нынешним временам цена совершенно унизительная! Год-другой назад цена красная была бы, а нынче – тьфу, а не деньги. А в деньгах главный рычаг жизни. Евсей вообще-то прижимистый, а тут продешевил… Лошадки больно хорошие.

Соколов нашелся:

– Понимай – военная нужда. По разрешению начальства могли бы вовсе бесплатно конфисковать, а мы ему золотыми червонцами отсчитали.

Хребтов вроде бы понимающе покачал головой, хотя по глазам было видно – не верит.

– Червонцами оно, конечно, не ассигнациями, это приятней для кармана. Евсей-то к нам на прошлой неделе навещался, соседи поросенка для него закололи. Не говорил ни слова, что продать лошадок хочет. Как же он сам теперь обойдется? Непонятно даже. А вам, солдатам, зачем лошадки?

Бочкарев ответил:

– А у нас казенная надобность – беглых солдат ловить. Так и деньги выдали. По средствам приобретаем. Нам бы еще пристяжную…

Хребтов согласился:

– Это точно, по нашей дороге с пристяжной гораздо сподручней. Ночью морозит, а днем с крыш каплет – солнце весеннее. Лошадку одну пристяжной при беге впрячь – милое дело. Лишней у меня нет, а то уступил бы. Да на деревне найдете, ну, к примеру, у Силаевых, они продавать, кажись, думают. У них лошадь в упряжи какой год ходит, но еще свежая, побегает. Что-то не выпиваем? – Разлил всем по полстакана. – А этот чернявенький с вами, никак еврейчик? Ты, братец, не осоловел? Га-га, носом уже клюешь в капусту.

Соколов пояснил:

– С мороза разморило. Ты, хозяин, положил бы нас куда, вздремнуть надо часик-другой да ехать, пока светло.

Хребтов охотно согласился:

– И то, кто больше спит, тот меньше грешит. Только куда нынче поедете? Скоро стемнеет, волков в лесах нынче, как летом комаров на гнилом болоте: сожрут! А что-то ружей у вас не вижу? Аль не положено? Как же вы дезельтиров арестовывать станете? Они вас не испужаются, га-га, самих арестуют.

Соколов объяснил:

– Приказано за содействием к местным властям обращаться. А ружья нынче все на фронт отправили, к наступлению подготовка идет.

– Знать, там недостача, – усмехнулся Хребтов. Потом понимающе кивнул: – Ясно, еврейчику ружье не доверили. А я слыхал, что ихнего брата вовсе в русскую армию не принимают, потому как они не воюют, а агитацию распространяют.

– Нет, наш приятель надежный солдат, – заверил Соколов. – Слуга царю, отец… и все такое прочее.

С легким паром!

Хребтов зевнул, перекрестил рот и сказал:

– А меня после обеда завсегда сон охмуряет. Привычка натуральная. Глаза, как медом мазанные, слепляются. Вы тоже сонную привычку имеете?

– Обязательно! – Факторович с усилием поднял лицо, с которого капал капустный рассол, и мутными глазами обвел сидящих за столом. Остановил напряженный взгляд на Хребтове, икнул, а затем строго спросил: – Вы знали Брутмана с Кирпичной улицы? Однажды я встретил Брутмана на базаре и ради приличия спрашиваю: «Как выглядит твоя жена Сара?» – «Лейба, – отвечает Брутман ровным голосом, – я ничего не знаю об том, как выглядит Сара. Я ее не видел целых два года». – «Но почему?» – «Потому что два года назад она умерла».

Хребтов укоризненно покачал головой, Бочкарев разразился хохотом. Зато Факторович, видать, истощил свою энергию окончательно. Его голова снова упала в тарелку с капустой, и он громко захрапел.

Хребтов скосил в сторону хитрый глаз и сказал:

– Господа солдаты! В доме беспокойно, шумно – ребятенок по ночам кричит. Гораздо тише в баньке, там как раз протоплено. С утра нынче бабы с детьми мылись, вот и вы, сердечные, косточки с устатку попарите. Спать ложитесь в раздевальне или в парильне на полках: пахнет березовым веником, квасом, истинно рай. Одеял, извиняйте, в доме лишних не держим. Шинельками своими прикроетесь. Вечером поужинаете, переночуете, а утром – с Богом, в путь! И за лошадок не тревожьтесь. Им овса уже в ясли задали…

Выпили по последней, по отходной. Соколов благодарил за вкусный обед, а Бочкарев протянул бородатому еще полтинник:

– За апетиктный обед наше сердечное подношение!

Хребтов с достоинством произнес:

– Премного благодарны! Ну пойдемте, провожу в баньку. Жбан с квасом с собой возьмите, пригодится. И этого, Брутмана, не забудьте… – ткнул пальцем в Факторовича.

Банька оказалась чистой, сухой и просторной. Хребтов радушно ворковал:

– Во-он, в печке-то, еще уголья тлеют. Мы на них сухих березовых поленцев подбросим. Ух, как вспыхнуло, что тебе порох! Вот ковш, вот бочка – на каменку бросайте. Да не стойте, раздевайтесь, радуйтесь жизни. С легким паром! – И он, плотно прикрыв за собой дверь, ушел.

Бочкарев и Факторович скинули одежду, скрылись в парилке, откуда доносились их веселые голоса и хлестанье веников.

У Соколова было тяжелое предчувствие. Ему хотелось сесть скорее в сани и гнать от этого слишком уютного места. Но куда денешь этих двоих? Соколов рассуждал: «Ради пользы дела их следует оставить, они – как гири на моих ногах. Завтра, пожалуй, пожму им руки, и пусть дальше идут без меня, ребятки большие».

Соколов перекрестился и быстро скинул одежду. «Дрейзе» подсунул под печь. Зато сапог, тот самый, в каблуке которого был спрятан бриллиант, бросил под лавку.