Душевный разговор

Двор был просторным, со множеством хозяйственных построек. Большая конюшня, сарай, амбар, коптильня, поветь, под которой лежало сено, – все было добротно, крепко, на века. На отшибе, саженях в тридцати, на берегу небольшого замерзшего пруда, стояла баня, из трубы которой курился легкий дым.

Гости, взойдя на высокое резное крыльцо с навесом, рукавицами хлопали себя, смахивали снег. Хозяин открыл тяжелую и черную от времени дубовую дверь. Они вошли в длинные сумрачные сени, заставленные кадушками с соленьями, с какими-то рогожами в углу, со старыми зипунами, висевшими на гвоздях, вбитых в стену. В просторной избе было тепло и сухо, пахло свежими хлебами, медом и упревшей пшенной кашей. Чугунная заслонка большой печи гудела и дрожала от жаркого пламени.

В горнице Соколов прежде всего троекратно перекрестился на иконостас, завешенный бархатным застенком с золотыми кружевами, и только потом поздоровался с женщинами, занятыми хозяйством. Одна, лет пятидесяти, с полным круглым лицом, толстыми короткими руками, орудовала возле печи: мешала в горшках, вынимала из печи хлебы, которые распространяли вкусный запах. Это была хозяйка, жена бородатого.

Другая, молодая, худощавая, с черными задумчивыми глазами и красивым лицом, подоткнув в порты домотканую юбку и соблазнительно наклонившись, мыла дощатые полы. При виде гостей она зарделась, торопливо оправила юбку и продолжила дело.

Третья, плотная, краснощекая баба, одетая в яркое цветастое платье, сидела на лавке, пряла пряжу и качала ногой детскую люльку.

Горница была с полатями, с длинным столом, с часами-кукушкой, с живописной картиной «Девятый вал» и с портретом какого-то бородатого купца времен Елизаветы Петровны. У стены стоял большой сундук, застланный пестрым одеялом. На отдельном столике – граммофон. Чисто вымытый пол был застлан домоткаными ковровыми дорожками, на которых катались пушистые рыжие котята.

Хозяин прогудел в нос:

– Нежданный гость лучше жданных двух. Обед подошел?

– Как же не подойти, уже пора! – отвечала хозяйка, молча кланяясь гостям. – И каша упревает…

В простенке между окнами были прибиты рамки с фотографиями. Соколов обратил внимание на одну: летчик лет двадцати пяти, в кожаной куртке с двумя рядами блестящих пуговиц, с лихо закрученными усами, в фуражке с лаковым козырьком, заломленной набок, с погонами старшего унтер-офицера и двумя Георгиями на груди высовывался из кабины аэроплана.

Соколов спросил:

– Этот герой твой сын, хозяин?

Мужик откашлялся, с гордостью произнес:

– Мы, Хребтовы, отчаянные. Гляди, вот сынок мой, Петр! Правильно говоришь, солдат, он герой. В небе высоко на аэроплане летает. Об ем в газетах печатали. Ну, солдат, если ты вникаешь, я тебе газету покажу. Его сам императорское высочество великий князь Александр Михайлович награждал. – Повернул голову, приказал востроглазой молодайке, закончившей мытье полов и прислушивавшейся к разговору: – Дай-ка, Матрена, газету!

Та, на ходу вытирая о юбку руки, мелкими шагами босых ног с толстыми пятками подошла к комоду, приподняла вязаное покрывало и, осторожно взяв затрепанную донельзя газету, протянула бородатому:

– Пожалуйте, батенька! – и вожделенно впилась взглядом в Соколова.

Старик Хребтов пояснил:

– Сноха моя, Матрена, жена Петруши, – повернул голову к молодайке, качавшей младенца. – Девки, ставьте на стол, обедать будем. – Обращаясь исключительно к Соколову, пояснил: – Это другая сноха – Фроська, за младшеньким, родила мальчика под Новый год. – Повернулся: – Слышь, Фрось, редьку потоньше порежь, маслом полей, а уксусом не надо, организм не воспринимает. – Опять к Соколову: – Всего у меня с бабкой трое сыновей.

Соколов поинтересовался:

– И где, хозяин, двое других сыновей?

Хребтов охотно отвечал:

– Ну, средний который, он летчик, воюет – это я тебе газету показывал, а те двое – зимой в извозе, на своих тройках в Москве гоняют.

Соколов понимающе кивнул:

– Небось хорошо за зиму вырабатывают, отцу помогают?

Хребтов махнул рукой.

– Где там! Корма дорогие, за постой – плати, полиции – штрафы и взятки, в трактире пообедать – без двугривенного за стол не садись. – Раскрыл красную пасть, изобразив улыбку. – В Москве только воздух пока бесплатный, остальное все за деньги. Так-то! Себя и лошадей содержат, и то слава Тебе, Господи.

Наваристые щи

Хребтов тяжело опустился на лавку, посадил на колено вертевшегося рядом мальца. Посмотрел на Соколова:

– А ты, солдат, откеля в наши края забрался?

Соколов улыбнулся:

– Как раз из Москвы.

– Ну, тогда чего рассказываю, сам, поди, знаешь! А чего не на войне?

– Начальство приказало дезертиров искать, вот ищем. У вас тут не пробегали?

Хребтов задумался, пожал широкими плечами, отчего едва не лопнула цветастая сатиновая рубаха.

– Кто их знает! Земля большая, народ разный мимо шмыгает, не поймешь зачем.

Бабы тем временем застлали на стол чистую клеенку, поставили большую бутыль самогонки, нарезанное тонкими ломтиками свиное сало, соленые грибы, помидоры и капусту, положили несколько головок чеснока. Хребтов разлил по граненым стаканам белесоватого цвета, испускавшую резкий запах самогонку. Старуха хозяйка и обе молодайки уселись за стол с края, налили себе в рюмки что-то тягучее, малинового цвета, наверное, наливку. Мальчика посадили рядом.

Хребтов поднял стакан:

– Пьем, ну, за гостей и, так сказать, здоровье!

Выпили. Хребтов щепотью загреб капусту, засунул ее в рот, громко стал хрустеть крепкими зубами. Прожевав, повернул лохматую голову к Соколову:

– Когда войне конец будет, не слыхал? У младшего сыночка хоть белый билет, а старшего вполне загрести могут, он рождения девяносто третьего года. Что такое? Газеты почитаешь, так мы германца бьем, бьем, а он все воюет и воюет, а?

Соколов заверил:

– Союзники и Россия большие силы припасают к весеннему наступлению. К следующей зиме должны окончательно разбить и германцев, и турок, и австро-венгров.

– Ну, тогда надоть выпить за скорую победу!

Хозяйка поставила на стол большую сковородку с жареной свининой и тушеной капустой.

– Эх, запах аппетитный! – Соколов улыбнулся хозяину. – Женщины у тебя хорошо готовят.

– У их служба такая! – довольный похвалой, изрек Хребтов. – Каждый должен справно свое дело делать. Баба – готовить и дом в чистоте содержать, мужик – землю обрабатывать, солдат – воевать, царь – народами повелевать. Когда каждый дело станет делать, а не болтаться, как причиндалы в мотне, тогда во всем станет довольствие и успокоение.

Соколов поднял стакан:

– Пьем за гостеприимных хозяев, чтобы дом всегда был полной чашей, а геройский Петр Хребтов, украшенный орденами и крестами, домой скорей вернулся целым и невредимым.

Старая хозяйка от умиления аж всхлипнула, прижав к глазам передник, Хребтов удовлетворенно хмыкнул, и все дружно выпили.

Хозяин с гордостью сказал:

– У нас род Хребтовых такой: или грудь в крестах, или голова в кустах. Всегда государям служили верой-правдой. Мой отец из турецкого похода вернулся с деревяшкой вместо ноги, гляди, вот его фото, зато солдатским Егорием отмечен. Так-то!

Бочкарев полез было в карман за кисетом, чтобы закурить самокрутку, но Хребтов строго посмотрел на него:

– В доме у меня не курят, тут малые дети. Иди на улицу, там простора много.

Наконец подал голос давно молчавший Факторович. Он рассмеялся и сказал:

– Когда я был маленький, мне мамочка моя рассказывала разговор двух курильщиков, которые встретились на базаре: «Эй, Хайм!» – «Ты чего?» – «Исаака не встречал?» – «А зачем тебе его?» – «Табак у него!» – «На, понюхай моего!» – «У меня таки много своего!» Ха-ха-ха! Смешно, правда?