В бегах

Вера Аркадьевна простодушно рассказывала:

– Я очень хотела обнять тебя, мой богатырь! Пойми, я очень-очень о тебе страдала! – На глазах блеснули слезинки. – Я от долгой разлуки могла даже умереть. Не понимаешь, пупсик? Да, вы, мужчины, очень умные, как сами о себе думаете. Но есть хоть один, кто разгадал тайну женского сердечка: почему мы готовы положить свою жизнь за возлюбленного? Отвечаю: потому что мы умеем любить по-настоящему.

– Как ты из враждебного Берлина проникла в Россию? – удивился Соколов.

– Помог мой любящий муженек, которому я сказала: «Соскучилась по родственникам! Если не поможешь съездить, то уйду от тебя к Альфреду Тирпицу – адмирал давно за мной ухлестывает!» – «Он старый!» – «Настоящая женщина из любого старика может сделать доброго молодца!»

– Твой Лауниц напугался угрозы?

– Еще как! Мужчина только тогда дорожит женщиной, когда боится ее потерять! Я попала на территорию Российской империи с паспортом гражданки Швейцарии Софьи Бланк. Моя заветная мечта сбылась – я с тобой! Но за мной охотятся…

Соколов улыбнулся:

– Чую, у тебя были потрясающие приключения?

Она покрутила хорошенькой головкой, проворковала:

– Еще какие! Жаль, что ты книги не пишешь, такой роман накатал бы – другим не снилось. Я приехала в Москву – тебя не застала. По телефону горничная Лушка сказала: «Барин в Петербурге!» У меня в Москве были разные дела. Остановилась в гостинице Гунста, что в доме номер пять по Хрущевскому переулку. Два дня жила тихо и мирно, навещала своих бедных и бестолковых родственничков, ходила по магазинам.

– В охранное отделение к Мартынову не заглянула?

– Нет, и это было моей роковой ошибкой. Качу в саночках с Солянки, где свою тетку навестила, к Театральной площади. И замечаю: за мной сани как привязанные болтаются, в ней наружник ковриком прикрывается. Подкатила к «Мюр и Мерилизу», кое-что из галантереи купить. В Берлине магазины опустели, а я не могу к возлюбленному в застиранном исподнем появиться! Купила пустяков разных: кружева, ленточки, в отдел белья на втором этаже заглянула. Ну конечно, шляпку взяла – с перьями, очень модная в нынешнем сезоне. Хожу по магазину – филер тут как тут. Думаю: плохи дела! То ли случайно привязался, то ли от гостиницы следит – не понять.

У Соколова весельем искрились глаза.

– И что сделала ты, опытная разведчица?

– Решила от филера соскочить. Я в толпу затесалась, пробежала несколько залов и выскочила на Неглинку. Не пошла к своему извозчику, а села в сани к другому, поехала на Арбат. Ну, думаю, слава богу, освободилась от хвоста! На Арбате юркнула в Торговый дом Кандырина, накупила себе панталон: для каждого дня – мадаполамовые и нансуковые, для выхода – батистовые с шитьем и кружевами. Вот, погляди! – Задрала подол платья, показала удивительно стройные ноги и роскошные панталоны. – Нравятся?

– Очень!

– Знаю вас, мужиков! То, что под панталонами, нравится еще больше. Вышла из отдела дамского белья, гляжу – наискосок, саженях в десяти, знаешь, возле мужского трикотажа, опять наружник, теперь другой. И делает вид, что газету читает, а сам ее кверху ногами держит. Нырнула я в обувной отдел – это на первом этаже, там выход на хозяйственный двор. Я прошла по всем служебным помещениям, никто не остановил меня, выскочила в Староконюшенный переулок и в гостиницу бегом. Радуюсь: избавилась от слежки!

Соколов не пропускал ни слова.

– И что случилось дальше?

– Вечером в ресторан спустилась – в углу, недалеко от буфета, морда штампованная сидит, делает вид, что в стену глаза пялит, а я уже знаю, кто ему интересен. Думаю: надо в гостинице переночевать, а утром десятичасовым поездом бежать в Питер!

Вдруг в девять утра долбят в дверь: «Откройте!» На пороге два молодца в котелках и в одинаковых английских пальто. Сразу догадалась, что за воробьи под мою застреху попали. Говорю: «Молодые люди! Вы что, из одного сиротского приюта?» Они вежливость изображают, расшаркиваются: «Простите, мадам, наш ранний визит. Полковник Мартынов очень будет рад сейчас же вас видеть! Авто внизу». Ну, думаю, не спится начальнику охранного отделения! Авто повезло меня на Тверской бульвар, а молодцы остались. – Вера Аркадьевна вытаращила глазищи на Соколова. – Как думаешь, что эти балбесы стали делать?

– Негласный обыск?

– Именно! Эти поганцы рылись в моих вещах и даже не сумели положить толком на место парфюмерию. Итак, приехала в охранное отделение…

– И что Мартынов?

– Этот гнусный тип вскочил с кресла, бегает вокруг меня и ругается: «У нас, Вера Аркадьевна, сложились с вами доверительные отношения, мы вам премии выплачивали, а вы наплевали на свои обязательства. Как вы посмели тайком нарушить государственную границу? И ни словом не информировали нас об этом. Вы кто, германская шпионка? При нынешнем военном положении – суд и к стенке! Фон Лауниц наш злейший враг! А вы – его супруга. Муж и жена – одна сатана. В лучшем случае вы будете объявлены персоной нон грата и выдворены из пределов Российской империи!» И приказал: «Никуда не выходите из гостиницы! Вы, сударыня, под домашним арестом. И не думайте бежать. Тут же – в Лефортовскую военную тюрьму, на нары! Распишитесь, вот постановление о невыезде. Завтра утром увидимся, у меня есть к вам вопросы». Поставила я закорючку и плюнула в глаза Мартынову: «Вот тебе, козел с пробором! Отблагодарил за верную службу!»

– Но как тебе удалось бежать из Москвы?

Вера Аркадьевна махнула рукой:

– Из Берлина бежала, а тут – тьфу, одно веселье! Двух стражников посадили прямо в моем номере. Я занималась своими делами: читала, рисовала, на пианино одним пальцем Баха играла, делала гимнастику, спала после обеда, блюда за казенный счет по карте в номер приносили. Когда было часов девять вечера, я даю деньги одному из стражников: «Сделайте, сударь, для дамы одолжение: принесите из „Праги" ужин на троих, вместе вкушать будем, и две-три бутылки дорогих вин. Нынче я угощаю». Он только за порог, я стала переодеваться – все на глазах своего сторожа. Парнишка как увидал меня раздетой, так затрясся, сам молоденький, нецелованный. А я все продумала, не таких вокруг пальца обводила. Говорю: «Ну, дурачок, иди скорей в ванную комнату, напусти теплой воды, приведи себя в порядок!

Прямо в воде любовью побалую тебя. Не пробовал? Зря! Торопись, пока твой товарищ не пришел!» Он только разделся да в воду залез, я дверь в ванную комнату снаружи на задвижку, а одежду его в окно вышвырнула. Он долбит в дверь, орет, да никто его не слышит. Сама манто накинула, схватила баул да деру. На углу – извозчик. Он довез меня до вокзала… и я прикатила сюда. Давай скорей ляжем в постель, пока меня опять не арестовали.

Хочешь – аюбишь!..

Соколов задумался: «Что делать, как помочь Вере?» Для начала успокоил:

– Не бойся, я тебя никому не уступлю. Ты мне самому нужна.

Вера Аркадьевна вздохнула:

– Хоть на одну ночь, но нужна. Жаль, что не на всю жизнь.

– И что твой муженек? В Берлине награды получает?

Вера Аркадьевна застонала:

– Ах, умоляю, не упоминай об этом чудовище!

– Согласен, рогатые мужья – тема скучная. – Он нежно поцеловал ее влажные губы.

Она, испытывая томление, закрыла глаза, провела рукой по его сокровенному месту, все плотнее и плотнее прижимаясь к атлету. Задушевно прошептала:

– Мой мускулистый друг, я все время тебя вспоминала. Ведь ты спас меня от верной гибели летом пятнадцатого года. Помнишь, толпа устроила погром на Сретенке?

– Да, несчастного Шредера приняли за немца, а ты, как на грех, к нему заглянула.

– Аполлинарий Николаевич, ты такой умный, скажи: почему люди, в отдельности пусть хорошие, когда сбиваются в кучу, всегда делаются глупы, как бараны, и злы, как сорвавшиеся с цепи бешеные псы?

– В толпу сбиваются люди слабые духом, дабы в своей совокупности ощутить силу. Они уподобляются не баранам, но бурлакам, этим несчастным, задерганным жизнью людям, собравшимся в кучу и только благодаря стадности способным тащить тяжеленную баржу. Человек в толпе собственную слабость подменяет понятием общей силы и торопится сделать безрассудство, пока толпа не распалась и он, человек, вновь не стал жалкой букашкой.

Вера Аркадьевна вздохнула:

– Милый, как ты красиво говоришь! Для меня главное – отчаянная смелость и громадная сила, благодаря которым ты спас меня во время погрома.

– Да и ты не оплошала, стрельбу по нападавшим открыла, как воробья, какого-то мазурика подстрелила. Ну, как ты без меня жила?

– Чем возлюбленные меньше знают о девичьих проказах, тем спокойней для них самих. Помнишь, дружок, в Экклезиасте: «Многие знания умножают печали». Это как раз о женских шалостях, которые почему-то огорчают тех, кому позволяем владеть собой. Согласись, ведь это глупо! Сейчас, мой сладкий дружок, я с тобой, и я счастлива. – Она ладошками несколько раз с нежностью провела по его лицу. – Мой миленький, единственно любимый! Скажи, ты хочешь, чтобы я умерла ради тебя?

– Дурашка, ты должна жить очень долго – сто лет, чтобы всем рассказать о том, какие люди были в России, как они ценили дружбу и больше самой жизни любили великую, счастливую Россию…

– Россию, если послушать, любят все. Ты для начала полюби меня. И прикажи, чтобы ужин в номер принесли. Помнишь, как мы гуляли в «Яре»? Цыганка Стеша пела:

 

Хочешь – любишь, хочешь – нет,

Ни копейки денег нет.

 

– Мой голод больше твоего. Ведь мы, Вера, не виделись полтора года. Иди сюда…