Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В каких только батальных передрягах мне не доводилось принимать участие! И многократно наблюдал: смелого пуля боится, а труса всегда погибель поджидает.
Генерал Василий Костенецкий
Вернемся к эпизоду в Тильзите. Наполеон с восхищением говорил о доблести двух русских артиллеристов в битве при Аустерлице, крошивших его ветеранов, словно хозяйка косарем капусту.
Кто же они, эти славные воины? Полковник Василий Костенецкий, ставший позже генерал-лейтенантом, и его фейерверкер Маслов.
Случилось же на редутах Аустерлица следующее. Наполеон заблаговременно, с присущей ему дальновидностью, разведал намерения и силы своих противников, искусно сосредоточив на флангах силы для решающего удара. Когда чаша весов склонилась в пользу Наполеона, Александр I, фактически руководивший русскими (70 тысяч человек) и союзными австрийскими войсками (15 тысяч), послал в атаку кавалергардов. Вскоре поле боя покрылось белыми колетами всадников и павшими конями. Как отмечали историки, беспримерное мужество кавалергардов, всех погибших в этой битве, сохранило честь русской гвардии.
Зато конной артиллерии пришлось спасать не только пушки, но и собственные жизни. О последнем русские, впрочем, беспокоились меньше всего.
Французская кавалерия обошла русские фланги. Артиллеристы стали ретироваться, но пути отхода перекрыли мамелюки.
Этот день был отмечен удивительной храбростью русских воинов.
Вынув из ножен шпагу, командир роты полковник Костенецкий огласил аустерлицкие окрестности грозным криком:
– На пробой! – и первым бросился на врагов. Фейерверкер Маслов, такой же храбрец и гигант, как и его командир, продирался с пушками сквозь заросли виноградников. Там, где не могли выволочь пушки лошади, им на помощь приходили Костенецкий и Маслов. Лишь на переправе через Раусницкий ручей, берега которого были превращены в топкое месиво, Костенецкий узнал, что еще четыре пушки остались в руках мамелюков.
– Четыре пушки оставлять врагу на радость, русскому оружию на посрамление?! – взревел Костенецкий. – Не бывать тому! Маслов – за мной, вперед! То есть – назад, за пушками!
И вот когда, кажется, спасение было обретено, два русских воина ринулись на позиции, уже занятые войсками Наполеона. Их появление для врагов стало неожиданным, а ярость, с которой бились русские, заставила французов в панике бежать.
Именно тогда произошло событие, о котором историки немало писали – с восторгом и удивлением. В пылу боя Костенецкий остался без шпаги (некоторые утверждают, что это был Маслов). Схватив банник, употребляющийся для чистки оружейных стволов, он начал вместе со своим фейерверкером, словно былинный герой, сеять среди врагов смерть и разрушение.
Вот тогда и доложили Наполеону, что у русских объявились два легендарных Самсона, повергнувшие в прах ряды его воинов.
Александр I, узнав об этом подвиге, обратился к Костенецкому:
– Как мне благодарить вас?
– Прикажите, государь, вместо деревянных банников делать железные!
Александр возразил:
– Мне не трудно ввести в артиллерию железные банники. Но где найти таких Костенецких, которые могли бы так владеть ими?
Современный исследователь пишет: «После Аустерлица император водрузил в Париже Вандомскую колонну, целиком отлитую из трофейных орудий, но в металлическом сплаве этого памятника не было пушечной бронзы батарей Костенецкого… Василий Григорьевич получил в награду орден Георгия, а его фейерверкер Маслов стал кавалером Георгиевского креста, что на всю жизнь избавило его, мужика, от телесных наказаний!»
Истины ради отметим, что некоторые историки утверждают другое: два человека, какой бы удивительной силой они ни обладали, не могли утащить четыре пушки при непосредственном «контакте с противником». Да разве в этом дело? Нам гораздо интереснее те чудеса силы и геройского духа, какие проявили эти русские воины. А что эти чудеса были – сомневаться не приходится.
В царствование императрицы Екатерины Алексеевны в 1768 году в Черниговской губернии на хуторе по названию Веревки, что в Конотопском уезде, случилось приятное событие – у местного помещика и дворянина Костенецкого родился сын. Нарекли его Василием. Мальчик, словно герой из сказки, рос не по дням, а по часам, быстро обогнал сверстников по размаху плеч и по уму. И как святой из старинных житий, он был безмерно добр.
– Гришуня, постращай мальца хоть ты, – взывала мать Василия к мужу. – Опять отчудил Васятка. Встретил вечор на околице нищего и отдал ему свою плисовую куртку. Стала его журить, куртка, мол, совсем новая, к Троицыну дню сшитая, а он мне в ответ: «Мамочка, не серчай! Ведь нищенький совсем застыл, холодно на вечерней заре было…»
Костенецкий-старший откладывал в сторону номер «Санкт-Петербургских новостей» и умиротворяюще басил:
– Да бог с ней, с плисовой курточкой! Новую сошьем. Скажи лучше Глаше, пусть из погреба молока подымет крынку. Что-то пить хочется, да Васятке кружечку налей. Для развития хорошо.
– Твоего Васятку разве сыщешь? Опять с хуторскими в войну играет.
– Быть Васятке генералом! – пророчески говорил отец.
По семейным преданиям Костенецких, их предки еще в допетровские времена жили в заднепровской Малороссии, были богаты, характер имели независимый. Крепко держались православия, что не нравилось соседям-помещикам, перешедшим в католичество. Отсюда и пошли беды…
Один из Костенецких за свою непоколебимость в православии и приверженность к России был казнен в Варшаве. Из его груди палач вырвал сердце, изображение которого с двумя пронзающими стрелами стало гербом Костенецких.
Вдова казненного, с двумя малолетними сыновьями спасаясь от преследований, бежала в Россию, поселилась в южных землях.
…Костенецкий-старший, сам человек недюжинной силы, уважал ее в других, и в своем сыне особенно. Когда Василий возрос, выбор был сделан.
– Такому детине быть воином, – изрек отец, и это решение, несмотря на обильные слезы матери, стало окончательным. – Собирайся-ка, сынку, в Петербург…
Так Василий оказался в Инженерном корпусе. Здесь среди сверстников он выделялся острым умом, крепкой памятью и непомерным ростом, превосходя всех чуть не на голову.
Соученики хоть и улыбались при этом, но с должным уважением называли его Василием Григорьевичем, а начальство произвело в капралы. Но здесь судьба сыграла с ним шутку.
Среди кадетов корпуса был подлиза и наушник Лешка Аракчеев. С маленькими бегающими глазками, мясистым носом, сутулый заморыш с вечным насморком и гнусавым голосом, он сразу не понравился Костенецкому. Он стал «воспитывать» его вполне в духе того времени – кулаком пытаясь избавить Аракчеева от пороков.
К сожалению, этот педагогический прием вновь себя не оправдал.
Пройдет не так много лет, и уже граф Алексей Андреевич Аракчеев, автор проекта пресловутых «военных поселений», который не могло вспоминать без содроганий целое поколение русских людей, отыграется на Костенецком за былые обиды…
А пока что восемнадцатилетний Костенецкий был выпущен штык-юнкером во 2-й канонерский полк в 1786 году. Через год он уже воевал против турок, а его предводителем стал князь Потемкин-Таврический. Возле стен Очакова он творил подлинные чудеса силы и храбрости, старые бойцы приглашали его к своему костру:
– Откушать из котла и водки выпить!
Щи и кашу юноша уничтожал за троих, от водки неизменно отказывался:
– Батька не баловался и мне не велел!
Бойцы соглашались:
– Это верно, батьку слухать надо…
Светлейший князь Григорий Потемкин удивился:
– Откуда ты такой вымахал? И отчаянный в бою – от юности или от глупости?
– От любви к России! – глядя сверху вниз в единственный глаз Потемкина, дерзким тоном ответил Василий.
– И то дело! – пропустил грубость мимо ушей светлейший. – Жалую тебя в подпоручики. Старайся, юноша. Уцелеешь – генералом будешь. А сегодня позволяю вылазку сделать…
«Посадив в лодки казаков, Костенецкий ночью подкрался к турецким кораблям и взял их на абордаж простейшим способом: треснет двух турок лбами и выбросит бездыханных за борт, потом берет за шеи еще двух – треск, всплеск! Так воевать можно без конца – лишь бы врагов хватало… В 1795 году (уже в чине поручика) Василий Григорьевич образовал в Черноморском казачестве пушечную роту, и палила она столь исправно, что слухи о бравом поручике дошли до столицы».
Слух о подвигах героя дошел до самого Павла, недавно вступившего на престол. По приказу царя Костенецкого затребовали в Петербург. Белокурый красавец, бывший фаворит Екатерины II, Платон Зубов формировал новые войска.
Поручик ему понравился своей необычной статью и еще более тем, что, когда фаворит милостиво пригласил сесть Костенецкого на изящный стул гамбургской работы и тот опустился на его шелк, стул вдруг с грохотом разлетелся по зеркальному паркету.
– Уморил! Теперь я верю, что ты турок, как щепки, ломал… Ты, того, сзади себе не расшиб? Ох, не могу!.. Такие-то ломовые в гвардии и нужны.
Костенецкий уже уходил, когда Зубов окликнул его:
– А рубль серебряный согнуть можешь?
Поручик пошарил в карманах своей красной куртки и нашел лишь старый медный пятак.
Без особых усилий он согнул его и положил на край инкрустированного стола:
– На память!
Этот пятак Зубов всем показывал вечером на балу в Зимнем дворце, пока любопытный Павел не отобрал монету: «Сей курьез пусть у меня хранится!»
Спустя более сорока лет после смерти Василия Григорьевича один из лучших дореволюционных журналов «Русская старина» опубликовал воспоминания о генерале его племянника. Тот писал: «Генерал Костенецкий был высокого роста, широк в плечах, стройный и красивый мужчина с самым добрым и приветливым лицом и обладал необыкновенною физическою силою. Характера был доброго, имел нежное сердце, но вспыльчив в высокой степени. Был тверд в своих убеждениях, не умел гнуться перед начальством, с трудом переносил подчиненность, и вообще был человек с сильными страстями. Любил женщин, а еще более был любим ими…»
Он был очень образован. Как артиллерист, увлекался математикой, любил русскую историю и исторические древности. Был патриотом в высшей степени и человеком в полном смысле военным. Ему вечно хотелось сражаться, и он готов был покорить России всю Европу.
Он хорошо знал французский язык и в шутку утверждал, что этот язык происходит от русского языка. «Вот, например, – говорил он, – слово „cabinet” происходит от русского „как бы нет”…»
Водки и вина не брал в рот.
Крестьян своего хутора любил, как родных братьев. Оно и понятно: ведь со многими он вырос, играя в казаков-разбойников или пленение турок. Бывая в деревне, снимал свой генеральский мундир, облачался в крестьянскую полотняную рубаху и целые дни работал на бахче, сенокосе или по хозяйству в усадьбе.
Но все-таки главным в его жизни были дела иные – маневры, стрельбы, смотры и просто войны… Русская артиллерия всегда была лучшей в мире. В этом заслуга В. Г. Костенецкого, встретившего 1812 год в чине генерал-майора. Предсказания отца и графа Потемкина сбылись.
Раннее утро 26 августа, Бородино. Битва началась атакою лейб-егерей. 85 тысяч французов при 400 орудиях наносили главные удары по Багратионовым флешам и по батарее Раевского, вспомогательные удары – по флангам. Между плотными порядками полков и флешей в карьере выносило батареи артиллерии. Кислый пороховой угар перемешался с пеленой пыли, поднимаемой конницей.
Канониры генерала Костенецкого не дрогнули – они били и били по врагам. Сам командир помогал перетаскивать раскаленные орудия с разбитых лафетов на запасные. Бой продолжался!
Солнце померкло в небе. Враг наступал, и картечь пушек Костенецкого пагубно садила в упор.
Случилось небывалое. Мужественный маршал Ней, спасаясь от огня русской артиллерии, приказал французам залечь. И сам прижался щекой к горячей, облитой кровью земле.
Но пали батареи Раевского. Желтая лавина улан взметнулась на батареи генерала Костенецкого. Бешено сверкали клинки французов, сраженная прислуга обагряла кровью лафеты.
Тогда во весь исполинский рост поднялся Костенецкий:
– Бей врагов! Москва за нами…
И закипел рукопашный бой!
Под небывалой мощи ударами снопами валились французы.
– Русский генерал заговорен от смерти! – испуганно шептали ветераны Наполеона.
И их лошади со страхом пятились перед разъяренным великаном в разорванном мундире с золотыми эполетами.
Канониры молотили опешивших врагов кто чем мог. Вновь ударили русские пушки, неся смерть врагам.
…И уланы отступили, усеяв русскую позицию трупами людей и лошадей.
Над Бородином спустилась благодетельная ночь. Во французском стане вновь заговорили о русском генерале, похожем на непобедимого Голиафа.
На Бородинском поле французы потеряли пятьдесят восемь тысяч солдат и офицеров – убитых и раненых. У наших потери были гораздо меньше – сорок четыре тысячи…
Бросив на землю попону с убитого коня, положив под голову громадный кулак, русский генерал спал… Над ним ярко мерцали крупные звезды августовского неба.
Наполеон был изгнан из пределов нашей родины. 9 мая 1813 года шел бой у Гросс-Гершена, где в Тридцатилетнюю войну был убит император Густав-Адольф. Французская артиллерия вела беспрерывный огонь по нашим позициям. Командир полуроты Иван Жиркевич приказал канонирам укрыться во рву, пережидая губительную канонаду.
Сам Жиркевич перешел к правому фасу реданта. Упершись спиной на земляной вал, он наблюдал за противником. И вдруг он узрел нечто такое, что заставило его протереть глаза: не видение ли перед ним?! Впрочем, ладим слово самому герою.
Спустя 34 года после описываемых событий Жиркевич вспоминал: «Вдруг вижу, с левого фланга едет шагом по линии генерал-майор Костенецкий, командовавший артиллерией гвардейского корпуса. Не доезжая сажен пятидесяти до моего укрепления, он, вынув саблю из ножен, пустился ко мне галопом…»
Кругом свистели пули, с противным чавканьем то и дело падали в грязную после весеннего ливня землю. Костенецкий словно ничего этого не замечал. По его спокойствию можно было думать, что он в родовом имении совершает прогулку перед вечерним чаем.
«Шагах в десяти от меня он проехал опять шагом… Я пошел к нему навстречу. В эту самую минуту между ним и мною упало французское ядро, дало рикошет и полетело далее. Лошадь Костенецкого уперлась и подалась несколько назад, а он, дуя ее кулаком по голове, хладнокровно мне говорит:
– Я было скакал, чтобы вас изрубить: я думал, что вы трусите! Но теперь прошу у вас извинения. Вижу, что вы бережете людей ваших. Это благородно! Пожалуйста, сами оставайтесь там, где и прежде стояли. (Это было все-таки опасное место от пуль и ядер противника.) Очень хороший пример для прислуги вашей!»
И, еще раз долбанув по голове робевшего коня, развернул его на месте, осадив удилами на задние ноги, спокойно поехал вдоль позиции…
На следующий день ядро все же размозжило голову коню. Освобождая ногу от стремени, Костенецкий назидательно произнес, обращаясь к солдатам, выскочившим из-за окопа помочь седовласому генералу:
– Робкого пуля всегда найдет, а смелого и штык боится!
Сколько этих «робких» коней пало под генералом? Никто не считал…
Война закончилась. Грудь генерала украсили ордена, а карьера его тоже закончилась. Навсегда! Аракчеев, взлетевший на верхнюю ступеньку государственной власти, встречаясь с бывшим соучеником, с притворным смирением гнусавил:
– Натерпелся я от вас, генерал, в пажеском корпусе, натерпелся… И врагам своим такого не пожелаю. Бог простит, я сердца на вас не имею…
Но злобу граф держал в сердце лютую и ходу боевому генералу, знавшему артиллерийское дело так, как никто, быть может, в Европе, не давал.
Если личное перевешивает интерес государственный, то человек такой – законченный подлец.
Из воспоминаний племянника В. Г. Костенецкого:
«Никто не питал такой ненависти к иностранному засилью в армии, как генерал Костенецкий, который по пылкости своего характера никак не мог скрывать к нему нерасположения и очень часто его обнаруживал, иногда к лицам, гораздо выше его стоящим в служебной иерархии. Это было причиной того, что служебная карьера тянулась очень медленно: его обходили чинами, орденами и только что терпели на службе. В 1812 году он был уже генерал-майором, командовал всею артиллерией гвардейского корпуса, но по окончании войны оставался все время в том же чине. И только государь Николай Павлович произвел его в генерал-лейтенанты, хотя продвижения по службе или просто назначения не последовало.
Он имел орден Владимира второй степени, и когда за какое-то отличие следовало наградить его высшим орденом или чином, то ему, как бы в насмешку, дали в другой раз тот же самый орден. Так что он и в титуле своем именовал себя кавалером ордена Владимира второй степени двух пожалований – случай едва ли не единственный в летописях нашей армии!»
Бездари не прощают таланта в других!
Историки дружно утверждают, что генерал образ жизни вел самый неприхотливый. Его кумиром был генералиссимус Суворов.
Даже в лютые морозы он не топил комнат, и ему никогда не бывало холодно.
– Закалка для солдата – вещь самая необходимая! – повторял Костенецкий. – В полевых условиях теплой печки не будет, а бить врага надо. Суворов постарше меня званием был, да и то жил, как простой солдат. А мне и сам Бог велел…
Слуги наметали перед крыльцом его дома сугробы снега. Поднявшись ото сна, генерал раздевался догола и нырял в снег. Потом он бежал домой одеваться, и от него подымался столб пара.
Спал генерал на жестком кожаном диване, без одеяла, простыни, и даже не пользовался подушкой. Когда друзья пытались уговорить его накрываться одеялом, Костенецкий резонно отвечал:
– Солдаты в походе разве на перине спят? Они дрыхнут на земле, завернувшись в шинель. Я тоже солдат. Вчерашней ночью и впрямь было несколько прохладно, от мороза деревья в саду трещали. Я и накинул на себя шинель. Милое дело, только запарился…
Питался генерал строго по солдатскому рациону. «Пища его была самая простая, – сообщает русский историк М. И. Пыляев, – борщ, каша и изрезанная говядина. Водки и пива не пил вовсе. Даже чаевничал без сахара».
А как он проводил военные учения! Об этом надо рассказать.
Едва солнце начинало светиться на горизонте, генерал приказывал трубачу играть тревогу. Офицерам указывал место и время, куда им следует прибыть с их подчиненными и пушками.
Сам же скоро-скоро вскакивал на коня и несся во весь дух к месту учений. А наездник он был удивительный! На коне перепрыгивал через глубокие овраги, где сам черт голову сломит. Даже мало кто из кавалеристов мог соперничать с генералом в ловкости и храбрости.
Заметим, однако, что труднее всего приходилось коням, на которых скакал бравый генерал. Они нередко выходили из строя под его могучей фигурой.
Итак, прискакав первым к месту учебы, он быстро спешивался, догола раздевался и начинал кататься по росистой траве.
– Это моя суворовская утренняя ванна! – с гордостью объяснял Костенецкий.
Когда батарея по тревоге поспевала на указанное ей место, генерал уже сидел в седле и начинал командовать…
Много ходило в то время рассказов о его необыкновенной физической силе: он разгибал подковы, сгибал серебряные рубли, перетаскивал на себе многопудовые пушки.
Забавный случай, о котором еще в прошлом веке много раз упоминали историки, произошел с генералом в один из его приездов в Киев. Его пригласили на бал. Как мы уже знаем, Костенецкий был хорош собою, весел, остроумен и в женском обществе пользовался неизменным успехом.
На сей раз дамы решили пошутить над Костенецким. Едва он появился в зале, они на серебряном блюде поднесли ему искусно сделанную из камня грушу.
Генерал «раскусил» милую шутку. Он стал горячо благодарить:
– Ах, как вы любезны, сударыни! В чьем саду вырос столь чудесный плод? Сроду таких не видывал!
Продолжая добродушно улыбаться, генерал сжал в своей громадной ручище «грушу»… На глазах изумленной публики, с любопытством наблюдавшей за этой сценой, «груша» рассыпалась в прах.
– Простите, – лукаво произнес генерал, – груша хороша, но слишком для меня мягка.
После этого случая авторитет генерала и интерес к нему еще более выросли.
Но он так и не успел обзавестись семьей.
– Наши жены – пушки заряжены! – шутливо говорил Костенецкий.
Генерал имел среди сослуживцев и солдат необыкновенную популярность. Особенно боготворила его молодежь, которая искала случая поговорить с ним. Один из участников такой встречи оставил запись беседы.
– Что помогло вам развить силу и стать таким богатырем? – спросили Костенецкого.
– Солдатский образ жизни и экзерциции с ядром, – бодро отвечал тот.
И генерал тут же показал эти «экзерциции». Он взял в руки громадное, фунтов на двадцать, артиллерийское ядро и начал перекидывать его из руки в руку. При этом он постепенно увеличивал амплитуду броска, пока не дошел до прямо-таки циркового номера: взмахом распрямленной руки бросал эту тяжесть через сторону над головой и ловко, почти не глядя, ловил ядро на вытянутую в сторону руку.
Описываемые события происходили, когда генералу было далеко за пятьдесят! Каков же он был смолоду? – с восхищением думали свидетели этих «экзерциций».
И тут же генерал заставил сердца всех присутствующих похолодеть от страха.
Подняв обеими руками ядро над головой, генерал с резким наклоном туловища швырнул ядро между ног себе за спину. И, не давая ядру упасть, поймал его над головой.
Все облегченно вздохнули.
В руках Костенецкого тяжеленное ядро выглядело легкой игрушкой.
Молоденький подпоручик, недавно прибывший в полк, жадно следивший за генералом, схватился за ядро:
– Ваше превосходительство! Дозвольте мне…
Генерал ласково остановил его:
– У вас есть матушка?
Тот выкатил от удивления глаза:
– Конечно, в Смоленской губернии.
– Не лишайте ее сына, а русскую армию хорошего воина, – резонно ответил генерал. – Чтобы делать эти экзерциции, нужно приложить много упорства. Когда я еще мальчишкой был, то упросил нашего сапожника сшить мне большой кожаный мячик, внутрь коего горох засыпал – это для большего веса. Часами я упражнялся этой забавой. Ложился на тюфячок, подкидывал мячик до потолка и ловил его. Перекидывал с руки на руку, тоже лежа. Потом звал товарищей – крестьянских мальчишек. Мы кидали друг другу мяч, постепенно расступаясь все шире.
Позже пришлось сапожнику сшить мне новый кожаный мяч – большего размера. В него я насыпал горох, перемешанный с дробью. Двенадцать фунтов весил этот мяч! И вновь я упражнялся с ним. Ловкость и сила во мне прибывала не по дням, а по часам.
Хотя надо признаться, рост и сила у меня во многом наследственные – я в отца пошел, он был саженного роста, широкоплечий.
Совсем я малышом был, а отец меня плавать научил, на лодке весло доверял – я подгребал ему во время рыбалки. Сутками на охоте пропадали, спали на земле!
А какую возню дома устраивали! Отец мне поддавался и всегда оказывался на лопатках. А я, глупышка, верил, что такого великана победил. Вот и хотелось стать еще сильнее.
– Говорят, ваше превосходительство, вы всю жизнь завета отца держитесь – не пьете и не курите? Неужто правда? – спрашивали слушатели.
– Ни разу не осквернялся, – отвечал генерал.
– Скажите, а с капитаном Лукиным вам приходилось встречаться? – не унимался подпоручик.
При этом вопросе лицо генерала просветлело:
– Наслышан я о его силе! Но, к сожалению, встречаться не доводилось! Хотя в последний год жизни императора Павла Петровича мы оба находились на военном смотре в Петербурге. Лукин был, видимо, удивительным богатырем. Да погиб так, как дай бог каждому погибнуть, – героический конец принял за святую Русь во время боя.
Генерал говорил с вдохновением, глаза его блистали азартом.
– Да ведь не только силой Лукин, говорят, брал, а и ратной храбростью, знанием морского дела, – добавлял генерал. – Не зря молвится: «И сила уму уступает!» Вот ведь как бывает: что сто человек сильных не могут, то один мудрый сделает.
– Это точно, ваше превосходительство! – опять вступил в разговор подпоручик. – Если позволите, расскажу случай, недавно у нас в Смоленской губернии произошедший. Близ города Юхнова понадобилось очистить реку Угру от свай. Они остались от старого моста и препятствовали сплаву леса. Заторы там ужасные были.
Вызвали немецких инженеров. Изучали они местность, глубину в реке промеряли, чертили что-то, вычисляли целый месяц. И вот приносят князю Оболенскому, богатому помещику, владельцу тамошних земель, смету.
«Унзер знаний говорит, что это есть трудный слючай, – объясняют немцы. – Ви должен будете за этот арбайт тридцать тысяч рубль…»
Деньги громадные, да что делать? Назначили торги на сдачу работ, ну, эти немцы и согласились подрядиться…
Но работы еще не начались, как приходит к Оболенскому его крепостной крестьянин: порты латаные-перелатаные, выцветшая рубаха веревочкой перепоясана, лапти на стороны стоптаны, нос облуплен. Говорит:
«Барин, хотите, я сваи из реки вытащу? Только сделайте милость, заплатите мне двести рублев за это… Хозяйство поправить надо».
«Чего ты несешь? – возмутился князь. – С ума спятил?»
«Никак нет. С этим у нас все путем».
«И как же ты их вытаскивать будешь?» – заинтересовался князь.
«Извольте видеть: на сваях надо сделать зарубки и привязать к ним прочные канаты, а к этим – бревна. Морозы ударят, река станет. Лед начнет поджимать канаты. Вот тут сваям один путь – все повыскакивают. Если же не выскочат зимою, то уж весною, как лед пойдет, то непременно выпрет».
«А что, мужик, пожалуй, дело говорит!» – обрадовался князь и немцам сделал атанде.
И что вы думаете? – Подпоручик посмотрел на генерала с видом триумфатора. – Этот простой мужик без всякой инженерной выучки лишь с помощью смекалки и стихийных сил природы вытащил все сваи и получил двести рублей, которые тут же пропил.
– Прекрасно! – воскликнул Костенецкий. – Ведь не зря говорят – «сила ума»! Действительно, ум – это тоже сила. А вот при сооружении памятника Петру Первому, когда вопреки запрещениям Фальконе отбил от подножного камня громадную глыбу, не знали, что с ней делать. Объявили громадную премию тому, кто уберет ее с площади. Но никто не умел такую непомерную тяжесть утащить.
Так вот, какой-то крестьянин, привезший в Петербург провизию на базар, вызвался «прибрать» глыбу за ничтожную плату, но до свершения сделки секрет свой не выдавал.
В Сенате распорядились: «Когда уберет – деньги выплатим…»
И что крестьянин удумал? Подрядил земляков, они рядом с монументом вырыли громадную яму. Туда глыбу и столкнули, сверху землей засыпали. По сей день там лежит. Вот это и есть сила ума!
Кстати, за самовольное повреждение пьедестала для «медного всадника» Фальконе отправили восвояси – в Италию. Может, он мастер и неплохой, да разве у нас своих не хватает? – В голосе генерала зазвучала застарелая обида. – Кстати, его место заступил мой знакомец – Юрий Матвеевич Фельтен. Он и завершил сооружение монумента. Удивительной силы человек был! Даже в старости ворочал громадные каменные глыбы!
– Богата Россия богатырями! – задумчиво произнес подпоручик.
То, что не могла сделать вражеская пуля, сделал вибрион в виде изогнутой палочки. Генерал Костенецкий умер от холеры 6 июля 1831 года. За несколько дней до этого он получил долгожданное назначение – командующим артиллерией на Кавказ, но выехать не успел.
По Костенецкому плакал весь город. Старые солдаты сокрушались:
– Это был любимый командир! За ним мы шли в огонь и в воду.
И это было чистой правдой.
Теперь же, скорбно поникнув головами, сотни людей пришли проститься с любимым генералом.
Под звуки прощального ружейного салюта дубовый гроб опустили в землю, а русский богатырь Костенецкий перешел в вечность и легенды.
Из энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: «Костенецкий Василий Григорьевич – генерал-лейтенант, воспитывался в артиллерийском и инженерном военном корпусе. После Бородина временно начальствовал всей артиллерией и много содействовал нашим успехам при Тарутине, Малоярославце и Красном; участвовал во всех важнейших сражениях 1813 и 1814 гг.» (т. XVI, с. 389).
И еще необходимое добавление: это был один из самых сильных и мужественных людей, рождавшихся на земле Русской.
Войти с помощью соц. сетей: