Родное болото

Груз Соколова был опасней динамита, но дорога в тылу врага оказалась проще, чем ожидалось. Пропускное свидетельство Фердинанда Зауэрбруха, имя которого в армии пользовалось громадным авторитетом, срабатывало без осечек.

Все сложности начались с переходом линии фронта.

Одиннадцатого августа семнадцатого года в половине четвертого утра гений сыска граф Соколов перешел линию фронта в районе местечка Броды, что восточнее Львова, в расположении армии Юго-Западного фронта под командованием генерала Гутора.

Едва Соколов оказался среди родных осин, как тут же едва не погиб от рук драгоценных соотечественников: трое дозорных, увидав фигуру в форме немецкого офицера с большим мешком за плечами, без предупреждения открыли стрельбу. К счастью, стреляли они плохо, да и предрассветная мга была на стороне гения сыска.

Соколов рухнул на землю, притворился мертвым.

Он услышал возбужденные приближавшиеся голоса:

– Сапоги, чур, мои, это я его подстрелил!

– Ишь, разогнался! Сапоги ему… А прикладом по голове хочешь?

– А что у него в мешке лежит? Делить поровну будем…

Голоса приблизились вплотную.

Каждый хотел найти на мертвеце что-нибудь для себя полезное. Соколов вдруг поднялся во весь рост, и тут пригодился подарок Фердинанда – кольт. Гений сыска онемевших от неожиданности и ужаса мародеров перестрелял.

Тут же сбросил с себя мундир оберста и в исподней рубахе и в германском галифе прошел в глубь обороны, никем не останавливаемый, две с половиной (!) версты, зашел в провиантский магазин и стал спрашивать у часового, где разместилась разведывательная рота. Тот сумел показать лишь почтовую полевую контору, в которой сидел телеграфист и принимал ленту – очередной приказ Керенского. Соколов представился и сказал, что ему надо соединиться с генералом Джунковским.

Телеграфист с недоумением посмотрел на нижнюю рубаху гостя, но покрутил ручку, соединил с дежурным. Тот заспанным голосом отвечал:

– Их превосходительство Владимир Федорович отдыхает…

– Скажите, что звонит полковник Аполлинарий Соколов.

Уже в следующее мгновение Джунковский радостно кричал:

– Ты где? Какая такая почтовая контора? Ах, понял, высылаю авто, жди!

Телеграфист с восторгом глядел на Соколова и даже переспросил:

– Это вы тот самый, что были гением сыска?

Соколов хмыкнул:

– Хм, теперь я еще больше гений.

…Соколов скучал на почте, предвкушая радостную встречу с Джунковским. Он стал читать телеграфную ленту, струйкой стекавшую с аппарата. Главнокомандующий армией генерал Корнилов приказывал: «Свобода, своеобразно понятая темными солдатскими массами, трактовалась как возможность ничегонеделания. Праздность вместе с другими недугами подтачивали организм армии и довели его почти до полного развала… В необученной армии не может быть дисциплины, и она обращается в вооруженные банды, опасные для родины… Чем темнее и некультурнее солдатская масса, тем большее значение приобретает дисциплина… Приказываю усилить…»

Телеграфист протянул отпечатанный на гектографе текст:

– Господин Соколов! Хотите ознакомиться? Это воззвание Союза офицеров. Многие из них поначалу ратовали за «демократические перемены в армии», а теперь, слава богу, одумались.

Соколов прочитал: «Катастрофа на Юго-Западном фронте с ужасающими картинами грабежа и позорного бегства с полей сражений сотен тысяч солдат, анархия внутри страны, полное бессилие власти и безудержный поток измены, произвола и насилия грозят уже в ближайшее время окончательно погубить Россию. Честные офицеры и солдаты, призывающие к исполнению долга, гибнут от рук распоясывавшейся толпы, делаются жертвами разнузданных масс, утерявших понятие о чести и дисциплине… Мы, представители русского офицерства, требуем от Временного правительства срочного принятия исключительных мер для спасения армии и России. Мы требуем незамедлительно восстановить смертную казнь – и не только юридически, а фактически, – как временной меры по отношению ко всем изменникам родины, покидающим поле сражения и сознательно уклоняющимся от боя. Мы настаиваем на восстановлении полной власти и дисциплины прав начальников всех степеней…»

В это время под окнами послышалось шуршание шин и короткий, резкий звук клаксона. Из автомобиля, забывая про солидность, выскочил Джунковский. Соколов поспешил ему навстречу, держа на плече тяжеленный благородный груз.

Джунковский улыбнулся:

– Неужели то самое? – и показал на мешок с германской сургучной печатью.

– Так точно, господин генерал! – весело засмеялся Соколов, бережно опуская мешок на сиденье.

Джунковский чуть отстранился от Соколова, долго с любовью глядел на него и произнес:

– Вот он, образцовый русский офицер! – Хлопнул в ладоши. – Это даже не подвиг, это чудо – притащить через линию фронта…

Друзья крепко обнялись.

Лицо Джунковского вдруг помрачнело, он безнадежно махнул рукой и, наклонившись, негромко произнес:

– Только тот, ради кого стараешься, уже далеко. Государь с семьей в Тобольске. Но все делается тайно. В газетах об этом – ни строчки, военная тайна.

Соколов ясным голосом ответил:

– Боятся государя! Сибирь так Сибирь… Поеду в Тобольск.

Джунковский покачал головой:

– Тут мужества надо больше, чем в штыковую атаку сходить!

* * *

Завтракали они вдвоем в дивизионной офицерской столовой. Джунковский рассказывал о том, как армия почти полностью развалилась, процветают грабежи, мародерство, дисциплина практически отсутствует.

На столе появилась овощная закуска и графин водки.

Первый тост на немецком языке произнес Соколов:

– За благополучие императора Николая Александровича и за его скорейшее возвращение на русский трон.

Второй тост – уже по-русски – провозгласил Джунковский:

– Чтобы твоя миссия, столь необычная, сколь и опасная, завершилась счастливо!

Соколов в шутливой манере поведал о своей операции на территории врага, о том, что чехи и немцы – прекрасные люди, и очень жаль, что приходится воевать с ними, а надо бы дружить. И рассказал о том, как без малого три версты на передовой двигался никем не останавливаемый.

Джунковский сморщился, с гримасой, словно зубы заболели, сказал:

– Только что нас посетил командир корпуса. Мы среди белого дня объехали большой район – от границы Сто шестьдесят восьмой пехотной дивизии до шоссе. И почти везде служба предоставлена сама себе. Постовые почти везде или отсутствовали, или с приятелями играли в карты. А те, кто находился на посту, были без оружия и одеты как бродяги со Смоленского рынка. В окопах грязь, беспорядок. Анекдот, весьма скверный, случился в девятой роте шестидесятого полка. Когда подкатило наше авто, то нас встретил стрелок, который… мочился на бруствер. Так что тебе, Аполлинарий Николаевич, удивляться не надо, подумаешь, среди ночи тебя никто не окликнул! Застрелить могли только для того, чтобы сапоги стянуть.

– Ну, мой сорок девятый размер никому не подойдет…

– Ничего, листовками мыски набили бы. Кстати, вчера на месте расстрелял агитатора-большевичка. Как думаешь, что он делал?

– Откуда мне знать!

– Разбрасывал листовки, напечатанные большевиками, но под видом немецких! Да вот полюбуйся, где еще такой иезуитский шедевр увидишь! – Джунковский взял со стола большой лист бумаги – в четверть газетной полосы – и протянул Соколову.

Лист был разделен на две колонки. Справа – текст на немецком, слева – на русском. Соколов скользнул взглядом по листовке: «Солдаты великой новой Руси! При помощи революции вы освободились, наконец, от оков угнетавшего вас царизма. Вы таки надеялись достигнуть мира. Но, увы! Из огня вы попали в полымя! Вместо царя вами командует теперь подлая Англия… Вы сбросили с себя угнетавшие вас около столетия тяжелые цепи и оковы русского царизма и нехотя попадаете теперь под такие же английские. Сохраните же завоеванную себе свободу, употребите усилия, чтобы добиться наконец желанного мира, к которому немцы также честно стремятся как и вы». Рассмеялся.

– Нет, писал явно не Лев Толстой. Да и с русским языком у сочинителей неважно.

– Наверное, русский язык изучали без усердия.

– В немецком тексте грамматических ошибок еще больше. До чего докатились… Впрочем, меня сейчас интересует иное. Владимир Федорович, отправь меня скорее в Тобольск!

– Могу дать место в офицерском вагоне до Петрограда. А там, мой друг, добирайся сам.

Соколов встрепенулся:

– Чуть не забыл! Владимир Федорович, поставь свою сургучную печать на мешок, какую на секретной корреспонденции ставишь, да выдай письменное распоряжение: «Мешок с секретной информацией не вскрывать! Виновный подлежит расстрелу на месте без суда и следствия!»

Просьба была удовлетворена в точности. Забавно, но немецкую сургучную печать ломать не стали – для важности. С дневным поездом Соколов отправился в бунтарский Петроград.