Темные страсти

Соколов влез в боковой карман, вынул увесистый сверток, обернутый газетой:

– Обер-лейтенант, ваш гонорар!

Герхард принял сверток, и руки его чуть задрожали. Сдавленным голосом произнес:

– Храни вас Бог, мой дорогой Эрих! Вы спасли мою честь и мою жизнь…

Вдруг Соколову пришла забавная мысль. Он вопросительно взглянул на обер-лейтенанта:

– Может, сыграть хотите, Герхард? Так сказать, прощальная гастроль?

Герхард набрал полные легкие воздуха, затем порывисто выдохнул. На его лице отразилось множество чувств, самого противоположного характера. Он отрицательно помотал головой:

– Нет, нет, не уговаривайте, мои руки никогда даже не дотронутся до… – Он оборвал фразу, голова перестала мотаться отрицательно и стала слегка покачиваться утвердительно. Он выдавил:

– И все равно колоды нет…

– Есть колода! – бодро отвечал Соколов.

Теперь голова Герхарда безвольно поникла. Так чувствует себя тот, кто решил спрыгнуть в ущелье с высоченного отвеса: от ужаса замирает дух, но отказаться от затеи нету сил. Он просительно посмотрел на Соколова:

– Если распишем только одну-единственную пульку, а?

– Единственную? – удивился Соколов.

– Не больше! – еще раз тяжело выдохнул Герхард и почему-то добавил: – Ваше письмо, Эрих, я добросовестно отправил в Берлин, думаю, через день-два ваша фрейлейн его получит.

* * *

До того как дежурный по станции третий раз стукнул в медный колокол, издававший тягучие звуки, и паровоз испустил протяжный гудок, Соколов выиграл у обер-лейтенанта фон Рихтхофена пять тысяч, часы и обручальное кольцо.

Герхард, который, казалось, от такого горя стал бесчувственным, предлагал и две золотые коронки. Он просительно глядел на Соколова:

– Взгляните, Эрих, какие красивые коронки! – Пальцем задрал губу. – Это очень высокой пробы золото. Две штуки за тридцать марок! Нет? Ну, давайте за десять? Вы отказываетесь? Но доктор Эмиль Кольвиц моментально снимет их, а если не он, так я сам готов стянуть их с зубов…

Соколов сурово отрезал:

– Не делайте мне, обер-лейтенант, непристойных предложений! Я уже со вчерашнего дня не играю на зубные коронки.

Герхард с траурной величественностью поднялся с диванчика и прижал руку к сердцу:

– Прощайте, мой друг! Теперь я уже точно никогда не возьму в руки карты. – И выразительно пощупал свой револьвер.

Соколов со скучающим видом, столь характерным для профессиональных игроков, равнодушно отвечал:

– Это ваше дело – стреляться или нет. Можно еще и голову на рельсы положить…

Герхард заносчиво вскинул подбородок:

– Я не Анна Каренина, я – немецкий офицер! Предпочитаю пулю.

Соколов развел руки:

– Дело вкуса!

Колокол на перроне ударил в третий раз.

Герхард молча поклонился и хотел покинуть купе, но Соколов продолжал:

– Но если вы стреляться передумали, то заберите это! – и царственным жестом отодвинул от себя весь выигрыш, включая часы и кольцо.

Герхард хотел что-то сказать, но издал какие-то невнятные звуки, какие издает муж, застигнутый женой врасплох с любовницей.

Соколов суровым тоном продолжал:

– Я все вам отдаю, но с условием…

Герхард, у которого прорезался голос, прохрипел:

– Да, да, я никогда не сяду играть, ни в жизнь… Клянусь честью!

– Не делайте из меня палача! Обещайте, что не будете играть целых три дня…

– Обещаю! – Герхард схватил руку Соколова, прижал ее к мокрой щеке. – Отец и благодетель…

Лязгнули буфера – это машинист предупредительно толкнул вагоны. Герхард сквозь слезы бормотал:

– Спасибо! Буду всегда помнить вас… – и стал лихорадочно рассовывать купюры по карманам.

Соколов добавил:

– И не обманывайте бедного Шестаковского, отдайте ему пятьсот марок.

Герхард счастливо улыбнулся, и золотые коронки весело блеснули в его рту.

– Я устрою этому еврею такой праздник… отдам полностью, хотя деньги ему не нужны – он в карты не играет. – И побежал по тамбуру на выход.

Поезд набирал ход, и Соколов подумал: «За три дня успеет вернуть казенные деньги. Может быть».

Часть третья. Триумф воли

Медицинский случай

Майор Франц Эльберт совмещал две должности – начальника окружной полиции Карлсбада и руководителя местного охранного отдела.

В городе было 14 333 постоянных жителя, и совмещать два ведомства в руках одного человека было весьма экономно для бюджета и удобно для службы.

Франц Эльберт имел прозвище Бифштекс, и он действительно был похож на большой кусок плохо прожаренного мяса: ниже среднего роста, невероятной ширины в плечах, с громадным мясистым носом, раздвоенным на кончике, с густыми, словно из толстой проволоки, усами, лихо закрученными вверх и переходившими в бакенбарды на лице свекольного цвета.

Бифштекс любил шумные застолья и в невероятных количествах выпивку, за один присест мог съесть небольшого барана или громадный окорок.

Он появился на свет в курортном городишке Инсбруке, что на реке Инн в Австрии. Его мама была из германского Потсдама, а папа – из прибрежного города Одессы. Именно предусмотрительный папа Фроим догадался выучить своего шаловливого ребенка русскому языку, на котором тот при случае говорил с заметным одесским акцентом.

Эльберт с юных лет очень хотел стать хоть каким-нибудь, но начальником. Он своевременно окончил военное училище в Потсдаме. Потом его заметили в военной разведке, болтался по разным городам Российской империи, собирал сведения о крупнейших сталелитейных предприятиях и передавал эти сведения в Берлин.

Начальником Эльберта был один из руководителей германской разведки Фриц Нойман. Начальник благоволил усердному молодому человеку. Случилось так, что Эльберт познакомился с дочерью Ноймана – Евгенией и страстно влюбился в двадцатилетнюю девицу.

Семья Нойман жила в роскошно обставленном доме в Тиргартене. Эльберт сумел пленить сердце вечно молчаливой девицы, и свадьбу играли в январе 1912 года.

Торжество почтил своим присутствием руководитель разведслужбы Германии майор Вальтер Николаи. Высокий лоб, умный и одновременно жесткий взгляд серых глаз, коротко подстриженные усы на гладко выбритом лице – таким был этот легендарный человек.

Николаи, подняв бокал, произнес первый тост. Он говорил о социальной значимости брака вообще, а закончил словами:

– Пожелаем молодым свято и гордо выполнить свой долг перед Богом и фатерландом – родить крепких телом и сильных духом детишек, которые прославят великую Германию и сделают ее еще более могучей!

Грянула мировая война. Николаи рекомендовал Эльберта штабу Восточного фронта. Здесь Эльберт допрашивал русских пленных и перебежчиков, составлял аналитические отчеты для высшего командования.

Во время успешного наступления доблестной немецкой армии при Герлице весной пятнадцатого года Эльберта контузило. Он несколько ослаб на правое ухо. Опять, с помощью того же Вальтера Николаи, пострадавший переводчик был передан под начальство генерала фон Лауница, а тот отправил контуженного в тихий курортный Карлсбад.

Теперь Эльберт был призван нести службу по искоренению врагов внутренних и внешних, а заодно пить минеральную воду, поправлять нервную систему и любить супругу Евгению.

Минеральная вода, в отличие от шнапса, оказалась противной, а нервную систему не только не удалось поправить, но обстоятельства нелегкой службы и семейной жизни еще более ее расшатали.

* * *

Евгения была чуть полноватая, грудастая красавица, с замечательно густыми светло-рыжими волосами. Зеленовато-изумрудные глаза особым интересом загорались, когда останавливались на мужчине, который вызывал у нее интерес.

Интерес у нее вызывали многие, даже такие, которые ни у кого ничего не вызывали. О забавной этой особенности Евгении знал весь Карлсбад, и все изрядно веселились, обсуждая очередное похождение супруги главного полицейского. Порой, почти не таясь от окружающих, она заводила интрижку с кем-либо из местных или заезжих. Страсть, видимо, была испепеляющей, а нравственные устои полностью отсутствовали. Евгения бросала любовников так же неожиданно, как сходилась. Порой она крутила любовь с явными отбросами общества, вроде местного ассенизатора или одноногого нищего, с которым была однажды застукана возле сваленного бука на вершине Петра. Добропорядочные жители Карлсбада были искренне убеждены, что Евгения психически нездорова, и они были правы.

Естественно, что муж бушевал, грозно сводил лохматые брови, обещал застрелить, разорвать на мелкие части непристойную подругу, но та опять замыкалась в себе, отвечала мужу тихим интеллигентным голосом:

– Зачем вы, Франц, повторяете сплетни, меня оскорбляющие? Это все неправда и клевета. Я на вас обиделась… – И тут из ее кошачьих глаз начинали лить потоки слез, и она уже сама вполне верила в свою невиновность.

Даже когда муж в мае прошлого года заскочил по службе в конторку телеграфиста и поймал ее в объятиях почтмейстера, Евгения, поправляя юбку, смотрела на мужа зелеными наглыми глазами и смиренно шептала:

– Вам, Франц, это показалось.

В канун войны Бифштекс возил супругу в Вену на прием к знаменитому на весь мир ученому-психиатру фон Крафт-Эбингу, автору фундаментальной «Судебной психопатологии». Тот два дня исследовал Евгению и в приватной беседе с мужем авторитетно заявил:

– Да, ваша супруга страдает болезнью, которая хорошо известна психиатрам. Это паранойя эротика, или любовное помешательство.

Бифштекс выпучил глаза:

– Паранойя? Как, отчего?

Великий ученый снял с носа золотое пенсне, протер стеклышки.

– Могу сделать краткий клинический обзор. Речь в нашем случае, по-видимому, идет о состоянии психического вырождения. Вопреки влиянию воспитания и цивилизации, индивидуум остается лишенным способности приобретать этические представления о прекрасном, о добре, у него отсутствует чувство сострадания ближнему. Причину этого прискорбного явления следует искать в наследственности. Помешательство, пьянство, эпилепсия, грубость натуры – все это несут потомкам их праотцы. Но случаи нравственного идиотизма нередко бывают и приобретенными вследствие нездорового, неправильного образа жизни. – Ученый многозначительно поднял вверх палец. – Особенно вредно на психику влияют два фактора: дурная среда и чтение плохой литературы. Увы, медицина пока беспомощна…

– Так что же мне-то делать? – в отчаянии воскликнул Бифштекс.

– Относиться к супруге как к больной, то есть с терпением и любовью. – Крафт-Эбинг с сочувствием взглянул на собеседника и утешил: – С возрастом эти страстные порывы перетекают в другие виды помешательства, но случается, они ослабевают, а порой и вовсе проходят.

Но, судя по тем событиям, которые позже случились в курортном Карлсбаде, страстные порывы Евгении Эльберт не перетекли и не закончились. Последней жертвой ее любовных посягательств стал карлсбадский филер Холичек, подчиненный ее мужа. За то, что тот соблазнился на пышные прелести Евгении, провинившийся был подвергнут страшному наказанию – отправлен в действующую армию.