Пожирающая страсть

Гений сыска пробудился от звука, который он любил с детства, – от паровозного гудка. Приятно пахло дымком, короткие гудки подавал маневровый паровозик, у платформы стоял готовый поезд, последним вагоном к которому был прицеплен санитарный.

По платформе беспрерывно в обоих направлениях двигались люди, переругивались; дежурный в фуражке с красным околышем и с фонарем в руках что-то доказывал чумазому машинисту, высунувшему голову из окошка кабины. Смазчик с длинноносой лейкой шел вдоль состава, заливая в бухты масло. Молоточками по колесам стучали осмотрщики. Электрик подошел к хвостовому вагону, влез на открытый тамбур. Водокачка хлестала толстую струю – заливала нутро паровоза.

Из трех отцепленных и подогнанных к громадному пакгаузу товарных вагонов разгружали большие деревянные ящики и ставили их в конские фуры, ждавшие своей очереди прямо на перроне. Чуть в стороне, около громадного пакгауза, тоже выстроилась очередь телег и фур, и здесь тоже шла погрузка. Соколов подумал: «Немцы готовятся к нашему наступлению, боеприпасами запасаются. – С завистью подметил: – Однако сколько порядка во всем, это не тот хаос и не те ужасы, что творятся на железных дорогах России».

У входа на перрон бдел военный патруль, проверял пассажиров.

Телега с раненым оберстом их не заинтересовала.

Герхард решительно прошел к санитарному вагону, перекинулся несколькими словами со стоявшим у ступенек субтильным человеком в белом халате, с хрящевидным крючковатым носом, похожим на клюв орла, и в офицерской фуражке. Тот посмотрел в сторону телеги, на которой лежал Соколов, согласно закивал головой.

Герхард вернулся к Соколову, сказал:

– Господин оберст, берите палочку, и я помогу вам сесть в санитарный вагон. Вот так, осторожно! Ваше ранение еще не зарубцевалось. Начальник санитарного вагона, медицинский лейтенант Эмиль Кольвиц, уважая ваши боевые подвиги на благо фатерланда, выделил для вас отдельное купе. Правда, эта забота стоит денег. – Поднялся на цыпочки, задышал в подбородок. – Дайте ему двести марок. Зато вы будете обеспечены до места прибытия в Прагу усиленным горячим питанием.

Они поднялись в санитарный вагон. Здесь пахло йодом, камфорой, человеческими испражнениями и еще чем-то тяжелым. Лейтенант Эмиль Кольвиц указал на купе:

– Размещайтесь, господин оберст! Купе с душем, двухместное. Учитывая тяжесть вашего ранения, постараемся никого к вам не помещать. Наслаждайтесь покоем. И сразу же приготовьтесь к осмотру…

Герхард заволновался:

– Какой еще осмотр? У нас тяжелое ранение, нас осматривать нельзя…

Соколов дернул за рукав обер-лейтенанта, с любезной улыбкой обратился к Кольвицу:

– Я всегда подчиняюсь порядку, я готов!

Кольвиц, оправдываясь, объяснил:

– Были случаи, даже среди высшего офицерства, необоснованного оставления своих частей. Военное министерство ввело с первого июня порядок: все военнослужащие, за исключением генералов, подлежат тщательному осмотру. Для этого на всех эвакуационных железнодорожных пунктах существуют комиссии… – И покинул купе.

Соколов быстро снял мундир, Герхард повесил его в настенный шкаф.

Соколов лег на полку, и его ноги уперлись высоко в стену. Он сказал:

– Люблю железную дорогу, но спать тут крайне неудобно. Ноги хоть в окно просовывай!

В дверь раздался стук. Вошли трое, все в белых халатах. У первого, видимо старшего, коренастого, полностью лишенного шеи, так что казалось – голова растет из груди, было сытое и наглое лицо.

Кольвиц остался в проходе. К нему и обратился хриплым голосом старший:

– Эвакуационное предписание!

Кольвиц протянул сочинение доктора Шестаковского. Старший, видимо для сведения остальных, начал читать:

– Эрих фон Бломберг, оберст восемнадцатого полка Третьей армии Восточного фронта, так, проникающее пулевое ранение брюшной полости с повреждением тканей печени, в которых находилась пуля. – Поднял глаза на Соколова. – Вы из восемнадцатого полка? Какой счастливый случай! Вам знаком майор Пфендер? Это мой зять…

Соколов отрицательно помотал головой:

– Не имел чести быть знакомым…

– Странно, его знают все.

– А я не знаю! – упрямо повторил Соколов.

– Мой Пфендер великолепно играет на скрипке… Не вспомнили?

– Нет! – отрезал Соколов. – Зато я хорошо помню своего брата, Вернера фон Бломберга – генерала Генштаба Германии.

Старший хлопнул себя по лбу:

– Ах, я перепутал, зять не в восемнадцатом полку, а в восьмом. Ну-с, что тут еще написано? Операция произведена пятнадцатого июня. Пуля удалена, наложены швы. Больному рекомендовано двухнедельное лечение термальными источниками в Карлсбаде. – С завистью вздохнул: – Везет людям! За две недели в Карлсбаде я согласился бы, кажется, получить ранение в голову…

Соколов усмехнулся:

– В этом случае термальные источники вам не помогли бы!

Старший рассмеялся:

– Верно! Ну-с, батенька, покажите, что у вас тут. Кольвиц, разбинтуйте, да только осторожно, тут следы кровотечения…

Кольвиц стал осторожно разматывать бинты. Соколов дернулся и закричал таким ужасным голосом, что члены комиссии отпрянули к дверям. Старший выдохнул:

– Ну и звук… Такой мощный голос может быть только у здорового человека.

Кольвиц ласково произнес:

– Все, все, господин оберст! Больше не будет больно… Пожалуйста, коллеги, осмотрите рану, я обнажил ее.

Все трое дружно уткнули носы в работу Шестаковского, но мастер не подвел: рана была просто красавицей!

Старший удовлетворенно хмыкнул:

– Прекрасно-с! Вас, господин оберст, еще лечить и лечить хирургам надо, а вы уже желудком занялись…

Соколов сделал суровое лицо:

– Как писал Ницше, «желудок всему организму го-ло-ва!».

– Прекрасная точка зрения! – Старший подкрутил усы. – До свидания, счастливого выздоровления.

Комиссия удалилась, Кольвиц остался. Он заканчивал бинтовку. Усмехнулся:

– Это у него шутка такая, про зятя Пфендера. Вы поняли, он вас испытывал, он не хирург, он из контрразведки. Вбил себе в голову, что рано или поздно кто-нибудь ответит: «Ах, как не знать! Чудный человек!» Стало быть, по подложным документам едет шпион. Такого сразу под арест… Вот, забинтовал!

Соколов протянул двести марок:

– Это, доктор, вам на бинты и корпий!

– Спасибо! – В открытую дверь кому-то приказал:

– Для тяжело раненного господина Эриха фон Бломберга – два бразильских кофе! – и предупредил:

– Господа офицеры, до отхода поезда один час три минуты. – И закрыл за собой дверь.