Законное желание

На обед была жареная утка (их тут водилось чуть меньше, чем комаров, – полчища!), молодой картофель под укропом, малосольные огурцы, соленые грузди и две бутылки «Смирновской № 21».

Соколов поднял рюмку:

– Нам негоже менять привычки. Как и в прошлые времена, выпьем за здоровье государя императора и его августейшую семью!

Офицеры дружно гаркнули два коротких и один раз продолжительное:

– Ура! Ура! Ура-а-а! – и осушили рюмки.

Потом произнесли тосты за удачную бомбежку вражеского склада, за скорейшую победу, за присутствовавших и прочее.

Джунковский, вопреки своей занятости, еще успевал читать газеты и журналы, досадливым тоном произнес:

– Безобразия, творящиеся на переднем крае, стали известны газетчикам. – Он взял в руки журнал «Ниву». – Вот, свежий, двадцать четвертый номер, за семнадцатое июня, сегодня доставили. Послушайте: «Пленные и перебежчики, захватываемые на различных участках германского фронта, единогласно указывают на всеобщее утомление войной и на отсутствие необходимейших предметов продовольствия. Последнее граничит нередко с явным голодом в немецких окопах. Существенную поддержку противнику, по заявлению тех же пленных и перебежчиков, в смысле снабжения их продовольствием, оказывают наши солдаты, охотно уступающие свой хлеб в обмен на различные мелочи. Легко себе представить, как чувствительно в смысле того же голода настроены те же германские солдаты на англо-франко-бельгийском фронте, где они, при наличии той же бедности продовольственных запасов, не получают такого вспомоществования со стороны наших союзников, как это делается у нас. Голодовка в германских войсках, собранных во Франции и на бельгийской территории, острее, чем на русском фронте… „Голод – враг патриотизма“, – говорят германские солдаты…» – Джунковский отшвырнул «Ниву» и с досадой произнес: – А вот наши славные солдатушки помогают врагам поднимать свой патриотизм. Большего негодяйства придумать нельзя! Дети и жены отрывают от себя кусок хлеба, чтобы их отец и муж не голодали на фронте, а те тащат его врагу. Нет, прав Тютчев, умом Россию не понять!..

Соколов деловито обратился к Ильченко:

– Виктор Владимирович, что еще надо разбомбить? У меня завтра после обеденного сна есть свободное время.

У Ильченко изо рта вывалился груздь.

…Когда ужин закончился, Соколов напомнил Джунковскому:

– После нынешнего урона у немцев завтра собираюсь поддержать их продовольствием. Прикажи, чтобы обеспечили необходимым…

– Не рискованно ли завтра идти? Немцы после бомбежки злые ходят…

Соколов расплылся в улыбке:

– Голодным врагам хлеб и сало дороже казенных бомб и снарядов!

– Ну смотри!.. – Джунковский подошел к телефону и приказал интенданту принести необходимое. Повесив трубку, полюбопытствовал: – Скажи, Аполлинарий Николаевич, почему ты выбрал для похода с собой подпоручика Зверева, который не знает немецкий язык?

– Потому, чтобы он ни слова не понял из моих разговоров с немцами.

– Ловко! – восхитился Джунковский, распрощался с приятелем и вновь принялся за разбор бумаг.

За колючей проволокой

Ночью раздался в окно стук:

– Господин полковник, это я, рядовой Зверев!

И за своей спиной услыхал рокочущий баритон:

– А я думал, что кронпринц Генрих!

Зверев оглянулся, увидал Соколова, одетого в генеральскую шинель без знаков различия. Ожидая подпоручика, чуть поскрипывая новыми хромовыми сапогами, он прогуливался около домика. Протянул Звереву увесистый вещевой мешок, насмешливо сказал:

– На мину не нарвись, а то столько добра пропадет!

Зверев повесил вещевой мешок за спину, и в нем звякнуло стекло. Крякнул:

– Звук знакомый и приятный! Как бы не разбить бутылки… – Истово перекрестился. – Господи, спаси и помилуй! Авось с Божьей помощью проползем. Да, кажись, они и не ставили мины со стороны оврага…

Соколов усмехнулся:

– Сейчас выясним.

– Разведчики вчера ходили, говорят: «Копошения не видно было!» Да чего там думать, коли собрались! Авось пронесет! – И опять перекрестился.

Соколов подумал: «Как мы, русские, любим действовать на авось, и Господь, словно снисходительно улыбаясь, помогает нам!» Спросил:

– Свои стрелять в нас не будут?

– Кто их знает, – равнодушно сказал Зверев. – Вроде бы не должны.

Соколов поторопил:

– Скоро начнет светать, следует торопиться.

Они двинулись вперед, к колючей проволоке, к минному полю, к вражеским окопам и страшной неизвестности.

* * *

От наших блиндажей и окопов, вырытых на скате лесистого холма, до колючей проволоки было саженей около трехсот.

Проволока проходила с нашей стороны, тянулась по краю бесконечного оврага. Внизу, в пахучем сумраке, журчала речушка, переполнявшаяся весной и мелевшая летом. Дно ее было изрядно заболочено, засыпано гниющими деревьями и листвой.

Ходоки на вражескую сторону сделали себе удобство – проложили в овраге, между склонов, толстую осину. Было важно выйти именно к этой переправе.

Зверев указал рукой на слабо белевшие в молочном тумане четыре сросшиеся березы, сдавленным голосом произнес:

– Господин полковник, нам надо на них держаться, там переправа.

– А где наши часовые?

Зверев пренебрежительно махнул рукой:

– Вон, справа, в том ольшанике, шалаш, дрыхнут небось. Особо тут никто не охраняет. Окликнет, так отзовемся, пообещаем чего-нибудь от германцев принести. Осторожней, тут воронка глубокая, ветвями засыпана, левей держите.

Они споро пошли вперед, перелезая через срезанные снарядами деревья, обходя воронки. Лес заканчивался. Когда поравнялись с ольшаником, оттуда, позевывая, вышел помочиться солдат. Увидав нарушителей границы, лениво повернул голову и, не прекращая важного дела, недовольным заспанным голосом буркнул:

– Куда претесь?

Зверев наигранно-весело произнес:

– Да вот, браток, немцы пригласили чай попить! Мы тебе принесем чего-нибудь…

Часовой закончил свое дело. Теперь, окончательно пробуждаясь, быстро нырнул в ольшаник и появился уже с винтовкой. Направил штык:

– Поворачивай оглобли! В деревню свою вернешься, с девками за околицу гулять пойдешь. – Уже со злобой: – Кому сказано, вертайтесь обратно, стрелять буду. Ишь, дезельтиры проклятые, родину продали… А еще охвицеры!

Зверев стал уговаривать часового:

– Ну, земляк, не кобенься, пропусти!

– «Пропусти» у Маньки промеж ног живет, а тут соображай, линия фронта. Совесть иметь надо! Повадились к врагам Отечества, как к теще на блины, ходить… Неужели не стыдно? А?

– Стыдно! Только мы тебе махорки отсыплем.

Часовой заворчал:

– Не «отсыплем», а давай сколько при себе есть. Нас двое, напарник в шалаше вздремнувши. Меня за вас, оглоедов, взгреть могут. Какой табак у тебя?

– Моршанский самосад. Крепкий, затянешься, уши трубочкой свернутся.

Часовой взял заскорузлыми грязными пальцами пачку, с кислой миной понюхал, пошевелил волосатыми ноздрями, чихнул, сплюнул и молча убрал махорку в карман. Вдруг насторожился:

– А чего у тебя в мешке звякает, а? Водочка?

Соколов взъярился:

– Дубина стоеросовая, что в мешке – не твоего скудного ума дело. Схапал табак – и молчи. Пошел вон!

Солдат не обиделся. Он по-хозяйски распорядился:

– Проходь, только до нашей смены вертайтесь взад. И чего-нибудь от германцев принесите, по-христиански делиться положено. И ругаться тута нечего. Поняли?

– Поняли! – Зверев заторопился вперед, увлекая за собой Соколова.

Часовой вслед окликнул:

– Эй, слышь, держи во-он на те березы, что сросшись… Там нижний ряд проволоки откушен, как раз по земле проползете. – Повторил строго: – И до смены караула возвращайся!

Они вышли на высохшее травяное болото. То тут, то там тянулись тонкие березки да торчали кусты. Понизу стелился густой, хоть ладонями загребай, туман. Громко квакали лягушки. Хорошо пахло мятой. Место было открытое. Из-под ног то и дело с шуршанием выскакивали серые перепелки.

Зверев наклонялся, собирая из гнезд мелкие перепелиные яйца, ломал тонкую скорлупку и с наслаждением выпивал.

Вскоре они вышли к оврагу. Здесь, поверху, между хорошо врытых столбов, тянулась в три ряда и еще крест-накрест колючая проволока.

Зверев, опасливо нагибаясь, прошептал:

– Идите сюда! Нижний ряд колючки снят, а эту я… – Он взял положенную кем-то толстую, с исцарапанной корой палку, подсунул ее под нижнюю проволоку и приподнял.

Соколов, вминаясь в пахучую траву, пополз вперед, чувствуя на спине касание колючки. Оказался на другой стороне, сел на землю, улыбнулся:

– Тебе помочь, Володя?

Тот махнул рукой и, шустро действуя локтями, прополз под проволокой. Шепнул:

– Осторожней, склоны очень скользкие! – Голос его дрожал.

Цепляясь за кусты, выворачивая сапоги, заскользили вниз. Наконец спустились к поваленной осине. Первым пошел Соколов. Дерево шаталось, тряслось, ветви мешали ходу. Но Соколов, согнувшись, перешел на другую сторону. Протянул руку:

– Проходи!

И вот с некоторым трепетом душевным они поднялись наверх – на вражескую землю. Зверев поскользнулся, бутылки громко звякнули. Соколов строго сказал:

– Не разбей!

– Может, лучше выпьем? Все легче будет. – Звереву жалко было отдавать немцам водку. – Да с этих паразитов и хлеба достаточно!

Соколов коротко изрек:

– Цыц!

И этот вопрос больше не обсуждался.