Прогулка в тумане

Джунковский уселся за стол, натянул на нос очки в тонкой серебряной оправе, стал знакомиться с бумагами, накопившимися за дни его отлучки.

Соколов приказал Звереву:

– Иди за мной!

Они покинули штабной домик. В воздухе стояла мутная утренняя дымка. Громко квакали лягушки. Пронзительно и тревожно вскрикивала ночная птица. Назойливо гудели полчища комаров.

Соколов, обмахиваясь веткой, направился в ближайший лесок. Он расспрашивал собеседника:

– Откуда родом? Кто родители? Где учился? Есть ли дома невеста?

Зверев со спокойной рассудительностью отвечал:

– Жил в Москве, в Сокольниках. Отец был моряком, в чине мичмана погиб на Японской войне. Матушка – на фабрике Бабаевых конфеты в фантики заворачивала. Я, как отец, тоже хотел стать военным, – развел руками, – вот стал, да война совсем не такой интересной оказалась…

Соколов сказал:

– От безделья много глупостей совершается. Но тебе, Володя Зверев, сегодня же предоставлю шанс. Справишься – забудем о твоей прогулке к немцам и наказания никакого не последует.

Зверев сразу повеселел:

– Что прикажете сделать, господин полковник?

Соколов спокойно отвечал:

– Еще раз сходить во вражеские окопы, но не с Захаровым, а со мной.

– С вами, к немцам? – изумился подпоручик.

– Со мной, – подтвердил Соколов. – Я своими глазами желаю убедиться, что у немцев плохие дела. Как думаешь, они меня в плен не возьмут?

Зверев задумался:

– Если не узнают, что вы полковник, и если мы принесем им хлеба, наверное, пленять не станут. – С любопытством бросил взгляд на Соколова. – А мне за эту самоволку голову не оторвут?

– Я тебе сказал: Джунковский простит, а другим подробности наших отношений знать не обязательно. Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами. Понял?

– Я никому ни слова не скажу, ей-богу! – Перекрестился.

– Но немцы стали минировать свой передний край. Не боишься на мину нарваться?

– Боюсь, а что делать? Раз приказано, то пойду.

– Это дело добровольное.

– А я и пойду трястись добровольно, – негромко рассмеялся Зверев.

– Идем завтра ночью.

– Значит, я свободен? – В голосе звучала радость.

Соколов остановил счастливый порыв:

– Меру пресечения тебе, Володя, никто не изменял. Тебя сейчас снова посадят под арест – для порядка, чтобы не вызывать кривотолков, а покормят как надо.

Зверев озабоченно спросил:

– Захарова покормить бы, а? Он плохо тюремный голод переносит…

– Молодец, о друге беспокоишься. Покормим!

– Как же я к вам попаду, если за решеткой сидеть буду?

– Посадят, но вовремя освободят. В какой час лучше всего идти?

– На рассвете, где-то в половине четвертого. Часовому, чтобы стрелять не начал, следует чего-нибудь принести, табачку или еще чего. А мы пойдем не с пустыми руками? Нам хлебушком раздобыться бы…

Соколов успокоил:

– Продукты и курево я достану. Ты приходи к офицерскому домику. Видишь, вон, угловое окно? Это мое. Все понял?

– Так точно! – Глаза подпоручика Зверева сияли счастьем: вместо тюрьмы его ждала забавная прогулка и полное прощение грехов. Он с юношеской горячностью произнес: – Можете мне верить, я за вас, господин полковник, хоть в огонь.

– Если бы не верил, не шел бы с тобой в разведку. Ну, топай на гауптвахту, выспись да скажи, чтобы тебя посадили под одиночный арест.

Зверев отправился на гауптвахту, весело насвистывая «Боже, царя храни!». Несмотря на поздний час, ему подали трапезу – с офицерского стола, с полбутылкой красного вина под бифштекс. Главным поваром в дивизии был Егор Исаев, бывший кулинар из московского ресторана «Яр».

Соколов пришел к себе в комнату и улегся на узкую походную кровать. После того как его голова коснулась подушки, прошло не более десяти секунд, как богатырь забылся беспробудным сном.

Карусель

Прибыв в дивизию, Джунковский первым делом приказал освободить от ареста командира пятьдесят восьмого стрелкового полка Элерца. Затем Джунковский принялся за канцелярскую работу. Он тщательно изучал все поступающие бумаги, диктовал машинисткам исходящие, подробно отвечал на вопросы начальства.

И сейчас, уже ночью, он часа два разбирался в скопившихся бумагах.

Спать лег, когда солнце осветило макушки дальнего леса. Долго ворочался, ибо голова пухла от мыслей и забот.

Проснулся Джунковский вместе с всеобщим подъемом, в шесть, и для начала выпил большую чашку кофе – крепкого, со сливками. В этот момент в открытое окно просунулась голова. Бодрый и, как всегда, жизнерадостный, Соколов строго произнес:

– Владимир Федорович, сами пьете, а другим не предлагаете? Аромат до вражеской территории, поди, дошел…

Джунковский обрадовался:

– Кофе хочешь? Полковник, куда же вы в окно? У нас двери есть. Ну сколько в тебе детства!

Соколов легко перемахнул через подоконник, поинтересовался:

– Чем с утра заниматься будем?

– Поеду к бунтарям – в пятьдесят восьмой полк.

Соколов посоветовал:

– Их надо скорей в штыковую атаку посылать, сразу вся дурь сойдет.

Джунковский охотно согласился:

– Да, проверенный педагогический прием, – и пригласил: – Хочешь, поедем со мной.

Соколов обрадовался:

– С удовольствием! Ты, Владимир Федорович, как всегда, верхом? Прикажи, чтобы и мне заседлали. Когда-то в Преображенском полку первым наездником был, – засмеялся, – а ныне вельми корпулентным стал, как бы коню хребет не сломать.

– Подберем, Аполлинарий Николаевич, конька под твою стать.

Вскоре оба друга верхами отправились к мятежному полку. Неподалеку затарахтел аэроплан, затем стрекозой взмыл в голубое небо. В воздух поднялся «Фарман».

– У тебя в дивизии есть самолеты? – удивился Соколов.

Джунковский тяжело отдулся:

– Да, аэроплан ни от врагов, ни от друзей не утаишь! Для воздушной разведки в состав дивизии вошел девятый корпусной ВО – воздухоотряд. В нем, кроме трех воздушных шаров, есть два биплана «Фарман».

Соколов возмутился:

– И ты, ваше превосходительство, молчишь? Это сущее безобразие!

– Может, это военная тайна, – рассмеялся Джунковский. – Особенно для тебя, Аполлинарий Николаевич. Ведь ты без самых опасных приключений и дня прожить не можешь.

– Какая тайна? Прокатиться на аэроплане над вражеской территорией – мое любимое занятие. Две-три бомбочки в подарок врагам сброшу.

– Аэроплан не угробишь?

– Он бы меня не угробил, а я его лелеять буду.

Джунковский пообещал:

– Сегодня дам указание командиру воздушного отряда полковнику Виктору Владимировичу Ильченко. Сам – высоченный красавец, характером – былинный герой. Страха не ведает. Я тебя с ним познакомлю. Боюсь, его уговорить не удастся, он очень аэропланами дорожит.

Соколов хохотнул:

– А я и не собираюсь уговаривать: добром не даст полетать, так я этот «Фарман» силой захвачу.

* * *

Пятьдесят восьмой полк был построен на довольно просторной площади, как раз перед бивуаками, в которых он был размещен.

Соколов, желая как бы оставаться в тени, заехал позади строя, не спеша и с явным удовольствием дал хода коню.

Джунковский, в свою очередь, гарцевал перед строем на резвом молодом кабардинце. Придержав за узду скакуна, остановился возле дивизионного оркестра, бодро и громко поздоровался.

Солдаты, хотя без обычной веселости, отвечали.

Джунковский поехал вдоль рядов, с нарочитой пристальностью всматриваясь в лица, словно пытаясь получить ответ на вопрос: «Ну, братцы, как ваше настроение? Боевое? Или бунтовщицкое?»

Солдаты вели себя пристойно, лишь редкие глядели на командира дивизии исподлобья, словно вызывающе.

Джунковский кивнул стоявшему рядом начальнику штаба:

– Дайте приказ! – Поправил очки, напрягая голос, зачитывал гневные строки, написанные минувшей ночью.

Солдаты внимательно слушали. Джунковский дошел до заключительных строк, выкрикнул их в эту непокорную солдатскую массу:

– «Да будет стыдно тем, кто принимал участие в оскорблении полковника Элерца, тем, кто посмел арестовать заслуженного русского офицера, принявшего за нашу великую Отчизну множество ран. И вознаградит Бог замечательного сына великой России за все перенесенное им унижение! Да пожелаем Александру Васильевичу Элерцу – гордости нашей армии – новых боевых успехов!»

И в этот момент, при гробовой тишине, откуда-то из задних рядов батальона, стоявших как раз перед Джунковским, кто-то негромко, но явственно произнес:

– Все вы иуды! На осину вас…

Кровь бросилась в лицо боевому генералу. Посмотрев по направлению говорившего, Джунковский крикнул:

– Мы иуды? Любопытно знать, почему говоривший приравнял нас – я так понимаю, офицеров дивизии – к евангельскому негодяю? Выходи, говори смело. Перед всеми обещаю, что волос с твоей головы не упадет, не буду тебя преследовать. Ну, храбрец, где ты?

Ряды не шелохнулись, никто не отозвался. Джунковский сквозь зубы произнес:

– Очевидно, говорил трус! Только прячась за спины своих товарищей, он может проделывать свои гнусные делишки.

И вдруг раздался могучий голос Соколова:

– Господин генерал, этот рядовой хочет выйти из строя, однако стесняется. Позвольте явить его свету?

Граф соскочил с коня, вошел в строй и вытащил оттуда крикуна. Им оказался рыжеголовый, невысокого роста мужичок с продавленным, как у сифилитика, носом и узким лбом. Смотрел он исподлобья, ожидая теперь для себя самого страшного наказания.

Соколов оторвал от земли крикуна и, держа одной поднятой рукой вверху, понес вдоль рядов. Тот стал вертеться, размахивать руками и ногами, пытаясь вырваться из железной хватки богатыря. При этом коснулся лица Соколова. Граф внутренне разъярился, но сдержал себя, лишь ткнул солдата кулаком в ухо, отчего тот сразу же обмяк и уже больше не трепыхался.

Крикун был поставлен перед строем. Соколов обратился к Джунковскому:

– Ваше превосходительство, позвольте этого отважного героя покатать на каруселях?

Джунковский неопределенно хмыкнул, опасаясь очередной выходки гения сыска, которая могла бы подтолкнуть солдат на открытый бунт.

Соколов приложил руку к фуражке, бодро отчеканил:

– Спасибо, ваше превосходительство! За отличную и верную службу этот солдат премируется катанием на карусели.

Полк затаил дыхание. Соколов вдруг скомандовал рыжему солдату:

– Руки вперед – ставь!

Крикун, оттопыривая короткие пальцы, выставил руки вперед. На его лице было написано недоумение.

Соколов ухватил руки солдата у запястья, рванул крикуна в сторону и стал его вращать по кругу. Ноги солдата взлетали выше головы. Полк от удовольствия разинул рты, Джунковский несколько растерялся.

Крикун захрипел:

– Отпустите, не буду больше…

Соколов выполнил просьбу, отпустил крикуна. Тот кубарем покатился по земле. Пытался подняться, но неуклюже взмахивал руками и снова валился на землю.

Солдаты умирали со смеху. Соколов вдруг помахал ладонью возле своего носа и приказал:

– Слушай команду – противогазы наде-вай!

Солдаты торопливо полезли в висевшие на боку холщовые, защитного цвета сумки, вытащили противогазы и дружно натянули на лица. Соколов выждал и гаркнул:

– Противогазы снять, убрать в мешки. Показалось, что немцы иприт пустили, а это бравый солдат в портки насрал!

Теперь хохотали все, даже Джунковский не сумел сдержать улыбку.

Соколов обратился к крикуну:

– Когда еще оскорбить командира дивизии захочется, прежде сходи в сортир. На место бегом – марш! – И не удержался, врезал крикуну ногой под зад. Тот понесся как угорелый.

Снова громкий хохот прокатился по солдатским рядам. (Позже выяснилось, что это бывший каторжник, убийца, освобожденный амнистией Временного правительства и направленный большевиками в армию для ведения агитации.)

Из солдатских рядов послышалось:

– Это Пономаренко, паразит он!

– Все агитацию разводит, дескать, начальство слухать не надо!

– Их тут гнездо шпионское, еще дружки евонные…

Соколов вытянулся перед Джунковским:

– Ваше превосходительство, разрешите к солдатам обратиться?

Джунковский глядел на приятеля с подозрением, однако сказал:

– Обращайтесь, полковник Соколов!

Гений сыска повернулся к солдатам, смотревшим на него с собачьей преданностью. Крикнул таким голосом, что вороны с карканьем поднялись с дальних деревьев:

– Доблестные защитники Отечества! Война всем надоела. Вы ведь хотите домой, к бабам и детям?

– Хотим, господин полковник, хотим! – загалдели ряды.

Соколов продолжал кидать в серую толпу слова, которые легко доходили до истерзанных сердец.

– Германия воевать не может. Малейший нажим – она упадет перед вами. Упадет на колени. Ее богатства станут вашими. Но почему против победы выступают боль шевики-агитаторы? Ну, кто правильно скажет, тому… – полез в карман, вытащил пачку дорогого табака, – тому «Золотое руно». Отвечай!

Толпа мгновение молчала, потом раздались азартные крики:

– Шпиены они германские!

– За деньги агитацию разводят!

Соколов радостно улыбнулся:

– Правильно говорите, за немецкие деньги разлагают армию. Пачка табака у меня одна, отдам тому, кто отозвался первым. – Поманил к себе солдата с обмотанной кровавым бинтом головой. – Как фамилия?

– Рядовой разведвзвода Козлов.

– Табак солдату разведвзвода Козлову! – Протянул «Золотое руно». Продолжил речь: – Агитаторы – враги гораздо страшнее тех, что сидят во вражеских окопах. Ваша задача – выявлять эту рвань продажную и докладывать начальству – прямиком в штаб. За это ждет вас награда, а главное – скорейшая победа и возвращение домой. – Выдержал паузу. – Славные сыны России, вашему комдиву генлейту Джунковскому – ура!

По рядам прокатилось дружное «ур-ра-а-а! ур-ра-а-а!».

Соколов поспешил вернуться к своему коню, вспрыгнул в седло.

Джунковский дождался гробовой тишины, дал команду:

– К церемониальному маршу – товсь! Слева направо побатальонно – марш!

Оркестр грянул «Марш славянки», солдатские лица просветлели, и весь полк со всеми командами продефилировал мимо своего славного дивизионного командира. Солдатам было стыдно за свое неразумное прошлое, за то, что поверили врагам, и теперь отличной выправкой они желали хоть каким-то образом загладить вину.

Джунковский мысленно перекрестился: «Слава Тебе, Господи! Обошлось без открытого бунта. Надо все полки объехать. Это отрезвляет солдат, снижает действие большевистской пропаганды. Только Соколова, на всякий случай, больше брать с собой не буду – очень он непредсказуемый!»

…В тот же день, под вечер, пришел награжденный табаком Козлов. Он назвал пятерых «германских шпионов». Затем в течение двух дней явилось семь ходоков, которые выявили еще нескольких агитаторов. Все подозреваемые были задержаны для допросов. Был отловлен один германский агент, а пятерых судили за враждебную пропаганду.