Воздушный полет

И тут на телегу легко вспрыгнул Соколов. Оратор, звериным чутьем почувствовавший свою беду, хотел улизнуть, но Соколов сцапал его за шиворот:

– Стой, куда побежал?

Толпе это понравилось, раздался веселый смех:

– Ишь, словно воробья за перья ухватил!

Соколов, не выпуская оратора, обратился к толпе:

– Этот щебетун призвал вас выйти на улицу с оружием. Для его товарищей-ленинцев это очень важно. Знаете почему?

Толпа задумчиво молчала и слушала внимательно. Соколов продолжал:

– Большевики завтра обещают сделать переворот, хотя понимают: сил у них мало, переворота не получится. Но обязательно будут горы трупов и море крови. – Соколов обвел по горизонту рукой. – Видите, сколько кругом патрулей и полиции? Они на службе у государства и будут решительно защищать Временное правительство. Это их долг.

Соколов на мгновение задумался, толпа совершенно притихла, с интересом ожидая продолжения. Оратор время от времени делал внезапные и судорожные попытки выдернуться из железных лап атлета, но тот держал крепко. Он вновь продолжал:

– Большевики после кровопролития начнут стонать: «До чего нас довела демократия и предательское правительство! Трудовых людей убивают!» А подлинными убийцами станут Троцкий, Ленин, Зиновьев и их сообщники, вроде этого воробья, которые зазывают людей под пули. Конкретно этот тип, – встряхнул агитатора так, что у того едва не оторвалась голова, – хотят сделать ваших жен вдовами, а детей – голодными сиротами. Так что, народ, не поддавайся на провокацию. Лучше завтра посидеть дома и попить чаю с вареньем. Так говорю?

Толпа одобрительно зашумела:

– Так, так! С вареньем – оно хорошо! А водки – было б лучше!..

Соколов рассмеялся:

– Хотите посмотреть, как воробьи летают?

– Хотим, хотим! – заорала толпа. – Он каждый день тут обтирается! Одно и то же мелет. Вот уж язык без костей!

Соколов легко одной рукой поднял в воздух агитатора.

Толпа от восторга охнула:

– Ай да силища!

Агитатор отчаянно болтал ногами, цеплялся за Соколова руками, пытаясь укусить его за палец. Толпа пришла в движение, ожидая захватывающего финала. Соколов, продолжая без усилий удерживать болтающего ногами оратора, сказал:

– Ну, большевистская птица, покажи нам, как ты летаешь! – Размахнувшись, перебросил дико заоравшего агитатора через металлическую ограду. Тот перемахнул над остриями и грохнулся в кусты шиповника. За забором тут же послышалось злобное собачье рычание и крики: «Ай, кусается!»

Толпа завыла от восторга:

– Прямо Илья Муромец! Швырнул эка ловко, говорун полетел, словно мешок с говном! Пусть его собаки съедят. Скажи, молодец, что-нибудь от себя…

Соколов поднял вверх руки. Толпа быстро стихла. Соколов заговорил во весь голос, и его стало слышно даже в последних рядах:

– Помни! Твое Отечество – великая Россия, необъятная, могучая. Гордись Россией. Ее создавали твои предки. Тот, кто оплевывает Россию, оплевывает тебя и твоих предков. Враги России – твои враги! Служи Отечеству добрыми делами – это твой долг. Будущее России – прекрасно, ибо непобедим и могуч ее великий народ! Ура!

Толпа словно пробудилась. Она нервно задрожала, неистово заорала:

– Ура! Ура!

Соколов дождался, когда народ смолк, и вдруг весело улыбнулся:

– Хотите знать, что мы сделаем с нашими врагами?

Сотня глоток дружно ответила:

– Хотим! Хотим!

– Тогда дайте мне подкову.

На оживленной дороге, где в день проходят сотни и сотни лошадей, найти слетевшую подкову – дело плевое. Нашли, да сразу две.

Соколов сказал:

– Две? Хорошо. Вот что русский народ сделает со своими врагами! – И, сложив подковы вместе, почти без усилий, словно это были две баранки, сломал их и швырнул в дорожную пыль.

Народ вновь закричал:

– Ура! Да здравствует Илья Муромец!

Рабочий прищурил глаз:

– Вижу, здоров ты! А стальной прут скрутить могёшь? – и протянул довольно толстого сечения метровый прут.

Соколов спросил:

– Это вооружение к завтрашней мирной демонстрации?

– Ага!

– Так я тебя разоружу! – и поднял прут над головой.

Толпа притихла.

Соколов, улыбаясь, без особых усилий прут скрутил колесом, протянул рабочему:

– Вот так надо поступать с врагами России!

Толпа неистово хлопала в ладоши, кричала:

– Ура, богатырь!

В это время, расталкивая людей, на помост решительно забрался человек в кожаной куртке. Сдернул с головы замасленную фуражку, вынул из кармана какую-то бумагу. Обратился к Соколову:

– Разреши, товарищ, я оглашу.

– Оглашай, – милостиво позволил Соколов.

– Граждане! Спешу к вам со съезда Советов. Прения и дебаты были жаркими. Докладаю: съезд принял воззвание, слухайте внимательно: «Приказываем: завтра ни одной роты, ни одного полка, ни одной группы рабочих не должно быть на улице. При нонешнем тревожном положении демонстрация с требованием низложения Временного правительства обязательно приведет к кровавым столкновениям. Результатом пролитой крови станет лишь усиление притаившихся контрреволюционеров, которые жадно ждут минуты, когда междоусобица в рядах революционной демократии даст им возможность раздавить революцию!» Все!

Толпа зашумела, кто-то оглушительно свистнул:

– Без тебя знаем! Ряшку отъел…

– Ты, обормот, лучше скажи, когда хлеб в продаже появится?..

– Да пошел он отселе!

* * *

Джунковский показывал Соколову на часы: дескать, опаздываем!

Соколов вылез из толпы, подсадил Джунковского в коляску, вспрыгнул сам и хлопнул кучера по спине:

– Гони, ирод! Как бы не опоздать…

Фрейлина восхитилась:

– Аполлинарий Николаевич, вы прекрасный оратор!

Соколов отвечал:

– Чтобы владеть на митинге массой, надо знать законы, которые толпой правят. Законы эти несложны. Эти люди поодиночке не очень плохие и не очень хорошие, не очень глупые и не очень умные, то есть люди средние, обыкновенные. Но когда они сбиваются в толпу, то словно теряют лицо. Их настроение делается переменчивым, толпу легко подбить и на подвиг, и на преступление. Не будучи поодиночке смельчаками, в толпе они порой делаются совершенно бесстрашными, готовыми на самый отчаянный подвиг. Не будучи особенно злыми, в толпе они готовы совершить самое ужасное кровавое преступление. Толпа – это могучий зверь, перерабатывающий тысячи людей в единую волю, и руководит этой волей, как правило, единственный человек, вождь.

Джунковский согласился:

– Агитаторы этим и пользуются…

Соколов, входя в раж, с воодушевлением говорил о наболевшем:

– Достаточно что-нибудь провозгласить – без всяких доказательств, но самое простое, такое, что и амебе будет понятным, – и идея обязательно проникнет в душу толпы. Часто повторяемая идея в конце концов застревает в самых глубоких областях бессознательного, делается идеей самого индивидуума. В толпе чувства и эмоции передаются друг от друга, обретают силу заразы. И хорошо, коли чувства прививают добрые: любовь к трезвому образу жизни, к трудолюбию, к ближнему. Но инстинкты толпы, к сожалению, чаще всего используют всякого рода аферисты, провозглашают самое дурное – ненависть, зависть, злобу. Наш русский человек, в силу доверчивости, душевной чистоты, особенно склонен к быстрой перемене настроения.

Фрейлина и Джунковский с интересом слушали.

Соколов закончил:

– Я твердо уверен: безумие столь же заразно, как и некоторые опасные болезни. Истории известно немало случаев, когда психиатры заболевали душевно и сами становились пациентами. И вот что особенно любопытно: чтобы заразиться идеей, вовсе не обязательно сбиваться в толпу. Под влиянием глобальных событий, ориентирующих направление мыслей, заражение самой абсурдной идеей может проявиться и на расстоянии.

Джунковский согласился:

– Без сомнений, это так! Вспомним французскую революцию восемьсот сорок восьмого года. Начавшись в Париже, она распространилась на большую часть Европы и пошатнула несколько монархий.

Фрейлина тоже вступила в обсуждение любопытной темы:

– Теперь понятно, что еще Екатерина Великая понимала пагубность распространения крамольных мыслей и явлений. После революции в Париже 1789 года она очень боялась брожения мыслей в самой России. Вот почему, в частности, она обошлась столь строго с Радищевым за его книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», хотя, признаюсь, мне она показалась по нынешним временам вполне безобидной.

* * *

В спальный вагон вошли за три минуты до отхода поезда.

В купе пахло кожей диванов и дорогими духами.

Второй раз ударил колокол.

Стали прощаться. Фрейлина всхлипнула:

– Володя, береги себя! Не лезь под пули. У меня тяжелое предчувствие… – И, потянув за поводок Фало, поплелась к выходу.

Джунковский признался:

– И у меня на сердце кошки скребут! Чувствую, что Россию, всех нас ждет беда. И беда эта неотвратима.

Соколов сказал:

– Чтобы в России навести порядок, нужен царь, который не боится крови. Такой, представь себе, царь с прозрачным всевидящим оком, который, как Бог, все знает, все ведает. И чтобы только от взгляда его земля качалась, чтобы все содрогнулись от ужаса, чтобы в испуге замолкли левые и правые, виновные и невиноватые. Чтобы жулики, государство грабившие, сами все обратно потащили да от страху за свои животы выгребли до остатку все из домов, неправедно нажитое, все, вплоть до столового серебра. И только потому, что прозрели, всеми порами тела бренного и слабого ощутили: этот шутить не будет! И народ, толпа заорет от счастья: «Вот он, наш народный царь! Правь нами, благодетель, казни нас, негодных, без жалости, а уж мы, твои рабы, любить тебя больше отца родного станем. Приди и царствуй!»

Раздался третий звонок – к отправлению. Вагон дернулся, сначала слабо, потом сильней и сильней.

Соколов обнял друга, троекратно расцеловал:

– Увидимся под грохот канонады! – и заспешил на выход.