Начальник московской охранки Мартынов уже был в своем кабинете. Да не один. В мягком кресле возле стола сидел Джунковский, который за нераспорядительность только что распекал начальника московской охранки.
Джунковский радостно обнял Соколова:
– Живой? Ну, слава господу! Отравить тебя хотела? Ну и ну… У такого прекрасного человека, как полковник Хайрулин, такая дочь выросла. Уму непостижимо. У порядочных родителей нынче какие-то нравственные уроды родятся. Но главное, что ты, мой друг, жив!
– А что со мной случится? – невозмутимо отвечал Соколов. – Служба у нас спокойная, тихая.
Джунковский расхохотался.
– Тише некуда! В твоем подъезде – четыре трупа. – Перешел на серьезный тон: – Один убитый – сторож твоей усадьбы?
– Сторож, бывший шнифер и очень порядочный человек.
– Прими соболезнования! Но и поздравления. Идентифицировали остальных троих – опасные убийцы, судимые неоднократно. Все входили в боевую группу большевистской партии и давно находились в розыске. В последнее время выполняли партийные поручения – устраняли неугодных Ленину людей. Возможно, среди их жертв – прокурор Александров.
Мартынов счел нужным вставить слово:
– Вы, Аполлинарий Николаевич, конечно, герой! Расправиться врукопашную с тремя профессиональными убийцами – не шутка. Но надо было хотя бы одного, лучше двоих, оставить живыми – нужны показания. Вы обязаны понимать: где-то притаились их сообщники.
Соколов усмехнулся:
– Другой раз сам, Александр Павлович, пойдешь брать убийц. Ты человек ловкий. Уж у тебя убийцы будут вести себя как паиньки: построятся в затылок и – раз-два, раз-два – походным маршем в Бутырскую тюрьму. А у меня так не получается, они почему-то сопротивляются.
Джунковский вмешался в перепалку:
– Вижу, молодые петушки больно клюются! Ликвидированы злодеи – это тоже превосходно. Но тех, кто непосредственно жег несчастного прокурора Александрова, кто замышляет взрыв в Зимнем, живых или мертвых, мы еще не нашли.
Соколов решил вновь повеселиться. Он достал свои золотые карманные часы «Павел Буре», открыл крышку, деловито сказал:
– Сейчас начнется сильный пожар в доме Четверикова, на Садовой-Черногрязской, возле Земляного вала. В клетке сгорят три злодея, в том числе Эдвин, он же Александр Степанович – один из руководителей боевой группы большевиков. Именно они создали большевистский крематорий – первый в России. И эти типы готовили взрыв в Зимнем дворце восьмого января. Теперь опасность миновала. На радостях следует гульнуть.
Джунковский и Мартынов вежливо улыбнулись шутке.
По-другому воспринять слова Соколова они не могли.
– Но следует с особой энергией продолжить поиски Юлии Хайрулиной, – добавил Соколов.
– Ты, Аполлинарий Николаевич, абсолютно прав. Время не терпит. Надо срочно по всем адресам произвести обыски, выемки, аресты. – Джунковский ласково глядел в лицо Соколова. – Но как ты ловко провел в «Прогрессе» эту девицу!
Мартынов поддержал начальство:
– Боевики небось Ленину уже телеграмму отбили с сообщением о твоем «убийстве». Ай да молодец граф Соколов!
Джунковский продолжал:
– Это триумф, твой отец обязан тобой гордиться! – и еще раз встал на носки, нежно обнял Соколова и прижался торчащим жестким усом к шее Соколова.
– Полковник хорошее предложение сделал: надо отметить событие у Егорова, – сказал Мартынов.
– Я – за! – ответил Джунковский.
В этот момент в кабинете появился дежурный. Он доложил:
– Пожар и сильный взрыв в доме Четверикова у Земляного вала. Пожар быстро потушен. Обнаружена клетка с тремя обуглившимися трупами.
Соколову пришлось дважды за это утро наблюдать немую сцену: Мартынов и Джунковский на время от удивления лишились дара речи.
Буню похоронили на Пятницком кладбище рядом с Колей Жеребцовым.
Народу пришло немного, лишь свои.
Лушка, словно самая близкая родственница, вся облачилась в траур. Возле гроба она заходилась в рыданиях.
Соколов исполнил последнее желание бывшего шнифера – заглянул в его сундучок. Золота там не оказалось. Были лишь старые письма, перевязанные выцветшей ленточкой, давно ненужные квитанции и использованные железнодорожные билеты, всякого рода бумажки, затрепанная книжка «Мысли мудрых людей», две курительные пенковые трубки и прочие пустяки. Ничего похожего на клад там не было.
Для очистки совести Соколов несколько раз внимательно осмотрел этот хлам, постучал по дну – не двойное ли? Ничего!
Он хотел было закрыть сундучок, чтобы уже никогда не брать его в руки, как внимание сыщика привлек лист бумаги. Неумелой рукой карандашом был начертан прямоугольник. На нем надпись: «Ф. Гааз». И стрелка, упирающаяся в подножие прямоугольника.
Какое отношение мог иметь к судьбе взломщика сейфов врач московских тюрем, святой доктор, про которого заключенные уже несколько десятилетий рассказывают трогательные легенды? К тому же умерший шестьдесят лет назад!
Несколько дней Соколов ходил сам не свой. Он отлично понимал, что с этой бумажкой связана большая тайна.
И вдруг сыщика осенило. «Так ведь это надгробие Га-аза! А стрелка указывает на подножие памятника. Стало быть, клад зарыт в могиле? А похоронен доктор на Немецком кладбище, это всякий москвич знает, многие ему цветы носят».
…В закатный вечерний час, когда морозило и сквозь черные сучья деревьев слабо розовело холодное небо, Соколов приехал на кладбище. Около ворот бегала стая громадных одичавших псов.
В неподвижном холодном воздухе стыла тишина. Вокруг – ни одной души.
Пустынной была и главная аллея, где находится могила тюремного доктора. В начале 10-го участка Соколов увидал за невысокой оградой надгробие с кандалами. Сыщик перчаткой смахнул с камня налипший снег. Прочел: «Фридрих Иосифович ГААЗ. 1780–1853. Спешите делать добро!»
Памятник почти упирался в мраморный цоколь – клад сюда не зароешь. Но возле цоколя, снаружи? Надо попробовать. Припасенным металлическим прутом Соколов стал осторожно протыкать землю. С дальней стороны от дорожки, возле захоронения действительного тайного советника Андрея Ивановича Поля, «скончавшегося 30 июня 1864 года на 71-м году», штырь уперся во что-то твердое.
На полуметровой глубине Соколов раскопал тяжелую шкатулку. Когда откинул крышку, то от удивления замер: она была верхом набита бриллиантовыми колье, подвесками, дорогими перстнями, изящными пасхальными яйцами от Фаберже, усеянными изумрудами, и прочим.
– Невероятно! – Соколов перевел дыхание. – А я-то думал, что о таких сокровищах можно лишь читать в восточных сказках! Громадный капитал…
Сыщик отказался от своей доли и всю шкатулку передал Лушке.
Нежданно разбогатев, она не ушла от своих хозяев. По примеру святого доктора Гааза и своего благодетеля – великого сыщика Соколова она стала посещать тюрьмы, приносить несчастным людям утешение, а также шоколад, апельсины, пирожные. Для неимущих нанимала знаменитых адвокатов, да и просто помогала бедным.
Соколов еще прежде достал из старого дела полицейское фото. На нем Буня был довольно молодым, с шевелюрой курчавящихся волос, даже перед камерой тюремного фотографа не сдержавшим улыбку.
Невенчанная вдова повесит фото у себя в комнатушке и украсит розами, которые, в отличие от памяти, скоро увянут.
И теперь Лушке будет казаться, что она не одинока, а рядом тот, кого она искренне полюбила – до гробового исхода.