Божественное озарение

Мишка сухо сглотнул:

– Воды дайте…

– Вина хочешь?

Мишка вытаращился на сыщика, недоверчиво помотал головой:

– Врете!

– Иди сюда! – Соколов распахнул дверь в соседнее помещение. После недавней роскошной трапезы он оставил на столе две бутылки крымского «Ай-Даниль» и фрукты – крупный янтарный виноград, сладко пахнущий ананас, клубнику и бананы.

Смена обстановки была столь резкой, что Мишка, казалось, с ума спятил, тяжело задышал.

Сыщик наполнил два лафитника:

– Пей, Михаил Антонович! Кто и когда угостит тебя? И ничего мне от тебя не надо. Я знаю, что на тебе кровь мясника. Этого достаточно для самого сурового приговора. Хотя желаю тебе добра и исправления. Может, приказать, чтобы закуску принесли? Эклеры, конфеты? Поди голоден?

Потеплевшим голосом Мишка произнес:

– И аппетикта нет, и морда моя разбитая – жевать нет возможности. А выпить – спасибо душевное. За ваше, господин полковник, здоровье!

– И за твое, Мишка, духовное просветление! Выпьем, мой брат во Христе.

Мишка захмелел совсем немного, но вдруг потеплевшим голосом произнес:

– Аполлинарий Николаевич, ведь я за всю жизнь слова доброго не слыхал. Отец суровый был. Как что, вожжу хватал и – полоскать. За дело, за ерунду – не было для него разницы. Да и потом, дружки разбойные… – Махнул рукой. – Зовите писаря, все для вас расскажу. А там – хоть голова с плеч.

Соколов приоткрыл дверь, приказал надзирателю:

– Писаря, срочно!

Мишка выпил еще и еще. Его, как всякого истинно русского человека, беспокоила початая бутылка, если она не была осушена до дна. Охмелевшего Мишку вновь потянуло на откровенные разговоры.

– Эх, господин Соколов, я ведь по природной натуре вовсе не злодей. А вот так меня горькая судьбинушка развернула… – Он надолго умолк.

Соколов, не дождавшись продолжения откровений, насмешливо сказал:

– Мой старый дорожный знакомец хочет сказать, что с бандитами связался случайно? Так, Михаил Антонович? Надо же, звучит как основательно – Михаил Антонович Маслобоев! Словно купец первой гильдии или обер-полицмейстер. Родители живы?

Мишка согласно потряс головой.

Соколов продолжал:

– Каково наблюдать старикам твои фортели?

– Срам и сплошное огорчение, – согласился Мишка.

– В Древнем Риме жил раб. Его звали Эпиктет. Он стал знаменит своими философскими проповедями. Этот Эпиктет сказал однажды, а мир уже две тысячи лет повторяет: «Чистая совесть – беспрерывный душевный пир!» Дай-то бог, чтобы у нас в душе был беспрерывный пир. Это и есть настоящее счастье – заботиться о душе бессмертной.

Мишка с трудом пошевелил языком:

– Я не запомню, на бумажке напишите мне… Даже на сердце стало уютно.

Соколов сказал:

– Книгу пришлю.

– Вот спасибо!

– Совесть происхождения божественного. Ее можно табаком или кокаином на время заглушить, водкой залить, но все равно она голос свой подаст. А тебе, Михаил Антонович, она говорит: «Дурным путем ты шел, милый друг! Тебя Создатель послал на эту землю не для того, чтобы ты ради жалких подачек убивал других и собой рисковал». Так, злодей ты мой дорогой, Михаил Антонович? Ведь ты человек вовсе не такой уж плохой, наоборот – веселый, компанейский, в карты на трезвую голову кого хочешь обыграешь, бабы тебя любят. Вон какую кралю отхватил – в окно которая бежала, Елизавета Блюм. Правду сказать, женщины не всегда хорошего человека чуют, ошибаются по своей доброте часто. Но ты им нравишься.

Мишка встрепенулся, решительно произнес:

– Эх, чего там! Коли на меня этот черт хвостатый наворачивает, так и я молчать не стану. Вот истинный крест, ради этой, как ее, души бессмертной, всю правду скажу!

Вошел бесцветный человечек, устроился в уголке за маленьким столом, начал быстро трещать по бумаге стальным пером – протокол допроса.

– Правильно, Михаил Антонович, что тебе страшных злодеев покрывать? Ведь я много о тебе знаю и о твоих партийных дружках.

– Да не был я членом ихней партии! – с надрывом крикнул Мишка.

– Но хотел стать, – предположил Соколов и не ошибся.

Мишка вздохнул:

– Ну да, обещали в январе принять. Стал бы я – как это? – профессиональным идейным революционером.

– А кто обещал?

– Да Александр Степанович. Сказал: «Проверим тебя, Михаил, на деле и, если не оплошаешь, в партию запишем. Это великая честь – принадлежать к авангарду пролетариата». Это кому хочешь лестно – к авангарду…

– А ты хоть знаешь, что это обозначает?

– Знаю! Обозначает, что на жалованье у них состоял бы. Ежемесячно платили бы! А то я совсем в упадок произошел.

Соколов пошел на новую хитрость. Он сказал:

– Да, сам Ульянов-Ленин для тебя награду выделил – пять тысяч золотом. Капитал!

Мишка ахнул:

– Пять?!

Соколов изобразил удивление:

– Неужто не получал? Ну, три тысчонки хоть отвалили?

Мишка захлебнулся от обиды:

– Какие тысчонки?! За то, что в Москве письмо забрал у Елизаветы и в ящик почтовый по адресу в Петербурге бросил, двадцать рублей паршивых дали, да еще расписку взяли. Я их тут же пропил, со скуки.

Соколов прищурился:

– Вот теперь ты правду говоришь, Михаил Антонович! Мы ведь за вашей шайкой и за тобой лично следили давно и оч-чень пристально. Знаем, что для тебя начертила план Елизавета. И как по этому плану ты отправился на Загородный проспект, дом двадцать один. Отнес ты, Мишка, письмо статскому советнику Гарнич-Гарницкому – опустил его в почтовый ящик, что на воротах висит. Знаем и о всех других твоих художествах, в том числе кровавых.

Мишка вдруг рухнул на колени, запричитал:

– Пропала моя бедная головушка! Виноват, виноват, ваше превосходительство! Говорил я этому ироду Ваньке: «Хвост навроде за нами». А он мне: «Не трясись, у тебя это от страха наваждение!»

– Да, Мишка, ты глазастый! Нам бы такого в филеры, незаменимый был бы, с двойным окладом. Кстати, мы ведь за вами следить самых лучших филеров выделили. Вот почему все твои делишки жуткие знали. Спросишь: почему не арестовывали? Да потому, что все до конца выведать хотели, все связи твои проследить. А вот теперь время пришло – уцепили за жабры. – Соколов помедлил, вонзил стальной взгляд в переносицу Мишки. – И наблюдали много любопытного. Как, например, ты распорядился с мясником Овчинниковым… Ловко дело устроил! Не у всякого так получится, даже мы, полицейские, тобой восторгались.