Молчаливое признание

Соколов усмехнулся:

– Твоя, Павел Павлович, история занятная. Однако хочется вернуться к старому разговору – о террористах, уничтоживших прокурора. Не верится, чтобы печь из-за границы в Россию тащили. Не тот предмет!

Заварзин нахмурился:

– Это лишь одна из восьми версий, и мы ее будем проверять.

Соколов продолжал:

– Ведь ты, Павел Павлович, не станешь спорить, что самое заинтересованное лицо в этой истории – я сам. Как не найти печь, если меня в ней обещают живьем сжечь? Я люблю тепло, но не до такой же степени! Так что приложу все силы, дабы с любителями саламандры повстречаться, причем в ближайшее время и в тюремной камере.

Заварзин погрозил пальцем:

– Ты это искренне сказал? По глазам вижу, что думаешь: «Сделаю все, чтобы увидать их в гробу!»

Соколов не удержал улыбки:

– Тогда уж в урне!

– Нет, ради пользы дела постарайся доставить их живыми. Они нам дадут важные показания. – Почесал задумчиво затылок. – Дело серьезное, не изображай из себя Дениса Давыдова. Тут партизанщина не годится. Давай разработаем план, я выделю людей, а ты возглавь операцию.

Соколов произнес:

– Твой рассказ, Павел Павлович, про убийцу-картежника подал мне полезную мысль. Я навещу его в Бутырской тюрьме. Кстати, совет нужен. Мне в руки попало письмо известного думца Малиновского Ленину в Краков. Копию я снял и отправил Джунковскому. Как лучше воспользоваться оригиналом?

– При случае передай письмо автору – Малиновскому. Он станет тебе доверять.

Не успел Заварзин ответить, как показалась процессия.

Впереди шел Егоров.

За ним двое официантов торжественно, через весь зал несли громадный серебряный поднос. На нем лежали три крупные стерляди, фаршированные крабами, черной и красной икрой.

– «Граф Соколов»-с! – на весь зал провозгласил Егоров.

Блюдо было сказочной красоты и божественного вкуса.

– Только ради этого «Соколова» стоило родиться! – с восторгом произнес Мартынов. – Ну а сам герой что молчит? Как допрос одноногого?

Соколов, выкатывая глаза и подражая поручику Алябьеву, рапортовал:

– Господин подполковник, мещанин Кашица признался: он проиграл паспорт мяснику Леснорядского рынка по фамилии Овчинников. Случилось это весной прошлого года. Позволите салат доесть?

Заварзин ахнул:

– Неужто?

– Так точно, господин полковник! – Соколов решил не выходить из роли. – Одноногий понял: дело принимает серьезный оборот. Он решил повиниться: «Играл в трынку с владельцем мясной лавки Овчинниковым на Леснорядском рынке, продулся в пух – трешник просадил. Тогда под залог в два рубля мяснику отдал свой паспорт». Понятно, эти деньги тоже продул. Паспорт хотел со временем выкупить, да вдруг смекнул: в полиции всего за целковый выправят новый. Так и поступил. Что со старым паспортом? Того не ведает!

Мартынов, желая изобразить бурную деятельность, приказал:

– Сейчас же следует выяснить адрес жительства этого Овчинникова и арестовать его. Уж он-то мне доложит, кому ксиву… э-э, паспорт передал!

Алябьев, присевший на дальний уголок стола, торопливо дожевывая жирный кусок селедки, пробубнил:

– Срочно арестовать, оперативно-с!

Соколов сделал печальную мину:

– Поручик, ты малость опоздал. Овчинников давно на кладбище лежит. Его прошлым летом нашли убитым в его же лавке.

– Вот тебе на! – простонародно почесал в затылке Заварзин.

– Но у меня есть в запасе картежник и убийца Тюкель, – сказал Соколов. – Бог даст, клубок распутается…

– Бог даст, – согласился Заварзин. Даже выпитая водка не разогнала его грусть.

Когда пришло время прощаться, Заварзин отвел в сторону гения сыска, обнял его и сказал:

– Если бы не нынешнее дело с прокурорскими костями, то и ты со мной отправился бы.

– Надолго?

– Знает лишь Бог да начальство. Большего сказать не могу…

Соколов задумчиво проговорил:

– Близка крупная военная заваруха.

Заварзин согласно прикрыл веки. Друзья еще раз обнялись, поцеловались. Соколов перекрестил приятеля:

– Храни тебя Бог, Павел! Я тебя любил.

Судьба разлучила друзей.

Под мрачными сводами

Несмотря на поздний час, подавив грусть расставания, Соколов отправился на Долгоруковскую, в Бутырский замок.

Радуясь замечательному гостю, покинул теплую супругу всегда нетрезвый начальник Бутырской тюрьмы капитан Парфенов. Он расцвел от счастья:

– Наконец-то, сам Аполлинарий Николаевич! Рад видеть вас в нашем гостеприимном доме! Какие приятные новости?

– Мне нужен Тюкель.

– Это который процентщицу зарубил? Через три минуты спущу его. В какую следственную камеру прикажете?

– В первую, там есть смежная комната, мне она понадобится.

– Слушаюсь, господин полковник! Сей миг прикажу, там пыль вытрут.

* * *

Соколову был неприятен запах камеры следователя. Новый громадный диван испускал резкий запах кожи, который мешался с отвратительно застоявшейся табачной вонью.

Он распахнул узкое высокое окно, забранное продольной решеткой. Свежий ветер ласково коснулся лица. Где-то рядом шумел город. Подумал: «Будь арестантом, я наверняка бы сумел бежать отсюда. Следователя прихлопнул как муху, а решетки разогнул бы!»

Сыщик испытал неожиданно сильное желание сейчас же опробовать свои силы на решетке, но сдержал себя. Словно предчувствовал, что вскоре ему придется это делать, спасая свою жизнь.

Ну а пока что в дверь постучался надзиратель. Спросил, не переступая порога:

– Ввести?

Соколов кивнул.

В камеру вошел невысокого роста человек лет сорока, с живой обезьяньей физиономией, давно небритый, с узкой согнутой спиной и обширной плешью. Одет он был в некогда отличный, сшитый из тонкого английского сукна костюм, но теперь изрядно изношенный и мятый. Из застиранной манишки торчала худая шея, по которой нервной мышью бегал кадык.

Вошедший робко произнес:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, Зиновий Архипович! Извините, что побеспокоил вас.

Тюкель слабо улыбнулся:

– Спасибо вам, что из камеры вывели. Все бы ничего, да воздух такой гнилой, что и привыкнуть нет возможности.

– Если желаете, можете к окну подойти.

– С наслаждением!

Тюкель минуты три молча, с громадным напряжением вглядывался в голубое небо, жадно вдыхал в себя свежий воздух, от которого он совсем отвык.

Наконец глубоко вдохнул последний раз. Слегка пошатываясь, отошел от окна и привычно сел на табуретку в дальнем углу камеры. Руки с красивыми длинными пальцами обреченно опустил на маленький столик.

Соколов сказал:

– Мне было бы приятней, коли вы, Зиновий Архипович, пересели к моему столу поближе. На этом диване вам удобно?

– Вполне! – Тюкель перебрался на диванчик и уставился на сыщика. – Что-то черты вашего лица мне знакомы.

– Полковник Соколов!

Тюкель так и подпрыгнул на диване:

– Это который Аполлинарий Николаевич? Удивительно! И по какому случаю такая знаменитость моей ничтожной персоной заинтересовалась?

– Мне известно, что вы – гений… по картежной линии.

Тюкель от удовольствия покраснел, но не нашелся, что ответить.

Соколов повторил:

– Да, судя по слухам, вы игрок замечательный.

Тюкель улыбнулся:

– Хотите играть?

– Пока что мой интерес платонический. Меня интересует сам мир игроков. Вы ведь всех знаете?

– Шулеров, что ль?

– Я бы сказал, тех, кто постоянно играет.

– Неужто сам Соколов занялся картежниками?

Соколов терпеливо объяснил:

– Речь идет не о шулерах или мошенничестве. К сожалению, я не имею возможности полностью ввести вас в суть дела. Но замечу, что косвенным образом двое известных игроков стали, скажем, свидетелями страшных преступлений… Один из свидетелей уже мертвый, а вот второй…

Тюкель замахал руками:

– Нет, этот форшмак кушайте без меня! Никого не знаю, никого не видел, и вообще у меня в голове – фу-фу – сквозняк, ничего не помню. И потом мусора, э-э, полицейские уже приставали ко мне.

Соколов спокойно продолжал:

– Вы убили человека случайно, в силу несчастно сложившихся обстоятельств. А тут речь идет о самой страшной банде садистов, которые живьем сжигают хороших людей.

Тюкель печально усмехнулся:

– Ну, для кого хорошие, для кого плохие – каждый имеет свои понятия. Я полицию с детства не люблю. Меня все равно ждет мыс Жонковер и Александровский пост. А если отконвоируют на юг Сахалина, то увижу печальной памяти пост Корсаковский.

Соколов удивленно поднял бровь:

– Вы, однако, хорошо знаете географию каторжного острова. Что, бывали, Зиновий Архипович, там?

– Нет, книги люблю. Читал про Сахалин у покойного писателя Чехова и у Власа Дорошевича. Читал и ужасался: какие страшные злодеи, какие кровожадные убийцы! А еще всегда с замиранием сердца думал: как это люди могут в тюрьме и на каторге жить? Ведь лучше умереть, чем на нары попасть.

– Ну а теперь мнение переменилось?

– Нет. Просто не могу поверить, что сам стал убийцей. Вот скоро суд, так в зал набьются любопытные, которые с ужасом станут глядеть на меня и желать мне самой строгой кары, желать моей погибели. А я их не осуждаю. Они правы. Прежде, до моего печального опыта, я испытывал бы такие же чувства.

Соколов почувствовал вдруг симпатию к этому несчастному человеку. Он произнес:

– Если бы я был самодержец, я бы приказал вас высечь, взял бы с вас слово, что больше никогда за стол играть не сядете, и отпустил бы…

– Жаль, что вы не самодержавный сатрап, – слабо улыбнулся Тюкель, и его глаза заблестели, словно на них навернулись слезы.

Соколов задумчиво перевел взгляд на окно, помолчал и спокойно добавил:

– Хорошо, считайте, что мне от вас ничего не надо. Хотя если бы вы знали, каким злодеям своим умолчанием помогли, то никогда бы себе не простили. Вы умный человек и состраданию вовсе не чужды. Представьте, что сейчас ходят по этой земле хорошие, добрые люди, улыбаются, любят, детей растят, зла никому не творят. А вот по воле выродков эти люди уже обречены. Их ждут жуткие истязания и смерть. Вы отказались помочь невинным жертвам, зато своим молчанием содействуете убийцам.

Тюкель промолчал.

Соколов смотрел в лицо собеседника:

– Мне нужно узнать адрес, а его может назвать знаменитый игрок, который вам известен под фамилией Семен Кашица.

Тюкель фыркнул, рассмеялся, глаза его по-хитрому блеснули, но он ни слова не промолвил.

Соколов продолжал:

– Вот, сударь, вы фыркнули. Я знаком с этим Кашицей, он колоду держать не умеет…

– Тогда почему же вы назвали его игроком знаменитым?

– Чтобы убедиться, что вы его знаете.

Тюкель с восхищением проговорил:

– Ловко, однако, вы меня подцепили. Я рад был бы помочь вам, господин Соколов, если бы вы не были полицейским, а так, частным лицом…

– Так-так, потрясающая логика! Представим, что вы узнали: убийцы замыслили вырезать целую семью – родителей, детей, служанку. И вы, презрения к полиции ради, не сообщили бы нам об этом?

Тюкель удрученно молчал.

Соколов поднялся, дружелюбно проговорил:

– Наша беседа закончена. Вы, Зиновий Архипович, можете еще постоять у окна, подышать свежим воздухом.

– Не откажусь! Сколько раз ездил и ходил мимо этой тюрьмы, и даже малейшего предчувствия не было, что сам угожу сюда.

– Передачи вам носят?

– Нет, конечно! У меня была любимая жена, дом, двое детей. А теперь я на всем свете один. Картежная страсть все отняла, да и я гусь хорош: семью разорил, от приданого супруги почти ничего не оставил. Подлец! – Горько вздохнул. – Какие уж тут передачи…

– Тогда предлагаю вместе отобедать.

– Как – отобедать? – недоверчиво вытаращился Тюкель.

– С аппетитом.

Соколов сел за стол, макнул ручку в чернила, спросил:

– Я пишу заказ. Какие закуски желаете?

Тюкель состроил мучительную гримасу:

– Не ожидал, что вы можете издеваться…

– Я не издеваюсь, говорю серьезно.

– Да, я изголодался… У меня плохой желудок, тюремная баланда – истинная казнь. Однако вы, Аполлинарий Николаевич, ошибаетесь. Я за куриный деволяй и рябчика в сметане не стану сотрудничать с легавыми, извините, с полицией.

Соколов с сожалением посмотрел на несчастного:

– У вас с памятью плохо, сударь? Мы уже это обсудили. Я вам не ставлю никаких условий. Хотите покрывать убийц – дело вашей совести. С вас Господь спросит.

– Уже спросил.

– Так что заказывать?

– Что-нибудь на ваше усмотрение. – Посмотрел вопросительно: – Выпивку можно?

– Разумеется!

– Тогда что-нибудь из крымских виноградных вин.

– Третьего дня был в ресторане «Палиха» – это, помните, тут, в двух шагах. Как раз интересную партию получили. Не возражаете против муската розового «Алупка» урожая 1887 года? А пино-гри «Ай-Даниль» и прочих изысканных напитков?

Тюкель шумно выдохнул, завел глаза к потолку:

– Нет, право, это все мне снится!

Соколов что-то начертал своим быстрым, летящим почерком и нажал кнопку звонка. Двери тут же открылись, на пороге стоял надзиратель.

Соколов передал ему запись, дал сторублевую бумажку и сказал:

– Останови любые сани – для полицейской надобности – и гони в ресторан «Палиха», это на Палихе, восемнадцать. Пройдешь к владельцу Владимиру Андреевичу Глебовскому, отдашь записку и деньги. На той же повозке вернешься. Бегом марш! – и крикнул вдогонку: – И пусть хрусталь и приборы серебряные пришлет.

– Есть!

– Доставишь моментально, чтоб ничего не остыло.