Любопытные новости

Легкие саночки понеслись по оживленной Мясницкой, пересекли Манежную площадь и выкатили на Волхонку.

На углу Ленивки Соколов соскочил на тротуар. Облаченный в тулуп, с номерной бляхой на груди, придерживая правой рукой шашку, прохаживался городовой. Это был мужчина лет тридцати, с заиндевелыми от дыхания громадными усищами, торчавшими концами вверх, выпуклыми ястребиными глазами, напряженно смотревшими на подходившего мужчину.

– Здравствуй, гордость российской полиции! – весело проговорил Соколов. – Как морозец, кусается?

Городовой стал еще с большим интересом разглядывать Соколова. И, узнав знаменитого сыщика, широко улыбнулся большим ртом, полным крепких белых зубов. Выпустив клубы густого пара, радуясь такому необычному собеседнику, весело отвечал:

– Так точно, ваше превосходительство, русский мороз хватает за нос! – Почтения ради городовой возвел Соколова в генеральский, превосходительный чин.

– Как зовут?

– Василий Казовой, первого участка Тверской полицейской части городовой, ваше превосходительство!

– Василий, это ты дежурил в прошлую субботу?

– Никак нет, ваше превосходительство! Как раз был выходной. Матушку-старушку навещал в бесплатной больнице для людей всех званий в Большом Харитоньевском.

– Что с ней?

– Кровь в голову ударила. Как раз на мои именины случилось, на Васильев день. В больнице пиявки приставляют к затылку и лекарства необходимые подают. Уже на поправку пошла, словами только малость стала заговариваться, а так ничего, сама по нужде в сортир ходит. Завтра домой взять велели.

– Дай Бог здоровья твоей матушке. Василий, скажи, что известно о пропаже жильца?

– Про Степана Васильевича, что в первом подъезде? Хороший господин, ласковый. Когда мимо идет, всегда спросит: «Ну, жив, корпиев сын?» И дальше себе изволит шествовать. Меня в сыск уже вызывали, ваше превосходительство, только сказать ничего не умею, потому что не знаю. Вам лучше с Евкарпием поговорить.

Соколов улыбнулся:

– С кем?

– Да с Евкарпием Воробьевым, сменщиком моим, он как раз дежурил. А имя его и впрямь неавантажное. Коли поп сердце держит на родителей, вот и обзовет, будто на лоб клеймо приложит. В нашей деревне две сестренки-близняшки жили. Одну звали Голиндуха, а другую еще хлеще – Еликонида. Тьфу! – Городовой засмеялся заливисто, как смеются только очень бесхитростные, добрые люди. – Так за сестренок никто и не посватался. – Спохватился. – Ай, о чем это я? Про Евкарпия, значит, при нем все и случилось.

Сыщик равнодушно, словно невзначай, спросил:

– А чего стряслось?

– Как – чего? Вы про Степана Васильевича ведь разговор интересующий ведете…

– А этот Евкарпий разве причинен?

Городовой глубоко вздохнул, помялся, пожевал губами. Наконец медленно произнес:

– Ндравный он, Евкарпий. Ругатель. Дысциплины в нем нет. Все время со всеми цепляется, норовит скандал учинить. Как что поперек его – в драку! – Вдруг осекся, словно лишнее сказал. Помолчал, потер барашковой рукавицей розовый нос. – А вообче он к начальству подобострастный, особливо если трезвый. И дурного господину прокурору сделать ничего не мог.

Соколов подождал, не добавит ли чего городовой, но тот стал скусывать сосульки с усов, надолго умолк. Сыщик осторожно полюбопытствовал:

– Василий, коли твой Евкарпий ни в чем не виноват, так что ты мне его портрет изображал?

Городовой попрыгал на месте, похлопал себя по бокам рукавицами и невозмутимо отвечал:

– Понимаю, что вы об нем приехали интересоваться? Вот я и доложил. Его дежурство-то было. И в сыскной об ем расспрашивали, и его туда таскали. – Доверительно произнес: – Только Евкарпий ни в чем не виноват, это я вам точно докладаю. Так что, ваше превосходительство, не сумлевайтесь.

Соколов вдруг схватил городового за борта тулупа, страшно заглянул в его глаза, громко прошептал:

– Чего крутишь, Василий? Бога не боишься? Ты пособник? На каторгу захотел, а?

Городовой смутился, уставился взглядом в мостовую. Вновь глубоко вздохнул и решительно произнес:

– Господин начальник, я не пособник. Как отцу родному скажу: взаправду толком ничего не знаю. – Вновь громко похлопал себя по бокам. – Но что точно, Евкарпий и впрямь все последние дни ходит мрачный. Убитый какой-то. Может, совесть угрызает? Пить ежеденно начал. – Постучал рукавицей по шее. – Будто с отчаяния. На пост позавчера заступил, а сам на ногах нетвердо колеблется. Ну, виноват я, не доложил об нетрезвости. А как доложишь? У нас за такие дела в момент – под зад коленом.

– Где Евкарпий живет?

– Да тут, во владении купца Кузьмы Григорьевича Лобачева. Во-он подъезд, со стороны Ленивки. Нумерок квартиры первый, в полуподвале. А если вас интересует господин пропавший прокурор, то он тоже в этом подъезде, только во втором этаже.

Инструкция

– На, возьми, сам пропусти нынче рюмочку и купи матушке чего потребно! – Соколов протянул зелененькую – три рубля.

Городовой замахал руками:

– Никак нельзя на посту подношения принимать и водку употреблять.

– Разве?

– Так точно, ваше превосходительство! Параграф шестой «Инструкции городовым московской полиции» гласит: «Строго воспрещается во время отправления на улицах и вообще в публичных местах служебных обязанностей курить табак и употреблять горячительные напитки». – Городовой, гордый доскональным знанием инструкции, весь сиял счастьем, глаза его горели. Поднял руку, наставительно повторил: – Строго воспрещается!

Соколов добродушно улыбнулся:

– А дальше забыл? Ведь в этом же параграфе написано: «Строго запрещается с посторонними лицами входить в какие-либо разговоры». Но мы с тобой, Василий, ведем разговоры, стало быть, нарушаем!

Городовой засмеялся:

– Меня не поймаете! Дальше продолжение идет: «Если эти разговоры для одного только препровождения времени». А у нас, понимаю, для пользы следствия. Спасибо вам за подношение. Вы, ваше превосходительство, как в душу мне глядели: матушку на извозчике вести надо, а в доме нынче и двугривенного нет. Все родителям в деревню отправил, неурожай у них был, хлеба и до Рождества не хватило. Дай вам Бог здоровья, а я про вашу милость много чего хорошего слыхал.