Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Ранним утром, когда Мари еще спала, Анюта лишь просыпалась, а на кухне готовила кухарка Лушка, граф быстро оделся и вышел на Садовое кольцо.
Это было время ежедневных прогулок.
В радужных кругах светились электрические фонари. В высоком небе недвижно стыла перламутрово-серебристая луна. Под ногами сухо и громко хрустел снег.
В церкви Трех Святителей ударили в колокола. Колыхаясь, тягучие, словно замерзшие, звуки поплыли над пробуждающимся городом.
Закутавшись в теплые платки, завязанные крестом на груди, к заутренней службе тянулись богомольные старушки.
Скрипя полозьями и взлетая на ухабах, ночной извозчик несся к Каланчевке. Медленно тащились высоченные деревенские возы, набитые разнообразной провизией. Заспанные работники, выскочив полуодетыми на двор, торопливо отпирали ставни, распахивали двери магазинов, лавочек, трактиров, чайных.
Вдоль соседнего дома, что на углу Орликова переулка, притоптывая валенками, прохаживался городовой. Завидя Соколова, он счастливо улыбнулся и приложился варежкой к шапке:
– Здравия желаю, ваше превосходительство! Никаких беспорядков и подозрительных личностей не замечено.
Соколов не поленился, стянул плотную перчатку, пожал городовому руку:
– Как успехи, Василий?
Городовой весело отвечал:
– Успехи, Аполлинарий Николаевич, не у меня, а у моей супруги – третьего мальчишку родила!
– Поздравляю! – Достал портмоне, протянул крупную купюру: – От меня купи чего – чепчики, пеленки, коляску…
Городовой дернул носом, смущенно проговорил:
– Много-то как! Спасибо, Аполлинарий Николаевич, мне совестно, ей-богу!
– Пусть героем растет малыш!
…По удивительной случайности пост городового находился возле дома номер 17 по Садовой-Спасской. В нем тогда размещался Олимпийский комитет.
Самый прекрасный на свете город начинал новый, очередной в бесконечной череде прочих день.
Уланский, Харитоньевские переулки, Мясницкая, Чистые пруды, Домниковка, Покровка – сыщик знал тут каждый камень.
Городовые отдавали честь, прохожие раскланивались, а кто восторженней – так и шапки снимали.
В хорошем, то есть обычном, расположении духа Соколов вернулся восвояси.
Презрев лифт, легко поднялся пешком на свой шестой этаж дома номер 19 по Садовой-Спасской. (Когда-нибудь умные люди здесь повесят памятную доску.)
Облачившись в спортивное трико и открыв окна и балконную дверь, Соколов сделал гимнастику.
Для начала это были обычные упражнения для развития дыхания, растяжения и гибкости. Затем, положив ноги на подоконник, он в два приема отжался от пола сотню раз.
Потом граф посадил на плечи свою очаровательную супругу Марию Егоровну и со всей бережностью сделал тридцать пять приседаний.
После этого проследовал в ванную – принимать душ. По его приказу были установлены два рожка. Из одного, пропущенная через газовую колонку, шла горячая вода, из другого – ледяная. Такое чередование очень нравилось знаменитому атлету.
Громадные окна выходили на площадь Красных Ворот. Жуткий мороз, стоявший все рождественские дни, разрисовал стекла роскошными узорами. Начало светать. Первыми розово загорелись церковные купола.
Горничная Анюта подала самовар и вслед за тем, по обычаю, внесла серебряный поднос с утренними газетами. Кухарка Лушка, тридцатипятилетняя красавица с толстенной пшеничной косой, принесла горячие калачи:
– Кушайте, Аполлинарий Николаевич! У Филиппова прямо с противня сняли, с Мясницкой домой бежала – вашей светлости желала горячими доставить.
Соколов благодарил Лушку и с легкой улыбкой спросил:
– Ты чего, красавица, в девках засиделась? Собой истинно краля!
Лушка серьезно отвечала:
– Прежде ко мне сватались, а теперь и предложениев нет. Старая, видать, стала.
Напротив Соколова расположилась Мари. Сыщик невольно залюбовался той таинственной женской грацией, которая бывает у женщин лишь в тот святой период, когда они носят в чреве своем дитя.
Мари подкладывала обожаемому мужу еду на тарелку, налила крепкий чай в толстостенный граненый стакан в серебряном подстаканнике.
Соколов пил чай и просматривал газеты.
Графиня подняла на мужа блестящие агатовые глаза:
– Аполлинарий Николаевич, вы слыхали, что прокурор Александров бесследно исчез?
– Да, мне Джунковский рассказал об этом. Сыскная полиция сбилась с ног, однако без полезного результата.
– А нынче в газетах о Степане Васильевиче что пишут?
– Да вот на первой полосе: «Никаких следов пропавшего в минувшую пятницу прокурора судебной палаты Александрова полиция пока обнаружить не смогла. Опрошены друзья и знакомые прокурора. Полиция сбилась с ног, но результатов нет».
У Мари глаза наполнились слезами.
– Ужас какой! Степан Васильевич – наш добрый знакомец, помните, он к нам в мытищинскую усадьбу прошлым летом приезжал?
Соколов шумно выдохнул:
– Бог даст, жив-здоров и скоро объявится.
Сыщик не хотел тревожить супругу неприятными разговорами, хотя подозревал самое худшее. Но и его богатой фантазии не хватило, чтобы сообразить весь ужас случившегося.
Событие, взбудоражившее старую столицу, заключалось в следующем.
За неделю до нашего происшествия, в минувшую субботу, прокурор судебной палаты Александров вышел из здания судебных установлений в Кремле. Часы на Спасской башне как раз пробили четыре.
В этот момент у подъезда в саночки усаживался председатель суда сенатор Чернявский. Пока кучер завертывал его в медвежью полость, тот поговорил с Александровым.
– Батенька, Степан Васильевич, вы что, и нынче свой моцион совершать намерены?
– Разумеется, Александр Андреевич!
– Так мороз страшный! Нос можно отморозить. Садитесь, подвезу.
– Спасибо, Александр Андреевич, да я ведь сибиряк. Привычный от рождения.
– Но сегодня за тридцать градусов, какая уж прогулка! – Председатель удобно откинулся на спинку саней.
Прокурор улыбнулся:
– Нельзя изменять привычке. Да правду сказать, я люблю наш русский морозец. До дому на Волхонке – рукой подать. Я нарочно крюк делаю по Воздвиженке…
– Аппетит нагуливаете?
– Совершенно верно! – добродушно рассмеялся прокурор. – Зато рюмку-другую водочки под хрустящий груздь пропустишь – ах, душевный праздник, да и только! А там уже и борщ наваристый несут. Повара мы с женой не держим, но кухарка у нас отличная.
– Подавай вам Бог! Скажите мой поклон вашей восхитительной супруге…
Санки с сенатором Чернявским, взметая в недвижимый воздух серебристую снежную пыль, понеслись в город через Спасские ворота. Прокурор направился в сторону противоположную – к Боровицким воротам.
Прокурора Александрова больше никто не видел. До дома номер 7 – владения купца Кузьмы Лобачева, что на углу с Ленивкой, – он не дошел. (Замечу, что этот старинный дом сохранился поныне.) Стражник, стоявший возле Боровицких ворот, видел прокурора последним.
Городовой Игнатьев, дежуривший возле дома Лобачева, и тамошний дворник Николаев в один голос утверждали: «Кого, прокурора! Как же, видели, когда утром пешочком на службу пошел. И все!»
Служитель закона пропал, словно растворился в воздухе.
Это было весьма странно, ибо прокурор шел к дому среди бела дня и по оживленным улицам.
Супруга – двадцатидевятилетняя знаменитая во всей Европе оперная певица, обладавшая изумительным контральто, – обзвонилась по телефону и обегала всех приятелей мужа – тщетно. Пришлось заявить в полицию…
У певицы от переживаний пропал голос. В Императорском Большом театре отменили «Жизнь за царя», где она пела партию Вани и куда нарочно ходили меломаны, чтобы слушать ее волшебный голос.
Москва была встревожена.
Войти с помощью соц. сетей: