Сюрприз

В охранке на Тверском бульваре ждал Соколова сюрприз – огорчительный.

Поручик Алябьев – унылого вида человек лет пятидесяти, узкоплечий, с висячими прокуренными усами – выходил из подъезда. Он сообщил:

– Александр Павлович прибыл нынче сотым поездом. И вы тоже? Прекрасно! Господин подполковник прямо с вокзала сюда – вот образцовое отношение к службе! И уже меня гонял на Николаевский вокзал.

– Зачем? – удивился Соколов.

– Приказал допросить и отпустить задержанного вами Семена Кашицу.

Соколов выкатил глаза:

– И что, отпустили?

– Так точно!

Дежурный офицер, завидев гневного Соколова, выскочил из-за своего стола:

– Сейчас доложу…

И он отправился докладывать. И уже скоро появился в проеме высоченных резных дверей:

– Проходите, Аполлинарий Николаевич!

Соколов вошел в кабинет, в котором много раз бывал тут при прежнем начальнике – Павле Павловиче Заварзине.

Здесь почти ничего не переменилось.

На громадном столе малахитовая чернильница с бронзовыми фигурками, бронзовый медведь, который жаждет лапой раздавить какое-то несчастное мелкое животное, напоминающее собаку, висящий над столом громадный портрет в темных тонах Николая II – работа самого Репина. Впрочем, на столе не было прежнего порядка – множество деловых бумаг и писем, да еще появились фотографии в бронзовых рамочках – женщина в бальном платье с двумя маленькими детьми на руках, на других порознь – женщина и подросшие мальчики в матросках.

«Наверное, семья Мартынова», – решил Соколов.

– Присаживайтесь, полковник. – Мартынов, породистый, сытый, с красивым лицом, похожий на богатого барина, с подчеркнутой холодностью кивнул на кожаное кресло около стола. Он не подал руки, задумчиво прошелся из угла в угол кабинета, и его по-женски широкие бедра казались чуть ли не шире плеч.

«Надулся на меня! Поддел его за живое в Петербурге», – подумал Соколов. Как опытный игрок держит козырной туз до нужного момента, так сыщик решил до времени не показывать, что он знает про Кашицу.

Промашка

Сыщик положил на стол бумажный сверток с деньгами – карточным выигрышем – и хотел приступить к изложению последних событий.

Вдруг Мартынов, словно потеряв профессиональный навык – умение слушать, без разведки перешел в атаку. Он насмешливо произнес:

– Оказывается, полковник, вы увеличиваете свое благосостояние игрой в штос?

«Уже знает! – с неудовольствием отметил Соколов. – Железнодорожный жандарм, должно быть, успел доложить». Однако, утишая гнев, нарочито миролюбиво произнес:

– Служба, Александр Павлович, такая: и осведомительницу в постель иногда положишь, и в карты с шулером сыграешь…

Мартынов ненавидящим взглядом уставился в Соколова, истолковав его мягкость как слабость:

– Хорошую службу вы себе придумали! Нет ли там для меня вакансии?

Соколов парировал:

– Так вы не справитесь, Александр Павлович. В карты играете плохо, да и не похоже, чтобы с дамами лихостью отличались. – Смягчил пилюлю: – Вы семьянин примерный.

Мартынов покраснел. Он беззвучно открыл и закрыл рот, и его вдруг прорвало.

– Не надо божий дар с яичницей путать. Вы, полковник, на государственной службе, а вытворяете черт знает что! Будь вы штатским человеком, никакие родственные связи не спасли бы вас – давно этапом пошли бы в Сибирь. Закон для всех писан – и для ассенизаторов, и для тайных советников. А вы и на костре жгли несчастную жертву вашего необузданного нрава, и в Москве-реке топили.

К Соколову пришло то приятно возбужденное состояние, которое возникает на ринге, когда слабый соперник нахально лезет вперед и норовит стукнуть не по правилам. Результат такого поединка всегда вперед известен. Он со смехом спросил:

– А что, разве нельзя? И жег-то всего одного. А во времена инквизиции по всей земле паленым мясом пахло.

Мартынов, окончательно впадая в раж, крикнул:

– Попр-рошу не издеваться надо мной! Кошко – этот замечательный сыщик – перекрестился, когда от вас, полковник, избавился. Теперь вы в охранку вносите дезорганизацию. – Он тяжело дышал. И срывающимся голосом крикнул: – Я спрашиваю: кто позволил с темными личностями в поезде играть в карты?

Соколов смерил начальника охранки ледяным взглядом, ядовитым тоном произнес:

– Нужда заставила – на блядей и кутежи польский банчок сорвать! – Развалился в кресле в самой непринужденной позе. Ткнул пальцем в сверток: – Знаете, что это? Вот не знаете, а смеете дерзить мне. Глядите, или, как говорит народ, разуйте бельма. – Соколов потряс толстенной пачкой и вывалил на стол деньги. У Мартынова округлились глаза. – Это те самые две с половиной тысячи, которые я выиграл у шулера и опасного преступника. Я хотел их сдать в нашу кассу, которая почти пуста, но теперь передумал. Самому, знаете, пригодятся.

Воцарилось молчание. Соколов прибег к старому золотому правилу: уметь выдержать долгую паузу, первым рта не открывать. Это всегда давит на собеседника.

Мартынов нервно поиграл пальцами, смягчил тон:

– Доложите, полковник, что произошло!

Начальник охранки в силу своей высокой должности, несмотря на довольно молодой возраст и подполковничьи погоны, командовал полковниками и даже генералами, которые возглавляли районные отделения.

Это доставляло ему прямо-таки сладострастное наслаждение, и он любил подчеркнуть это. Но втайне страдал, что ему раньше срока не присваивают полковничий чин.

Подчеркнуто сухо Соколов изложил историю Гарнич-Гарницкого и то, что случилось в поезде. Про письмо Малиновского Ленину и про труп пока решил не говорить. Но зато всячески расписал Семена Кашицу как самого опасного преступника, который ему якобы уже признался в причастности к террористам. И подумал: «Сейчас бледнеть начнет, поймет, какую роковую ошибку сделал, выпустив этого типа».

Мартынов, однако, слушал спокойно и внимательно, ни разу не перебив. И потом умиротворяюще произнес:

– История про игру в карты в поезде мне была представлена в другой редакции. Когда утром позвонил железнодорожный жандарм и сообщил, что вы сдали «на временное хранение» арестованного пассажира, я направил туда поручика Алябьева. Тот допросил пассажира. Он показал, что вы не пожелали продолжать игру с незнакомым им пассажиром и по этой причине сильно избили последнего и высадили из поезда в Бологом. Протокол допроса могу вам по дружбе показать…

Соколов презрительно фыркнул:

– Александр Павлович, какая у меня с тобой дружба? Кто позволил допрашивать преступника без меня? – Соколов грозно пошевелил усами. – Прикажи, чтобы Кашицу сейчас же доставили сюда. Мы его вместе допросим. Тем более что есть настоятельная потребность кое-что у него выяснить.

– Это невозможно, полковник.

– Почему?

– Я выяснил, что задержанный невиновен, и приказал его отпустить.

– Что?! – Соколов решил, что пора дать ход гневу. Он вскочил с кресла. – Что значит – отпустить? Куда отпустить?

– А какие у нас основания держать его под стражей? – Мартынов невозмутимо глядел на Соколова. – Прокурор не с вас, с меня спросит.

– Ты, подполковник, чего дурочку валяешь! Это прямая измена! – Соколов сжал кулаки, шагнул к Мартынову. Тот побледнел и отступил назад. – Этот Семен Кашица – пособник и соучастник убийцы. Не исключаю, что отпущенный тип способен пролить свет на готовящееся покушение на государя и августейшую семью, равно и на шпионские происки против Гарнич-Гарницкого.

– Где доказательства ваших слов, полковник?

– Вот они!