Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Доктор Ошон Оюнович Хурхэнов долго осматривал лицо Сандугаш, осторожно мял, нажимал. Смотрел рентгеновские снимки. Смотрел ее фотографии – какой она была до. Лицо его было неподвижно и невыразительно, как у каменного божества. Он ни разу не выразил сочувствия или возмущения произошедшему ней. Он смотрел, с чем придется иметь дело. И выстраивал планы.
– Я не знаю, как будет выглядеть ваш нос после реконструкции. Возможно, иначе. Но мы сможем сделать его красивым. На самом деле, самое сложное – это не реконструкция костей, хотя понадобится несколько операций. Самое сложное – ваши шрамы. Часть рубцов можно иссечь, часть можно заполировать лазером, но я не обещаю, что они исчезнут. Но, конечно, если наносить макияж, их можно будет скрыть…
– Я понимаю, доктор.
– Вы не сможете вернуться к профессии модели.
– Я знаю. У меня уже есть другая профессия.
– Учтите, что операции и восстановительный период будут отнимать довольно долго времени. Ваша новая профессия это позволяет?
– Да.
– Вам выдадут список необходимых операций и процедур, а так же все, что нужно для подготовки. Когда будете готовы…
– Да, Ошон Оюнович, как только я буду готова.
К счастью, он не спрашивал Сандугаш, почему она не готова сейчас. Ей трудно было бы это объяснить. Тем более, что огромный соблазн был – остаться в этой клинике и не выходить, пока ее лицо не станет… Ну хотя бы таким, на которое не пялятся с ужасом и изумлением.
Но она помнила, как сияло ее лицо, когда она увидела его впервые – изуродованным. Помнила этот свет. Наверняка это как-то связано с ее даром. А дар ей сейчас нужнее лица.
Ей надо было выкупить душу Белоглазого.
Возвращаться в Москву было легко. Она уже достаточно знала этот город, чтобы не бояться. И у нее снова была цель. Даже смешно: у Сандугаш снова была цель – завоевать нечто, что позволит ей спасти любимого человека. Только вот корону «Мисс России» завоевать было проще, чем спасти семьдесят восемь обреченных. Причем спасти их должна была она сама. Натравив Федора Птичкина на маньяка, работу делала не она… Да и с Птичкиным ей лучше было пока не пересекаться.
Сандугаш была счастлива снова увидеть Лолу, а уж Лола и правда скакала как большая добрая собака. Добрая, но способная убить за хозяйку. Они приехали в квартирку, которую снял отец: аккуратная многоэтажка в приличном месте, аккуратная квартирка со свежим ремонтом, со всеми нужными техническими приспособлениями, даже с посудой и двумя наборами постельного белья. Все для комфортной жизни. И все это – ох, не дешево. Но насколько же приятнее начинать новую свою жизнь вот так… Без соседей.
Лола помогла Сандугаш развесить одежду и разложить обувь.
Сандугаш подключила ноутбук к интернету.
Потом они вместе сделали вылазку за продуктами в ближайший супермаркет, забили холодильник едой, причем Сандугаш вдруг поняла, что у нее появилось отвращение к соли. Ни к мясу или молочным продуктам, которые принципиально не ели люди, следящие за своим духовным ростом, нет: как раз мяса ей хотелось, причем желательно свежего и не слишком сильно прожаренного… Но – без соли.
Она вспомнила, чем питаются соловьи. Ну конечно. Они же мухоловы. Значит, они способны съесть что-то живое.
А вот соль птицы вроде бы не любят…
А еще не любят соль нечистые духи в христианской мифологии. Неужели же ее нежный Соловей – нечистый дух? Вполне возможно. Да и ладно: без соли здоровее и стройнее будет.
Болтали до ночи, пока Сандугаш, измотанную перелетом и переездом, не начало клонить в сон. Лоле явно не хотелось с ней расставаться, но она все же ушла, строго-настрого указав:
– Понадобится машина, понадоблюсь я – зови.
– Я еще не скоро буду зарабатывать столько, сколько стоит твое время.
– Не обижай. Ты – друг. Для тебя – ничего не стоит.
Сандугаш кивнула. У каждого народа – свои традиции. Нельзя навязывать чужие и общаться по понятным тебе законам с тем, у кого законы – иные.
Фигурка собаки на браслете Лолы была сильным оберегом. Отец уже отплатил ей за заботу о Сандугаш. Но Сандугаш сама поставит Лоле такие щиты, что лучше и удачливее телохранительницы во всей Москве не будет.
На следующий день Сандугаш встречалась в медицинском центре с Жугдером Лодоевичем Рабсаловым. Он оказался миниатюрным, очень мускулистым, с холодной неласковой улыбкой и холодным пронзительным взглядом.
– Я изображаю тут специалиста по тибетской медицине. Тыкаю пальцами в позвоночник, в точки всякие, говорю ерунду всякую, а на самом деле считываю: есть ли подселенец, злой дух, сосет ли кто-то со стороны, есть ли злое влияние, приобретенное или на роду… Потом надо изображать, что лечу, а сам – зло отгоняю. Иногда щиты ставлю и раны заживляю, но редко. По большей части, конечно, сражаться приходится, отгонять, убивать, – то, что я лучше умею. А раны заживляют другие. Твой отец сказал, что ты больше по части исцеления. И щиты ставишь хорошо.
– Да, Жугдер Лодоевич. Щиты ставлю, вижу и слышу многое, но защищаю плохо. У меня дух слабый.
– Зато чуткий. И исцелять хорошо можешь.
– Я еще не пробовала.
– Никогда не давала твоему Соловью червя из человека выклевывать? Самое же птичье дело!
– Нет… Я совсем недавно… И училась недолго…
– Да мне твой отец все рассказал. Просто странно. Дар пробудился давно. У тебя это должно было случиться бессознательно. Духи-птицы просто не могут удержаться, если червя видят. Но бывает, что червь слишком силен, надо осторожным быть. Черви, которые в людях селятся, бывают разные. Они тоже как злые духи: одни – извне, другие – по наследству, а бывает, человек сам в себе вырастит. Труднее всего убить такого, которого человек сам вырастил. Легче всего – того, который по наследству. Да пойдем прямо сейчас! – Шаман метнул взгляд на циферблат. – Да, прямо сейчас.
– Куда?
– В массажный кабинет. Там наша сотрудница заканчивает сеанс иглотерапии. Ослабляет сильного червя, который вгрызся в позвоночник мальчику. Парнишке девять, боли начались, когда еще объяснить не мог, что болит, с тех пор все обследовались, обследовались… Пока к нам не попали. Тут хотя бы иглотерапией ослабляем червя и боли меньше, мальчишка двигаться стал лучше. Вот и проверим сразу твои силы и твоего духа.
Сандугаш было страшно. Но не так страшно, как выходить на подиум. Тогда она казалась себе самозванкой. Теперь она знала, что у нее есть дар. Удастся ли его применить – вот в чем вопрос?
Звук, издаваемый червем, она услышала прежде, чем они дошли до нужного им кабинета… Эфирные уши давали Сандугаш возможность слышать то, чего не слышал, видимо, даже шаман-рысь.
Шипение и цоканье постепенно слились в бормотание: «Слабак, ты слабак, хилый, дохляк… Ты для родителей обуза, они больше любят твою сестру, потому что она здоровая и учится хорошо, а ты обуза, на тебя только и тратятся деньги, время, нервы, из-за тебя бабушка плачет, дедушка болеет, мама злая, сестра дерганная, а отец скоро вообще из семьи уйдет, все из-за тебя, из-за тебя, зачем ты соглашаешься, зачем ты борешься, откажись от лечения, все равно не помогает, только деньги тратишь, дохляк… Ты все равно умрешь, и лучше бы тебе быстрее умереть… Боль не умеешь терпеть, скулишь как девчонка…»
Сандугаш прежде с червями не сталкивалась. Слышала о них, но, видимо, в районе возле Байкала, где жило много шаманов, да и сам Байкал дышал чистотой, эти существа – можно ли назвать существом нечто эфирное? – не приживались. А вот в больших городах им, конечно, раздолье. Люди живут тесно, дышат дрянью и едят дрянь, и раздражения друг на друга здесь больше, доходящего до ненависти, так что ненависть становится сладкой, а когда ненависть сладка – тут-то и начинает разрушаться что-то внутри у человека, и в прореху устремляется тот, кто ближе. Иногда – червь. Иногда – кто похуже.
Они вошли.
Мальчик лежал ничком на массажном столе. По обе стороны позвоночника, в затылке, в запястьях и стопах – тончайшие иголки. Врач, немолодая красивая женщина, полукровка, как и Сандугаш, как раз собиралась иголки вынимать. Рабсалов остановил ее движением руки.
– Это Сандугаш. Дочь Баты Доржиева. Он ее посвятил недавно. Пусть посмотрит… Сандугаш, это наш лучший специалист по иглотерапии, Людмила Хадановна.
Сандугаш уже смотрела. Червь… Собственно, он выглядел скорее не как червь, а как многоножка. Жирная, пульсирующая, словно дышащая, при каждом «вздохе» наливающаяся оранжевым цветом. А все ноги-крючья впивались глубоко в плоть мальчика по сторонам позвоночника. Иголки были воткнуты прямо в жирное тело червя.
– Когда в нем иголки, он слабый. И когда вынешь – еще слабый. А вот когда Андрюша только приходит, прямо видно, какой огромный, жирный, и цветом – как раскаленное железо. Все силы в себя вбирает, – прошептала врач.
– Вы можете не говорить вслух. Я услышу все, что вы захотите сказать, – ответила Сандугаш.
– Эфирный слух? Чудесное дарование. А вот я могу только видеть этих тварей… И – все. Иголки могу в правильные точки втыкать. Но это так мало, – вздохнула Людмила Хадановна. – Вы, наверное, боитесь, что мальчик нас услышит. Он не услышит. Как только я ставлю иголки, он погружается в глубокий сон. У него же постоянные боли. А диагноза нет, поэтому сильные обезболивающие ему не выписывают. Он спит крепко только здесь. На массажном столе. Когда червь его не мучает.
– Червь его и сейчас мучает. Он с ним разговаривает, – сказала Сандугаш и решительно шагнула к столу. – Уберите иголки…
Она чувствовала, как изнутри ее поднимается и распахивает крылья Сила. Она чувствовала, как в горле начинает дрожать песня. И чувствовала голод. О, как она была голодна! Но это был вовсе не тот обычный человеческий голод, который можно охарактеризовать словами «хочу есть». Это был голод и жажда одновременно, это было невыносимое желание проглотить эту тварь… Потому что дух Соловья мог это сделать и, приняв в себя червя вместе со страданием ребенка, он почувствовал бы прилив новых сил!
Как только последняя иголка была вынута, червь, почувствовавший опасность, глубже впился в тело мальчика и верхней своей частью, уходившей в под свод черепа, начал словно сверлить, словно пытался пролезть в череп, укрыться там. Мальчик, еще не придя в себя от сна, изогнулся и закричал дико, хрипло, переходя на визг: так сильна была боль. И тут Сандугаш клюнула. Да, она чувствовала как изменилось ее лицо, как вырос у нее длинный и острый, жесткий клюв. Она клюнула и защемила клювом плоть червя, и рванула… Он был силен, он пытался удержаться, но она дергала и дергала, и из-под лап-крюков летели капли сияющего вещества – капли жизненной силы мальчика. Наконец Сандугаш вырвала червя и, открыв клюв, принялась заглатывать, пропихивать его в свое горло. Еще один глоток – и все… Мальчик, еще бледный от боли, в мелких капельках пота, диковато огляделся вокруг.
– Что со мной было? Мне никогда еще не было так больно…
– А сейчас что ты чувствуешь, Андрюшенька? – заботливо спросила Людмила Хадановна.
– Ничего, – удивленно ответил Андрюша. – Совсем не болит. Вообще. Совсем-совсем. Никогда так не было. Никогда в жизни. Я, кажется, даже встать сам могу…
И он медленно, неуклюже сполз с массажного стола.
Людмила Хадановна радостно всплеснула руками и посмотрела на Сандугаш с почтением и восторгом. И даже слегка поклонилась ей, как кланяются на востоке учителю. А Сандугаш чувствовала смущение. Ей так легко это далось… И теперь – она не чувствовала себя так, будто совершила что-то трудное, будто что-то отдала ради здоровья этого мальчика. Она чувствовала себя так, будто приняла! Тепло, блаженная сытость, удовольствие, огромное удовольствие… Ей хотелось пробежаться по всей клинике, найти и склевать всех червей, ей хотелось обернуться могущественной птицей, орлом, и сразиться со всеми демонами преисподней!
– Как вы разрумянились, Сандугаш Батоевна, – с кошачьей улыбкой мурлыкнул Рабсалов. – Вот и нашли мы применение вашему таланту. И думаю, не единственное.
В клинику ее не взяли. Там могли работать только те, кто имел медицинский диплом. Настоящий или качественную подделку – не важно. Но выдать Сандугаш достаточно качественную подделку сейчас было сложнее, чем получить такую же лет десять назад.
Рабсалов помог ей снять офис. Крошечный: кабинет да приемная. И посылал к ней некоторых больных, нуждавшихся в избавлении именно от червей. Или – тех, кто нуждался в установке щитов.
Сандугаш наняла секретаршу. Это было так странно: самой нанимать сотрудницу… Из пяти девушек, которых ей прислало агентство, взяла вторую. Галя была самой неопытной, и при этом самой – как видела Сандугаш своим особым зрением – честной и готовой к преданности делу, которое будет делать. Ей бы, такой, пойти куда-то, где она могла бы приносить людям реальную пользу, в учителя, во врачи, или воспитательницей в детский дом, или лучше – в дом престарелых, вот где требуется честность и преданность делу. Но Галя выучилась на секретаршу. И стала работать у Сандугаш. Она никогда ничего не забывала, была неизменно любезна с клиентами, заботилась о том, чтобы в маленьком холодильнике у Сандугаш был обед, варила чудесный кофе.
Благодаря рекламе, которую давал ей Рабсалов, а вслед за ним – и другие связанные друг с другом уроженцы Байкала, имевшие теперь какой-то вес в Москве, Сандугаш начала неплохо зарабатывать, и ей вполне хватало и на оплату офиса, и на зарплату Гале, и на то, чтобы самой платить за съемную квартиру.
Некоторые клиенты поражались ее изуродованному лицу. Но чаще, как ни странно, ей это было на пользу. Одно дело – когда шаманку изображает из себя размалеванная куколка. Другое дело – когда тебя встречает девушка, явно пережившая что-то страшное, но при этом неизменно спокойная и говорящая сугубо о деле. А потом сажает посреди комнаты на удобное откидывающееся кресло, напоминающее парикмахерское, и начинает что-то делать вокруг тебя: кружит, щебечет, как соловушка, иногда в бубен постукивает, иногда свечку зажигает и водит в воздухе, иногда основание черепа массирует – приятно!
Правда, бывали и неприятные процедуры. Когда после всех пений и постукиваний в бубен, шаманка вцеплялась в плечи и все тело пациента пронзала такая острая боль, что казалось – все внутренности без наркоза вырвали. Но потом становилось легче. Потому, что так Сандугаш убирала червя. Бывали и долгие неприятные процедуры, когда она пела и в бубен постукивала, а боль, разъедающая душу и тело, становилась сильнее и сильнее… И только через несколько визитов она вдруг исчезала, и казалось – тело становилось легче, и пациент не шел, а почти летел!
Червей Сандугаш вырывала легко в трех четвертях случаев. Правда, оставалась еще одна четверть, когда червя человек вырастил сам: в основном пищей была ненависть и зависть, причем сразу и ко всему миру, и к себе, но иногда – что-то другое, например, избыточная жалость к себе, или эгоцентризм, или даже страх болезни. Если червь был выращенный – его нельзя было просто вырвать ловким движением клюва. Приходилось выклевывать. Долго, мучительно и для пациента, и для себя самой. Не всегда червь-паразит был вкусной и сытной энергетической пищей.
Хуже всего было, когда пациент сдавался раньше и уходил, считая, что ему становится только хуже, а помощи нет. Тогда Сандугаш чувствовала себя проигравшей. И, что ужаснее всего, она знала: червь после того, как она его выклевывала, подлечится и еще сильнее терзать свою жертву станет. И если жертва обратится к кому-то еще, кто червей видит и умеет с ними управляться, – труднее будет от него избавить. Но не удерживать же их силой! Тем более, что про червей Сандугаш и не пыталась объяснять. Говорила понятное, что-нибудь про сглаз, чужое влияние, энергетические пробоины.
Хорошо хоть у детей не бывало выращенных червей. У подростков, лет с одиннадцати, случались. Свирепые, иной раз огромные, но с очень слабыми лапами-крюками. Их удавалось даже не выклевывать, а вырывать, как если бы они были подсаженные. Детей Сандугаш жалела особенно. Очень тяжело это – видеть, как мучается ребенок…
На щиты ей сил требовалось больше, чем на червей. И часто случалось, что щиты оказывались недолговечны, постоят несколько месяцев и разрушаются, и надо начинать сначала. Щиты чаще всего нужны были мужчинам, обладающим властью и деньгами. Эти мужчины страдали от происков конкурентов, но еще больше – от происков женщин, желающих приворожить и женить, или – приворожить и удержать в браке. Мужчины мучились депрессией, скатывались в пьянство, болели физически, причем чаще всего болезнь сказывалась на желудочно-кишечном тракте или на коже – самые уязвимые зоны для тех, кто лишен щитов. Некоторые злились, что платят Сандугаш, а щиты рушатся и приходится восстанавливать их снова. Таких клиентов Сандугаш старалась отвадить: чем больше злобы изнутри идет – тем быстрее рушатся щиты. И хотя каждый раз клиент платит… Все равно ничем хорошим это не кончится. Да и Сандугаш все больше сил расходует, стараясь поставить щиты покрепче, понадежнее.
Иногда к ней приходили за чем-то банальным, как к обычной ведьме. Погадать. Снять венец безбрачия или порчу. Сделать приворот. Сделать отворот. Сделать «на смерть»…
Вот уж кого Сандугаш возненавидела, так это людей, пытающихся магически влиять на других людей. Самое распространенное – привороты. Если бы ее спросили – она бы за привороты сажала в тюрьму, как за изнасилование. Ну, может, срок поменьше, потому что при изнасиловании физические травмы, боль и стыд, с которым жертва потом живет. Но приворот – то же изнасилование, только духовное и магическое. Жертва не хочет и при этом тянется к тому, кто приворожил, жертва рвется и терзается, жаждет, жить без приворожившего не может, и при этом рядом с ним тоскует и зачастую мучается от отвращения. Хорошего приворота не бывает. Как не бывает хорошего изнасилования. И если муж решил уйти из семьи – нет ничего благого в том, чтобы его «удержать». Пусть даже ради детей. Потому что «удержать» – это тоже насилие. Раньше она думала, что привороты в основном заказывают женщины. Оказалось – мужчины заказывают чаще. Потому что женщины хотят романтики, чувств и отношений. А мужчины – получить поскорее в полное свое распоряжение.
Сандугаш понимала, что она не права, что уж слишком сурово судит, что люди просто не понимают сути приворота… Но легче ей не становилось.
Гадать она не умела и сразу отправляла к одной из опытных гадалок, с которыми имела контакт.
Что касается венца безбрачия или порчи – иногда это было по ее части: никакой не венец и не порча, а червь или чуждая сущность, или злое стороннее воздействие. А иногда… Иногда не было никакого венца и никакой порчи, и поначалу ей было трудно сказать: «У вас все в порядке, причина вашего безбрачия в том, что вы хотите, чтобы вас любили, но сами не готовы любить». Или: «Нет никакой порчи, просто вы хотите в своих неудачах и неспособности достигнуть желаемого обвинить кого-то помимо себя». Но потом научилась.
Те, кто просто «работает ведьмой», вцепился бы в таких клиентов. Сандугаш же нужны были настоящие жертвы, которых она могла бы спасти – и спасая, искупать грехи своего любимого.
Сандугаш много работала и очень много читала. И чем больше читала, тем больше убеждалась, что хороших книг по шаманизму нет. Их просто нет. Чтобы найти ответ на вопрос, как спасти любимого, как вырвать его из плена белой злобы Мэдэг, как освободить его душу, – ей нужен совет опытного шамана. И она не знала, ни где искать достаточно опытного шамана, ни даже имени того, кого хотела освободить. А без имени в магии мало что возможно.
Имя его Сандугаш услышала во сне.
Сандугаш шла сквозь заросли цветущей сирени, подмосковной, крупной, пышной сирени, недавно прошел дождь, и полные воды кисти сбрасывали на Сандугаш ароматную влагу, и она была обнаженной, и смеялась от счастья под этим душистым дождем, а потом подняла взгляд – и увидела, что небо расчерчено падающими звездами, отчетливо видными, словно август… Но если август – откуда сирень? И где-то в глубине куста запел соловей, и Сандугаш знала: это не простой соловей, это – ее дух, ее покровитель, ее Соловей. И он подошел к ней сзади, окутал ее озябшее влажное тело теплом своих крыльев, и прощебетал имя:
– Мирон. Его звали Мирон. Мирон Алексеевич Щербаков.
Сандугаш дернулась во сне, желая повернуться к Соловью, поблагодарить…
И уснула снова.
Теперь ей снилось венчание. Их венчание. Стоял золотой теплый сентябрь. Пахло яблоками и медом. Мирону Алексеевичу было двадцать восемь лет. Его недавно произвели в капитаны. А ей, Фаине Лукиничне, урожденной Прохоровой, только что исполнилось шестнадцать. Но шла она за Мирона по большой любви. Она давно, давно его любила, и когда в возраст вошла, свах ждала со страхом: а вдруг не от него? А вдруг родители отдадут за другого? У нее приданое было средненькое и еще шесть сестер… Правда, собой она была хороша. Но Мирон первый заслал сваху. И отец дал свое благословение.
Венчалась она в нарядном, сверкающем парчовом платье, в ту пору специально к свадьбе платье не шилось, в этом платье потом капитанская жена гостей принимала. Косы ей расплели, волосы прикрыли кружевной фатой.
«Господи Боже наш, от язык предобручивый Церковь деву чистую, благослови обручение сие, и соедини, и сохрани рабы Твоя сия в мире и единомыслии. Тебе бо подобает всякая слава, честь и поклонение, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь…»
И прохладная тяжесть кольца – только бы не выскользнуло из пальцев, только бы надеть! – и кольцо, которое надели ей на палец…
«Обручается раб Божий Мирон рабе Божией Фаине, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь».
Мирон Алексеевич Щербаков.
Фаина Лукинична Прохорова.
Теперь она помнила имена.
А первый поцелуй был уже когда они сидели во главе стола, пировали в родительской усадьбе, где прожили еще неделю, прежде чем капитан Щербаков увез свою юную жену в крепость Троицкую, где нес он службу. Ехали они в карете, а следом на двух телегах везли ее приданое, сундуки и пятерых крепостных. И родителей своих она больше никогда не видела. И сестер тоже. И о судьбе их ничего не знала, да, может, это и к лучшему. В тех местах, где они жили, Пугачев лютовал… Никого не щадил.
Венчались они с Мироном в сентябре 1772 года.
…Проснувшись, Сандугаш потянулась за ноутбуком.
Восстание Пугачева: 1773–1775 годы.
Недолго же они с Мироном прожили счастливо.
Мирон.
Имя его теперь она знала. А вот лица не могла вспомнить. Не могла.
Но знала, что когда-нибудь вспомнит. Быть может, тоже во сне придет.
…Только вот во снах к ней приходили чаще всего жертвы убийц.
Или убийцы.
Теперь, когда у нее не было способа остановить их, эти сны были так же мучительны, как в ранней юности.
Вот молодая женщина в элегантном черном пальто и причудливой алой шляпке, собирается на свидание, помада – в тон шляпке, капельку духов за ушко, запахло туберозой и персиком, сладко и маняще… Только вот такси не приехало, таксист плохо знал город, опоздал, а ее любимый ненавидел, когда она опаздывала, и она металась по тротуару, и поймала машину, села в первую попавшуюся, хотя там, помимо водителя, совсем молоденького мальчишки, был еще и его приятель, но ей так нужно было успеть, а они – так молоды, и потом – средь бела дня, что может случиться средь бела дня… Ее вырубили электрошоком, отвезли за город, долго и жестоко насиловали, а она все надеялась: отпустят, помучают – и отпустят, но они напились, они начали экспериментировать с разными предметами, которыми можно насиловать женщину, и она умерла от разрывов и кровотечения, умерла в муках, и они бросили ее прямо там, рядом с местом, где стояла машина, и ее нашли через три дня, обратили внимание, что над участком поля вьется много ворон, а ее убийц не нашли, и они с удовольствием вспоминали «приключение» и жалели, что «не пофоткали» и собирались еще когда-нибудь повторить, потому что это было круто… Сандугаш запомнила их лица. Их машину. Но рассказать было некому. И постепенно черты убийц стерлись из ее памяти. Как было бы, если бы она была обыкновенным свидетелем.
Вот тринадцатилетний мальчишка, школьный изгой, очкарик, отличник, любитель кошек, все время кормил кошек у помойки, его поймали четверо одноклассников, и они же поймали где-то трех котят, посадили их в ведро и плеснули туда бензин, и говорили, что подожгут, что его заставят смотреть, если только он сам на себя не выльет бензин и не подожжет… Он вылил и поджег. И, прежде чем огонь и боль его охватили, он успел пнуть ведро – так далеко, чтобы от его огня не вспыхнули котята. Малолетние ублюдки разбежались, а он катался по земле и кричал, кричал, и прибежали взрослые мужики, бухавшие в соседнем дворе, и пытались куртками погасить на нем огонь, но он все равно умер, и никто ничего не понял, и констатировали самоубийство, а его одноклассники продолжали ходить в школу и с улыбками перемигивались, вспоминая, как смешно было, когда этот очкастый придурок умолял их отпустить котят.
Вот шестидесятилетний мужчина возвращается домой с работы, предвкушая вкусный ужин, неспешную беседу с женой, а потом – игры с внуком, которого на две недели оставили у них дочь и зять, укатившие погреться на тайском солнышке… Он счастлив и он устал, и это состояние счастья и усталости делает его невнимательным, а впрочем – будь он внимателен, разве он смог бы спастись? Его забили насмерть четверо киргизов, голодных, отчаявшихся, нанятых на работу, выброшенных без зарплаты, ненавидящих всех, кто живет в Москве, у кого дом, у кого сытое лицо, и спокойный взгляд, и хорошая одежда. Они могли бы его просто ограбить, но они боялись, что их посадят за это в тюрьму, поэтому предпочли убить. А поскольку опыта в деле убийства у них не было, убивали они его долго, очень долго…
Всякий раз после этих снов Сандугаш просыпалась, хрипя, крича, рыдая. Жадно пила воду. И – ничего, ничего не могла сделать.
Она могла бы пуститься по следу этих убийц во сне. Птичкой-соловьем лететь за ними и найти их логово. Узнать, где живет каждый из них.
Но что – потом?
Натравить на них Лолу? Сделать из нее наемного убийцу? Нет, это было невозможно, она была слишком добра и чиста.
Натравить на них рысь?!
Сандугаш однажды поговорила с Рабсаловым о своих снах. И о том, что могла бы выследить убийц. А потом – нельзя ли с ними как-то расправиться? В ином мире? Чтобы здесь они просто умерли?
Рабсалов отказал.
– Не хочу на себя это брать.
И все. Никаких объяснений.
Если бы она умела подсаживать червей или напускать демонов!
Но она умела только защищать…
Мэдэг тоже пришла к Сандугаш во сне.
Снилась Сандугаш ночь, холодная летняя ночь на берегу Байкала. И плеснули волны, и выплыл тюлень, поднялся из воды и обернулся юной девушкой с длинными мокрыми волосами, с ног до готовы увешанной золотыми украшениями.
– Ты его откупила. Можешь возвращаться. Отдам его душу, – сказал Мэдэг. – И делай с ней, что захочешь…
Теперь Сандугаш был нужен шаман. Особый шаман. Тот, кто научит ее, как отделить ненависть – от человеческой сущности, как соединить сущность – с душой, как дать свободу всем трем составляющим: сущности, ненависти и душе…
Кроме как у отца спросить было не у кого. Но телефону такой разговор не доверишь.
Надолго уехать она не могла. Уехала на три дня. Тяжелая долгая дорога, а потом снова назад…
Отец выслушал ее. И кивнул:
– Знаю, к кому тебя отвезти. И время пришло. Но тебе придется позвонить в Москву и сказать всем, с кем ты работаешь, что ты задержишься. И я не знаю, на сколько.
Жугдер Лодоевич Рабсалов был очень недоволен тем, что Сандугаш исчезает неизвестно на какое время, и непонятно, куда перенаправлять ее пациентов. Но услышав, что отец решился везти ее к самому… Всякое недовольство прекратилось. Он пожелал Сандугаш быть разумной и покорной. И выжить.
– Кто он? Тот, к кому ты меня везешь? – спросила Сандугаш у отца.
– Анда Барс.
Сандугаш сжалась. Величайший из зверей – сибирский тигр. Но среди тигров тоже есть величайший, гигантский. Такие в XX веке уже и не водились на земле. Родственник огромных саблезубых кошек. Сильнейший из шаманских духов, обитавших возле Байгал-моря, он раз в поколение входил в самого сильного из шаманов, убивая при этом его собственного духа. Убийство духа иногда убивало и самого шамана, иногда – сводило его с ума, но если шаман оказывался способен пережить смерть связанного с ним духа и принять в себя Анда Барса, он становился могущественнее всех.
Сандугаш ехала рядом с отцом в его внедорожнике и пыталась себе представить, какой он будет, Анда Барс. Огромный и могучий мужчина с пронзительным взглядом, а глаза – желтые, кошачьи, с узким зрачком? Или наоборот – худенький старичок, как в сказках?
Им пришлось шесть дней ждать в гостевом доме, прежде чем Анда Барс их принял.
Анда Барс оказался толстяком, похожим на Будай Хотэя, только на улыбки он был не щедр.
– Когда Сультим принес твою душу, как огонек на ладони, я хотел сразу окунуть ее в Байгал-море и утопить, как больного котенка. Я не хотел всматриваться и видел лишь на два шага вперед. Видел, что ты родишься вновь – но дурочкой, не способной примириться с пережитым в прошлой жизни. И вновь родишься – слабой шаманкой… Не видел пользы. Не видел, что сделав третий шаг, ты станешь сильной. А ведь иначе Сультим не обратил бы на тебя внимание с самого начала.
Сандугаш молчала, кротко глядя на пол перед своими коленями. Они оба опустились на колени перед Анда Барсом: и она, и отец.
– Ты хочешь расплести узел, который даже разрубить трудно. Что же, ты заслужила эту возможность. Отдай Байгалу кровь своего сердца – и то, что ты ищешь, поднимется на поверхность.
– Мне надо вонзить нож себе в сердце? Убить себя? – спокойно спросила Сандугаш.
– Нет. Только сделать надрез там, где сердце бьется в грудную клетку, как птица, которая хочет вырваться и улететь. А чтобы впредь не задавать глупых вопросов, слушай духов. Слушай внимательно. Не так просто даны тебе эфирные уши и такой уникальный слух ко всему в этом мире и в ином. Слушай духов – и они подскажут.
После возвращения в Выдрино, Сандугаш собрала рюкзачок, взяла два ножа – бронзовый и каменный – и ушла в лес. Семь дней просто жила там. Не в юрте, а под открытым небом. Прижималась к земле и всем существом пила ее силу. Смотрела в небо – и раскрывала ему душу. Слушала, слушала, слушала… Духи говорили с ней – и она забывала о своем теле, она забывала есть и пить, и приходила в себя с пересохшим от жажды ртом, с больной головой, и почти ползла к ближайшей лужице, и пила, не думая о составе воды, как не думает о ней зверь, мучимый жаждой: она думала только о том, как эта вода наполняет жизнью ее тело.
На восьмую ночь Сандугаш подошла к Байгалу. Разделась донага, оставив на себе лишь поясной ремень с ножнами для ножей. И главное, что принесла она в рюкзаке: бутылку из очень плотного темного стекла, с притирающейся, накрепко закрывающейся крышкой. Она вошла в воду, не чувствуя ее ледяного холода, зажала бутылку между колен, взялась двумя руками за рукоять каменного ножа – и прочертила глубокий порез под левой грудью. Она стояла, согнувшись, чтобы струя крови сбегала не по телу, а прямо стекала в воду. Она ждала, пока из темной воды не вынырнула Мэдэг – в человеческом своем облике. В кулаке у нее было что-то зажато. Мэдэг подставила кулак под кровь Сандугаш.
«Откупорь бутылку», – сказала она беззвучно, голос ее прозвучал в мозгу шаманки.
Сандугаш выпрямилась, кровь из раны потекла по коже, и шаманка поразилась тому, какая горячая у нее кровь – по сравнению с холодом тела, холодом воды. Она убрала нож и откупорила бутылку. Наполнила водой Байкала. И Мэдэг что-то бросила туда. Сандугаш представляла себе душу ярким светлячком… Но за темным стеклом бутылки ничего не светилось.
«Омойся в Байгал-море, рана быстрее заживет».
Сандугаш погрузилась по горло, стискивая бутылку, чтобы не упустить. Но когда вышла, все равно пришлось останавливать кровь, накладывать повязку, так глубоко она себя порезала.
Когда она оделась и взяла потяжелевшую от воды бутылку в руки, ей вдруг показалось, что она держит спящего младенца и не хочет до срока нарушить его сон… В бутылке было живое. Это Сандугаш чувствовала совершенно ясно.
Она шла через ночной лес и думала о возвращении в Москву. В самолет ее с водой не пустят. Значит, придется ехать на поезде. Долго… Но главное – довести свое сокровище.
Самые страшные сны у Сандугаш были про Тимофея.
В этих снах она всегда была – им.
Не обязательно убивала.
Не обязательно планировала убийство.
Но всегда – мечтала об убийстве. Нанося макияж на лицо очередной модели, прикасаясь к ней нежно и бережно, Тимофей мечтал, как бы он наказал эту девку за то, что она исказила задуманный Господом облик… И его мечты проходили сквозь сознание Сандугаш.
О том, что Тимофея все же нужно бы остановить, она думала часто. Его она знает. Знает, что убийства были и что убийства будут. Знает, где и как его найти.
Может, все же рассказать обо всем Лоле? Она сумеет справиться с ним легко и быстро. И безболезненно.
Но что будет с душой Лолы? С ее светлой и чистой душой?
Имеет ли право Сандугаш брать на себя такую вину?
Нет, не смерть Тимофея. Она бы убила его, не усомнившись ни на миг.
А вот душа Лолы… Погубить эту чистую душу она не могла. Поэтому приходилось просто наблюдать за Тимофеем и с ужасом ждать очередного убийства.
Войти с помощью соц. сетей: