В горнице Петр увидал матушку Наталью Кирилловну. Она была одета во вдовий черный опашень и золотопарчовую мантию. Нежной рукой прижала к себе сына, поцеловала в голову.

— Макушка-то, Петруша, у тебя сугубая, дважды, стало быть, под венец тебя ставить будем, — рассмеялась тихим печальным смехом. — Если до того Языков не переведет нас. Свата моего и благодетеля Артамона Сергееевича Матвеева, происками Софьи, змеи сей подколодной, в ссылку позорную отправили. Сами, вишь, власти желают! А сей час Языков сказал нам собираться, на другой неделе всех отправят в Александровскую слободку — теперь, дескать, непременно, задержек не будет. Не за себя боюсь, за тебя, дитятко мое ненаглядное. В том беду зрю и повторяю: умертвят они тебя там, как царевича Димитрия в Угличе. — Она заплакала.

Петр отшатнулся, вырвался из материнских объятий. Лицо его стало бледным, он нервно начал грызть ноготь. Ничего не говоря, ушел к себе в покои.