В алом бархате и тончайших кружевах, напудренный и надушенный, Меншиков появился в Зимнем дворце. Он уже про себя, мысленно, сложил сладкие тирады, которые скажет государыне.

Но все его благодушие враз слетело, когда он увидал Екатерину. Раздувая ноздри, она выдернула свою руку из лап светлейшего, который собрался ее целовать. Вместо пасхального приветствия государыня швырнула ему свернутый трубочкой лист бумаги:

— Ну-кась прочти, а я послушаю! — Повернулась к свите Меншикова и своим приживальщикам: — Оставьте нас. — Раздраженно махнула рукой и стала нервно рас хаживать взад-вперед.

Недоуменный князь, прищурив близорукие глаза и поднеся лист почти к носу, начал читать:

— «Люди добрые, православные! Лихие времена на земле нашей природной настали, отвернулся от нас Господь Вседержитель и Царица Небесная со ангелы. Пре ступив заповеди отеческие и Божии, Катька Скавронская, под телегой с солдатами малакией блудной занимавшаяся, и ейный полюбовник и изверг народа православного Меншиков, торговщик пирожками, царскую власть ныне себе против законов оттягали…»

Меншиков с брезгливой миной двумя перстами протянул бумагу Екатерине:

— Матушка, сделай милость, уволь… Сию мерзость про износить мне вельми отвратно, язык не поворачивается…

Екатерина грозно свела брови на переносице:

— А я тебе, князь, приказала: читай!

Меншиков вздохнул, продолжал:

— «Усердием нынешних правителей, погрязших во глубине страстей, корыстолюбцев и стяжателей срамных, с бесами и жидовинами сдружившимися, жаждут Россию погубить, в ад ввергнуть. Меншиков-пирожник хочет себя царем сделать, а для того желает дочку свою Марию с внуком Петра Великого — с Петром же, обручить, а нынешнюю государыню Катьку ядовитым мышьяком изводит, отчего уже ныне у ей ноги, как бревна, разбухшие. А после того всех нас, истинно православных, в жидовскую веру перекрестят, у кого чего в хозяйстве имеется, отнимут, а самим ноздри вырвут и на шею ярмо наденут. И об том лишь правители думают, как мошну свою туже набить, а над народом православным издеваться. Неужто поношение сие терпеть будем? Будьте оне прокляты, окаянные, со все ми замыслами лукавыми, блудники и хищники, тати и убийцы, мытари и всякому человеку лицемеры окаянные. Мир вам, православные, и благословение».

Меншиков закончил чтение. Лицо его и шея налились кровью, он грозно выдохнул:

— Где сие обнаружили?

— Лейтенант Преображенского полка Николай Божко, когда с солдатами шел мимо Исаакиевской церкви, заметил, что на паперти читали.

— Под караул кого взяли?

Екатерина вздохнула:

— Пьяного ярыжку, который оглашал, да еще семнадцать человек из слушавших. Остальные разбежались. Темно еще было, после всенощной службы оное случилось.

— Розыск ведут?

— Да, ярыжку спрашивают…

— Ну, дознаюсь до поганцев, каждую жилу отдельно вытащу!

Екатерина, характером нежесткая, несколько отошла сердцем, обиженно поджала губы:

— Откеля про мою болезнь прознали? Кроме тебя да лекарей, никто не ведает.

— А может, и лекаря к воровской грамотке причастны! Нынче верить никому невозможно.

— Садись, Александр Данилыч, за стол. Чай, проголодался за делами государственными…

— Прости, матушка, не до разговения мне. Поспешу в Тайную палату, а уж потом к тебе, к столу.

— Может, светлейший, все ж малость чего скушаешь?

— Не до того, да и в рот ничего не лезет!

Меншиков опрокинул в горло чарку померанцевой и, не закусывая, бросился из дворца.