Нагрузившись вином сильнее обычного, поддерживаемый под локоть Меншиковым, государь с Царицыного луга вернулся в сад. У Большого фонтана, для коего вода накачивалась водовзводным колесом из речки, почему та и стала называться Фонтанкой, расположилась государыня с приближенными людьми.

Тут же на открытой галерее сладкозвучно играл итальянский оркестр. Кавалеры в завитых париках, густо посыпанных пудрой, галантно склоняли головы, приглашая избранницу к танцу. Свирепели мужья, ревниво поглядывали за своими дочками мамаши и папаши, люто ненавидя новые порядки и главную их «гнусность бесовскую» — ассамблеи. Тайком вздыхали: «Какая порча нравов, одна малакия развратная!»

Уклониться от ассамблеи — навлечь гнев государев, а в гневе тот страшен был, мог и порке публичной предать, самого живота и имения лишить.

Вот хоть и скрипели зубами, а шли на сии развлечения и вынужденно в своем дому принимали.

Девицы, страшно смущаясь, но всем сердцем любя ассамблеи, вспыхивали в ответ на приглашение к танцу, словно зори яркие, так что даже беспощадно наложенные толстым слоем румяна не могли скрыть того. Зашуршав пышными, как бочки, фижмами, потупя взор, подавали кавалерам руку.

Руки обтягивали белые шелковые перчатки парижской работы — последней моды новшество.