Володихин Дмитрий. Жертвоприношение царя
"Да-да-да-да… Скорей-скорей-скорей-скорей… Такие вещи не залеживаются. Да-да-да-да…"
Когда в тебе без малого полтора центнера, ноги начинают болеть после первого шага. Ступни. А щиколотки — после десятого. Не дай Бог торопиться куда-нибудь, одышка начнется на второй минуте. Если ты поднимаешься лестнице, легкие жалобно всхлипнут на третьем лестничном пролете. Один — десять — два — три. Эта арифметика работает всегда. Зимой и летом, при дурном настроении и хорошем, в дождь и снег, после аванса и даже в отпуске.
Впрочем, к своему весу он привык. И даже подумывал о том, что похудание было бы неорганичным. Род предательства? Возможно.
"Да-да-да-да… Скорей-скорей-скорей-скорей… Желающих будет достаточно. Желающих на такую вещь — хоть отбавляй!"
Лифт не работал. Что может быть омерзительнее техники, отказывающей в повиновении человеку? Как смеет тварь предавать своего Творца?
Лестничная клетка четвертого этажа. Пот хлюпает в ботинках. Охранник. Паспорт. Унылая галерея офисных врат. "…заботится о каждом клиенте!"… "…оформляем всего за месяц!"… "…смысл жизни… недорого"… "Секретариат"… "…любую мечту!"… "…и от сглаза"… "…ликвидация…". Разводы подсыхающей грязи на линолеуме. Табачная вонь въелась во все. Форточка, открытая в стылый ноябрь. За окном — поздний год, тиски холода впиваются в плоть и жизнь. "Вход на сертификацию к Антидеоненко — из соседнего подъезда". Где же? Домом ошибиться невозможно, он тут уже бывал. Дом 34 по Хорошевскому шоссе, строение 2.
"Скорей-скорей-скорей-скорей…"
Да вот оно! Драный советский кожзаменитель, справа заплата, снизу дырочка, по форме напоминающая пролетарскую звезду… сплошной мемориал сгинувшей эпохе. Эти кретины просто поменяли вывеску. Теперь здешний клондайк называется "Книжная лавочка 600". Внутри, как обычно, неприятный запах. Оглушительная тишина. И сухо. Очень сухо, кожа начинается чесаться от такой непереносимой сухости…
— Проходите же! Закройте дверь. Поплотнее, пожалуйста, — здесь ужасно сквозит.
Продавец не скрывает раздражения.
— Почему 600? Почему вы теперь — 600?
Его собеседник игнорирует вопрос.
— Василий Васильевич? Димитриев? Вы?
— Дмитриев. Я. Но почему? Я едва не пропустил вашу дверь.
— Очень хорошо. Замечательно. Мы вас ждали. Постоянный покупатель… Что вы спросили? Почему шестьсот?
Ага, все-таки обратил внимание…
— Именно.
Темновато. И пыль, всюду пыль, пыль, пыль… Жучок у них еще не завелся? Придя домой, надо будет обработать вещь. Основательно обработать. И все-таки слишком темно для такого заведения. Знаток ничего не купит, не рассмотрев, как следует. Цены не располагают, так сказать. Отчего здесь все устроено не по-человечески?
— …потратит на нашу лавочку всего десять минут, а это и есть шестьсот секунд…
О чем это он? Ах да…
— Благодарю вас. Я просил кое-что отложить. Помните, мы разговаривали по телефону.
— О да! Несомненно. Конечно. Разумеется. Пожалуйста.
Вот оно. Вот оно!
— Сколько?
Доски в коже с тиснением. Переплет… от другой книги, поздний, наверное, рубежа XVIII–XIX столетий. Бумага припереплетных листов — голубоватая. То есть, по времени соответствует. Кое-где следы старообрядческой реставрации. Маргиналии… простенькие.
— Нисколько. В подарок.
Купчая запись по нижнему полю… филиграни соответствуют… Что? Что? В подарок?
— Я не понимаю.
Мудрено понять такое предложение!
— Вы приобретаете у нас десятую книгу, Василий Васильевич. Мы решили сделать вам дар от заведения с намеком на плодотворное сотрудничество в ближайшем будущем. Примите.
— Шутите?
— Нет. Поверьте, именно таков современный бизнес в нашей сфере.
— Как-то… неправдоподобно.
Быстро проверить. То? Листы с выходными данными… родные. То. Оно самое: Устав 1610 года, напечатанный при лжепатриархе Игнатии и впоследствии отвергнутый церковью. Весьма редкая вещь, будет украшением коллекции. Выше — только фрагмент из Слободской Псалтыри, его, к сожалению, пришлось украсть у этого невежды, отца Николая… Еще раз проверить филиграни. Нет, ошибки быть не может.
— Вы уверены, я вам ничего не должен? Совсем ничего?
— Ни копейки.
— Я…
— Разве что вашу благодарную улыбку. И расположение вашей души. Такой обмен вас устроит?
— Спрашиваете! Да я по гроб жизни буду вам благодарен. До сих пор как-то… не верится.
— Не верится? Это обычное состояние современного человека. Простите за высокопарный слог, но сомнение — способ жизни интеллектуала наших дней. Не правда ли?
— По гроб жизни… по гроб жизни…
— Вы правы.
— Что?
— Вы правы в том, что не стесняетесь признаваться в добрых чувствах. Распишитесь, пожалуйста.
— Нда-да. Здесь? Хорошо. Вот. Все? Я могу уйти?
— Попробуйте. Э-э… то есть… не заблудитесь тут у нас.
Куда он дел бланк? Кажется, еще секунду назад… на этом самом месте… Впрочем, не имеет значения. Просто здесь столь… сумеречно. Свинцовая темень. Нельзя так работать, в конце концов!
— До свидания.
— Совершенно верно! До свидания.
Смешной человечек. Забавные времена! Каждый недоучка разглагольствует о высоких материях…
Скорее домой!
"…и от сглаза"… "…ликвидация"… Поворот, здесь же был поворот! Налево. Или направо? А, вот он, оказывается, чуть дальше… Устать до такой степени! Надо бы отоспаться за всю прошлую неделю. А лучше — за весь прошлый месяц.
"…на сертификацию…" Все-таки поворот был. И коридор не раздваивался. Просто здесь отделялось… глухое коленце… да… как раз напротив стеклянной двери.
Форточка, открытая в ноябрь, обжигающе-неуютный месяц.
Откуда здесь кровь? Секретарши таскали друг дружку за шиньоны? Насмотрелся! Теперь на языке играет кровяной привкус. Заболело горло.
Тупик.
Скорее всего, перешел в соседний корпус. Иногда вот так соединяют разные здания, чертовски запутанно… Жарко. Кочегарка рядом? Как же болит горло! По нему как будто резанули ножом.
…иначе как лабиринт, назвать невозможно.
…вернуться туда, где все начиналось.
…наверное, служебный проход.
…"аварийный выход".
…сужается.
…дверь.
…о!
* * *
На верхних этажах каменного цветка я чувствую себя омерзительно. Если бы мог, ни за что не совался бы сюда.
Сам воздух этих мест рождает боль в моей груди. Неумолимый свет ранит мою кожу. Громкий звук вызывает зуд во всем моем здешнем теле. Глоток воды убил бы меня. В любых предметах и любых веществах заключено нечто, не имеющее названия на ста одиннадцати языках Нижнего мира, нечто беспощадное и притом безусловно враждебное в отношении меня.
Когда я восхожу по черным каменным лепесткам к толще Плода, то забываю, какова моя сила и сколь много воли отпущено мне Хозяином. Я забываю о своей власти над Металлическим садом. Я забываю о своей принадлежности к владетельному роду Нэг-и-Моокш, укорененному в юности мира. Я забываю о праве раз в шесть лет на эфирной ладье, пребывая в теле сна, посещать остров Анхестов и развлекаться там среди высших существ и могущественных господ. Я забываю о ярости, наполняющей мои пальцы, когда я в огненном теле сокрушаю грязных ратников Каура. Я забываю, как прекрасен бывает Вечный Вечер, когда поднимаешься в Истинную Обсерваторию маяка Хааргад и смотришь на потолок Нижнего мира, испещренный созвездиями сумеречных рун… Я знаю мощь и знаю красоту, но забываю и о первом, и о втором. Я, Симмаархаал Нэг, ловец имен!
Я помню лишь одно: если дверь в лавчонке продержать открытой хотя бы на протяжении одного таллита, от меня останется одна пустая оболочка. Иная реальность — жестокая среда; ее грубая мощь слишком разрушительна для моей плоти, и даже когда врата, ведущие за пределы Плода, закрыты, сквознячок, невидимо сочащийся сквозь замочную скважину, способен довести меня до судорог.
Но именно такой службы требует от меня Хозяин за доброе поместье Металлический сад и высокую скамью в Гильдии лордов.
— …Почему 600?..
Каждая душа крепится к днищу имени того существа, которому она принадлежит… А значит, имя связывает существо с его истинным предназначением, даже если душевладелец нимало не подозревает об этом его свойстве. Хозяину требуются значительные люди. Те, кому даровано высокое предназначение.
И тянутся из Нижнего мира тонкие башни каменных цветов. И плоды наливаются в тех местах, где роду моему в древности поклонялись. И я становлюсь частью Плода…
— …Сколько?..
Такова жизнь владетельного лорда. Треть ее он проводит, сливаясь с хаосом, не помнит о ней ничего, а потом долго привыкает к себе самому, изгоняя из тела своего ожидание того мига, когда плоти суждено опять расточиться тонкими прядями тьмы. Другую треть он чувствует себя деталью огромного механизма, приводящего в действие Календарное Колесо. Для каждого времени — свой ужас. Вращение наших тел распахивает перед ним двери… Лорды Нижнего мира не могут действовать по своей воле, но о второй трети помнят все. Последнюю треть мы служим и развлекаемся. Только тогда мы полноценны, обретаем тень, волю, власть и желания.
Хозяин дает много.
И пусть моя служба неприятна мне, но так было, есть и будет.
Тот, кого я сверг и поглотил ради права обладать Металлическим садом, сказал мне напоследок: "Тебе понравится. Ведь это искусство высших ступеней: менять малое на великое…" Мне понравилось.
— …Шутите?…
Принять грязь как благо, не услышать прямых оскорблений и отдать за ничто лучшее, чем владеешь… Раньше было сложнее. Раньше здесь бывало не только тяжело, но еще и опасно. Иногда являлся кто-нибудь, имеющий силу изгонять нас… Теперь я чувствую себя здесь как зрячий в стране слепых.
Из вселенского эфира я подтягиваю к себе Алмазный нож и Клокочущий жезл. Последнее действо ритуала приводит меня в состояние благородного ликования. Каждая частичка моей несовершенной плоти чувствует юное дыхание неизбежности. В любой службе есть приятные моменты…
— …Я могу уйти?…
О, нет. Душа простая и вороватая из Плода не выйдет никогда. Простота невежд и простота блаженных столь неблизки! А блаженные сюда не приходят. Души изощренные иногда выпутываются, ободравшись до полусмерти… Один великий гордец был тут, скоро оставил свою гордость и криком кричал, выпрашивая помощь. Чувствовать не был приучен — додумался! И ушел, все-таки ушел. А сегодняшний… сегодняшний даже представить себе не может, как это: взывать из бездны.
Кончено. Хорошо. Лучшее совершено.
До срока я покидаю Плод.
Здесь грязь, боль и суета. В древности лорды Нижнего мира произносили не более одного слова за всю жизнь. И к этому слову их влекло грозное стремление неназываемых стихий, как волны кипящего моря влекут корабль на скалы, наполняя сердце капитана восторгом и трепетом.
Сколько слов я сказал сегодня, пребывая внутри Плода? О! Моя жизнь становится в такие моменты унизительно пестрой.
* * *
Растворяются железные врата. Железная трава, раскаленная докрасна, — до самого горизонта. Портик из шипастых железных колонн — до самого горизонта. На каждой колонне — железная перекладина распятия с человеком из плоти и крови; и так — до самого горизонта…
В глазах вошедшего стоит ужас: Господи, почему ты меня покинул?
Вывернутый наизнанку скорпион пятиметрового роста, с головой давешнего книгопродавца. Впрочем, скорпион — это слабо сказано… Улыбается ласково и просительно. Смотрит беззлобно. Говорит негромко и торжественно:
— Нагим принимаем мы тебя, мертвый царь и сын царя из древнего рода землепашцев.
Язык не сразу подчинился вошедшему:
— Нет. Не-ет. Это какая-то чудовищная ошибка! Я всего лишь…
— Василий Васильевич Димитриев?
— Дмитриев. Но я…
— Жертвоприношение завершено.
notes
