Джейсон Вольфсон и сам не знает, сколько скульптур из Lego он уже создал. Десятки его творений собраны в подвале дома — Lego-дракон, Lego-самолет, гигантский Lego-мотылек с шестидюймовыми Lego-крыльями. Еще больше конструкций прячется в коробках и пластиковых пакетиках, стоит на столе: незаконченный лунный модуль, падающая Пизанская башня, ковбой — все из Lego.

Некоторые из скульптур Вольфсона закончены — это большие искусно выполненные объекты, чем-то напоминающие работы Уорхола, то ли игрушки, то ли фантазия, переплетенная с реальностью. Другие — например, Lego-сердце — все еще ждут завершения. По всему полу, вдоль стен, громоздясь до самого потолка, складированы стройматериалы Вольфсона — сотни тысяч пластмассовых кирпичиков.

— Посмотри, какие чудные метеоры! — говорит Вольфсон, протягивая мне на ладони маленький серый метеор, словно редкий алмаз.

Несомненно, Вольфсон — нетипичный поклонник Lego. Он любит кино и ездить в отпуск во Флориду, а по выходным занимается кроссфитом. Он вырос под Филадельфией, старшеклассником занимался бегом, а в колледже помогал управлять студенческим братством. Сегодня он женат, работает инженером и на каждый День независимости вывешивает перед домом большой американский флаг. Волосы его слегка поредели, как у многих мужчин на пятом десятке. Он часто цитирует фильмы 1980-х. Кажется, я ни разу не видел его одетым во что-то иное, кроме голубых джинсов.

И тем не менее увлеченность Вольфсона выглядит вполне осмысленной. Когда он проводил для меня экскурсию по своему подвалу, то постоянно рассказывал маленькие истории, объясняющие появление той или иной фигурки. Демонстрируя полноразмерную копию Гонзо из Muppet-show, он объяснил, что это любимый герой его жены. Показывая синюю полицейскую будку, выстроенную из маленьких кирпичиков, он завел разговор о своей любви к сериалу «Доктор Кто». А вот этот похожий на дракона Бармаглот, на которого ушла не одна сотня деталей? Конечно же, Вольфсону всегда нравилась «Алиса в Стране чудес».

Сначала все эти истории казались мне просто милыми байками, как будто специально предназначенными для ушей писателя, заглянувшего в подвал. Но постепенно я понял, что они — важнейшая часть увлечения Вольфсона. Именно они придают его скульптурам ценность, весомость и смысл.

Ведь Вольфсона интересуют не сами по себе наборы маленьких пластмассовых кирпичиков. Какая-нибудь раритетная коробка со следами собачьих зубов не вызовет у него никаких чувств. Но наборы, превращенные в сцену из любимого романа или легендарную будку из известного сериала, обладают для него невероятной притягательностью. В каком-то смысле все мы отчасти Вольфсоны. Мы можем не быть поклонниками «Алисы в Стране чудес», Маппетов или Lego, но наш разум всегда видит мир через призму смысла. Мы занимаемся только тем, что значимо и ценно лично для нас.

Эта идея имеет огромное значение в контексте изучения. Мотивация — первый шаг в процессе приобретения того или иного навыка. Очень трудно научиться чему-то, если не видишь в этом смысла, так что эту главу мы начнем с объяснения того, как ценность обеспечивает мотивацию.

Но смысл важен и по другой причине — это первый шаг к пониманию. Если мы находим связи между новым материалом и тем, что нам уже известно, мы начинаем его осмыслять. Об этом мы подробнее поговорим во второй половине главы и обсудим, почему так важно раскрыть смысл того, чему мы хотим научиться.

Ценность смысла берет начало в головном мозге, который при всей сложности своей структуры работает как рассказчик. Каждый человек выступает режиссером собственного фильма, постоянно создавая некую историю, некое представление и некий смысл. Например, когда вы впервые входите в помещение, у вас в мозгу тут же начинает формироваться наполненная смыслом история, объясняющая назначение этого помещения. Если это большая комната с длинным полированным столом, вы говорите себе: «Это зал для совещаний». Если на полу лежат штанги и гантели, вы думаете: «Это спортзал».

По тому же принципу работают двумерные оптические иллюзии. Один и тот же рисунок иногда кажется нам портретом молодой женщины, иногда — старухи, но мы всегда видим нечто осмысленное, а не набор случайных штрихов.

Это не просто причуда сознания, а подтверждение того, что смысл мы должны создавать сами. Люди находят в мире собственную ценность, а смысл служит для создания перспективы, образа мышления, отношения, благодаря которому одна и та же вещь может быть как невероятно важной для нас, так и полностью лишенной значимости. Если говорить проще, ценность питает наше стремление к учению. Мы приобретаем мотивацию к достижению мастерства благодаря силе смысла.

Вернемся к примеру с Lego. Эти конструкторы стали так популярны у взрослых, потому что позволяют испытать чувство причастности к чему-то значимому, и сегодня многочисленные выставки Lego-скульптур привлекают десятки тысяч посетителей, а глянцевые интернет-издания вроде Brick Journal рассказывают о новейших достижениях и приемах. Существуют также специальные курсы и учебники по строительству из Lego, а в Кембридже — даже должность профессора Lego.

Сам Вольфсон десятилетиями совершенствовал свои строительные навыки именно по этой причине — он видел смысл в том, что делает. Так, он научился строить из Lego изогнутые фигуры — что вообще-то сложно, поскольку сами детали имеют прямые углы. Чтобы создать это ощущение плавности, он начал делать конструкции со штифтами внутри. Для одного проекта ему даже пришлось собственноручно написать компьютерную программу — благодаря ей Lego-творение Вольфсона проигрывает музыку, когда кто-то проходит мимо.

Прежде чем мы расстались, Вольфсон показал мне еще одну конструкцию — темно-синий лунный ландшафт. Давным-давно, пятилетним мальчиком, он собрал ее, примостившись на низеньком креслице у восьмиугольного столика в бабушкиной гостиной. Пока мы разговаривали, Вольфсон аккуратно вертел конструкцию в руках, показывая мне детали. Это была ода личности Вольфсона-ребенка. Нечто по-настоящему важное.

 

Смысл не приходит к нам в процессе учения. Мы должны сами раскрыть его.

Возьмем для примера статистику. Несомненно, анализ данных — очень нужный инструмент. Сегодня во многих областях — банковском деле, медицине, спортивном менеджменте — практически невозможно чего-то достичь, не владея хотя бы базовыми знаниями статистики.

Однако большинство из нас не имеет врожденной склонности к этой дисциплине. Можете винить в этом сложную природу линейных регрессий или сухую манеру, в которой статистика обычно преподается в университетах, факт остается фактом: перспектива день за днем анализировать статистические данные и строить гистограммы мало у кого способна вызвать прилив вдохновения.

Крис Халлеман, профессор психологии из Вирджинского университета, прекрасно осведомлен об этом. Как исследователь, он понимает, что любая научная статья требует глубокого анализа данных, и на всех его компьютерах обязательно установлены статистические программы, такие как R или STATA. При этом большинство студентов Халлемана принимаются ворчать при одном упоминании о корреляциях. Кто-то жалобно стонет, а кто-то расстраивается чуть ли не до слез. Всем этим юношам и девушкам статистика кажется невероятно нудным, скучным, мучительным предметом, бессмысленным и не имеющим никакого отношения к их жизни.

В студенческие годы Халлеман был нападающим в футбольной команде и до сих пор сохранил энергичное, увлеченное отношение к жизни, свойственное тем, кто много времени занимался спортивными играми. Несколько лет назад он решил попробовать справиться с вышеупомянутой проблемой и как-то разжечь в своих студентах интерес к статистике. Для этого попросил некоторых из них написать сочинение о том, какое отношение статистика имеет к их жизни.

Халлеман с коллегами хотели помочь студентам понять, какую ценность могут для них представлять методы анализа данных, и стимулировали их мышление наводящими вопросами: «Подумайте, как вы могли бы использовать статистику в своей жизни. Как бы вы могли использовать статистику в карьере, если бы стали медсестрой, продавцом или менеджером?» Студенты должны были написать одну-две страницы на эту тему.

Результаты оказались совершенно однозначными. Когда студенты смогли установить связь между своими собственными интересами и статистикой, у них появилось больше мотивации к ее изучению. Некоторые смогли улучшить свои оценки на целый балл — со средних троек до средних четверок. Иными словами, после объяснений того, в чем заключается ценность статистики для будущих карьер, увлечений и семейной жизни, качество их обучения значительно повысилось.

С тех пор Халлеман не раз проводил подобные эксперименты в различных условиях. Например, он предлагает ученикам старших классов написать о том, какое значение в их жизни может иметь естествознание. Совместно с Джудит Харацкевич Халлеман также распространяет среди родителей материалы, помогающие беседовать с детьми о важности науки для будущей карьеры, благодаря чему дети начинают более осмысленно подходить к подготовке школьных исследовательских проектов.

Разумеется, пара-тройка участников не сможет удержаться от язвительных ремарок. «Чувак, перестань тратить мое время!» — написал один из школьников в приступе отрицания. Но большинство реально вовлекаются в процесс. Студенты пишут о том, как им пригодится математика, когда они получат ту или иную работу. Другие рассуждают о том, как те или иные навыки могут помочь им в личной жизни. Многие отмечают, что овладение чем-то новым само по себе ценно.

Во время одной из наших бесед Халлеман говорил мне, что создать ощущение смысла можно разными способами. Вознаграждение, чувство новизны, особая обстановка — все это помогает людям почувствовать значение чего-либо лично для себя. В этом отношении внутренняя мотивация — или интерес — сама по себе может считаться ценностью. Мы делаем что-то потому, что хотим это делать. Но в конечном итоге, утверждает Халлеман, чтобы захотеть изучать тот или иной предмет, человек должен осознать его актуальность для собственной жизни.

Психолог Кенн Баррон, работающий с Халлеманом, предлагает другой путь к пониманию этой идеи. Не так давно Баррон вывел своего рода психологическую формулу. «Я попытался свести 40 лет исследований к итогу, который уместился бы на салфетке», — пояснил он. Получившаяся формула выглядит так: мотивация равна сочетанию затрат (или усилий, затраченных на выполнение задания), чувства предвкушения (или понятия самоэффективности, о которой мы поговорим в следующей главе) и ощущения ценности или смысла. Последняя переменная, по мнению Баррона, часто оказывается самой важной, и это как раз связано с вопросом «Хочу ли я этим заниматься?».

Замечу, что эта последняя составляющая выглядит очень знакомо. У каждого из нас наверняка были учителя, которые заявляли: «Это важно». Мои родители, говоря о моей учебе в школе, все время прибавляли: «Рано или поздно тебе это обязательно понадобится». Сейчас я слышу почти то же самое от отдела по работе с персоналом моей компании: «Пенсионные накопления — важнейший элемент вашего будущего».

Но суть данного направления исследований совсем в другом. В двух словах — недостаточно просто сказать: «Это важно». Халлеман обнаружил, что, если просто сообщить кому-либо о том, что определенная информация обладает ценностью, это может возыметь противоположный эффект. Когда нам указывают, что мы должны думать или чувствовать, мы воспринимаем это как угрозу или манипулирование.

Так что мы должны находить смысл в деятельности самостоятельно. Иными словами, ценность формируется в направлении от человека к материалу, от личности к знаниям или навыкам. «Все дело в осознании связи между тем, чему человек учится, и тем, что происходит в его жизни, — сказал мне Халлеман. — Ценность — это механизм. Для человека вопрос стоит так: "Понимаю ли я, почему это так важно для меня?"»

Выдающиеся ораторы часто используют этот подход, и хороший лектор обязательно будет стремиться к тому, чтобы материал казался аудитории значимым. Бывший президент Билл Клинтон был известен таким воздействием на слушателей. Если предметом обсуждения являлись, к примеру, Мальдивы, он старался выяснить, посещал ли кто-нибудь эти острова. Если разговор шел о военных действиях, он спрашивал, есть ли у кого-нибудь из аудитории родственники в вооруженных силах. Рассказываете о скучном IT-инструменте? Пусть люди на минуту задумаются о своих собственных компьютерах.

Теперь становится понятно, почему мы проявляем гораздо больше мотивации к изучению чего-либо, если у нас уже есть — или предполагается в будущем — определенный опыт взаимодействия с данным предметом. Обучаясь, мы стремимся разобраться в окружающем нас мире. Мы хотим заполнить пробелы в знаниях и увидеть скрытый там смысл. Следовательно, смысл может поддерживать сам себя. Чем больше мы знаем о статистике, тем больше нам хочется узнать о чем-то, связанном со статистикой.

Если, скажем, мне известно, что Венера — самая горячая планета Солнечной системы, я наверняка захочу узнать об этом еще что-нибудь — например, почему на Венере так жарко? Или, если я знаком с принципами анализа данных, мне, скорее всего, будет интересно разобраться в парадоксе Симпсона — когда при усреднении данных двух разных групп выявленный тренд меняется на противоположный.

На примере Lego эта идея проявляется невероятно четко. По крайней мере, для меня все стало очевидно, когда по совету Джейсона Вольфсона я приехал на конференцию любителей Lego под названием BrickFair. Организаторы позиционируют ее как «самый крупный съезд поклонников и выставку Lego в Америке». Чем дольше я ходил вдоль рядов экспозиции, тем яснее видел, что авторы старались изобразить то, что важно и ценно для них.

Один паренек рассказал, что ему как-то довелось пострелять из штурмовой винтовки M4A1, поэтому он сделал для выставки ее модель. Другой человек по имени Брет Харрис служил в морской пехоте, поэтому все его творения были на военную тему. А как вы думаете, кто построил модель Ватикана размером со столик для пикника, включающую даже двух ангелов с распростертыми крыльями, держащих часы на соборе Святого Петра? Католический священник из Скрэнтона, штат Пенсильвания.

Бродя по ярмарке Lego, я наткнулся на Брайана Мелика. Этот невысокий мужчина с горящими глазами и громким голосом был полон несокрушимого энтузиазма. Во время нашей беседы проходивший мимо человек в шутку спросил у дочери Брайана: «А что, твой папа всегда такой угрюмый и застенчивый?»

Мелик играет на ударных, и его давно привлекает идея объяснять ученикам, что такое перкуссия, на примере так называемых «естественных объектов». Поэтому на занятиях, которые он проводит в местных школах, музеях и библиотеках, Мелик в первую очередь говорит о принципах игры на ударных, таких как сотрясение или трение, и предлагает ученикам использовать любые предметы — тарелки, трубы, даже палки — для извлечения звуков путем сотрясения или трения. Эти занятия помогают «установить связь с окружающей нас средой», сказал мне Мелик.

Я проникся его подходом и в итоге провел на конференции фанатов Lego целый день. Я наблюдал, как люди взаимодействуют с конструктором, превращая наборы кирпичиков в нечто ценное для себя. После обеда была лекция о том, как придать Lego-фигуркам индивидуальные черты. Также я наблюдал за регатой Lego-яхт — целеустремленные морские волки запускали свои суда в бассейне отеля. Была даже специальная комната под названием «Останься поиграть», где любой желающий мог построить что-нибудь, имеющее для него значение.

Сила такого глубоко личного подхода к мотивации распространяется далеко за пределы Lego, и, пожалуй, самое удивительное здесь то, насколько легко недооценить эту силу. По самым разным причинам мы забываем, что людям нужен смысл — и что они должны находить этот смысл сами. Разумеется, мы знаем, что смысл важен. Просто забываем о том, что в некотором роде его можно сравнить с рекой — это нечто мощное, изменчивое, но всегда текущее лишь в одном направлении.

 

Контрольный вопрос № 2

Еще одним прекрасным примером может служить компьютерная игра Minecraft. Когда программист Маркус Перссон выпустил эту игру, мало кто верил, что ее ждет успех. В ней не было драматических автомобильных гонок или рискованных миссий, не было даже счета, по которому можно установить победителя.

Вместо всех этих привлекательных особенностей в Minecraft есть лишь строительные блоки, из которых вы можете создавать в своем онлайн-мире все что угодно. Можно сооружать из кирпичиков огромные крепости. Если вам нравится Эйфелева башня и вы хотите создать ее копию — это игра для вас. Но, как отмечали биографы Перссона, ни один банкир не хотел вкладываться в эту игровую технологию, потому что она «совершенно противоречила всему, чего, по общему мнению, хотят люди» от компьютерной игры.

Однако, несмотря на это общепринятое мнение — и огромный рынок игр-«стрелялок», — Minecraft стала одной из самых популярных игр в истории. Сейчас у нее более 100 млн пользователей по всему миру, она обошла по продажам такие бестселлеры, как Tetris, Super Mario Brothers и даже Call of Duty. Почему? Потому что в этой программе легко создать что-то важное лично для себя, найти свой собственный смысл. Как сказал Перссон в одном из своих интервью, с помощью Minecraft «можно построить все, что вам когда-либо хотелось построить самому».

 

Некоторое время назад профессор из Йеля Эми Вржесневски провела опрос среди уборщиков в больнице. Вначале она получила именно те результаты, которых ожидал бы любой, — казалось, что команду больничных уборщиков интересуют исключительно деньги. Они каждый день приходили на работу и драили туалеты, чтобы иметь возможность платить за жилье. Иными словами, именно деньги служили для них мотивом подметать, мыть и чистить.

Однако со временем Вржесневски обнаружила, что многие уборщики также считали себя очень важной частью больницы. Некоторые из них следили за тем, чтобы у определенных пациентов каждый день было достаточно посетителей. Другие размещали в палатах и коридорах произведения искусства, чтобы поднять настроение больным. Одна из уборщиц сказала Вржесневски: «Я — представитель этой больницы». Другая назвала себя «целительницей».

Такие увлеченные уборщики получали гораздо большее удовлетворение от работы, чем их коллеги. А кроме того — что еще более важно, они были гораздо счастливее в жизни в целом. «Дело не в том, что они лучше чувствовали себя на той же самой работе, — объясняла Вржесневски писателю Дэвиду Заксу. — Для них это была другая работа». Проще говоря, уборщики видели больше ценности и смысла в своих повседневных обязанностях и благодаря этому получали больше удовлетворения.

После этого Вржесневски начала изучать материал более глубоко, и выяснилось, что смысл — один из самых главных факторов удовлетворения. Ценность нужна людям в жизни больше, чем счастье и выгода, и те, кто считает, что в их жизни больше смысла, оказываются менее обеспокоенными, более здоровыми и удовлетворенными.

Чтобы помочь людям воспользоваться преимуществами такого образа мышления, Вржесневски с коллегами начали распространять карьерную методику, которую назвали «создание работы для себя». Главное послание этого метода таково: измените свою работу так, чтобы она соответствовала вашим интересам. Если вы экстраверт, но работаете в библиотеке, попробуйте водить по ней экскурсии. Любите цифры, но трудитесь в некоммерческой организации? Как насчет помощи маркетологам в проведении анализа трендов, чтобы увеличить приток средств?

Джастин Берг, прежде чем стать профессором бизнеса в университете Стэнфорда, работал с Вржесневски. Часть его обязанностей состояла в проведении опросов среди работников сферы образования, использовавших методику «создания работы для себя». Один из учителей втайне мечтал стать рок-звездой, поэтому начал включать в свои уроки элементы представления в духе Rolling Stones, иногда даже разгуливая по столам, как Мик Джаггер. Еще одна учительница очень любила компьютеры, поэтому взяла на себя роль технического специалиста в школе. «Все начинается с менталитета, с отношения к работе, — сказал мне Берг. — Можете ли вы найти способ повысить ее значимость?»

 

Эта аналогия важна для нас, так как мотивация к учебе часто требует чего-то подобного. Давайте задумаемся над тем, как «организовать самообучение». Главное — сделать то, чему мы хотим научиться, более значимым для нашей собственной жизни. Это способ найти смысл — и, следовательно, мотивацию — в навыках, которые мы стремимся обрести.

Для этого требуется посмотреть на процесс учебы под другим углом. Допустим, вы пытаетесь овладеть какими-то техническими навыками, например веб-дизайном, но техника никогда не была вашей сильной стороной. Тогда постарайтесь понять, как эти навыки могут применяться в той области, которая вас действительно привлекает, будь то создание модной одежды или игра в бадминтон. Изучаете какое-то финансовое понятие, например банкротство, но терпеть не можете разговоров о деньгах? Постарайтесь привязать эту тему к тому, что для вас важно, и подумайте, как ваши знания о процедуре банкротства могут помочь вашему дядюшке, оказавшемуся под угрозой неплатежеспособности.

Эта идея основана на глубокой и совершенно очевидной истине: все люди разные. У них разные интересы, мотивы и свойства личности, а также увлечения, заботы и жизненный опыт. Однако мы всегда можем выбрать, чему хотим научиться. Иногда нам приходится овладевать статистическими методами. Иногда — учиться водить машину или настраивать корпоративные компьютеры.

Решением будет организация самообучения, или поиск смысла в тех обязанностях, которые вам поручены. На практике это выглядит как ряд вопросов к самому себе: какой ценностью обладает для меня этот материал? Как я могу связать его со своей жизнью? Как я буду использовать эти знания?

Кроме того, теперь мы можем объяснить, почему обучающиеся должны иметь определенную свободу. В поисках смысла мы часто нуждаемся в свободном пространстве. Очень многие исследования говорят о том, что полезно позволять ученикам самим контролировать то, как они изучают предмет. Так, например, в одном из экспериментов группе учеников старших классов предложили самим выбирать, как готовиться к урокам. Другой группе выбора не предоставили. Результаты оказались однозначными: те ученики, которые имели больше свободы действий, проявили большую мотивированность — и достигли больших успехов в обучении.

Некоторые школы и образовательные центры уже применяют такой подход к методикам обучения, хотя и называют его по-разному. В Епископальной школе святого Андрея в пригороде Вашингтона, округ Колумбия, ученикам часто предлагают самостоятельно выбирать форму проверки знаний — от стандартного экзамена до создания видеофильма.

Директор школьного Центра по трансформации преподавания и обучения Гленн Уитмен говорит, что многие подростки предпочитают создавать независимые проекты для демонстрации своих знаний и навыков, пусть даже работать над ними приходится в три-четыре раза больше, чем при подготовке к традиционной контрольной. «Они видят в этом гораздо больше смысла, связи с их собственной жизнью и личной заинтересованности», — пояснил Уитмен.

Этот подход хорошо работает даже с развлечениями — например, такими, как Lego. Однажды я побывал в лагере Ассоциации юных любителей конструкторов Кэма Мейера, где существует одно главное правило: никаких инструкций. Иначе говоря, никаких буклетов Lego или заранее скомпонованных наборов. Ученики сами должны решать, что строить — и как.

Интересно, что сама компания Lego вовсе не так подходит к продажам своих конструкторов. Практически любой набор сопровождается подробным описанием того, что и как нужно делать. Но Мейер использует иной метод, и в то утро, когда я пришел в его класс, он перво-наперво объявил ученикам, что здесь они не получат никаких указаний и в творчестве должны полагаться только на самих себя.

Ученикам — преимущественно десятилетним ребятам — понадобилось некоторое время на то, чтобы осмыслить эту идею, и некоторые из них вздохнули с откровенным разочарованием. По словам Мейера, раньше бывало, что кто-то даже пускал слезу. Но очень скоро ученики успокоились и принялись создавать каких-то своих существ. В комнате стоял тихий гул голосов. Одна девочка сделала динозавра с хищной мордой. Другой мальчик — фантастическое животное из видеоигры. Было очевидно, что они увлечены гораздо больше, чем если бы просто выполняли инструкции.

— Ты бы хотел получить инструкцию для сборки? — спросил я мальчика в синей футболке.

Он отрицательно потряс головой:

— Нет, так интереснее.

— Я хочу вообще выбросить все инструкции, чтобы даже мама не могла догадаться, что в наборе, — добавила сидящая рядом с ним девочка.

Во всем этом есть важный нюанс. Будь то Lego или юридический факультет — без инструкций не обойтись. Мы учимся наиболее эффективно, если массив знаний разбит на отдельные части — об этом мы еще поговорим. Но чтобы сохранить увлеченность и мотивацию, нам также необходима возможность выбора. Мы должны сами приложить руку к процессу и организовать самообучение. Когда я беседовал с Джастином Бергом, коллегой Вржесневски, он сказал: «Многие из нас серьезно выиграют, если не будут наступать на горло своему призванию». Берг говорил о работе, но это столь же верно и для самообучения. В приобретении навыков и знаний мы также не должны наступать на горло своему призванию.

 

Есть еще один важный вопрос, который мы пока не рассмотрели, а именно — почему вообще нам нужно ощущение смысла. Ответ связан с отличительными особенностями человека как вида, и можно сказать, что стремление к смыслу — во многом стремление к открытиям. Часто мы испытываем мотивацию к учению потому, что нам хочется учиться. Стремление найти ценность заложено в нас процессом эволюции.

Если задумаетесь об этом, вы поймете, что это действительно так. Каждый раз, заходя в интернет, я сам поражаюсь своей тяге к исследованиям. Как раз сегодня я щелкнул в BuzzFeed на заголовок «21 фото, которые вернут вам веру в человечество». Я прекрасно понимал, что не надо этого делать, и быстро пролистывал картинки. Двое мужчин спасают тонущую овцу. Кошка в кислородной маске. Бездомная девочка примеряет новую пару туфель…

И тут мой взгляд упал на еще один заголовок: «16 вершин для начинающего альпиниста» — и очень скоро я оказался в совершенно другом уголке интернета. Я уже забыл, через какую кроличью нору сюда провалился, — может быть, это был канал в YouTube, или страница в «Википедии», или анимированная картинка со змеей, поедающей аллигатора…

Психолог Яак Панксепп называет такой поиск «дедушкой систем» и утверждает, что мы запрограммированы на него. По мнению Панксеппа, стремление к поиску подпитывает наши эмоции, поэтому чувства часто служат нам своего рода компасом, который показывает, насколько мы продвинулись на этом пути открытий.

Панксепп считает, что именно этим можно объяснить, почему мы ощущаем прилив счастья, когда пробуем что-то новое. Уровень дофамина в человеческом организме резко повышается, когда мы видим нечто оригинальное. Верно и обратное: депрессия часто сводится к ощущению тотальной бессмысленности, что обычно проявляется в отсутствии поискового поведения.

В этом смысле поиск подобен пище и сну, сексу и любви — этот тип поведения встроен в нашу ДНК. Несомненно, наше подталкиваемое эмоциями стремление к открытиям имеет долгую эволюционную историю. В конце концов, нечто новое потенциально может оказаться самым опасным — и самым ценным. Новые идеи, новые люди, новые животные — все они могут либо помочь нам, либо убить. Со временем все новое начинает обладать для нас особой, только ему присущей ценностью.

Наша жизнь не так уж сильно изменилась с древних времен, и эмоциональный акт открытия до сих пор лежит в основе того, что мы делаем каждый день. Утром вы только встаете с кровати, протирая глаза, а вас уже волнуют два вопроса: «Какие новости?» и «Где моя одежда?». Затем вы привычно начинаете искать в кухне продукты для завтрака: «Куда опять запропастилась коробка с хлопьями?» Следом вы ощущаете необходимость отыскать ключи от машины — в общем, к тому моменту, как покидаете дом, вы уже инстинктивно поискали, пожалуй, не один десяток самых разных вещей.

Мораль здесь проста: мотивация — или ценность — может быть столь же часто эмоциональной, сколь и рассудочной, а мы постоянно что-то ищем, потому что такова наша природа как Homo sapiens. Мы — вид искателей. Час, проведенный в пролистывании веб-страниц — «Википедия», новостные сайты, сайт The Washington Post и т.д., и т.д., — это не просто пустая трата времени (хотя нередко так оно и есть). Это еще и источник определенного краткосрочного наслаждения.

Такой тип поиска и такого рода открытия часто оказываются первым шагом к самообучению. Чтобы развить ощущение смысла и желание обладать определенным навыком, мы начинаем исследовать этот предмет с разных сторон и прикидывать, соответствует ли он нашим интересам и ценностям. Если мы хотим овладеть основами инженерного дела — к нашим услугам возможности Lego. Если хотим узнать больше о президенте Вашингтоне и битве при Трентоне — можем обратиться к «Википедии».

Можно сказать, что так мы получаем более полное представление о том, что именно нам нужно узнать. Мы постепенно формируем ощущение, что этот предмет нам нужен и важен. Говоря языком исследователей (таких, например, как Сюзанна Хиди и Кенн Бэррон), мы создаем определенную ситуационную мотивацию. Ее можно представить как приманку для разума, и все мы прекрасно знаем, что нужно для того, чтобы породить это насыщенное дофамином влечение: яркие образы, громкие звуки, а может быть, просто пара видео с котиками.

Такая мотивация может быть очень устойчива, и мы можем потратить целое утро на то, чтобы изучить все ссылки под заголовком «40 вещей, которые заставляют вас чувствовать себя старым». Но чаще эта мотивация проходит очень быстро, точно так же, как и возникает. Наше внимание переключается на следующий громкий звонок или пронзительный свист.

В противоположность этой существует так называемая глубокая мотивация, гораздо более сильная. Если ситуационную мотивацию можно назвать приманкой для ума, то глубокая — это уже настоящая ловушка. Она затрагивает фундаментальную часть нашей природы. то есть более значимую ценность, и именно благодаря ей многие из нас десятилетиями изучают органическую химию или оттачивают мастерство фехтования.

Так как же ситуационная мотивация превращается в глубокую? Ответ снова кроется в идее ценности — в конечном итоге именно ощущение значимости не дает нам выбраться из мотивационной ловушки. Пограничной линией между ситуационными и глубинными мотивами является смысл, и, когда мы находим нечто значимое, наша мотивация становится куда более личной.

Хиди и ее коллега Энн Реннингер показали, как это происходит. На первой стадии мотивации существует, как правило, лишь ситуативный интерес. Представьте себе, что вы наткнулись на видео, посвященное бритве Оккама — то есть идее о том, что простейшее объяснение часто оказывается лучшим. Видео впечатляет и приковывает внимание. Вы заинтересовались.

На второй стадии люди начинают видеть в теме некоторую ценность. Просматривая видео, вы начинаете понимать, как принцип бритвы Оккама может помочь вам побеждать в спорах — и решать проблемы. Теперь вы продолжаете смотреть его, потому что оно имеет для вас ценность.

На третьей и четвертой стадиях мотивация обычно становится все более и более личной, и, если мы уделяем предмету достаточно внимания, интерес перерастает в более глубокую форму мотивации. Разобравшись в принципе бритвы Оккама, вы можете найти ценность в вариантах интерпретации этой идеи и заинтересоваться тем, как она применяется в различных сферах, например в медицине или спорте.

Конечно, так бывает не всегда. Качества личности, жизненный опыт, происхождение, культура — все это оказывает свое влияние. В то же время мы должны подпитывать нашу поисковую систему, наше стремление к знаниям. Проще говоря, это значит, что порой следует отпустить себя на просторы «Википедии», чтобы познакомиться с новыми идеями, уделить время просмотру документального фильма, потому что он вас заинтересовал, или просто дать себе возможность попробовать что-то новое.

При этом следует понимать, что, если нам вдруг стало тяжело учиться, необходима эмоциональная поддержка. Иными словами, мы должны управлять своей поисковой системой, чтобы добиться желаемого. В моем личном представлении мотивация подобна огню. Чтобы разжечь ее, нужна эмоциональная искра, но без должного управления она быстро потухнет — или, наоборот, разгорится так, что выйдет из-под контроля.

Иными словами, если наше стремление к поиску и связанное с ним эмоциональное возбуждение слишком слабы — тяга к знаниям у нас пропадает. Если же жажда поиска слишком сильна — можно провести целый день на странице BuzzFeed «Люди, которые понятия не имеют, как действует огонь».

 

Успех таких сайтов, как BuzzFeed, подсказывает нам еще один путь к созданию ценности и мотива для обучения. Это — социальная сторона нашей натуры. По большому счету значительная часть популярности BuzzFeed — или TMZ (популярный американский новостной сайт) — объясняется нашей склонностью образовывать группы, и сайты специально стремятся предоставлять нам материал, которым нам захотелось бы поделиться с друзьями. Мы читаем статьи типа «Люди, которые понятия не имеют, как действует огонь», а затем посылаем ссылки на них родным и знакомым.

В этом смысле наши близкие способствуют созданию ценности. Они помогают нам увидеть смысл, особенно в том, что касается учебы. Еще одним примером может стать история человека по имени Лэнгстон Тинглин-Клеммонс. Он окончил колледж более десяти лет назад, но до сих пор вспоминает, как когда-то поднял руку на занятиях по химии в Бакнеллском университете.

Маленький и хрупкий Тинглин-Клеммонс сидел в те времена на одном из первых рядов в аудитории. Он только что поступил в колледж и старательно демонстрировал свой отменный вкус в одежде, ему нравились зажимы для галстуков и носки с узорами. Его родные шутили, что он появился на свет в костюме индивидуального пошива. Даже когда он занимался спортом, части его формы идеально сочетались.

В тот день Тинглин-Клеммонс поднял руку, желая задать вопрос, и вдруг ему показалось, что абсолютно все в аудитории пристально смотрят на него. В Бакнеллском университете тогда училось более 3000 студентов, и среди них лишь несколько сотен чернокожих. Тинглин-Клеммонс оказался единственным афроамериканцем на своем курсе. Аудитория была полна белых, и за те несколько секунд, что Тинглин-Клеммонс дожидался ответа профессора, он успел почувствовать себя абсолютно одиноким. Тихий голосок в его голове нашептывал: «Может, мне здесь не место?»

Через какое-то время Тинглин-Клеммонс бросил заниматься химией. И дело было не в успеваемости. Он был выпускником одной из лучших старших школ Вашингтона, округ Колумбия. Ему просто не хотелось чувствовать себя аутсайдером, чужаком, — а это во время учебы в Бакнеллском университете он ощущал очень часто. «Из-за того, что я был единственным черным, меня узнавали все в кампусе, — рассказывал мне Тинглин-Клеммонс. — Со мной здоровались какие-то люди, а я понятия не имел, кто это такие».

Начало учебы в колледже — нелегкое испытание практически для всех. Нужно заводить новых друзей, много учиться и привыкать жить вдали от родного дома. Но цветным студентам приходится еще тяжелее. Часто они начинают чувствовать себя не на своем месте и с трудом приспосабливаются к обстановке. Культура общения и поведения в колледже оказывается совсем иной, чем дома. «Иногда мне казалось, что я — какой-то остров», — говорил мне Тинглин-Клеммонс.

Несколько лет назад Дебора Биал решила заняться этой проблемой. Чтобы помочь студентам, оказавшимся в подобной непростой ситуации, и обеспечить им социальную поддержку внутри колледжа, Дебора запустила программу под названием Posse — «Отряд». По этой программе цветные студенты, как правило из неблагополучных семей, отправляются в различные колледжи страны группами по десять человек. Это помогает молодым людям не чувствовать себя одинокими и знать, что у них есть «отряд», который их поддержит.

Тинглин-Клеммонс был одним из первых студентов, поступивших в Бакнеллский университет по программе Posse, и, несмотря на неприятный опыт с химией, программа дала ему возможность почувствовать себя «нормальным». Вместе с другими студентами из своего «отряда» он слушал музыку и ходил обедать. Они обсуждали друг с другом неловкие ситуации, в которые попадали на занятиях, и играли в баскетбол, чтобы выпустить пар. Группа была маленькой и очень сплоченной. Один из товарищей Тинглин-Клеммонса по Posse потом стал шафером на его свадьбе.

Такая эмоциональная поддержка смещает мотивационное равновесие, создавая ощущение ценности и смысла в учебе. Участники программы Posse имеют больше шансов на успешное окончание колледжа, чем другие цветные студенты, — дипломы получают более 90% из них. Тинглин-Клеммонс получил в Бакнеллском университете диплом по двум специальностям — истории и религии, а на последнем курсе стал президентом студенческого совета. Сегодня он уверен, что все это стало возможным только благодаря программе Posse.

Мы часто недооцениваем то, насколько важна эта наша потребность быть причастными к чему-либо, — как, впрочем, и многое другое, имеющее отношение к ценности и смыслу. Причина отчасти в том, что социальные сигналы, как правило, трудно заметить. Они шепчут, а не кричат, и распознать чувство общности и социальной ценности обычно удается лишь по косвенным признакам — например, интонациям или жестам.

Это означает, что незначительные изменения в социальной динамике могут иметь на удивление большой эффект. Так, в одном исследовании выяснилось, что у школьников-азиатов с характерными национальными именами (например, Лю) оценки по математике в среднем выше, чем у азиатских детей с «обычными» именами, такими как Алекс. Почему? Потому что учителя подсознательно считают, что учащиеся с азиатскими именами воспринимают математику «более серьезно», и ждут от них большего, чем от остальных, при этом уделяя больше внимания.

Кроме того, мы обычно определяем социальную идентичность лишь в сравнении с другими идентичностями. Я никогда не чувствовал себя бо́льшим американцем, чем во время визитов в Германию. Только попав в Центральную Европу, я осознал все те привычки — чрезмерную громогласность, чрезмерное дружелюбие, — которые делают меня «настоящим янки». И действительно, должен признаться, что я гораздо громче и радушнее, чем большинство немцев. Но верно и обратное. Именно в Соединенных Штатах я в максимальной степени ощущаю себя немцем, и я гораздо чаще прихожу куда-либо вовремя, чем большинство моих знакомых американцев.

Несмотря на все эти нюансы, социальные факторы оказывают огромное влияние на наше ощущение ценности. Семья и сверстники, друзья и коллеги — все они придают учению эмоциональную значимость, и мы обращаемся к другим людям в моменты, когда страдаем, нервничаем или грустим. Прекрасный пример — тревожность, связанная с экзаменами. Люди, испытывающие такую тревогу, справляются с тестами лучше, если их связывают близкие отношения с друзьями. Складывается впечатление, что поддержка близких служит эмоциональным буфером, который смягчает возникающее на экзаменах напряжение разума, помогает нам управлять чувствами.

Социальные связи также представляют собой один из типов мотивации — люди, которые чувствуют себя одинокими, оказываются менее мотивированными и, как правило, хуже справляются с учебой. Проще говоря, те, кто ходит на занятия вместе с друзьями, обычно получают более высокие оценки, чем те, у кого нет друзей в учебной группе.

Теперь становится понятно, почему так важны публичные обещания. Когда человек объявляет своим друзьям о намерении что-то сделать, шансы на то, что он не бросит это дело, значительно повышаются. Если мы обещаем что-то на странице в Facebook или Twittter — например: «Я собираюсь пойти учиться и получить лицензию агента по недвижимости», — то, как правило, действительно выполняем обещание. Мы хотим быть честными перед своим окружением.

В этом состоит положительная сторона давления компаний сверстников, команд, племен, кланов и кругов общения. Если кто-то посвящает себя учению, те, кто находится рядом с ним, также проявляют повышенную склонность к учебе. Мы не хотим, чтобы нас считали отщепенцами, неудачниками или лентяями, поэтому мотивация и смысл распространяются на всех членов группы. Люди «подцепляют» ощущение мотивированности друг от друга. Как было сказано в одном из недавних научных исследований, «мыслительные усилия заразны».

Наши социальные привычки в отношении учебы оказываются куда более мощными, чем кажется на первый взгляд. Представьте себе какое-нибудь престижное учебное заведение, например Гарвард. Вы можете считать, что престиж ему обеспечивают программы обучения. Преподаватели, программы курсов, сами аудитории и лаборатории — все должно соответствовать высочайшим стандартам. Ведь именно поэтому обучение в Гарварде так дорого — по крайней мере это следует из их рекламных буклетов: школа должна оплачивать лучших работников, лучшие учебные материалы и лучшие здания.

На самом деле, как выясняется, статус учебного заведения во многом создается самими студентами. Посредством разнообразных видов социального давления, норм поведения и учебного взаимодействия они подталкивают друг друга к учебе. Оказывается, что в некоторых престижных школах именно это влияние дает две трети результата. Говоря совсем просто, весьма значительная часть успеха Гарварда не имеет практически никакого отношения к профессорам, программам или зданиям. Она обусловлена людьми, которые туда поступают.

Здесь мы снова можем обратиться к примеру с Lego и Джейсону Вольфсону в качестве главного персонажа. Чтобы подпитывать свой интерес, он раз в месяц посещает встречи Lego-клуба. Обычно друзья по увлечению собираются в местной библиотеке, и в их обществе, как и в любом другом сплоченном коллективе, присутствуют весьма строгие правила. Обедать нужно обязательно в местной закусочной. Конструкторы, выпускаемые под другими брендами, например Playmobil, — это табу. Тому, кто без разрешения автора хоть пальцем тронул чью-то постройку, легко могут указать на дверь.

Когда я посетил одну из их встреч в воскресенье после обеда, мне показалось, что я вижу большую семью, в которой каждый играет свою роль. Вольфсон — один из самых общительных ее членов, а Кен Райс — организатор. «Фишка» Кима Петти — микропостройки, а если вы хотите узнать о военной истории и Lego, вам следует обратиться к Гэри Бруксу.

Вольфсон не скрывает, что и среди них случаются трения, и десять лет назад часть членов откололась от группы из-за того, что «не все разделяли их энтузиазм». Но в целом сообщество любителей Lego создает им мотивацию. Оно дает людям цель, и Вольфсон старается не пропускать ни одной встречи своего клуба. «Моя жена знает, что раз в месяц на выходных ей нужно придумать себе какое-нибудь другое занятие», — сказал он мне.

Выпускник Бакнеллского университета Лэнгстон Тинглин-Клеммонс сейчас женат и растит маленькую дочку. Он работает учителем английского в городской средней школе, где подавляющее большинство учеников — чернокожие из очень бедных семей. Однажды мы встретились в баре, и он рассказал мне, что стал применять социальные уроки программы Posse в собственных классах.

Чтобы наладить со своими учениками более тесные социальные связи, Тинглин-Клеммонс ежегодно наносит визиты каждому из них. Также он старается быть наставником для полудюжины школьников, всячески поддерживая близкие отношения с ними — приглашает их пообедать, посещает их спортивные матчи. Главный его совет этим ребятам: «Найдите себе наставника. Если вы хотите остаться в школе, держитесь рядом с теми, кто останется в школе».

Прихлебывая пиво, Тинглин-Клеммонс объяснял мне: он хочет, чтобы его ученики чувствовали принадлежность к какой-то общности. Он верит, что именно такие социальные узы в конечном итоге обеспечивают мотивацию к учебе. «Я стараюсь, — сказал он, — использовать уважение, которое заслужил среди них, чтобы помочь им поступать правильно».

Осмыслить — научиться

До сих пор мы говорили в этой главе о ценности и смысле как формах мотивации и подробно рассматривали то, как цель и значимость служат топливом для нашего стремления учиться.

Это важно. Но когда речь заходит о процессе учения, есть еще одна причина искать смысл — мы должны выяснить, зачем конкретно нам нужно учиться. Мы приобретаем навыки и знания для того, чтобы осознать свой опыт, чтобы объяснить окружающий мир.

Но так происходит не всегда. Не так давно один студент общественного колледжа — назовем его Джо — написал следующие ответы на математические примеры:

 

10 × 3 = 30

10 × 13 = 130

20 × 13 = 86

30 × 13 = 120

31 × 13 = 123

29 × 13 = 116

22 × 13 = 92

 

Не заметили ничего странного? Спрошу точнее: неужели 30 × 13 — это действительно 120? А 22 × 13 — и правда 92?

Короче говоря, создается впечатление, что Джо не совсем в ладах с математикой. Он не понимает смысла примеров — и не видит важных закономерностей. Скорее, он просто пытается вспомнить отдельные формулы и базовые правила, чтобы с их помощью получить ответы — и притом неверные.

Ничего удивительного в этом нет. Естественно, факты запомнить проще, и во многих областях можно добиться действительно многого, просто как следует вызубрив материал. Ведь Джо как-то удалось получить аттестат о среднем образовании — и поступить в местный колледж.

Гораздо более серьезная проблема заключается в том, что люди часто воспринимают мастерство как нечто существующее само по себе, своего рода «волшебную таблетку», которая имеется у преподавателя или закодирована в книге. Поэтому они слушают лекции, изучают веб-сайты, смотрят видео и верят, что информация просто войдет в их мозг.

Согласно такой концепции, обучение — это неконтактный вид спорта, суть которого в том, чтобы взять данные из некоего источника и «засунуть» их себе в мозг. Назовем такой подход к обучению «наполнительным». Мы думаем, что должны просто заполнить свой разум — алгоритмами, фактами, парой-тройкой формул, — подобно тому, как заполняем вещами контейнеры и ящики.

Однако мозг работает не так, и, хотя его часто сравнивают с компьютером, это не совсем верно. Во-первых, в таком случае подразумевается, что мы можем стать умнее, если просто добавим немного места на «жестком диске». Во-вторых, что мозг получает и накапливает информацию пассивно.

На самом деле гораздо лучше будет представить себе мозг как сеть дорог и шоссе, улиц и путепроводов. Такая аналогия, во-первых, напоминает нам, что простой путь — например, грунтовую дорогу — проложить очень легко. Это лишь вопрос повторения стандартных действий. То же самое верно и в отношении учебы: базовыми концепциями или навыками овладеть достаточно просто.

Более того, эта аналогия подчеркивает, что для мозга достижение мастерства — это способность придавать значимость определенным вещам, а также видеть глубокие связи и взаимоотношения в рамках конкретной области знаний.

Другой способ осмыслить эту идею предлагает психолог Стивен Чу. На своих занятиях он часто проводит простые эксперименты, чтобы помочь присутствующим осознать роль смысла в изучении, показать, что мастерство — это умение строить мысленные связи.

Чу показывает аудитории лист бумаги, на котором написана пара десятков слов. Половина класса получает задание сосредоточиться на буквах в этих словах и посчитать, сколько раз встречается какая-либо из них — скажем, г или е. Другая половина класса должна сосредоточиться на своих ощущениях — насколько эти слова «приятны». Затем Чу убирает лист и просит всех вспомнить, какие слова на нем были.

Этот эксперимент — повторение гораздо более старого исследования. Результаты, которые получает Чу со своими студентами, неизменно повторяют оригинальные: те, кто применяет более осмысленный подход — то есть обдумывает, какие слова кажутся приятными, — вспоминают больше слов, чем те, кто просто подсчитывает, сколько раз там встречается буква г.

Причем эта разница заметна невооруженным глазом. Те участники оригинального эксперимента, которые использовали более богатую форму обработки данных — придавали ценный смысл материалу, — могли вспомнить в семь раз больше слов, чем члены другой группы. Даже в неформальной демонстрации Чу первая группа обычно запоминает по крайней мере в два раза больше второй.

— Когда вы придаете информации значимость, вероятность того, что вы ее запомните, значительно выше, чем когда вы воспринимаете ее на поверхностном, бессмысленном уровне, — говорит Чу. — И это верно вне зависимости от того, специально вы хотите выучить данный материал или нет.

Для тех, кто хочет чему-то научиться, эта идея ценна еще и тем, что благодаря смыслу учение может стать гибким. Понимание дает нам возможность использовать навыки и знания в различных ситуациях. Если начать осмысленно относиться к той или иной области знаний — то есть мыслить уже на другом уровне, можно достичь успеха в самых разных ситуациях.

Возьмем для примера смешивание джина с тоником. Базовую процедуру запомнить очень легко: если вам нужен крепкий коктейль, добавьте по одной части джина на каждую часть тоника, а потом положите лайм.

Но чтобы в этих действиях появился смысл и значение, чтобы стала понятна суть отличного коктейля, вам нужен конкретный опыт того, как из смеси джина, тоника и лайма получается крутой коктейль в духе сериала «Безумцы». Это более насыщенная форма изучения, и ее преимущества становятся хорошо видны, когда возникают проблемы.

Итак, вернемся к джину с тоником и представим себе, что тоника в холодильнике нет. Человек с более осмысленным подходом к напитку понимает, что, поскольку тоник имеет горьковатый вкус, его можно заменить, к примеру, апельсиновым соком. А если пусты оказались и бутылка тоника, и бутылка джина? Наш мастер смешивает водку с имбирным элем и получает на удивление похожий вкус.

Для обучения эта идея крайне важна, поэтому имеет смысл повторить снова: мы учимся ради смысла, ради формирования нашего мышления. Именно это в конечном итоге позволяет нам применять знания на практике. Поэтому, если вы — парень по имени Джо, понимание позволило бы вам применить другой подход для решения тех же самых примеров:

 

10 × 3 =

10 × 13 =

20 × 13 =

30 × 13 =

31 × 13 =

29 × 13 =

22 × 13 =

 

Вы быстро увидели бы в них закономерность и поняли, что решить их гораздо проще, если опираться на силу числа 13.

 

Математический подход, известный как «ментальные счеты» или «ментальная арифметика», помогает нам понять, что такое «учиться ради смысла».

Чтобы получить представление о том, как работают ментальные счеты, давайте рассмотрим еще одну математическую задачу. Попробуйте сложить эти числа, не используя никаких инструментов. Ни ручки. Ни бумаги. Ни калькулятора. Просто найдите ответ в уме:

 

86 030

97 586

63 686

38 886

 

Получилось? Более того, можете ли вы найти решение менее чем за секунду?

У большинства взрослых такое задание просто перегружает мозг. Мы не можем достаточно долго удерживать в уме все эти цифры. Мы пытаемся прибавить шестерку, перенести единицу, не потерять двойку, запомнить семерку и держать в уме пятерку — и наш разум быстро заполняется хаосом цифр, с которым мы ничего не в состоянии сделать. Мы беспомощны и растерянны.

Более важный вопрос — почему нет? Недавно я видел, как старшеклассница Серена Стивенсон очень быстро выдавала ответы на подобные математические примеры.

В тот вечер, когда я познакомился с Сереной, она в свитере с Микки-Маусом сидела за партой в классе, расположенном на первом этаже школы в пригороде Нью-Йорка. Ее инструктор по ментальной арифметике сыпал цифрами, которые взлетали в воздух, как пригоршня монеток —

 

74 470

70 809

98 402, —

 

и Стивенсон буквально за секунды складывала их в уме так быстро, как будто просто вспоминала столицы штатов.

Она не работала над примерами так же, как могли бы делать это мы с вами, используя кратковременную память. Вместо этого Серена представляла в уме счеты и затем решала примеры, помогая себе пальцами.

Я некоторое время наблюдал за ней — при каждом новом примере она закрывала глаза и шевелила пальцами правой руки. Движения были быстрыми и точными, она искала ответ, используя те же самые жесты, которыми перебирала бы костяшки на настоящих счетах, хотя их, конечно же, не было перед ней.

Когда я впервые это увидел, мне показалось, что Серена намеренно пытается произвести впечатление, как люди, которые носят галстуки в горошек или произносят «Ван Гог» как «Ван Гох». Но оказалось, что эти движения пальцев — самая суть практики. Без них — и связанных с ними мысленных образов — точность ответов может снизиться более чем наполовину. Психолог из Гарварда Неон Брукс сказала мне: «Если вы помешаете специалисту по ментальной арифметике жестикулировать, его результаты будут ужасными. Он просто не сможет сориентироваться».

Это не случайность. Обучение требует активных усилий. Чтобы создать смысл, мы должны отдавать себе отчет, в чем важность каждой крупицы опыта лично для нас. Как мы очень скоро увидим, преимущества метода ментальной арифметики отчасти объясняются связью мозга с телом. В результате его применения эта связь становится более тесной, что создает и другие преимущества в обучении.

Не менее важно и то, что ментальная арифметика требует от людей работы со своими знаниями. Это превращает обучение в активный процесс, реальную деятельность, и огромное количество новых исследований доказывает, что подходы, требующие большей сознательной вовлеченности, — такие, как опросы, объяснения, даже инсценировки, — дают гораздо лучший результат.

В последние годы психолог Рич Мейер много писал об изучении как типе ментальной деятельности. Мейер — ярый пропагандист нового подхода к приобретению знаний и навыков. Этот выходец со Среднего Запада с негромким голосом обычно очень добродушен и никогда не скажет, что кто-то «провалился». Вместо этого он использует оборот типа «ему не вполне удалось достичь образцовых результатов». Мейер считает, что люди изначально не имеют недобрых намерений, а лишь страдают от дурных последствий неверных решений. Его любимый совет — «Не распространяйте негативную энергию».

Но когда речь заходит об изучении как форме целенаправленных когнитивных усилий, Мейер превращается в настоящего фанатика. В своей лаборатории в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре он раз за разом показывал, что лишь активная работа со знаниями позволяет нам достичь мастерства. «Изучение — это производительная деятельность», — безапелляционно заявил он мне.

Мейер замечательно описывает, как это происходит. Во-первых, мы отбираем информацию, определяя, что именно хотим изучить — скажем, нечто, касающееся советской истории или философии буддизма. Затем мы должны интегрировать новую информацию в уже имеющиеся знания, создать ментальные связи между тем, что мы знаем, и тем, что хотим усвоить.

Так, если вы изучаете биографию советского диктатора Сталина, вам будет нужно связать уже известный факт (то, что Сталин был диктатором) с тем, что вы хотите выучить (например, что Сталин вырос в Грузии), определенным образом, чтобы новая информация имела для вас какой-то смысл.

Сила мысленного действия — создания ценности в области знаний — ярко проявляется в базовых заданиях на запоминание. Хотите, например, запомнить, как будет по-французски «дом» — maison? Вам это удастся с большей вероятностью, если слово будет написано с пропущенной буквой (например, mais_n). Вы добавляете о, и слово становится полным, а ваша мысль — завершенной. Иначе говоря, вы проделываете некую фундаментальную работу с тем, что хотите выучить, — и таким образом придаете этой теме значимость.

Преимущества активных подходов к изучению распространяются и на более сложные когнитивные задания. Возьмем, к примеру, чтение. Как показал в своих работах Мейер, мы запомним гораздо больше, если включим воображение и постараемся представить себе некие образы того, о чем читаем. При создании такого «ментального кино» формируется больше когнитивных связей — и запоминание становится более устойчивым.

Еще один пример — повторение. В следующий раз, получив от кого-либо подробные инструкции касательно того или иного дела, попробуйте повторить их своими словами. Суммируя полученные указания, вы создаете знание — и повышаете степень усвоения информации.

За последние несколько лет исследования учения как типа мыслительной деятельности во многом поменяли общепринятые представления о том, как люди достигают мастерства. В недавнем обширном обзоре этих исследований Джон Данлоски и его коллеги из Кентского университета отметили, к примеру, что подчеркивание основных идей — неудачный подход к изучению. Почему? По всей видимости, производимая при этом мозгом работа недостаточно активна для создания прочных знаний. Многократное перечитывание также имеет ограниченный эффект. Почему? Все потому же — этот вид деятельности не заставляет мозг проделывать достаточную работу.

Так какие же подходы Данлоски выделяет как действительно результативные? Я связался с ним по телефону и задал этот вопрос. Он сказал, что наибольшую эффективность продемонстрировали такие активные методы обучения, как проверка собственных знаний с помощью опроса самого себя или объяснения самому себе. «Это фундаментальная особенность работы нашего разума», — пояснил Данлоски. Чтобы чему-то научиться, «мы должны не просто копировать информацию. Мы должны придавать смысл фактам».

Подход к изучению как типу мыслительной деятельности хорошо работает и в более масштабных условиях. Однажды я присутствовал на лекции профессора биологии Дженнифер Доэрти в Вашингтонском университете в Сиэтле. Ее курс давно считается очень результативным, и, хотя на лекции присутствовало более сотни студентов, Доэрти постоянно заставляла их учиться путем целенаправленных осознанных усилий.

Так, например, в ходе лекции она часто задавала контрольные вопросы и случайным образом вызывала кого-нибудь из студентов отвечать. Также студентам предлагалось разбиться на пары и, работая в этих мини-группах, искать ответы на вопросы наподобие: «Откуда, кроме как из почвы, растения получают питательные вещества?»

Я увидел это и сам, когда начал практиковать ментальную арифметику. Через несколько месяцев после знакомства со Стивенсон я записался на несколько занятий по этой технике вместе со своей дочерью, ученицей начальной школы. Я решил, что, раз уж собираюсь писать о практике, соединяющей жесты и счет в уме, мне нужно хотя бы немного познакомиться с ней самому.

Занятия оказались сложнее, чем я ожидал, и даже моя шестилетняя дочь порой с некоторым злорадством указывала мне на ошибки. Да, этот подход требует реального напряжения мысли. «Интеллектуальная тяжелая атлетика» назвал его один из учеников. Но вот прошло несколько недель, и напряженная работа принесла свои плоды. Я начал лучше понимать математику. Она стала даваться мне легче. Казалось, чем активнее упражнения, тем выше результат — действительно, как при подъеме тяжестей в спортзале.

Это не только мое впечатление. Исследования подтверждают, что использование «ментальных счетов» дает гораздо лучшие результаты, чем более традиционные формы обучения арифметике. Психолог Дэвид Барнер изучал эту технику в ходе рандомизированных полевых экспериментов и при нашей встрече убеждал меня в том, что использование «ментальных счетов» может оказывать глубокое и устойчивое влияние на понимание математических законов. «На основании того, что мы знаем о раннем обучении математике, — сказал мне Барнер, — я могу предсказать, что ученики, владеющие методом ментальной арифметики, будут иметь более высокие показатели успеваемости».

 

Контрольный вопрос № 3

В свете всех данных, касающихся учения как мыслительной деятельности, удивительнее всего то, насколько мало внимания уделяют этому наши школы и университеты. Зайдите в любую библиотеку в любом университетском кампусе — вы увидите там пассивно читающих студентов. (Если вы хотите выучить материал, взаимодействуйте с ним более активно.) Пройдитесь по классам любой старшей школы — везде ученики будут пассивно помечать маркером последнюю страницу каждой темы. (Самопроверка — гораздо более эффективный подход к изучению.) Готовясь к важным встречам, мы обычно делаем для себя заметки. (Есть способ лучше — зайдите в пустую комнату и проговорите то, что собирались сказать.)

Скотт Фриман из Вашингтонского университета изучал процесс учения как действие на протяжении многих лет. Это он помогал разработать курс биологии, на одной из лекций которого я присутствовал. Фриман с коллегами решили, что собранные ими данные настолько убедительны и однозначны, что отказались от дальнейших исследований по сравнению традиционных лекционных курсов с теми, которые требуют большей умственной вовлеченности. «Если вы — профессор, который отказывается от активного обучения, это уже вопрос профессиональной этики, — сказал мне Фриман. — Это все равно что врач, дающий больному не самые эффективные лекарства. К этому следует относиться как к преступной халатности».

 

Том Сато сам пришел к идее о связи смысла с мыслительными усилиями. Долгие годы Сато давал частные уроки ментальной арифметики, обучая этому методу старшеклассников, в том числе и Серену Стивенсон. Со временем он понял, что формы обучения, предполагающие более активную мыслительную деятельность, обеспечивают более глубокое понимание.

Вскоре Сато начал использовать более активные подходы к обучению в своей собственной жизни. Он освоил программирование — и так успешно, что самостоятельно написал приложение для iPhone. Японский трехструнный инструмент сямисэн он тоже взял в руки не так давно, но уже может наигрывать на нем песенки.

Когда я познакомился с Сато, он начал осваивать тайский бокс. Как-то утром я пришел к нему на тренировку. Было холодно. На улицах лежал снег. Я сидел в спортивном зале с покрытым красными матами полом и наблюдал, как Сато осваивает новый прием.

— Доворачивай руку, как при штопорном ударе! — кричал инструктор Джимми.

Сато снова попробовал совершить комбинацию. Сначала он должен был резким «винтообразным» ударом сбить левую руку противника, направив ее вниз, а затем по дуговой траектории, увеличивающей силу удара, двинуть правой рукой в висок.

Атака Сато казалась неуверенной, по крайней мере сначала. Ему не удавалось опустить руку противника — большая красная перчатка Сато скользила по предплечью Джимми, едва касаясь. Сато повторял сочетание ударов вновь и вновь, двигаясь медленно, сосредотачиваясь на каждом элементе.

— Молодец! — наконец прокричал Джимми, когда Сато провел комбинацию, наверное, в двенадцатый раз. — Молодец!

С точки зрения обучения было совершенно понятно, что происходит. Производя действие — удар, Сато постепенно осознавал, чем этот прием отличается от других, например от уже упомянутого штопорного удара. Иными словами, усилия, приложенные Сато, помогли ему понять, как новый удар сочетается с другими ударами и выпадами.

Эта история может служить наглядным объяснением того, каким образом обучение через действие создает смысл. Активный подход помогает нам увидеть изучаемый предмет во всей его сложности, уловить нюансы и в конечном итоге изменяет способ нашего мышления. Точнее сказать, осознанная работа не просто помогает более прочно усвоить материал. Она также обеспечивает более глубокий уровень понимания предмета.

Возьмем, к примеру, изучение алфавита детьми. Оказывается, дети, которые учатся писать буквы от руки, достигают более глубокого и системного понимания, чем те, которые печатают их на компьютере или просто пытаются запомнить. Физически изображая буквы на бумаге, ребенок легче понимает, как они складываются в слова, — и исследования показывают, что такие ученики гораздо быстрее учатся читать.

В качестве другого примера рассмотрим практику объяснений самому себе. Объясняя сами себе какую-то идею, мы проделываем умственную работу и вырабатываем более системное представление о предмете — что также подтверждено исследованиями. Так, если я пытаюсь объяснить себе понятие силы тяготения, я связываю его с другими — например, с понятием массы. Я также могу обратиться к историческим фактам — например, вспомнить об открытии гравитации сэром Исааком Ньютоном — и объединить понятие силы тяжести с движением и весом.

Положа руку на сердце, замечу, что просто усердно трудиться недостаточно. Даже при активном подходе к учению результат может быть скромным. Иными словами, простое многократное повторение приемов не гарантирует, что вы станете мастером тайского бокса. Кроме того, чтобы быть ментально активным, вовсе не обязательно быть активным физически. Вы можете сидеть на месте, но при этом быть глубоко вовлеченным в процесс. Это прекрасно показывают исследования Дилана Уильяма — он считает, что более активные формы учения эффективны тогда, когда человек усердно размышляет, причем размышляет о том мастерстве, которого хочет достичь.

В какой-то степени эта идея нам знакома, по крайней мере в некоторых специфических областях. Например, такое явление, как забывание языков, имеет долгую историю, и всем известно, что люди «разучиваются» говорить на том или ином языке, если не пользуются им достаточно долго. Такое часто происходит с теми, кто выучил второй язык. Не важно, какой язык вы когда-то знали, китайский или литовский, — вам трудно объясниться на нем, если вы не пользуетесь им постоянно.

Удивительнее то, что забыть можно и родной язык. Не так давно я беседовал с Яёи Отой, которая выросла в сельском районе Боливии. Родители Оты были японцами и в семье обычно говорили по-японски. В детстве она также научилась писать по-японски, ходила на дополнительные занятия по этому языку и разговаривала по-японски со многими своими друзьями.

 

Контрольный вопрос № 4

Окончив школу, Ота переехала в Санта-Крус, один из крупнейших городов Боливии. В повседневной жизни она пользуется преимущественно испанским, японский знает лишь несколько человек в ее окружении, и поэтому сегодня Ота почти совсем забыла родной язык. Она общается с родителями и кое с кем из старых друзей на ломаном японском, но писать практически разучилась.

На первый взгляд это очень странно: ведь первые свои слова Ота произнесла по-японски и много лет говорила по-японски с родителями. Но такое забывание языка происходит с носителями гораздо чаще, чем вы можете себе представить. Сержант Боу Бергдаль, пять лет пробывший в плену у талибов в Афганистане, почти разучился говорить по-английски, несмотря на то что все свое детство он провел в штате Айдахо и говорил только на родном языке.

Такие люди, как Ота или Бергдаль, необязательно забывают все слова родного языка. Например, Ота до сих пор помнит — и может написать — некоторые стандартные фразы. Главное, что теряют такие люди, — смысл. Они не помнят языка как целостной системы, утрачивают понимание связей, на которых он строится. По словам одного ученого, забывание языка — это медленное «развязывание сложного узла внутренних связей».

Итак, мы овладеваем знаниями и навыками, потому что это помогает нам построить смысловую сеть. Эта сеть поддерживает взаимосвязи между знаниями, которые, в свою очередь, подкрепляют ценность, в результате чего меняется ход наших рассуждений. После тренировки по тайскому боксу мы с Сато пошли позавтракать. Он выглядел бледным и утомленным. Мы заказали чай. Пока нам несли еду, Сато объяснял мне, как более активный подход способствует более глубокому пониманию. «Главный вопрос в том, пытаешься ли ты просто запомнить какие-то вещи, — говорил он, — или стремишься увидеть, как они сочетаются друг с другом».

 

Есть одна важная вещь, которую необходимо понимать, когда речь заходит о поисках ценности в области учения: мы должны целенаправленно стремиться к достижению мастерства. Никакая умственная работа не поможет нам чему-либо научиться, если учиться мы и не собирались.

К примеру, у врачей есть масса возможностей для изучения мышц и связок колена. Операции на коленном суставе делают уже как минимум сотню лет, и каждый год в больницах США проводится более полумиллиона таких операций. Многие хирурги-ортопеды чувствуют себя среди мышц и связок колена буквально как дома, ориентируются в них как в собственной спальне и имеют возможность изучать их практически каждый день, исправляя повреждения менискового хряща или исследуя состояние тканей суставной сумки.

Однако не так давно швейцарскому ученому и врачу-ортопеду Карлу Гробу удалось открыть ранее неизвестную мышцу в колене. Вместе с группой исследователей Гроб обнаружил прямо над коленной чашечкой маленькую промежуточную мышцу, о которой не упоминается ни в учебниках анатомии, ни в трудах светил хирургии.

Гроб очень скромно отзывается о своем открытии. «Я — обычный хирург, — сказал он мне. — Анатомия для меня — что-то вроде хобби». Впрочем, другие специалисты не столь сдержанны. Как выразился один блогер, пишущий на медицинские темы: «Найти новую мышцу почти так же сложно, как легендарного снежного человека».

Как же такое могло произойти? Как врачи могли до недавнего времени не замечать эту мышцу, если на коленном суставе проводятся сотни тысяч операций в год? И здесь многое зависит от направления мышления. Гроб нашел мышцу, потому что он искал мышцу. Он узнал нечто новое о строении колена, потому что хотел узнать. Он относился к вопросу иначе, поэтому увидел ценность в наборе мышц и связок — там, где другие ее не видели.

Психолог Эллен Лангер изучает эту тему уже не один десяток лет. В день, когда я посетил ее офис, она рассказала мне, что осмысленная учеба требует вдумчивости, активного поиска ценности. При таком подходе, по мнению Лангер, одного внимания недостаточно. От людей требуется такое вовлечение в опыт, которое подчеркнет его новизну. Нужно выключить «автопилот» своего мозга и активно стремиться к обретению мастерства.

Такого рода осознанность во многом сводится к контексту. Для развития вовлеченности и сосредоточенности критически важно бывает задать правильные рамки. Нам часто необходим определенный толчок, сдвиг восприятия, чтобы сознательно направить внимание на учение как таковое. Это на удивление ярко проявилось во время нашей беседы с Эллен Лангер. Порой тон нашего разговора становился фривольным и легкомысленным, и, когда я что-то забывал, Лангер поддразнивала меня: «Ага, занервничал!»

Но потом я задавал вопрос, и фокус нашего внимания вновь смещался к теме образования. Лангер проверяла, все ли я верно усвоил: «Понимаешь, о чем я говорю?» — и предлагала прочитать очередной фрагмент текста на обсуждаемую тему. Мы заговорили о том, как раскрыть смысл в обучении: для этого нужно узнавать что-то новое.

Есть и другие факторы, способствующие большей сосредоточенности. Лангер утверждает, что, если мастерство ассоциируется у нас с большей свободой, мы начинаем относиться к обучению более вдумчиво. Кроме того, мы рассматриваем изучаемые темы с разных точек зрения, вследствие чего, как правило, узнаем больше — потому что лучше замечаем тонкие детали в интересующей нас области.

Но, пожалуй, важнее всего все же сам смысл. Один из лучших способов отключить «автопилот мозга» — начать искать ценность. В одном из своих ранних исследований Лангер предложила двум группам студентов прочитать абзац из учебника. Всем были даны одни и те же инструкции с единственным различием: одной группе было сказано «изучить» текст, а другой — найти в нем «смысл лично для себя».

Какими же оказались результаты? Те студенты, которые искали смысл, смогли лучше сосредоточиться на тексте. Проверка показала, что они поняли и запомнили гораздо больше. И что еще важнее — когда эту группу попросили написать короткое сочинение на тему прочитанного, качество их текстов оказалось выше.

В качестве примера из реальной жизни можно снова привести забывание языков. Оказывается, образ мышления и настрой играют здесь ключевую роль, и люди скорее забывают родной язык, если не испытывают теплых чувств к родной стране. Так, исследования показывают, что испаноговорящие с рождения люди с большей вероятностью забывают испанский при переезде в другую страну, если плохо относятся к Испании. При негативном образе мышления — и меньшем ощущении ценности — люди легче теряют способность говорить на родном языке.

Определенная логика в этом есть. Сложно научиться работать в Excel, если вы его ненавидите. В то же время весьма примечательно то, как тонко наше отношение воздействует на наше мышление. Одно из исследований, посвященное забыванию языков, показало: не имеет значения, как долго человек говорил на родном языке, если он плохо относится к своей родине. При негативном отношении языковые навыки исчезают с гораздо большей скоростью — и «стаж» владения языком тут неважен.

Лангер дает по этому поводу полезный совет: если вы хотите овладеть каким-то навыком, следует быть очень внимательными к нюансам. В ходе учения мы должны активно искать в данной области знаний что-то новое и оригинальное для себя — и наградой станет лучшее понимание предмета. «Вдумчивость по умолчанию предполагает, что вы замечаете новое», — говорит Лангер.

Кроме того, она рекомендует подходить к учебе с исследовательским настроем. Так, если вы читаете книгу, готовясь к занятиям, не стоит особо задумываться об итоговой оценке — ничего, кроме лишнего стресса, вы таким образом не получите. Вместо этого найдите в книге материал, который вам действительно любопытно было бы изучить, что-то, что имеет для вас ценность. Результаты такой подготовки, по всей вероятности, окажутся лучше — а ваш личный опыт будет куда более приятным.

Полагаю, что и хирургам не следует ограничивать свои стремления лишь восстановлением порванных сухожилий. Всегда нужно оставлять себе время для исследований — и открытий. В конце концов, вдруг врачу посчастливится найти неизвестную ранее мышцу!

 

С идеей, о которой я пишу в этой главе, есть одна проблема. Оказывается, поиски смысла имеют и опасную сторону. Поскольку ученики по определению не являются специалистами в изучаемой области, они могут делать неверные выводы, находя ценность там, где ее на самом деле нет. Говоря проще, все мы можем ошибаться.

Дело отчасти в том, что учение — это внутренний процесс. Мастерство строит само себя. Одно знание опирается на другое, и обычно люди не слишком хорошо учатся самостоятельно, особенно в самом начале. Наши навыки еще слабы. Мы плохо разбираемся в предмете. Мы даже не знаем, чего пока не знаем.

Говоря конкретнее, в обучении важны наставления. Для овладения навыками и знаниями нам нужно руководство — и поддержка. Преподаватели, тренеры, инструкторы играют огромную роль. В книге мы еще не раз вернемся к этой мысли, а пока просто запомним идею о ценности наставников.

Как ни странно, до недавнего времени никто систематически не изучал роль учителей и то, как именно они способствуют обучению. Да, эксперты рассуждали о практике преподавания веками. Метод «сократовского диалога» восходит еще к древним грекам. В средневековой Европе возникла модель мастера и подмастерьев. Пионерами весьма требовательного тестового подхода к обучению, вероятно, стали китайцы времен династии Хань: именно в Китае будущие чиновники впервые стали сдавать экзамены на право занимать государственные должности.

Однако до сих пор ни один серьезный исследователь не пытался достоверно оценить разницу между выдающимися и средними учителями, хотя данных, которые можно для этого использовать, у нас в избытке — экзаменационные оценки, опросы, видеоматериалы и т.д. Несколько лет назад этот факт привлек внимание основателя Microsoft Билла Гейтса. Он наткнулся где-то на научную статью, посвященную мастерству учителей, и оставил множество пометок и замечаний к тексту. Гейтс не мог понять, почему на один из самых главных вопросов образования до сих пор не дан ответ с помощью современных методов исследования. «Я был потрясен тем, насколько мало изучалась эта тема», — позже заметил он.

Через некоторое время самый богатый человек в мире вложил около $40 млн в масштабный исследовательский проект. В нем участвовали десятки ученых, сотни школ, тысячи учителей и почти 100 000 учеников. Специально для проекта исследователи разработали видеокамеру нового типа, которая давала панорамное изображение класса во время урока. Каждый ученик, принимавший участие в исследовании, проходил различные опросы. Около 500 человек получили специальную подготовку, позволявшую им оценивать работу учителей по видеоматериалам.

Исследование, получившее название ПЭП («Показатели эффективности преподавания»), продолжалось два года. Среди его результатов были некоторые моменты, которых мы уже касались. Так, например, показано, что лишь небольшой процент учителей подталкивает учеников к тому, чтобы те генерировали собственные идеи. Ученики очень редко получают задания, требующие поиска смысла.

Но гораздо интереснее другое. Ученый из Гарварда Рон Фергюсон, помогавший обрабатывать данные, отметил в преподавании два основных фактора, стимулирующие высокие результаты у учеников. Первый — так называемое «академическое давление», то есть усилие, с которым учитель подталкивает учеников к усердному труду и активному освоению материала.

Второй фактор — «академическая поддержка», или степень того, насколько, по ощущениям самих учеников, преподаватели мотивируют их. Здесь речь идет о значимости, об ощущении личной связи между учениками и учителями.

Интересно, что выводы проекта ПЭП во многом совпадают с идеями, изложенными в этой главе. В частности, эффективные учителя подталкивают студентов к активной учебе, добиваясь от них усердной работы и осознания значимости материала. Иными словами, они заставляют учеников воспринимать обучение как мыслительное действие. В то же время выдающиеся педагоги обеспечивают ученикам мотивацию и поддержку, помогают находить смысл в учении, наделяют их самостоятельностью — и ощущением значимости.

Не то чтобы это было оригинальное открытие. Задолго до исследования ПЭП нобелевский лауреат Карл Виман пришел к выводу, что к учителям нужно относиться как к «когнитивным тренерам». С точки зрения Вимана, проблема в том, что под словом «учитель» многие подразумевают человека, который просто делится информацией. Но это абсолютно неверный подход, считает Виман, ведь, если исходить из него, создается впечатление, что кто угодно способен самостоятельно изучить, к примеру, физику.

Во время личной беседы Виман объяснил мне, что учителя должны быть больше похожи на спортивных тренеров, то есть помогать ученикам «изучать предмет, разбивая необходимый мыслительный процесс на ключевые элементы, а затем требовать активной умственной работы». При этом преподаватели должны мотивировать учеников изо всех сил стараться «проделывать эту тяжелую работу». Иными словами, в учебе нам нужна эмоциональная поддержка. Каждый хочет, чтобы за него болели.

С точки зрения отдельного человека, это означает, что для совершенствования нам нужны наставники. Другие люди помогают нам найти смысл в предмете. Кроме того, нельзя забывать о социальной стороне обучения, потребности в эмоциональной поддержке и чувстве осмысленности. «Когда вы учитесь, — сказал мне Виман, — вам нужен кто-то, кто будет готов поддержать вас в развитии».

Исследование ПЭП показало еще одну любопытную вещь: сами ученики часто прекрасно представляют себе, каким должен быть эффективный преподаватель, и, как считает Рон Фергюсон, по результатам опросов среди учеников можно с большой точностью предсказать успех их дальнейшего обучения. Иными словами, если вы хотите найти эффективного учителя или наставника, не смотрите на его дипломы (зачастую они мало что значат). Не берите за точку отсчета стаж его работы в данной области (после первых нескольких лет стаж тоже не имеет особого значения).

Лучше спросите тех, кто знает, как работает этот человек. Ставит ли он перед своими учениками сложные задачи? Хорошо ли умеет объяснять? Многое ли можно узнать на его занятиях? Поинтересуйтесь также, какую академическую поддержку он оказывает ученикам. Чувствуют ли они, что небезразличны наставнику? Умеет ли он донести до них важность своего предмета? Как он помогает тем, кто испытывает трудности?

Идея поддержки очень важна, и далее мы более подробно поговорим о ней. Ведь часто оказывается, что смысл — это только первый шаг в учении, и помимо него у нас должно быть очень четкое представление о том, чему мы хотим научиться.