Глава 20

Ловушка для Орлаг расставлена. Провожу день с Мадоком, обговаривая детали. Мы проработали три разных варианта времени и места, где Королева Морская с наибольшей вероятностью нанесет удар.

Сама лодка. Наиболее очевидный вариант. В ней будет подсадная утка – хоб, исполняющий роль Оука. Он закутается в плащ, а лодку зачаруют, чтобы она могла улететь.

Еще раньше наступит момент, когда на приеме у Тарин Оук в одиночку забредет в лабиринт. Часть зеленых насаждений заменят корневиками, которые останутся невидимыми, пока не начнут действовать.

И еще до этого, по прибытии на свадьбу в поместье Локка, Оук должен будет выйти из кареты на открытый участок, видимый со стороны океана. Здесь мы тоже используем подсадную утку. Я с настоящим Оуком подожду в карете, когда вся семья выйдет и, как мы рассчитываем, море нанесет удар. Потом карета отъедет, обогнет здание, и мы заберемся в него через окно. На этот случай в зарослях вдоль берега будет полно шпионов, готовых обнаружить гостей из моря. Под песком спрячем сеть, чтобы их захватить.

Три шанса поймать Орлаг на попытке похищения Оука. Три шанса заставить ее пожалеть об этом.

Мы предусмотрели и защиту Кардана. Его личная охрана приведена в состояние повышенной готовности. Есть отряд королевских лучников, которые будут следить за каждым его шагом. И, конечно, наши шпионы.

Тарин хочет провести последний вечер перед свадьбой с сестрами, поэтому я укладываю в мешок платье и серьги и привязываю его на спину той же лошади, на которой ездила на Инсуил. Закат пристегиваю за седлом. Потом еду в поместье Мадока.

Ночь чудесна. Меж деревьев гуляет ветерок, напоенный запахом сосновых иголок и фейрийских яблок. Слышу вдали стук копыт. Лисы перекликаются друг с другом странными голосами. Откуда-то издалека доносятся переливы флейты и слышно, как русалки высокими голосами поют на камнях свои песни без слов.

Потом вдруг раздается топот копыт. Через лес едут всадники. Их семеро, сидят на истощенных конях с перламутровыми глазами. Лица закрыты, доспехи забрызганы белой краской. Слышу их смех; они разделяются, чтобы приблизиться ко мне с разных сторон. Должно быть, это какая-то ошибка, мелькает у меня в голове.

Один из них вытаскивает топор, и тот блестит в свете луны первой четверти, заставляя леденеть мою кровь. Нет, это не ошибка. Они явились убить меня.

Опыт в верховых боях у меня ограниченный. Думала, что стану рыцарем Эльфхейма, защищающим тело и честь короля, а не скачущим в битву на коне, как Мадок.

Сейчас, когда они подбираются все ближе, я прикидываю: кто знал, что в эту ночь на меня можно будет напасть? Конечно, Мадок. Возможно, это его способ отплатить мне за предательство. Возможно, его доверие – просто уловка. В конце концов, он знал, что вечером я поеду в его замок. И день мы провели, планируя такие вот ловушки.

Я с сожалением вспоминаю совет Таракана: «В следующий раз возьми кого-нибудь из королевской охраны. Возьми одного из нас. Возьми тучу спрайтов или пьяного сприггана. Только возьми кого-нибудь».

Но здесь только я. Одна.

Понукаю лошадь, чтобы двигалась быстрее. Если сумею выбраться из леса и окажусь достаточно близко от дома, я спасена. Там стража, и даже если всадников послал Мадок, он не позволит, чтобы гостью – не говоря уже о воспитаннице – убили на его земле.

Потому что это не соответствует правилам вежливости.

Остается только сделать это.

Несусь сквозь лес, а за спиной стучат копыта. Оглядываюсь – ветер бьет в лицо, волосы лезут в рот. Преследователи растянулись широкой цепью, стараются охватить меня спереди, чтобы оттеснить от владений Мадока к побережью, где прятаться будет негде.

Всадники все ближе и ближе. Слышу, как они перекликаются, но слова теряются на ветру. Моя лошадь быстра, но их кони текучи, словно водные потоки в ночи. Оглянувшись, вижу, как один из них достает лук и стрелы с черным оперением.

Увожу лошадь в сторону, но второй всадник отрезает мне путь к бегству.

Они в доспехах, с оружием в руках. У меня лишь несколько ножей, Закат за седельными сумками и маленький арбалет в мешке. В детстве я ходила через этот лес сотни раз; никогда не думала, что придется принимать здесь бой, и доспехов не надевала.

Мимо со свистом пролетает стрела; другой всадник настигает меня, обнажая меч.

Мне от них не уйти.

Привстаю на стременах, совсем не уверенная, что мне удастся этот трюк, и хватаюсь за крепкую ветвь, под которой проезжаю. Один из белоглазых скакунов обнажает зубы и хватает мою лошадь за бок. Бедное животное ржет и лягается. Воздух рассекает длинный меч врага, и в свете месяца мне кажется, что я вижу янтарные глаза всадника.

Подтянувшись, забираюсь на сук. Секунду просто лежу, приникнув к нему, тяжело дыша, а всадники подо мной скачут кругами. Один делает глоток из фляжки, пачкая губы золотой пылью.

– Кошечка на дереве, – зовет другой, – спускайся к лисам!

Заставляю себя встать на ноги и, вспоминая уроки Призрака, бегу по ветви. Прямо подо мною трое всадников. В воздухе что-то проблескивает – в мою сторону летит топор. Ныряю, стараясь не соскользнуть. Топор пролетает мимо и вгрызается в ствол дерева.

– Прекрасный бросок, – восклицаю я, стараясь, чтобы голос не звучал испуганно. Надо как-то выбираться отсюда. Или залезть выше. А что потом? Я не могу биться против семерых. И даже если бы решилась, меч остался у седла. Все, что у меня есть, – несколько ножей.

– Спускайся, смертная девушка, – зовет тот, что с серебристыми глазами.

– Мы слыхали о твоей жестокости. Мы слыхали о твоей свирепости, – говорит другой низким мелодичным голосом; возможно, это женщина. – Не разочаровывай нас.

Третий кладет на тетиву еще одну стрелу с черным оперением.

– Если я кошка, то дайте вас поцарапать, – отвечаю я, достаю два ножа с листовидными лезвиями и бросаю – они летят во всадников двумя сверкающими дугами.

Один промахивается, другой ударяется в доспех, но у меня появляется секунда, чтобы извлечь топор из дерева. Потом я отталкиваюсь и прыгаю с ветки на ветку; вокруг свистят стрелы, а я благодарю Призрака за все, чему он меня научил.

А потом мне в бедро вонзается стрела.

Не могу удержаться от крика боли. Преодолевая шок, двигаюсь дальше, но скорость уже не та. Следующая стрела вонзается в дерево так близко от моего бока, что только по счастливой случайности не задевает меня.

Даже в темноте они видят слишком хорошо. Гораздо лучше меня.

На их стороне все преимущества. Пока прячусь на дереве, представляю собой движущуюся мишень, но очень неуклюжую. Чем сильнее устану, чем больше потеряю крови, измучаюсь от боли, тем неповоротливее стану. Если не поменяю правила игры, я пропала.

Нужно уравнять шансы. Я должна сделать то, чего они не ожидают. Если не могу видеть, надо использовать другие чувства.

Набрав в легкие воздуха, забыв о боли и не обращая внимания на торчащую из ноги стрелу, сжимаю в руке топор, разбегаюсь и с завыванием прыгаю с ветки вниз.

Мои противники заворачивают коней, пытаясь увернуться от меня.

Попадаю топором в грудь одному из всадников. От удара доспех вдавливается внутрь. Это можно считать удачей, но мгновением позже я теряю равновесие. Оружие выпадает из руки, а я грохаюсь на землю, и от удара у меня вышибает дух. Немедленно откатываюсь подальше от бьющих копыт. В голове звенит, рана горит, но я вскакиваю на ноги. Ломаю древко стрелы, но наконечник при этом входит глубже в плоть.

Всадник, которого я ударила, безвольно свисает с седла, на его губах пузырится кровь.

Другой заходит сбоку, третий скачет прямо на меня. Это стрелок; пока он тянет руку к мечу, я вытаскиваю нож.

Шестеро на одного – гораздо лучший расклад, особенно когда четверо мнутся сзади, словно не до конца уверены, что тоже имеют право напасть.

– Достаточно свирепа для вас? – кричу я им.

Приближается всадник с серебристыми глазами, и я бросаю нож. В него не попадаю, но лезвие вонзается в бок лошади. Она встает на дыбы. Пока всадник пытается осадить ее, на меня устремляется другой. Хватаю топор, делаю глубокий вдох и собираюсь.

Костлявый конь смотрит на меня белыми, без зрачков, глазами. Он выглядит голодным.

Если погибну здесь из-за того, что не подготовилась лучше, проявила легкомыслие и не повесила меч за плечи, то буду очень недовольна собой.

Всадник летит на меня, я упираюсь ногами в землю, но не уверена, что смогу выдержать напор. В отчаянии решаюсь использовать другой прием.

Когда лошадь совсем рядом, бросаюсь на землю ей под ноги, подавляя инстинкт самосохранения и желание бежать от огромного животного. Лошадь прыгает через меня, а я поднимаю топор и рублю вверх. Кровь хлещет мне в лицо.

Тварь пробегает чуть дальше, потом падает со злобным и жалобным визгом, придавливая телом ногу наездника.

Вскакиваю на ноги, вытираю лицо как раз вовремя – вижу, что рыцарь с серебристыми глазами готовится напасть на меня. Ухмыляясь ему, поднимаю топор.

Всадник с янтарными глазами скачет к упавшему товарищу, зовет остальных. Рыцарь с серебристыми глазами откликается на зов, разворачивает коня и едет к своим сообщникам. Всадник, оказавшийся в ловушке, пытается выбраться; я вижу, как двое других вытаскивают его и сажают на другую лошадь. Потом все шестеро исчезают в ночи, но смеха я больше не слышу.

Выжидаю, опасаясь, что они могут вернуться, и боюсь, что из кустов выскочит что-нибудь похуже. Проходит несколько минут. Сейчас самые громкие звуки в лесу – мое прерывистое дыхание и шум крови в голове.

Дрожа и морщась от боли, пробираюсь через лес и натыкаюсь на своего скакуна, лежащего в траве. Его грызет конь убитого всадника. Замахиваюсь топором, и он уносится прочь. Только жизнь моей бедной лошадке уже не вернешь.

Поклажа с ее спины исчезла. Должно быть, свалилась во время скачки по лесу; одежда и арбалет пропали. Ножей у меня тоже не осталось, разбросаны по лесу, валяются в кустах. По крайней мере, Закат здесь, пристегнут к седлу. Скрюченными пальцами высвобождаю отцовский меч.

Используя его вместо клюки, тащусь к замку Мадока и во дворе смываю возле колонки кровь.

Внутри нахожу Ориану, сидящую у окна; она вышивает на пяльцах. Смотрит на меня своими розовыми глазами и даже не утруждает себя приветливой улыбкой, как это делают люди.

– Тарин наверху с Виви и ее подругой. Оук спит, Мадок размышляет. – Она осматривает меня с головы до ног. – Ты упала в озеро?

Киваю.

– Глупо, правда?

Ориана делает стежок. Направляюсь к лестнице, но не успеваю поставить ногу на первую ступень, как она заговаривает снова.

– Неужели будет так страшно, если Оук останется со мной в Фейриленде? – спрашивает она. Следует длинная пауза, потом до меня доносится ее шепот: – Не хочу потерять его любовь.

Ненавижу себя за то, что приходится повторять доводы, которые она уже знает:

– Придворные без конца будут лить яд в его уши, нашептывать, что он станет королем, если избавится от Кардана, а те, что верны Кардану, захотят устранить Оука. И это не говоря уже о самых больших угрозах. Пока жив Балекин, Оуку лучше находиться подальше от Фейриленда. Плюс есть еще Орлаг.

Ориана безрадостно кивает и отворачивается к окну.

Возможно, ей просто требуется виновник, тот негодяй, из-за которого Оук живет вдали от нее. Удачи ей – она и так меня не очень любит.

Однако я еще помню, что значит тоска по дому, в котором выросла, и по людям, которые тебя вырастили.

– Ты никогда не потеряешь его любовь, – говорю я, и голос мой звучит так же тихо. Знаю, Ориана слышит меня, но не оборачивается.

Превозмогая боль, поднимаюсь по лестнице. Я уже достигла лестничной площадки, когда из своего кабинета выходит Мадок и смотрит на меня. Нюхает воздух. Интересно, чует ли он кровь, текущую у меня по ноге, запахи грязи и студеной воды из колонки.

Холод пробирает до костей.

Вхожу в свою старую комнату и захлопываю дверь. Лезу в изголовье кровати и радуюсь, обнаружив, что у меня еще остался один нож, в чехле и слегка грязный. Чувствуя себя уверенней, оставляю его на месте.

Закусив губу, хромаю к старой ванне и сажусь на край. Потом разрезаю штаны и осматриваю обломок стрелы, торчащий из плоти. Древко изготовлено из ивы, запачкано пеплом. Мне удается разглядеть, что наконечник сделан из зазубренного рога.

Руки начинают трястись, и я осознаю, насколько быстро колотится сердце, как сильно кружится голова.

Раны стрелой очень опасны, потому что каждое движение наносит дополнительные внутренние повреждения. Тело не может излечиться, пока острый наконечник рвет ткани изнутри.

Делаю глубокий вдох, кладу пальцы вокруг раны и слегка надавливаю. Больно так, что перехватывает дыхание и я едва не падаю в обморок. Но, кажется, кость не задета.

Перевожу дух, собираюсь с силами и, взяв нож, делаю разрез глубиной примерно в дюйм. Боль невыносимая, я хватаю ртом воздух, но запускаю пальцы в рану и вытягиваю наконечник. Обильно хлещет кровь, ее пугающе много. Зажимаю разрез ладонью, пытаясь остановить кровотечение.

Какое-то время нет сил даже пошевелиться, и я просто сижу на краю ванны.

– Джуд? – Это Виви открывает дверь. Смотрит на меня, потом в ванну. Ее кошачьи глаза широко раскрываются.

Трясу головой:

– Никому не говори.

– Ты истекаешь кровью, – возражает она.

– Дай мне… – начинаю и умолкаю, поняв, что рану нужно зашить, о чем я раньше не подумала. Кажется, не в таком уж я порядке. Шок начинает проходить. – Мне нужна игла и нить – не тонкая, для вышивки шелком. И тряпка, чтобы наложить на рану.

Виви мрачно смотрит на нож у меня в руке и на свежую рану.

– Ты сама это сделала?

На секунду ее слова выводят меня из полуобморочного состояния.

– Да, я сама засадила себе стрелу.

– Ладно, ладно. – Она передает мне рубашку с кровати и выходит из комнаты. Прижимаю ткань к ране, надеясь замедлить кровотечение.

Виви возвращается, в руках у нее игла и белая нитка. Нить недолго останется белой.

– Хорошо, – говорю я. – Будешь шить или держать?

– Держать, – отвечает Виви и смотрит так, словно жалеет, что выбор такой небольшой. – Тебе не кажется, что лучше позвать Тарин?

– Ночью, накануне свадьбы? Точно нет. – Пробую вставить нитку в иголку, но руки так дрожат, что это оказывается непросто. – Так, теперь сведи края раны вместе.

Виви опускается на колени и, морщась, выполняет поручение. Я задыхаюсь от боли и стараюсь не потерять сознание. Всего несколько минут, и можно будет сесть, перевести дыхание и расслабиться, обещаю я себе. Всего несколько минут, и все будет в порядке, словно ничего и не случилось.

Стежок. Больно. Больно, больно, опять больно. Закончив, смываю кровь водой, отрываю чистый кусок от рубашки и перевязываю ногу.

Виви подходит ближе:

– Встать сможешь?

– Через минуту, – качаю я головой.

– Как насчет Мадока? – спрашивает она. – Мы можем сказать…

– Никому, – говорю я и, взявшись за край, переношу ногу в ванну. Едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть.

Виви открывает кран, льется вода, я смываю остатки крови.

– У тебя одежда промокла, – говорит она озабоченно.

– Дай мне какое-нибудь платье. Поищи, что выбросить не жалко.

Собравшись с духом, хромаю к креслу и падаю в него. Потом стаскиваю с себя куртку и рубашку. Сижу по пояс голая, из-за боли не могу пошевелиться.

Виви тащит платье – такое старое, что Тарин решила не приносить его мне, – собирает ткань, чтобы я могла надеть через голову, и продевает мои руки в рукава, словно я ребенок. Потом осторожно снимает с меня сапоги и то, что осталось от штанов.

– Можешь лечь. Отдохни. Мы с Хизер отвлечем Тарин.

– Со мной все будет хорошо, – отмахиваюсь я.

– Я просто говорю, что тебе больше ничего не нужно делать. – Виви смотрит так, словно вспоминает мои опасения по поводу их приезда сюда. – Кто это сделал?

– Семеро всадников – возможно, рыцари. Но кто на самом деле стоял за нападением? Не знаю.

Виви тяжело вздыхает:

– Джуд, возвращайся со мной в мир смертных. Так не должно быть. Это ненормально.

Я поднимаюсь с кресла. Лучше пойду на раненой ноге, чем такое слушать.

– Что было бы, если бы я к тебе не зашла? – требовательно спрашивает она.

Теперь, когда я встала, нужно двигаться, чтобы не упасть. Направляюсь к двери.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но я знаю вот что. Опасность может настичь меня и в мире смертных. Оставаясь здесь, я уверена, что вы с Оуком там находитесь под присмотром. Слушай, я понимаю: ты считаешь, что я занимаюсь глупостями. Но не делай вид, что эти глупости бесполезны.

– Я не то имела в виду, – возражает она, но я уже в коридоре. Дергаю дверь в комнату Тарин и вижу, что они с Хизер хохочут над чем-то. Когда мы входим, девушки перестают смеяться.

– Джуд? – обращается ко мне Тарин.

– Упала с лошади, – поясняю я, и Виви не опровергает. – О чем разговаривали?

Тарин возбуждена, бегает по комнате, трогает платье из газа, которое наденет завтра, поднимает венок из зелени, выращенной в садах гоблинов, – она останется свежей, как в тот момент, когда ее сорвали.

Вспоминаю, что серьги, купленные для Тарин, пропали, потеряны с остальной поклажей. Валяются где-то в подлеске, в листве.

Слуги приносят вино и кексы, я слизываю сладкую глазурь и пропускаю беседу мимо ушей. Боль в ноге раздражает, но еще больше раздражает воспоминание о смехе всадников, о том, как они сгрудились под деревом. Воспоминание о ране, об испуге и о том, как я почувствовала себя совсем одинокой.

Наутро, в день свадьбы Тарин, я просыпаюсь и чувствую себя, как в детстве. Словно очнулась в своей постели после крепкого сна и в первый момент не то что не пойму, где нахожусь, – не могу вспомнить, кто я. Несколько мгновений щурюсь на полуполуденное солнце и думаю, что я – любящая дочка Мадока, мечтающая о том, чтобы стать рыцарем Двора. А потом память о последнем полугодии возвращается ко мне, как уже знакомый привкус яда во рту.

Как боль от неряшливо зашитой раны.

Поднимаюсь и разматываю повязку, чтобы взглянуть на нее. Рана распухла и выглядит безобразно, стежки сделаны кое-как. И нога одеревенела.

В комнату, запоздало стукнув в дверь, входит Гнарбон, здоровенный слуга с длинными ушами и хвостом. Он принес поднос с завтраком. Быстро накидываю одеяло на нижнюю часть тела.

Гнарбон без комментариев ставит поднос и шаркает в ванную. Слышу шум воды, по комнате идет аромат растений, которые он крошит в ванну.

Сижу и жду, когда он уйдет.

Можно было сказать ему, что я ранена. Это совсем не сложно. Если бы я попросила Гнарбона послать за военным хирургом, он бы так и сделал. Конечно, он рассказал бы Ориане и Мадоку. И ногу бы мне зашили, как положено, и уберегли бы от инфекции.

Даже если всадников послал Мадок, он позаботится обо мне, я это знаю. Галантность прежде всего. Но он воспринял бы это как проявление слабости. Мне пришлось бы признать, что я в нем нуждаюсь, что он победил. Что я вернулась домой навсегда.

И все же при свете утра мне совершенно ясно, что их послал не Мадок, хотя он любит ловушки такого рода. Он никогда бы не подослал убийц, которые проявляют нерешительность и уезжают, хотя перевес остается на их стороне.

Гнарбон уходит, я жадно допиваю кофе и тащусь в ванную.

Вода ароматная, молочного цвета, и только погрузившись в нее с головой, я позволяю себе заплакать. Только теперь признаюсь, что чуть не погибла, страшно перепугалась и мне не хватает того, кому я могла бы все это рассказать. Задерживаю дыхание до тех пор, пока в легких не остается воздуха.

После ванны заворачиваюсь в старый халат и возвращаюсь в постель. Пробую решить, стоит ли отправлять слугу во дворец за другим платьем или взять что-нибудь у Тарин. Тут в комнату входит Ориана с каким-то серебристым нарядом в руках.

– Слуги мне сказали, что ты приехала без багажа, – говорит она. – Я решила, что ты забыла про свадьбу сестры и про то, что тебе нужно новое платье. Или вообще какое-то платье.

– По крайней мере, один гость должен быть голым, – отвечаю я. – Тебе известно, что это правда. Не видела ни одного праздника фейри, на котором все были одеты.

– Что ж, раз таково твое желание, – говорит она и разворачивается, собираясь уходить. – Тогда, полагаю, ты обойдешься симпатичным ожерельем.

– Подожди, – окликаю я. – Ты права. У меня нет платья, и оно мне необходимо. Пожалуйста, не уходи.

Когда Ориана поворачивается, я вижу на ее лице легкий намек на улыбку.

– Как не похоже на тебя говорить то, что ты на самом деле думаешь, причем говорить без всякой неприязни.

Интересно, каково ей жить в доме Мадока, играть роль его послушной жены и принимать участие во всех его неудавшихся планах. Ориана гораздо более проницательная, чем я могла подумать.

И она принесла мне платье.

Мне это кажется простой любезностью, пока она не расправляет его на кровати.

Платье серебряное и немного напоминает кольчугу. Красивое, рукава расширяются книзу и с разрезами, чтобы была видна кожа, но с таким декольте, что наряд будет смотреться на мне иначе, нежели на Ориане.

– Оно несколько, гм, откровенное для свадьбы, тебе не кажется? – Под такое платье нельзя надеть лифчик.

Она с секунду смотрит на меня озадаченным неподвижным взглядом, как у насекомого.

– Полагаю, надо примерить, – говорю я, вспоминаю свою шутку про голую гостью, которую отпустила всего лишь минуту назад.

Она – фейри, поэтому даже не собирается уходить. Я отворачиваюсь, надеясь, что этого будет достаточно и она не заметит повязки на ноге, пока я раздеваюсь. Потом надеваю через голову платье, и серебро скользит по моим бедрам. Оно великолепно, так и сверкает, но, как я и подозревала, сильно открывает грудь. Даже очень сильно.

Ориана удовлетворенно кивает.

– Я пришлю кого-нибудь заняться твоей прической.

Немного времени спустя гибкая девушка-пикси заплетает мне волосы в бараньи рога и обматывает кончики серебристыми лентами. Потом покрывает мне губы и веки серебряной краской.

Нарядившись, спускаюсь по лестнице, чтобы присоединиться ко всей семье в гостиной Орианы, словно последних нескольких месяцев и не бывало.

Ориана одета в бледно-фиолетовое платье с воротником из свежих лепестков, поднимающимся до напудренного подбородка. Виви и Хизер в одежде смертных: Виви в развевающемся платьице, покрытом изображениями глаз, Хизер в коротком розовом платье с серебристыми блестками. Волосы у Хизер схвачены на затылке сверкающими розовыми заколками. Мадок в тунике насыщенного сливового цвета, Оук в таком же, только детского размера, наряде.

– Привет, – говорит Хизер. – Мы обе в серебре.

Тарин еще нет. Рассаживаемся в гостиной, пьем чай и едим жареные хлебцы.

– Ты действительно думаешь, что она собирается пройти через все это? – спрашивает Виви.

Хизер возмущенно смотрит на подружку и шлепает ее по ноге.

Мадок вздыхает.

– Говорят, что мы учимся больше на ошибках, – говорит он, пристально глядя на меня.

Потом, наконец, спускается Тарин. Ее выкупали в сиреневой росе и одели в платье из невероятно тонких слоев газа, наложенных один на другой, поместив между ними листья растений и цветы; создается впечатление, что эта прекрасная плывущая фигура является одновременно и живым букетом.

Волосы ее уложены в корону, унизанную зелеными цветами.

Она прекрасна, до боли человечна и в этом белом наряде больше похожа на жертву, чем на невесту. Тарин всем улыбается, застенчиво и ослепительно. Моя сестра счастлива.

Мы все встаем и говорим ей, какая она красивая. Мадок берет ее руки, целует, смотрит с гордостью, как любой отец. Хотя считает, что она совершает ошибку.

Садимся в карету; с нами маленький хоб, двойник Оука, с которым он сразу меняется верхней одеждой, а потом озабоченно сидит в углу.

На пути к поместью Локка Тарин наклоняется ко мне и берет за руку.

– Когда выйду замуж, все будет по-другому.

– Кое-что изменится, – говорю я, не вполне понимая, о чем она.

– Папа обещал держать его в узде, – шепчет она.

Вспоминаю, как Тарин просила меня освободить Локка от должности Магистра Увеселений. Обуздание порочных наклонностей Локка займет Мадока, что для меня вовсе неплохо.

– Ты счастлива за меня? – спрашивает сестра. – Правда?

Тарин мне ближе всех на свете. Она знает перепады и подводные течения моих чувств, мои заботы – большие и маленькие – на протяжении почти всей моей жизни. Глупо было бы, если бы между нами что-нибудь встало.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – отвечаю я. – Сегодня и всегда.

Она нервно улыбается и сжимает мои пальцы.

Я все еще держу ее за руку, когда в поле зрения появляется лабиринт зеленых насаждений. Вижу трех девушек-пикси в прозрачных одеждах, летящих над листвой и пересмеивающихся, а внизу под ними в поместье движется народ. Магистр Увеселений, Локк организовал собственную свадьбу с размахом, соответствующим его должности.