Каподимонте

Рита Чикателло, учительница на пенсии, давала частные уроки по ценам, можно сказать, демократичным. К ней ходили все ученики ее друзей, тоже учителей. Те, кто в течение учебного года брал уроки у нее и ее мужа, хорошо успевали, в противном случае им приходилось подтягивать хвосты, то есть все равно заниматься с ней, но уже летом.

Николас поднялся на лестничную площадку спокойно, как ученик, обреченный на очередные мучения; на самом деле он давал возможность камере, установленной карабинерами, заснять все. Он считал, что она, как человеческий глаз, способна моргать, а значит, чтобы на ее сетчатке остался каждый твой жест, ты должен двигаться медленно. Телекамера карабинеров, которой может воспользоваться и клан Фаелла, должна увидеть именно это: Николас Фьорилло входит в квартиру учительницы. Все.

Синьора Чикателло открыла дверь. На ней был фартук, защищающий от брызг соуса и масла. В небольшой квартире было много детей, мальчиков и девочек, человек десять. Они сидели все вместе за круглым обеденным столом – учебники открыты, глаза опущены на айфоны. Они любили синьору Чикателло, ведь она не как остальные учителя, которые отбирают перед уроком телефоны, заставляя учеников придумывать невероятные оправдания: у дедушки операция; мама, если я не отвечаю, всегда звонит в полицию, – лишь бы посмотреть, не пришло ли сообщение на Вотсап, не появился ли очередной лайк в Фейсбуке. Синьора Чикателло телефоны не отбирала, даже урок в строгом смысле этого слова не вела – дети сидели перед планшетом (подарок сына на Рождество), подключенным к небольшим колонкам, из которых доносился ее голос, рассказывающий о Мандзони, Возрождении, Данте. В зависимости от темы, которую они изучали. Чикателло заранее записывала уроки, а затем просто кричала время от времени: “Оставьте наконец телефоны и послушайте урок!” Сама же она тем временем готовила обед, прибиралась в квартире, вела длинные разговоры по старому стационарному телефону. Потом возвращалась, чтобы проверить домашние задания по итальянскому языку и географии, а ее муж проверял задания по математике.

Николас вошел, пробормотал дежурное приветствие, но дети на него даже не взглянули. Открыл стеклянную дверь и вышел. Сюда часто приходили какие‑то люди, здоровались и исчезали за этой кухонной дверью. Что там, за этой дверью, детям было неизвестно. В учительском доме они знали только комнату с планшетом и туалет, который находился с другой стороны. Об остальном не спрашивали, никому и в голову не приходило проявлять любопытство.

В комнате с планшетом был муж учительницы, он вечно сидел там перед телевизором, укрытый пледом. Даже летом. Ребята подходили к его креслу, показывали домашнюю работу по математике. Он доставал из кармана рубашки красную ручку и безжалостно исправлял их ошибки. Пробормотал в сторону Николаса что‑то похожее на “добрый день”.

За кухонной дверью была лестница. Учительница молча указала наверх. Небольшой, ручной кладки проход связывал нижний этаж с верхним. Все просто: тот, кто не мог пройти к дону Витторио обычным путем, шел к учительнице. Дойдя до последней ступеньки, Николас несколько раз постучал по крышке люка. Услышав стук, дон Витторио лично наклонился, чтобы поднять крышку, его горло от напряжения издавало бульканье, шедшее откуда‑то из груди. Николас волновался – дона Витторио он видел только на суде. Вблизи, однако, он не произвел на Николаса ожидаемого впечатления. Он казался старше и выглядел слабым. Дон Витторио впустил Николаса и с тем же бульканьем в горле закрыл люк. Не протянув руки, пошел вперед, указывая дорогу.

– Проходи, проходи… – только и сказал, входя в столовую, где стоял огромный стол из черного дерева, в нелепой геометрии которого потерялась вся мрачная элегантность и остался лишь броский и безвкусный предмет. Дон Витторио сел. За стеклами многочисленных шкафов теснилась керамика всех сортов. Должно быть, жена дона Витторио обожала фарфор Каподимонте, однако в доме не было никаких следов женского присутствия. Статуэтки дамы с собачкой, охотника, волынщика – классика знаменитой фабрики. Глаза Николаса бегали от одной стены к другой, он хотел запомнить все; он хотел увидеть, как живет Архангел, но то, что он видел, ему не нравилось. Он не понимал, что именно его смущало, однако в его представлении квартира босса должна выглядеть иначе. Что‑то не то, не может босс отсиживаться в таком укрытии, столь обычном, заурядном. Телевизор с плоским экраном и двое в шортах цвета футбольной команды Неаполя – вот и все. Парочка не здоровалась с Николасом, ожидая сигнала дона Витторио, который, скрестив указательный и средний пальцы, помахал, будто отгоняя мух, – явный знак “убирайтесь”. Они ушли на кухню, и вскоре оттуда послышался квакающий голос известного комика – вероятно, там был еще один телевизор, – а затем смех.

– Раздевайся!

Вот голос человека, привыкшего повелевать.

– Раздевайся? То есть?

Недоумение отразилось и на лице Николаса. Такого он не ожидал. Сотню раз он представлял себе, как пройдет эта встреча, но ему и в голову не могло прийти, что придется раздеваться.

– Раздевайся, пацан, кто тебя знает. Откуда мне знать, что у тебя нет диктофона, жучков и подобной хрени…

– Дон Витто, чтоб мне сдохнуть, как вы можете так думать…

Он взял неверный тон. Босс есть босс, а ты должен знать пределы дозволенного. Дон Витторио громко, перекрывая комика и смех, чтобы услышали те двое на кухне, сказал:

– Мы закончили.

Не успели вернуться те двое в трусах от “Наполи”, как Николас начал снимать обувь.

– Нет, нет, хорошо, я раздеваюсь. Уже раздеваюсь.

Снял обувь, потом брюки, рубашку и остался в трусах.

– Все снимай, пацан, микрофон можно спрятать и в жопу.

Николас знал, что дело не в микрофонах. Перед Архангелом должен быть голый червяк, такова плата за свидание. Повернувшись задом, Николас, веселясь, показал, что ни микрофонов, ни камер у него нет, а есть самоирония – качество, которое боссы со временем неизбежно теряют. Дон Витторио знаком велел ему сесть, и Николас молча ткнул в себя пальцем, будто переспрашивая, можно ли сесть вот так, голым, на безупречно белые стулья. Босс кивнул.

– Посмотрим, умеешь ли ты вытирать жопу. Если оставишь дерьмо, значит, ты еще слишком мал и не умеешь пользоваться биде, мамочке приходится тебя подмывать.

Дон Витторио специально сел у стола, посадив Николаса напротив. Никаких намеков: выбери Николас место за столом справа от него, парень мог подумать бог знает что. Лучше друг перед другом, как на допросе. Он ничего не предложил Николасу: нельзя разделять трапезу с незнакомцем, даже кофе угощают только проверенного человека.

– Значит, ты и есть Мараджа?

– Николас Фьорилло…

– Вот именно, Мараджа… очень важно, как тебя называют. Кличка важнее имени. Слышал про Барделлино?

– Нет.

– Барделлино, настоящий бандит. Это он сколотил из простых пастухов серьезную организацию в Казал-ди-Принчипе.

Николас слушал, как благочестивый мессу.

– У Барделлино было прозвище, которое ему дали еще в ребячестве, и оно к нему так приклеилось, что осталось навсегда. Звали его Профурсетка.

Николас рассмеялся, а дон Витторио кивнул, широко раскрыв глаза, будто подтвердждая, что это исторический факт, а не легенда. Факт, относящийся к судьбе, имеющей особое значение.

– Барделлино не хотел, чтоб от него воняло конюшней и глиной, не хотел ходить с черными ногтями, поэтому перед тем, как отправиться в город, он мылся, брызгал себя одеколоном и одевался всегда элегантно. Каждый божий день как на праздник. Гель для волос… все дела.

– И как появилось это прозвище?

– В то время и в городе‑то были одни крестьяне. А тут такой парень видный, вот прозвище и прилипло сразу: Профурсетка, легкомысленная баба. Выпендрежник.

– Ну да, красавчик.

– Только кличка эта не для тех, кто должен командовать. Чтобы командовать, нужно иметь кличку, которая командует. Пусть уродливую, пусть невыразительную, но не идиотскую.

– Но ты же не сам себе берешь кличку.

– Верно. И вот, когда Барделлино стал боссом, он захотел, чтобы его называли просто дон Антонио, а кто называл его Профурсеткой, напрашивался на неприятности. Конечно, в лицо никто его так не называл, но за глаза он всегда был Профурсеткой.

– Но он был хорошим боссом, правда? Значит, чтоб мне сдохнуть, кличка не так уж важна.

– Ошибаешься, всю свою жизнь он пытался от нее избавиться.

– А что потом случилось с доном Профурсеткой? – спросил Николас, улыбаясь, к неодобрению дона Витторио.

– Он исчез, кто‑то говорит, что он начал все с чистого листа, сделал себе пластическую операцию, инсценировал смерть, а сам продолжал наслаждаться жизнью и плевать хотел на тех, кто мечтал его убить или посадить за решетку. Я видел его лишь однажды, когда был еще маленьким. Он единственный в Системе был как король. И не находилось равных ему.

– Молодец Профурсетка, – заключил Николас, словно речь шла о его друге.

– Тебе повезло, хорошее прозвище.

– Меня назвали так, потому что я околачиваюсь в “Новом махарадже”, ресторане в Позиллипо. Это моя точка, там делают лучшие коктейли в Неаполе.

– Твоя точка? Ну молодец. – Дон Витторио сдержал улыбку. – Это хорошее прозвище. Известно тебе, что оно означает?

– Я смотрел в интернете, на индийском языке оно означает “король”.

– Это королевское имя, но будь остророжен, чтобы не получилось, как в песне.

– В какой песне?

Дон Витторио широко улыбнулся и запел фальцетом:

 

Паскуалино Мараджа

Первейший лентяй:

На загадочном Востоке

Он набоб среди индусов.

Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Паскуалино Мараджа

Научил их делать пиццу,

Вся Индия сыта и довольна.

 

Он перестал петь и громко, вызывающе рассмеялся. Смех перешел в кашель. Николас почувствовал раздражение. Это выступление – насмешка, попытка пощекотать ему нервы.

– Ну и лицо у тебя! Хорошая песня. Я всегда пел ее в молодости. Представляю, как ты с тюрбаном на голове делаешь пиццу в Позиллипо!

Брови у Николаса взлетели вверх, самоирония уступила место плохо скрываемой злости.

– Дон Витто, я так и буду сидеть с голой жопой? – только и спросил он.

Дон Витторио сделал вид, что не расслышал вопроса.

– А если серьезно, главное – не наделать глупостей. Первое, чего надо опасаться тому, кто хочет стать боссом.

– Да пока, чтоб мне сдохнуть, не облажался.

– Первостепенная глупость – сколотить банду без оружия.

– Со всем уважением, дон Витто, куда мне до вас, но я могу и делаю куда больше, чем ваши парни.

– Хорошо, что с уважением, потому что мои парни, если захотят, мигом выпустят тебе кишки.

– А я все равно утверждаю, дон Витто, ваши парни не достойны вас. Они ни на что не способны. Мертвечина. Вы – пленник клана Фаелла, чтоб мне сдохнуть, они хотят, чтобы вы ползали перед ними на коленях. Спрашивали согласия даже на то, чтобы дышать. Вы под арестом, на ваших улицах бардак, а мы завоюем авторитет, с оружием или без. Пора уже смириться: Иисус Христос, Мадонна и Святой Януарий, все покинули Архангела.

Этот наглец описывал реальность, и дон Витторио его не перебивал, хоть ему не понравилось, что Николас приплел святых. А еще эта дурацкая присказка “чтоб мне сдохнуть”. Он так часто ее повторял! Что это? Клятва, обещание чего‑то? Плата за ложь? Дон Витторио хотел сделать замечание, но, посмотрев на Николаса, передумал. Обнаженное тело подростка, еще ребенка, вызвало у него улыбку и, можно сказать, жалость. Он подумал, что эту фразу Николас повторяет как заклинание. То, чего больше всего боится этот неоперившийся птенец. Николас же заметил, что босс смотрит на стол. Впервые за время их разговора Архангел опустил взгляд. Для Николаса это был сигнал к инверсии ролей, он вдруг почувствовал превосходство и силу своей наготы. Молодой и свежий, он видел перед собой старое, кривое дерево.

– Вас называют Архангелом на улице, в тюрьме, в суде и даже в интернете. Хорошее имя, авторитетное. Кто вас так прозвал?

– Моего отца звали Габриэле, как архангела, упокой его душу. Я – Витторио, сын Габриэле, поэтому меня так назвали.

– И этот Архангел, – Николас старался сломать стену между ним и боссом, – со связанными крыльями сидит под замком в родном квартале, который больше ему не принадлежит, а его люди только и знают, что играть в компьютерные игры. Архангел должен расправить крылья, а не сидеть, как щегол, в клетке.

– Ты прав, есть время летать и время сидеть в клетке. Впрочем, эта клетка лучше одиночки строгого режима.

Николас встал и заходил вокруг Архангела кругами. Тот не шевелился. Когда хочешь показать, что у тебя глаза даже на затылке, не нужно дергаться. Обернулся – значит боишься. Будешь ты озираться по сторонам или нет, если кто‑то решит всадить в тебя нож, всадит так или иначе. Поэтому лучше не озираться, не поворачивать головы. Так ты проявишь храбрость, а твой убийца станет негодяем, подло вонзающим нож в спину.

– Дон Витторио Архангел, у вас нет надежных людей, но есть оружие. Пушки, которые лежат на складе, зачем они вам? У меня есть люди, но о таком богатстве, как у вас, мне остается только мечтать. Вы запросто вооружите целую армию.

Такой наглости Архангел не ожидал; этот мальчишка, которого он впустил к себе в дом, зашел слишком далеко. Речь шла не просто о возможности работать на его территории. Однако подобная дерзость Архангелу даже импонировала. Он испугался. Он долго, слишком долго не испытывал страха. Чтобы повелевать и быть боссом, ты должен бояться каждый день, каждую минуту своей жизни. Ты будешь жить с этим. Тебе придется понять, даст ли страх возможность жить или отравит все. Если не чувствуешь страха, значит, ты пустое место; никто не заинтересован в том, чтобы убить тебя, приблизиться к тебе, взять то, чем владеешь ты; то, что ты сам в свое время у кого‑то отнял.

– Нам нечего с тобой делить. Ты не из моего клана, не из моей Системы, мне от тебя никакого прока. За подобную наглость мне следует выгнать тебя, размазать твою кровь по полу там, внизу, у учительницы.

– Дон Витторио, я вас не боюсь. Если бы я без спроса отнял у вас оружие, тогда да, вы могли бы так поступить.

Архангел сидел, а Николас стоял перед ним, сжав кулаки и опершись костяшками о стол.

– Я старый, да? – спросил Архангел, ядовито улыбнувшись.

– Не знаю, как вам и ответить.

– Ответь как есть, Мараджа. Я старый?

– Ну что ж. Да, если нужно сказать “да”.

– Старый я или нет?

– Да, вы старый.

– И некрасивый?

– А это здесь при чем?

– Должно быть, я старый и некрасивый, потому что тебе страшно, очень страшно. Если б это было не так, ты не прятал бы под столом свои голые ноги. Ты дрожишь, парень. Но скажи мне вот что: я дам вам оружие, а что взамен?

Николас был готов к этому вопросу и даже обрадовался, что может повторить фразу, которую репетировал всю дорогу, пока ехал на мопеде. Он не ожидал, что придется произнести ее голышом, с дрожащими ногами, но все‑таки произнес:

– Взамен – жизнь. Вы получите поддержку лучшей банды Неаполя.

– Сядь, – приказал Архангел, нацепив одну из самых серьезных своих масок. – Нет, не могу. Это все равно что дать атомную бомбу в руки ребенку. Вы не умеете стрелять, не умеете чистить, еще покалечитесь. Вы не знаете, как обращаться с пушками.

Сердце Николаса взволнованно билось, он мог бы ответить резко, однако сказал спокойно:

– Дайте и увидите, на что мы способны. Мы ответим за ваше унижение, отомстим тем, кто считает вас мертвецом. Лучший друг, о котором вы можете мечтать, – это враг вашего врага. А мы хотим выгнать клан Фаелла из центра Неаполя. Наш дом – это наш дом. И если мы выгоним их из центра, вы сможете выгнать их из Сан-Джованни и вернуть себе район Понтичелли, все его заведения, всё, что раньше было вашим.

Положение вещей, естественно, не устраивало Архангела. Требовалось сформировать новый порядок, но, поскольку сейчас он не мог ни на что повлиять, лучшее решение – смешать все карты. Ему ничего не стоило отдать оружие, оно лежало у него без дела давно. А это особая сила, и если не прибегать к ее помощи, наступает атрофия мышц. Архангел решил сделать ставку на этих юнцов. Если сам он не мог командовать, то вполне мог заставить тех, кто командовал теперь на его территории, прийти и договориться. Он устал благодарить за объедки, эта банда подростков была для него единственной возможностью вновь увидеть свет, перед тем как наступит вечная тьма.

– Я дам то, что вам нужно, но не будьте идиотами. Я не подписываюсь под вашими глупостями. По своим долгам вы платите сами, свои раны зализываете сами. А то, о чем я вас попрошу – если попрошу, – выполняете беспрекословно.

– Дон Витторио, вы – старый, некрасивый, но мудрый!

– Ладно, Мараджа, все, как пришел, так и уходишь. Мой человек отведет тебя куда надо.

Дон Витторио протянул Николасу руку, тот пожал ее и попытался поцеловать, но Архангел c отвращением оттолкнул его:

– Какого черта?

– Это знак уважения…

– С ума сошел, парень. Насмотрелся фильмов…

Архангел встал, опираясь о стол: тело отяжелело, из‑за домашнего ареста он потолстел.

– Давай одевайся и поживее, скоро придут с проверкой карабинеры.

Николас живо натянул трусы, джинсы и ботинки.

– А, дон Витто, еще…

Дон Витторио устало обернулся.

– В том месте, где я должен забрать, ну…

Там не было прослушки, и Николас уже произносил это слово, но теперь, когда все получилось, ему было немного страшно.

– Ну, что? – переспросил Архангел.

– Поставьте, пожалуйста, охрану, которую я смогу убрать.

– Два вооруженных цыгана, но стреляйте в воздух, цыгане мне нужны.

– А они по нам?

– Если стрелять в воздух, цыгане всегда убегают… черт, всему вас нужно учить.

– А если убегают, что это за охрана?

– Они сообщают нам, мы идем решать проблему.

– Чтоб мне сдохнуть, дон Витто, не волнуйтесь, я сделаю все, как вы сказали.

Телохранители проводили Николаса до люка, он уже спускался, когда услышал голос дона Витторио:

– Постой‑ка! Отнеси учительнице статуэтку, за беспокойство. Она обожает фарфор Каподимонте.

– Дон Витто, вы правда все сделаете?

– Вот, возьми волынщика, это классика, всегда будет кстати.