Глава 8

Иэну Флетчеру, как никому другому, прямая дорога в ад. Если только он не успеет доказать, что ада не существует, прежде чем туда попадет.

Нью-Йорк таймс, 10 августа 1999 г.

19 октября 1999 года

– Прошу занести в протокол, – говорит Милли, – я против этой затеи.

– А я – за, – объявляет Вера в тот момент, когда Мэрайя застегивает ей куртку. – По-моему, круто быть шпионкой.

– Ты не шпионка, ты беглянка. Ну? Готова?

Мэрайя знает, что Вера готова. С шести утра, когда узнала о запланированном бегстве. Конечно, Мэрайя постаралась сформулировать все так, чтобы дочка почувствовала себя героиней приключенческого фильма, а не ребенком, которого собираются прятать. Пока все соответствует Вериным ожиданиям: взяв с собой только то, что умещается в рюкзачок, они прокрались к машине, сорок пять минут ехали до торгового центра, а там смешались с толпой, чтобы избавиться от хвоста. Парочка настойчивых журналистов наверняка следит за «хондой» Мэрайи, но машину назад отгонит Милли, а мама с дочкой, переодевшись, вызовут такси к другому входу и уедут в аэропорт.

Пришла пора прощаться. В зеркале общественного туалета Мэрайя ловит взгляд матери. Та подходит, обнимает ее за талию и мягко говорит:

– Ты не должна была позволять им тебя выгнать.

– А я и не позволяю, ма, – отвечает Мэрайя, сглатывая ком в горле. – Я действую с опережением.

Ей ужасно тяжело разлучаться с матерью не только из-за недавней остановки сердца, но и потому, что Милли для нее мама и лучшая подруга в одном лице. Как бы то ни было, сама Милли не поспорит: чтобы сохранить Веру, нужно идти на все. Попросту говоря, Мэрайя не должна быть снова раздавлена людьми и обстоятельствами, которые ей неподконтрольны. Она не передала матери угрозы Колина и не сказала, куда полетит, чтобы, когда Милли начнут донимать юристы, или газетчики, или Иэн Флетчер, той не пришлось врать. Мэрайя поворачивается и обеими руками обнимает маму:

– Я позвоню тебе. Как только смогу. Как только буду знать, что все в порядке.

Вера втискивается между двумя женщинами:

– Бабушка, одевайся! Сейчас уже такси придет!

– Милая, бабушка остается, – говорит Мэрайя, дотрагиваясь до Вериных волос.

– Здесь?

– Не совсем здесь, конечно, а у нас дома. Будет присматривать… за всем.

– Бабушка должна поехать с нами, – настаивает Вера.

Мэрайя специально не предупредила ее о разлуке с Милли, чтобы она своим громким протестом не сорвала всю затею.

– Деточка, – говорит бабушка, наклоняясь, – я бы больше всего на свете хотела поехать с вами, но не могу. – Подумав, она добавляет: – Ведь кто-то же должен отогнать домой вашу машину.

– Ну а потом ты приедешь?

Милли переглядывается с Мэрайей:

– Конечно. – Она закрывает рюкзачок с одеждой, которую Вера сняла, надевает его ей на плечи и целует ее в лоб. – Будь умницей.

Мэрайя ведет Веру к выходу. В последний момент девочка оборачивается и посылает бабушке воздушный поцелуй. Потом Милли садится в пустой туалетной кабинке и перебирает в уме тысячу проблем, которые могут возникнуть из-за того, что дочь и внучка уехали, а также тысячу проблем, которые, вероятно, возникли бы, если бы они остались.

Малкольм Мец барабанит ловкими пальцами по отполированной до блеска крышке стола:

– Давайте подытожим, мистер Уайт. Десять недель назад вы добровольно отказались от опеки над дочерью. А теперь хотите, чтобы она переехала жить к вам и вашей новой жене.

Колин кивает. Он старается сохранять спокойствие, но шесть месяцев назад, когда он оснащал адвокатский офис «Уоллоби, Кригер и Мец» электролюминесцентными табличками «Выход», ему было здесь комфортнее, чем теперь. Тогда он приходил по работе, а сейчас по личному вопросу. Ставки возросли.

– Верно, – говорит Колин, медленно осматривая Меца от коротко стриженных волос с проседью до мягких итальянских лоферов.

Благодаря своему несокрушимому стремлению выигрывать дела, ни перед чем не останавливаясь, он стал кем-то вроде живой легенды в юридических кругах Нью-Гэмпшира.

– С чем же связана такая перемена в ваших намерениях? – спрашивает адвокат, соединяя кончики пальцев двух рук.

Колин чувствует, как внутри все медленно закипает:

– Вероятно, с тем, что моя бывшая жена сошла с ума. А может, с тем, что дочь настраивают против меня. Или с тем, что я за нее боюсь. Выбирайте сами.

Все это для Меца далеко не ново. Меньше чем через два часа в суде начнется слушание по бракоразводному делу жены одного мафиози, чьи интересы он, Малкольм, защищает. Сейчас он предпочел бы наводить марафет – на процессе наверняка будут тележурналисты, – а не слушать банальную историю этого человека. Опека над ребенком? Такие дела Мец выигрывает с закрытыми глазами.

– Ваша бывшая жена совершила что-то такое, что поставило безопасность дочери под угрозу?

– Вы слышали о девочке, которая разговаривает с Богом?

Малкольм перестает барабанить пальцами по столу:

– Это и есть ваша дочь?

– Да. То есть нет. – Колин вздыхает. – Черт! Я совсем запутался. Возле дома собралось около двухсот человек, и все они считают Веру кем-то вроде пророка. У нее кровоточат руки и… О боже!.. – Он поднимает глаза на адвоката. – Это уже не та девочка, которую я оставил.

Малкольм молча достает из выдвижного ящика желтый блокнот. Взявшись за это дело, он может привлечь внимание прессы, причем не только нью-гэмпширской. Настраиваясь бороться за громкую победу, он снимает с ручки колпачок:

– Вы считаете, что сможете лучше отстаивать интересы вашего ребенка? Что жизнь с матерью в нынешней ситуации дурно влияет на девочку? – (Колин кивает.) – А скажите, пожалуйста, почему вы не придерживались такого мнения четыре месяца назад?

– Послушайте, если я плачу вам двадцать тысяч долларов предварительного гонорара плюс пятьсот долларов за каждую часовую консультацию, то не обязан ничего объяснять. Мне нужна моя дочь. Как можно скорее. Я слышал, что вы решаете такие вопросы. Точка.

Несколько секунд Малкольм молча смотрит клиенту в глаза, а потом спрашивает:

– Вы хотите получить единоличную опеку?

– Да.

– Любой ценой?

Колин не спрашивает, что Мец имеет в виду. И так ясно: лучший способ прибавить себе очков – это отнять их у Мэрайи. Когда все закончится, она потеряет не только Веру, но и самоуважение.

Он ерзает. Вообще-то, ему не хочется порочить бывшую жену, но выбора нет. Как не было и тогда, когда он отправил ее в психиатрическую больницу. Цель оправдывает средства. Как и в тот раз, сейчас он всего лишь беспокоится о безопасности любимого существа.

Ему вспоминается кошмарная ночь неудавшегося самоубийства Мэрайи. Она вся в крови, на губах пузырится его имя. Чтобы рассеять эту картину, он напоминает себе о том, как Вера вчера от него убежала.

– Мне нужна моя дочь, – повторяет он твердо. – Любой ценой.

В прошлый вторник Иэн Флетчер летал в Канзас-Сити из Манчестера. Попытки представить себе, будто он находится в терминале современного комфортабельного аэропорта, нисколько ему не помогли. Это был тихий ужас. Мало того что рейс отложили, так в здании аэровокзала еще и не оказалось закрытой зоны отдыха для членов клуба «Адмирал». Поэтому, чтобы его не узнали, Иэну пришлось бóльшую часть времени просидеть в туалетной кабинке.

В этот раз он решил вылететь из Бостона. Пускай путь на лимузине до аэропорта будет дольше, зато перелет обещает быть гораздо более комфортным.

– Сэр? Рейсом какой авиакомпании вы летите? – спрашивает шофер.

– «Американ эрлайнз», – отвечает Флетчер, подавшись вперед.

Лимузин, как змея, прижимается к обочине, Иэн берет свой портфель, расписывается на чеке и, не говоря больше ни слова, выходит. Пригнув голову, торопливо шагает вправо, к лифтам, один из которых прямиком доставит его в зал ожидания первого класса, где можно будет в уединении сидеть до выхода на посадку.

Мэрайя стоит перед табло, изучая список ближайших вылетов. Столько городов! Какой выбрать? В общем-то, от места, наверное, ничего не зависит. Куда они с дочкой ни прилетят, им все придется начинать с чистого листа.

– Мама? – Вера тянет ее за рукав. – А полетели в Вегас!

Мэрайя улыбается:

– Почему именно в Вегас? Что ты о нем знаешь?

– Там папа один раз был. А еще там можно нажать на кнопочку, и деньги посыплются. Я по телевизору видела.

– Все не совсем так. Выигрывают только те, кому очень-очень везет. К тому же рейса в Лас-Вегас сегодня, кажется, нет.

– Тогда куда же мы поедем?

Хороший вопрос. Мэрайя прижимает к себе сумочку, в которой две тысячи долларов наличными. Держать на руках большую сумму рискованно, но это лучше, чем оставлять следы, расплачиваясь картой. Поэтому Мэрайя сняла со счета столько, сколько ей согласились выдать в местном банке разом. При экономном расходовании они с Верой сумеют сколько-то продержаться, оставаясь незамеченными. А если не попадаться на глаза журналистам, то, может быть, за это время интерес к девочке поутихнет.

За границу без паспорта не полетишь. Может, махнуть на Гавайи? Мэрайя всегда хотела там побывать. Но билеты туда, наверное, ужасно дорогие и сильно ударят по их с Верой карману. Мэрайя снова смотрит на табло: в двенадцать ожидается вылет в Лос-Анджелес, в одиннадцать пятнадцать – в Канзас-Сити, штат Миссури.

Она подводит Веру к стойке, где продаются предварительно не забронированные билеты, и решает действовать просто: выбрать тот рейс, который вылетает первым.

Поднимаясь на борт, Мэрайя мысленно благодарит Бога за то, что о Вере только совсем недавно начали говорить по национальному телевидению, поэтому и стюардесса, и приятный мужчина, который помог им убрать рюкзаки на багажную полку, и другие пассажиры смотрят на них просто как на маму и дочку, а не как на беглецов, скрывающихся от прессы.

До сих пор Вера летала на самолете всего дважды: один раз совсем маленькой, когда умер ее дедушка, а второй раз относительно недавно, когда они всей семьей отправились в Вашингтон. Сейчас она подпрыгивает и вытягивает шею, пытаясь заглянуть в салон первого класса, прямо за которым они с Мэрайей и сидят.

– Мама, что там? Почему кресла другого цвета?

– Это для бизнесменов и других людей, у которых много денег. За эти места они заплатили больше.

– А мы почему тоже не заплатили?

– Потому что… – Мэрайя бросает на дочь раздосадованный взгляд, – просто потому.

В этот момент стюард задергивает голубую шторку, отделяющую первый класс от основной части салона.

– Заканчивается посадка на рейс 5456 в Канзас-Сити…

Иэн подходит к стойке у выхода и протягивает сотруднице авиакомпании посадочный талон.

– Мистер Флетчер, – говорит она, – я очень люблю вашу передачу.

Он коротко кивает, проходит в самолет, протягивает стюарду пальто и садится на свое место.

– Доброе утро, мистер Флетчер. Желаете чего-нибудь выпить перед взлетом?

– Бурбон безо льда.

Первым классом летят еще трое пассажиров. Досадно, но не трагедия. Хорошо хоть в соседнем кресле никто не сидит. Стюард приносит виски. Этот полет, как и все, что касается посещений Майкла, – сплошная рутина. Иэн ставит стакан на столик, закрывает глаза и уплывает в сон, где красные и черные карты бесконечно сменяют друг друга.

– Я хочу пи`сать! – объявляет Вера.

Мэрайя вздыхает. Стюардесса только что провезла мимо них тележку с напитками, и теперь путь к туалету в конце салона надолго отрезан. Ребенок не дотерпит. Мэрайя смотрит на голубую шторку:

– Пойдем туда.

Она быстро заводит Веру в салон первого класса, надеясь, что девочка успеет заскочить в туалет, прежде чем их выдворят.

– Давай скорее. Не забудь закрыть дверь, чтобы включился свет. – С этими словами Мэрайя буквально заталкивает дочь в кабинку.

Прислонившись к вибрирующей стене, она оглядывает лица пассажиров первого класса.

И видит Иэна Флетчера.

О господи! С самолета никуда не сбежишь! Как только Вера выходит из туалета, Мэрайя поспешно скрывается с ней за шторкой, изо всех сил стараясь не встречаться с Иэном Флетчером взглядом. Сев на свое место, она с отвращением закрывает глаза: на протяжении этого часа из аэропорта вылетало, наверное, штук пятьдесят самолетов. Надо же было выбрать именно тот, где сидит Флетчер – человек, которому, как никому другому, выгодно знать местонахождение Веры!

Вдруг Мэрайю поражает догадка: это не случайная встреча. Иэн Флетчер каким-то образом выследил их в аэропорту. Так чего же он не подойдет к ним и не скажет: «Я вас раскусил»? Может, он уже сейчас с помощью маленьких наушников с микрофоном вызывает в Канзас-Сити продюсера и оператора?

От слез, подступивших к горлу, Мэрайе становится трудно дышать. Не успела она сделать первый шаг – весь ее план рухнул.

В первую минуту после трусливого бегства Мэрайи Уайт Иэн подумывает о том, чтобы пустить по следу лисы гончих собак. Он даже достает кредитку и начинает читать инструкцию к наушникам с микрофоном, собираясь позвонить Джеймсу Уилтону, но вспоминает, что момент неподходящий. На пути к Майклу нельзя привлекать к себе внимание.

Мэрайя Уайт этого не знает, но, вообще-то, она сейчас застала Иэна врасплох в той же мере, в какой и он ее.

Допив бурбон, Иэн просит, чтобы принесли еще. В создавшейся ситуации лучше всего делать вид, будто подозрения, которые наверняка возникли у Мэрайи, небеспочвенны. Если он скажет ей, что вовсе не следил за ней и ее дочерью от их дома в Нью-Ханаане до аэропорта в Бостоне, она захочет знать, зачем же он тогда прилетел в Канзас-Сити. Выпытывать чужие тайны – это для него дело привычное. Но открывать собственные он не намерен. Теперь весь план поездки придется перестраивать.

В уме Иэна все настойчивее крутится мысль: а что, если предложить Вере продемонстрировать способности целительницы, выбрав для нее такой объект, с которым она будет обречена на провал? Бабушка и та мамаша, чей младенец якобы болел СПИДом, наверняка сознательно участвовали в спектакле, но Майкла подговорить невозможно. И невозможно ему помочь.

Все, что нужно, – это втереться к матери и дочери в доверие, чтобы девочка в качестве личного одолжения Иэну согласилась посетить Майкла. Она попытается проделать свой фокус, а он, Иэн, понаблюдает за ней вблизи. Его собственная тайна останется в сохранности, ведь Мэрайе Уайт самой ни к чему светиться, значит болтать она не станет.

Иэн рисует себе нелепую сцену: Вера возлагает ручонки на Майкла, исполняя срежиссированный матерью шарлатанский номер. Эта картина заслоняет в воображении Иэна другую – ту, которую он запихнул так глубоко, что ему даже больно становится, когда она все-таки всплывает на поверхность сознания: вот Майкл осмысленно смотрит ему в глаза, сам протягивает ему руку, обнимает его и похлопывает по спине.

Ха! Скорее он увидит, как Мэрайя Уайт судорожно сочиняет что-нибудь про луну не в той фазе, пытаясь объяснить, почему ее дочь-чудотворица не излечила человека, по-настоящему больного аутизмом. Если бы Иэн был фаталистом, то подумал бы, что именно судьба свела его с этой парочкой на борту самолета.

Но нет, в судьбу он не верит. Зато верит в возможность подготовить такой материал, который прославит его на всю оставшуюся жизнь. Главное – очаровать Веру и Мэрайю, внушить им, будто он их друг, будто даже такой закоренелый циник может возлагать надежды на чудесные способности маленькой девочки. Когда у нее ничего не получится, он будет стоять рядом с сокрушенным видом.

И пожалуй, ему даже не придется притворяться.

Мэрайя не удивляется, когда, сойдя по трапу, видит, что Иэн Флетчер их ждет. Не удивляется и тому, что ждет он именно Веру, а на нее саму даже не смотрит.

– Эй, привет! – тянет он, наклоняясь. – Мы, кажется, на одном самолете летели?

Верины глазки расширяются.

– Мистер Флетчер!

– Я самый. – Он выпрямляется и кивает. – Добрый день, мэм.

Мэрайя предостерегающе сжимает руку дочери:

– Мы прилетели на свадьбу. Моей двоюродной сестры. Это сегодня вечером.

Ее голос звучит слишком громко и слишком отрывисто. Ей самой хочется себя пнуть за то, что она втюхивает Иэну Флетчеру информацию, которой он даже и не просил.

– Никогда не слышал, чтобы свадьбы праздновались в четверг.

Мэрайя вздергивает подбородок:

– Этого требует их религия.

– Каких только религий сейчас не развелось! – Иэн улыбается Вере. – Раз уж мы встретились, как насчет мороженого?

Вера, которой это предложение явно нравится, смотрит на маму.

– Нам некогда, – отвечает Мэрайя.

– Но мы же не…

– Вера! – одергивает ее мать, а потом вздыхает. – Ну хорошо. Время на мороженое мы найдем.

Иэн ведет их в кафетерий аэропорта, заказывает Вере вафельный рожок, а Мэрайе и себе – колу.

– Вера, нам с твоей мамой нужно поговорить. Может, ты скушаешь свое мороженое вон за тем столиком?

Девочка убегает, Мэрайя хочет задержать ее, но чувствует на своей руке руку Иэна и на секунду теряет способность двигаться и даже дышать.

– Пусть идет, – говорит он, убирая ладонь. – Она будет у вас на глазах, а люди, которые хотят ее заполучить, остались в полутора тысячах миль отсюда.

– Пожалуй, нам обеим стоит уйти, – колко отвечает Мэрайя. – Вы не вправе нас задерживать.

– Может, вы еще и полицию вызовете? Не советую. Так вы привлечете к себе внимание, а вам, как мне кажется, светиться совершенно незачем. – Иэн грустно улыбается. – Вы бы поверили, если бы я сказал, что прилетел сюда не из-за вас с Верой? Думаю, нет. Все дело в том, что я восхищаюсь вами, миз Уайт. И хотел бы дать вам совет.

– Сказала лиса вороне, – бормочет Мэрайя.

– Что?

– Ничего.

– Так вот. Я хотел вам посоветовать быть предельно осторожной. Всегда лучше перестраховаться. Вы, к примеру, уже решили, где остановитесь? – (Не желая посвящать Иэна Флетчера в свои планы, Мэрайя стискивает зубы.) – Дайте-ка угадаю, – весело произносит он. – В мотеле? Вы довольно скоро почувствуете, что женщина с ребенком, надолго застрявшая в сомнительном придорожном заведении, выглядит довольно подозрительно. Если же постоянно переезжать из мотеля в мотель, девочка совсем измучается. Поэтому вам придется либо злоупотреблять гостеприимством каких-нибудь друзей, которых у вас здесь вряд ли много, либо снимать дешевую квартиру. Но любой мало-мальски приличный арендодатель захочет видеть ваши документы, а вам нужно сохранить инкогнито. Кстати, если вы не намерены засветить водительские права и кредитную карточку, то для вас и машину напрокат взять будет крайне проблематично.

Решив, что она уже достаточно выслушала, Мэрайя думает послать к черту и Иэна Флетчера, и Канзас-Сити. Из этого аэропорта сегодня вылетит как минимум сотня самолетов. Нужно только сделать так, чтобы на этот раз Иэн не увязался следом. Мэрайя поворачивается к Вере и хочет уйти, но он останавливает ее, схватив за запястье.

– Я все равно найду вас. Вы же это знаете, – шепчет он в ответ на то, чего она не произносила вслух.

Мэрайя смотрит то вглубь коридора, то на туалеты, ища путь к бегству.

– Вы, кажется, грозились дать мне какой-то совет?

– Да. Я считаю, вам нужно положиться на знакомого человека.

– Ладно, – усмехается Мэрайя. – Я выясню. Может, здесь и живут какие-нибудь мои сестры по студенческому союзу.

– Я имел в виду себя, – говорит Иэн мягко. – Мне кажется, вам лучше остаться со мной.

– Вы с ума сошли?

Его глаза похожи на голубые озера, в которые так и хочется упасть.

– Вероятно, да, миз Уайт. Иначе на прошлой неделе я бы обязательно рассказал своему продюсеру про Верины ручки. А сегодня, когда вы спускались по трапу, вас бы уже ждала целая толпа репортеров с камерами. Во время полета я думал бы о том, как сделать из вашего бегства сенсацию, а не о том, что в виде исключения из моих правил я мог бы, пожалуй, вас спрятать. – Иэн смотрит на Веру. – Я предлагаю вам идеальное убежище. Рядом со мной вашу дочь точно не будут искать.

– Если только вы сами нас не выдадите.

Взгляд Мэрайи выражает непреклонность. И речи не может быть о том, чтобы довериться этому человеку, которого она бы никогда не встретила, если бы не его желание извлечь выгоду из Вериной истории. Конечно, в жизни он не так самоуверен и агрессивен, как на экране. С этим не поспоришь. При личном общении он даже может быть участливым. И все-таки убежать от глаз журналистов в резиденцию Иэна Флетчера – это самоубийственный прыжок из огня в полымя.

Он по-прежнему держит ее запястье, трогая большим пальцем шрам.

– Даю честное слово, что никому вас не выдам и сам не буду вам докучать, – говорит он и улыбается. – Мэрайя, какое зло меньше: черт, которого вы не знаете, или черт, который вам уже знаком?

Они купились! От радости у Иэна даже слегка кружится голова, когда он видит, что Мэрайя пошла к Вере сообщить о перемене планов. Конечно, мамаша пока не утратила бдительности, но это ничего. Пусть считает, будто у него на нее есть какие-то тайные виды. Они действительно есть, только не такие, как она думает. На самом деле его задача – добиться, чтобы девочка добровольно посетила Майкла, а мать это позволила. Придется пустить в ход актерские способности.

Когда Мэрайя возвращается, ведя ребенка на буксире, Иэна снова поражает ее лицо. Его привлекают контрасты: следы усталости вокруг потрясающих зеленых глаз, прочерченные болью скобочки около мягких губ.

– Так вы говорите… – произносит она нерешительно, – у вас здесь дом?

Иэн еле сдерживается, чтобы не рассмеяться: в этом штате он не согласился бы жить, даже если бы это был последний оставшийся кусок суши.

– Пока нет. Но дайте мне час.

Он идет в офис «Ависа», агентства по аренде автомобилей и берет напрокат машину, расплачиваясь корпоративной кредитной картой своей телекомпании. Мэрайя остается снаружи, возле телефонных автоматов. Она боится попасться на глаза кому-то, кто может их с Верой узнать. Вернувшись с ключами в руке, Иэн смотрит на часы и хмурится. На то, чтобы съездить к Майклу, у него остается меньше часа.

– Куда вы нас везете? – спрашивает Мэрайя, когда они выворачивают на федеральную автостраду.

– На запад. Я решил, что вам лучше разместиться подальше от города.

И поближе к Локвуду, лечебнице Майкла.

– Вы ведете машину так, будто хорошо знаете дорогу.

– Я часто приезжаю сюда по делам, – врет Иэн. – В Озавки есть местечко, где сдаются домики на берегу озера Перри. Я там никогда не отдыхал, но раз сто проезжал мимо. Думаю, нам стоит туда заехать.

– А там можно купаться?

Иэн улыбается, глядя на Веру в зеркало заднего вида:

– Вода уже холодная. Вряд ли мама разрешит тебе плавать. Но против того, чтобы немножко порыбачить, она, я надеюсь, возражать не будет.

Свернув с магистрали, они пересекают границу между Миссури и Канзасом. Мэрайя смотрит в окно, за которым тянутся недавно убранные поля. Вера прижалась носиком к стеклу:

– Мама? А где горы?

– Дома, – бормочет Мэрайя.

Оглядывая обшарпанные домики, из которых состоит поселок Перри, Мэрайя напоминает себе о том, что дареному коню в зубы не смотрят. Они с Верой могли бы разместиться и покомфортабельнее, но Флетчер прав: важнее не светиться. Мэрайя смотрит, как он обходит домик управляющего, стучит, заглядывает в окно. Не дождавшись ответа, пожимает плечами и идет к машине:

– Похоже…

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – наконец откликается маленькая старушка, кокетливо выглядывая из-за двери.

– Да, мэм, пожалуйста, – произносит Флетчер, с умноженной силой источая очарование. – Мы с женой хотели бы арендовать один из ваших симпатичных коттеджиков.

С женой?

– Сезон уже закрыт. Извините.

Несколько секунд Флетчер молча смотрит на старушонку, потом говорит:

– Как добрая христианка, вы, конечно же, охотно сделаете для нас исключение, если это угодно Господу.

От неожиданности Мэрайя едва не проглатывает собственный язык.

– Мама, – шепчет Вера с заднего сиденья, – почему он так странно разговаривает?

Мэрайя поворачивает голову:

– Ш-ш-ш… Он играет. Это как спектакль для нас. Чтобы мы посмотрели.

– Иисус велел мне все закрыть первого октября, – говорит женщина.

Флетчер качает головой:

– Это, очевидно, недоразумение, мэм. Потому что мне Он сказал ехать сюда, на озеро Перри, и слушать Его голос. – Подойдя к старушке поближе, Иэн протягивает ей руку. – Извините, что сразу не представился. Я Хэрри Уолтерс, священник из Луисвилла. А это моя очаровательная жена Мейбел и моя дочка Фрэнсис.

– Фрэнсис – красивое имя. Мою незамужнюю тетушку так звали.

– Нам тоже нравится.

Старушка наклоняет голову набок:

– Так, говорите, вы священник?

– Да. И музыкант. В Кентукки я руковожу большим хором, который исполняет гимны. В этом году Господь навеял мне несколько новых мелодий, прославляющих Его имя.

– Ох, я и сама большая охотница до гимнов. Благое это дело – петь во славу Божию.

– Аминь, мэм, – произносит Флетчер.

Пожилая леди вскидывает руки:

– Кто я такая, чтобы стоять на пути у Господа? Не могу пообещать вам полное обслуживание, но простыни для вас, наверное, найдутся.

Старушка уходит, видимо за ключами, а Иэн Флетчер оборачивается и едва заметно кивает Мэрайе и Вере. Мэрайя хохочет. Ну и нервы у этого человека! Он подходит к машине, открывает дверь с ее стороны и широко улыбается:

– Мейбел, дорогая, кажется, я нашел для нас временный дом.

– Мейбел? А почему не Мелисса, не Мэрион или не…

– Потому что мне нравится имя Мейбел. Оно звучит так… бесстрастно.

Бросив на него гневный взгляд, Мэрайя оборачивается к дочери:

– Идем, Вера.

– Фрэнсис, – поправляет Иэн.

В тот момент, когда Мэрайя надевает Вере на плечи рюкзачок, старушка снова выходит:

– У вас будет бунгало номер семь. Я ложусь спать в девять, и мне дела нет до того, что вы славите Иисуса: после девяти должно быть тихо.

Открыв гостям домик, она уходит. Иэн переступает порог и сразу же становится совершенно другим человеком:

– Боже! Такое ощущение, что здесь в прошлом году кто-то умер.

Мэрайе трудно поспорить с этим замечанием. Назвав интерьер по-сельски незамысловатым, она бы ему сильно польстила. На полу вытертый коврик с пятнами. Из центральной комнаты одна дверь ведет в ванную размером с кладовку, а другая – в единственную спальню. Меблировка состоит из кофейного столика, старого клетчатого дивана и обшарпанного кухонного стола с пыльной разномастной пластиковой посудой.

– Тут противно, – говорит Вера. – Я не хочу здесь жить.

Мэрайя поспешно заставляет себя улыбнуться:

– Ну это же приключение! Считай, что мы ночуем на природе, только спать будем на кровати. – Заглянув в спальню, она добавляет: – То есть кто-то один из нас будет спать на кровати.

Иэн усмехается:

– Вы с Верой можете спать вместе, а я рискну проверить на себе, какие болезнетворные микроорганизмы растут на этом диване.

Он тяжело садится, опускает голову, его плечи вздрагивают. Несколько секунд Мэрайя остолбенело смотрит на него, думая, уж не плачет ли он. Но он вскидывает подбородок и хохочет, вытирая глаза:

– Господи! Видел бы меня сейчас мой продюсер! По сравнению с этой хибарой мой «Виннебаго» – просто шикарное место!

При упоминании о продюсере Мэрайя понимает, из-за чего ей все это время было как-то смутно неспокойно. Она боится, что их с Верой узнают, и если сами они уехали далеко от тех, кому их лица знакомы, то Иэн Флетчер – звезда общенационального масштаба. Между тем он, не собирая толп поклонников, заходит в агентство по аренде автомобилей и может выдавать себя за священника Хэрри Уолтерса.

– Как это так? – тихо спрашивает Мэрайя. – Почему управляющая вас не узнала?

– Дорогая, это же Юг. Так называемый Библейский пояс. Мы тут поем гимны и стараемся угождать Иисусу, а атеистов здесь не так-то много. И здесь моя передача занимает далеко не первую строчку в телевизионном хит-параде.

Мэрайя вздергивает бровь:

– И все-таки по одному взгляду на эту женщину вы не могли наверняка знать, что она никогда не видела вас по телевизору.

– Я готов был побиться об заклад.

Раздраженная самоуверенностью Иэна, Мэрайя скрещивает руки на груди:

– Потому что она пожилая и, следовательно, позволит вешать себе лапшу на уши?

– Нет, миз Уайт, – Флетчер щелкает пультом старенького телевизора, показывающего только серую рябь, – потому что у нее нет кабельных каналов.

Оставив Мэрайю и Веру якобы затем, чтобы купить на рынке еды, Иэн приезжает в Локвуд с опозданием на час и семнадцать минут. Пробежав по коридору, он заглядывает в комнату отдыха, где обычно видится с Майклом. Тот сидит на своем месте в углу и перебирает карты. Видя, что Майкл его дождался, Иэн испытывает облегчение, но в следующую секунду понимает: бедняге просто некуда было уйти.

– Привет! – говорит он, входя и выдвигая для себя стул.

По вискам струится пот, но куртку Иэн пока не снимает. Он знает порядок: сначала Майкл должен его узнать. На стол ложится красная карта, затем черная. Иэн трется виском о воротник.

– Три тридцать, – произносит Майкл тихо.

– Знаю, старик. Я опоздал на час и… двадцать минут.

– Сейчас четыре пятьдесят одна. Двадцать секунд. Двадцать две. Двадцать четыре…

– Я знаю, который час, Майкл, – говорит Иэн и раздраженно стряхивает куртку с плеч.

– Три тридцать. Во вторник в три тридцать. В это время приходит Иэн. – Майкл начинает слегка раскачиваться на стуле.

– Ш-ш-ш… Извини. Этого больше не повторится.

Заметив тревожные признаки, Иэн поднимает руки и медленно подходит.

– Три тридцать! – кричит Майкл. – В три тридцать во вторник! Не в понедельник, не в среду, не в четверг, не в пятницу, не в субботу, не в воскресенье! Во вторник, вторник, вторник! – Вспышка проходит так же внезапно, как и началась; отодвинув стул от Иэна и забившись в угол, Майкл опять склоняется над своими картами. – Ты опоздал.

Иэн оборачивается и видит в нескольких футах от себя одного из психиатров, которые ежедневно приходят в Локвуд.

– У Майкла талант, не правда ли? – смеется доктор. – Ваш рейс задержали?

– Нет, я кое-где застрял на пути сюда из аэропорта.

– В его мире нет места для ошибок. Не принимайте на свой счет.

Прежде чем врач выходит из комнаты, Иэн спрашивает у него:

– Как по-вашему, что будет, если я заеду завтра? Или через пару дней?

– То есть не во вторник в половине четвертого, а в другое время? – Психиатр смотрит на Майкла, сидящего в углу. – Полагаю, это опять выведет его из равновесия.

Иэн кивает и отворачивается. Он и сам так думает. Стало быть, у него ровно семь дней, чтобы привести сюда Веру Уайт. Вздохнув, он отодвигает другой стул и садится прямо у Майкла за спиной. С грустью смотрит на затылок, тронутый сединой. Что за жизнь Майкл ведет здесь уже много лет!

Правда, могло быть и хуже. Звучащий у него в голове голос – это отпущение грехов. Локвуд – все-таки не дурдом, хотя психиатры и приходят сюда каждый день. Это просто заведение для людей, нуждающихся в медицинской помощи. Когда-нибудь, вероятно, Майкл сможет жить самостоятельно, ну а пока ему здесь обеспечивают лучший уход, какой только можно купить за деньги.

Устало посмотрев на часы, Иэн молча досиживает до конца положенного срока, потому что Майкл хотя и молчит, но прекрасно соображает, сколько визит продлился. Он раскачивается из стороны в сторону, как метроном, а Иэн смотрит на него и спрашивает себя, каким образом человек, не воспринимающий Библию всерьез, умудрился стать сторожем брату своему.

В поселок на берегу озера Перри Иэн возвращается уже после захода солнца. Не успев прийти в себя после произошедшего в Локвуде, он рассеянно шагает по гравийной дорожке, входит в домик и замирает на месте: в комнате горят свечи, обшарпанный кухонный стол застелен клетчатой дорожкой, начищенные столовые приборы аккуратно разложены возле щербатых тарелок. Мебель Мэрайя передвинула так, чтобы скрыть пятна на деревянном полу и сомнительные потеки на стенах. Конечно, это по-прежнему не тот интерьер, который был бы для Иэна привычен, но в комнате почти… уютно.

Мать и дочь сидят на диване, прижавшись друг к другу, как олениха с олененком, попавшие в свет фар. Увидев Иэна, Мэрайя встает и потирает ладони о бедра:

– Я тут подумала, что, если мы здесь не на один день… – Она замолкает, не договорив.

Взгляд Иэна падает на старую игру «Покер на кубиках», разложенную на кофейном столике. Вера, подтянув колени к подбородку и спрятав лицо, трясет в сложенных ладонях игральные кубики. Иэн с трудом подавляет желание скинуть ботинки и, усевшись на диван рядом с ней, положить ноги на столик.

– …в машине?

Выйдя из задумчивости, Иэн понимает, что Мэрайя спрашивает его про какие-то продукты. В машине ли они. Черт, он же уезжал якобы затем, чтобы купить чего-нибудь из еды!

– Я… э-э-э… еще не съездил в магазин, – бормочет Иэн, пятясь к двери. – Сейчас поеду.

И он спасается бегством, прежде чем Мэрайя успела бы спросить его, где же в таком случае он пропадал все это время, и прежде чем он сам успел бы, не совладав с собой, все ей выболтать.

Как только Иэн отъезжает от домика, начинает накрапывать. В зеркале заднего вида он видит стоящую на пороге Мэрайю. Ее силуэт очерчен желтым светом свечей. И где она только достала эти свечи? И настольную игру, и все остальное, раз уж на то пошло. Сжимая руль дрожащими руками, Иэн пытается вспомнить, как доехать до ближайшего супермаркета «Пигли-Вигли». Потрепанные коврики, игральные кубики, женщина, накрывающая на стол, – все это крутится у него перед глазами. Он кое-как заставляет себя сосредоточиться на покупках: нужны яйца, молоко, сок, кукурузные хлопья, сладкая газировка, макароны… Мысленно продолжая этот список, Иэн помогает себе не думать о том, что жизнь, которую он вел до сих пор, можно назвать роскошной, но счастливой – нельзя.

Мама вечно забывает все самое хорошее. Книжки для чтения перед сном у Веры нет; журнал «Ридерз дайджест» не в счет. А сегодня мама даже «Красную Шапочку» не может рассказать не путаясь.

– Девочка взяла корзинку с гостинцами для бабушки, – подсказывает Вера. – Помнишь?

– Да-да, – говорит мама, продолжая смотреть на дверь.

Наверное, очень кушать хочет. Иэн Флетчер обещал привезти обед, но куда-то пропал, поэтому они ничего не поели, кроме драже «Тик-так», завалявшегося в сумочке. Закрыв глаза и мысленно приглушив мамин голос, Вера могла бы услышать, что ее живот шумит, как вода на нью-ханаанской дамбе.

– Постучала Красная Шапочка в дверь и спрашивает волка…

– До волка ты еще не дошла, – возражает Вера. – Он должен съесть бабушку.

– Бога ради! Ты же знаешь сказку наизусть! Почему бы тебе ее самой себе не рассказать?

Надевая ночную рубашку, Вера сболтнула что-то вроде того, что она, мол, не знает, найдет ли ее Бог здесь, в Канзасе. Мама, подскочив, строго-настрого запретила ей говорить о Боге, когда рядом Иэн Флетчер. А теперь даже одеяло подоткнуть не хочет. Вера поворачивается на бок, лицом к стенке. Если она сейчас заплачет, то пусть этого никто не увидит.

– Ладно, – бормочет она.

Мама кладет руку ей на плечо:

– Извини. Я не должна была на тебя срываться.

– Все нормально.

– Да нет, я была не права. Я устала и проголодалась, но это не твоя вина. – Мама трет глаза ладонями и вздыхает. – Я что-то не в форме, давай обойдемся сегодня без сказки, хорошо?

– Хорошо, – шепчет Вера.

– Спасибо, – улыбается мама и, поцеловав ее в макушку, встает.

Но Вера хватает маму за рукав:

– Мне здесь не нравится. – В горле как будто что-то застревает, и, к Вериному смущению, слезы начинают литься из глаз, прежде чем она успевает сделать попытку сдержать их. – Здесь странно пахнет, нет канала «Дисней» и есть нечего!

– Знаю, милая. Мистер Флетчер это уладит.

– А почему мы вообще должны с ним жить?

Мамино лицо вдруг становится очень грустным, и Вера сразу жалеет, что задала такой глупый вопрос.

– Утро вечера мудренее. Если с мистером Флетчером нам не понравится, мы просто сядем на самолет и куда-нибудь улетим. Может, и в Лас-Вегас.

Умиротворенная такой перспективой, Вера чувствует, как мама ложится рядом, и вспоминает гамак, который висит у них в саду. Когда Вера легла в него в первый раз, ей стало страшно, что веревки порвутся, но они не порвались.

– Может, нам повезет, – говорит она, зевая.

Мама крепко обнимает ее:

– Может быть.

Сначала он чувствует запах дыма. Потом перед ним высоко-высоко взмывают два одинаковых огненных столба. От взгляда на них у него чернеет в глазах, но он знает, что должен прорваться. Родители! Боже, они горят! Очертя голову он ныряет в пламя, не обращая внимания на боль, которая быстро разливается по всему телу. Хотя жар и дым разъедает глаза, он видит протянутую руку с растопыренными пальцами, тянется к ней и хватает за запястье. Рывок – и они выкатываются из огня. Приземлившись, он понимает, что тот, кого он крепко держит, – его брат. Брат, к которому нельзя прикасаться. Который не выносит, когда к нему прикасаются. Который видит на своих плечах руки Иэна и начинает кричать – громко, громко, громко…

– Мистер Флетчер?

Иэн вздрагивает. Он весь в поту, одеяло сползло на пол. Мэрайя Уайт трогает его за руку, опустившись на колени перед грязным старым диваном.

– Вам приснился кошмар.

– Ничего мне не приснилось, – произносит Иэн хрипло.

Если бы он и правда видел страшный сон, следовало бы признать, что ему удалось на какое-то время заснуть, а это почти исключено.

Отстранившись от Мэрайи, Иэн съеживается в углу дивана и промокает потное лицо краем футболки. Это было безумие – вообразить, будто он сможет выдержать больше нескольких часов в здешних краях, где его на каждом шагу одолевают прогнившие воспоминания. Даже если ему удастся устроить встречу Майкла с Верой, это тяжело по нему отрикошетит.

Мэрайя протягивает Иэну стакан водопроводной воды. Он берет и жадно выпивает. Потом, проследив за ней взглядом, смотрит на покупки, оставленные на столешнице. Вернулся он поздно: дверь в спальню была уже закрыта, на диване лежало сложенное в стопку постельное белье. Чтобы не будить Уайтов, Иэн решил не греметь дверцами шкафов и оставить нескоропортящиеся продукты неразобранными до утра. Достав блокнот, он начал набрасывать кое-какие заметки для следующего эфира. Больше он ничего не помнит до того самого момента, когда рядом с ним оказалась Мэрайя Уайт.

– Вы что-то говорили про пожар, – поколебавшись, произносит она.

– Думаю, я много чего говорил.

– Не знаю. Я вышла только что.

– Ваша дочка не проснулась?

Мэрайя мотает головой:

– Вера спит крепко.

– Значит, я разбудил только вас. Извините.

На губах Мэрайи появляется призрачная улыбка.

– Не разбудили. В своей прошлой жизни наш матрас был орудием пытки.

– С его помощью, – смеется Иэн, – наверное, дожимали тех заключенных, которые не раскололись на этом диване.

Его глаза встречают взгляд Мэрайи.

– Пойду проверю Веру, – тихо говорит она.

– Конечно идите. И еще раз прошу прощения.

Мэрайя поднимает с пола скомканное одеяло и встряхивает его: оно надувается, как парус, и с мягким шорохом ложится Иэну на колени. Она тянет за края – оно разглаживается. Это простое движение, которое любая мать выполняет инстинктивно, заставляет Иэна затаить дыхание, чтобы чары не рассеялись.

– Спокойной ночи, Иэн, – произносит Мэрайя.

Он кивает, не в состоянии что-либо сказать, и смотрит на аккуратные изгибы ее маленьких босых пяток, пока она не закрывает за собой дверь спальни. После этого Иэн снова вооружается блокнотом и ручкой, улыбаясь при мысли, что Мэрайя Уайт впервые назвала его по имени.

Нью-Ханаан, штат Нью-Гэмпшир

Милли сходит с ума. Неужели Мэрайе так трудно позвонить хотя бы из автомата и сказать, что все в порядке. Свою часть их соглашения она, Милли, выполнила: машину пригнала и за домом присматривает. Гром пока не грянул, но вот-вот грянет. Все видели, что она приехала одна, без Веры и Мэрайи. Скоро начнутся расспросы.

Поднявшись с постели, Милли приоткрывает занавеску: у палаток горят спиртовки, мигают огоньки камер. У нее разыгралось воображение или журналистов и правда стало почти в два раза больше?

Съемочная группа передачи «Голливуд сегодня вечером!» еще здесь – это точно. Если большинству телерепортеров достаточно иметь при себе трех-четырех помощников, то Петра Саганофф привезла человек восемь или десять: осветителей, визажистов и еще бог знает кого с приборами непонятного предназначения. Эта звезда не нравится Милли. Если без журналистов никак нельзя, она предпочла бы видеть Питера Дженнингса в охотничьем жилете, который он всегда надевает, когда ведет репортаж с места событий.

Девочки уехали вовремя. Похоже, скоро для поддержания порядка потребуется второй полицейский. Если Мэрайя не могла спокойно терпеть присутствие горстки людей, то как же она отреагировала бы на целую толпу? Милли со вздохом возвращается в постель и выключает лампу. Потом снова включает и тянется к телефону, стоящему на прикроватной тумбочке, чтобы на всякий случай проверить, работает ли он.

Озеро Перри, штат Канзас. 20 октября 1999 года

К удивлению Мэрайи, сразу же после завтрака Иэн уходит.

– Пойду добывать хлеб насущный, – говорит он, хватая ключи от машины, и так стремительно шагает к двери, словно лишняя минута в компании Мэрайи и Веры – для него пытка.

О своем ночном кошмаре он не упоминал, и Мэрайя думает, что дело в смущении: если такой мужчина где-то дал слабину, ему обычно бывает нелегко с этим примириться.

– Почему он уезжает, – ворчит Вера, – а мы должны торчать в этом некрасивом месте, где нечего делать?

– Давай сходим погулять. Может, найдем автомат и позвоним бабушке.

Вера воодушевляется:

– И тогда она приедет?

– Если только через какое-то время… Сейчас нужно, чтобы она присматривала за нашим домом.

– За нашим домом и так куча людей присматривает, – отвечает Вера, подсыпая себе еще кукурузных хлопьев. – Ей совсем не обязательно тоже это делать.

Стоя у окна, Мэрайя видит, как Иэн уезжает. Машину он, конечно, забрал, но это не помешает им дойти пешком до ближайшего городка, там поймать такси, вернуться в аэропорт и запрыгнуть на первый попавшийся рейс. Вчера, когда Иэн Флетчер предложил им помощь, она подумала, что он руководствуется собственными интересами, ведь, живя с Верой бок о бок, наблюдать за ней проще всего. Это не особенно смутило Мэрайю. «Он увидит только то, что я ему покажу», – решила она. Но ее ожидания не оправдались: пока, вместо того чтобы приклеиться к Вере как липучка, Иэн ведет себя так, словно… доверяет им.

Вера подносит миску к губам и через край допивает оставшееся молоко. Мэрайя хочет сделать ей замечание, но одергивает себя: сейчас, когда они прячутся, девочке приходится мириться со столькими ограничениями, что придираться к таким мелочам не стоит.

Принимая предложение Иэна Флетчера, Мэрайя учла только те опасности, которые могли угрожать Вере, но не ей самой. В результате она упустила из виду важный момент: внушать себе антипатию к телеведущему гораздо проще, чем к обычному мужчине. Если видишь его туфли возле дивана и его бумаги, разложенные на кофейном столике, а входя в ванную, чувствуешь его запах – смесь кедра и мыла, – он становится человеком из плоти и крови. Превращается из плоской экранной картинки, представляющей опасность для Веры, в кого-то, у кого бывают чувства, сомнения и даже ночные кошмары. Он доверяет им настолько, что оставил их одних. Может, и Мэрайе стоит ему доверять, воспринимая его помощь не как акт эгоизма, а как бескорыстный поступок?

– Одевайся, – говорит она Вере. – Мы уезжаем.

Покупка одежды в магазине «К-март» практически разбивает Иэну сердце. Как человеку, привыкшему носить костюмы от Армани и обувь от Бруно Мальи, ему очень тяжело заставить себя влезть в дешевые джинсы и кроссовки, но он понимает: в обычном магазине он меньше рискует быть узнанным, чем в бутике. Просматривая содержимое своей корзины, Иэн занимает очередь в кассу за женщиной с тремя детьми, которые орут, требуя сладостей.

– Вы все нашли, что хотели? – спрашивает продавщица.

Воцаряется благословенная тишина: мамаша сдалась и катит детей, уже запустивших ручонки в пакетики с «Эм-энд-эмс», по направлению к выходу. Иэн импульсивно берет такой же пакетик с полки и бросает в корзину – для Веры.

– Думаю, да.

Услышав его голос, кассирша поднимает голову и слегка прищуривается, пытаясь понять, где она видела это лицо. Иэн уже опасается, что попался, но женщина начинает спокойно сканировать товары. Видимо, приняла его за обычного покупателя, просто похожего на известного телеведущего. В конце концов, чего ради блистательный Иэн Флетчер вдруг заявился бы в «К-март»?

– Ой, мне тоже нравится этот костюмчик, – говорит продавщица, пробивая легинсы и кофточку с птичкой Твити на груди. – Я и своей дочке такой взяла.

Иэн купил это для Веры, ведь в их с Мэрайей рюкзаки вряд ли поместилось много вещей, а в этом незапланированном отпуске им, как и ему, нужно было во что-то одеваться. Только вот, к сожалению, в детских размерах он совершенно не разбирается. Чем, черт возьми, 7 отличается от 7Х?

С Мэрайей все оказалось проще. Нужно было только вспомнить, какого она роста, какие у нее бедра и какая талия, а потом решить, на какую из его многочисленных пассий она больше похожа. Фигура у нее, вообще-то, чудесная, но он поймал себя на том, что рука тянется к мешковатым джинсам, фланелевым рубашкам и просторным свитерам, то есть к одежде, которая прячет тело, а не подчеркивает его достоинства.

– С вас сто двадцать три тридцать девять, – объявляет кассирша.

Иэн раскрывает бумажник, достает пачку двадцаток, расплачивается и идет с мешками в арендованную машину. Там достает сотовый телефон и звонит продюсеру.

– Уилтон, – говорит Джеймс.

– Приятно слышать, что за время моего отсутствия ты не успел сменить фамилию.

– Иэн? Господи, да я чуть с ума не сошел! Может, скажешь наконец, где тебя черти носят?

– Извини, Джеймс. Я помню, что обещал вернуться вчера вечером, но возникли непредвиденные… семейные обстоятельства.

– Я думал, у тебя нет семьи.

– Как бы то ни было, все это займет еще какое-то время, – говорит Иэн, постукивая пальцами по рулю.

Он знает, что продюсер ничего поделать не может. Без него, Иэна, шоу не будет.

– Какое-то время? И какое же? – спрашивает Джеймс после секундной паузы.

– Пока не знаю. Но пятничный эфир я точно пропускаю. Ставь повтор.

Иэн прекрасно представляет себе, как Джеймс закипел от ярости.

– Чудесно! Просто великолепно! А ничего, что мы уже запустили анонс прямого эфира? Тут, кстати, человек девяносто репортеров, в том числе от филиалов общенациональных компаний. Все ждут не дождутся своего звездного часа. Так, может, мне попросить кого-нибудь из них тебя заменить?

– Пожалуй, тебе подойдет Дэн Разер, – смеется Иэн. – Как-то раз он произвел на меня неплохое впечатление в прямом эфире «Субботнего вечера».

– Я рад, что ты, черт подери, в таком хорошем настроении! Потому что больше у тебя ничего не останется, когда ты спустишь свое шоу в унитаз.

– Джеймс, остынь. Веры Уайт ведь все равно нет на месте, верно?

– Откуда ты знаешь? – помолчав, спрашивает продюсер.

– У меня свои источники. И я делаю именно то, что обещал тебе делать: хожу по пятам сенсации.

– Ты хочешь сказать, она с тобой? – ахнув, произносит Джеймс.

– Я хочу сказать, что могу контролировать ситуацию, даже когда не сижу у тебя под боком. – Иэн смотрит на часы. Боже! Мэрайя и Вера сейчас, возможно, уже на полпути в аэропорт, но он давно усвоил: если хочешь поймать бабочку – не гонись за ней, а замри и подожди. Тогда, глядишь, она сама сядет тебе на плечо. – Мне пора, Джеймс. Я тебе еще позвоню.

Не дав продюсеру ответить, Иэн отключает телефон, прячет его в карман и едет к озеру Перри – медленно, чтобы не пропустить женщину с ребенком, которые решили продолжить путь вдвоем.

Мэрайя обливается пóтом. На улице прохладно, но Вера ни в какую не захотела идти вдоль дороги пешком, поэтому пришлось с милю тащить ее на закорках. С заправки, пока дочка ныла, требуя, чтобы ей купили конфет, Мэрайя позвонила домой за счет вызываемого абонента.

– С кем вы?! – переспросила Милли.

– Знаю, знаю. Мы как раз хотим уехать. – Взгляд Мэрайи падает на рекламу местной службы такси. – Я тебе позвоню, когда мы устроимся.

Через минуту, разговаривая с диспетчером таксопарка, она испытывает угрызения совести: Иэн до сих пор только помогал им. Может быть, его безжалостность – только телевизионная маска. И все-таки лучше не выяснять этого на собственном опыте.

Такси подъедет через десять минут. Повесив трубку, Мэрайя видит, что Вера сидит на полу и ковыряет дохлых жуков.

– Что ты делаешь? Вся перепачкаешься!

– Хочу конфеток! Хочу кушать!

Мэрайя выуживает из кармана пятьдесят центов:

– На. Купи что-нибудь, на что этого хватит.

Вытирая пот со лба, она наблюдает за тем, как Вера берет с полки арахисовые «Эм-энд-эмс» и передает пакетик кассиру. Тот улыбается Мэрайе, она улыбается в ответ.

– Вы не здешние, – говорит продавец.

– Почему вы так решили? – откликается Мэрайя, превозмогая тошноту.

Мужчина смеется:

– Я же в этом городе всех знаю! Ждете такси?

Видимо, он слышал телефонный разговор Мэрайи. Она начинает судорожно соображать, как бы выкрутиться.

– Да… Мой… э-э-э… муж уехал по делам и собирался забрать нас здесь. Но у дочери, кажется, жар, и я хочу поскорее вернуться в мотель. Поэтому вызвала такси.

– Если ваш муж будет вас искать, я скажу ему, где вы.

– Спасибо, – отвечает Мэрайя и, чтобы прекратить этот разговор, пятится к двери. – Милая, может, на улице подождем?

– Хорошая идея, – говорит мужчина, хотя его, вообще-то, никто никуда не звал. – Я тоже с удовольствием подышу свежим воздухом.

Мэрайя, вздохнув, выходит через стеклянную дверь и, встав возле колонки, подносит руку козырьком ко лбу, чтобы посмотреть, не приближается ли что-нибудь отдаленно напоминающее такси. В этот момент машина, ехавшая в противоположном направлении, останавливается в нескольких футах от нее. Выходит Иэн, радостный оттого, что заметил Мэрайю и Веру.

– Привет! – улыбается он. – Поехали домой?

– Надеюсь, у тебя розы при себе. Потому что ты, брат, в немилости, – говорит сотрудник заправки.

Иэн продолжает улыбаться, ничего не понимая. Про розы речь до сих пор заходила только один раз, когда Вера сказала, что от них ее мама чихает. Прежде чем Мэрайя успевает остановить девочку, та влезает на заднее сиденье машины и видит на полу мешки с покупками.

– Что это?

– Подарки. Для вас с мамой.

Вера достает костюмчик с птичкой Твити, упаковку заколок и кофту с сердечками вокруг горловины. Потом вытаскивает рубашку, которая явно должна прийтись по размеру Мэрайе. Так вот где он был все утро? Покупал им одежду?

– Думаю, такси вам уже не понадобится. Я позвоню в диспетчерскую и отменю заказ, – предлагает работник заправки.

– Большое спасибо, – с трудом произносит Мэрайя.

Помахав заправщику, Иэн возвращается в машину. Мэрайя тоже садится.

– Полагаю, вы решили прогуляться по городку, – говорит он ровным голосом. – Я ехал мимо и увидел вас.

– Хорошо! – откликается Вера звонким голосом с заднего сиденья. – А то я уже устала идти.

Мэрайя пытается расслышать в словах Иэна упрек. Пытается увидеть в нем того человека, за которого всегда его принимала. Он поворачивается к ней:

– Если вы хотите погулять еще, я могу сам отвезти Веру.

– Нет, – говорит она ему и себе. – Все в порядке.

Нью-Ханаан, штат Нью-Гэмпшир.

22 октября 1999 года

Кто-то считает виновником утечки информации таксиста, который вез на железнодорожную станцию молодого отца Рурка. Кто-то говорит, что слух пустил один из репортеров. Никто точно не знал, каким образом сведения из отчета католического священника просочились наружу. Так или иначе, теперь ни для кого не секрет: Бог, которого видит Вера Уайт, оказался женщиной.

Репортер «Ассошиэйтед пресс» написал статью из трех абзацев, которую печатали в газетах от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка. Джей Лено произнес издевательский монолог об Иисусе в юбке, который опасается, что вслед за ним все начнут носить терновые венцы.

У дома Уайтов собралась новая толпа религиозных фанатиков, точнее, фанатичек, причем отсутствие Веры лишь немного остудило их энтузиазм. Их около сотни: учащиеся католических колледжей, преподавательницы приходских школ, члены женских церковных объединений. Некоторые из них даже пытались добиться разрешения на принятие духовного сана, но потерпели неудачу. Вооруженные Библией и книжками феминистки Наоми Вульф, они развернули наскоро напечатанный транспарант «Общество Бога-Матери» и очень громко декламируют видоизмененную версию «Отче наш». В руках у них фотографии, стилизованные под иконы, и плакаты с надписью: «Девочка, давай!» Входя в раж, они кричат до хрипоты, как хоккейные фанатки, но особых опасений другим верующим, собравшимся у дома Уайтов, их поведение не внушает. Пока еще мало кто знает, что Общество Бога-Матери насчитывает сотню последовательниц в разных городах Восточного побережья и что они активно распространяют листовки с видоизмененным текстом «Отче наш» и домашним адресом Веры Уайт.

Манчестер, штат Нью-Гэмпшир.

22 октября 1999 года

– Святой Франциск Ассизский! Это еще что такое?! – восклицает епископ Эндрюс, глядя на розовую листовку, как на гремучую змею. – «Мать наша, сущая на небесах»? Кто написал эту чушь?

– Это новое католическое общество, Ваше преосвященство, – отвечает отец Де Сото. – Они почитательницы предполагаемой визионерки из Нью-Гэмпшира.

– Нью-Гэмпшир? Визионерка? Где-то я об этом слышал…

– Монсеньор О’Шонесси говорил вам о ней неделю назад. Отец Рурк, эксперт-психолог из семинарии Святого Иоанна, прислал вам отчет по факсу.

Отчета епископ Эндрюс не читал. Утром он участвовал в торжественном шествии выпускников приходской школы имени Папы Пия XII: стоя ехал в «форде»-ретро, а за ним шел оркестр с такой мощной группой ударных инструментов, что голова до сих пор болит. Отец Де Сото передает епископу листок бумаги.

– «Полное отсутствие психотических отклонений в поведении…» Как бы этому Рурку не повредила такая широта взглядов! – бормочет Эндрюс и, сняв трубку, звонит в бостонскую семинарию.

Бог – женщина! Всемилостивое небо!

И зачем они послали психолога туда, где явно нужен богослов?!

Озеро Перри, штат Канзас.

22 октября 1999 года

После обеда Иэн и Вера садятся играть в карты, а Мэрайя засыпает на диване. Только что разговаривала с ними и через секунду уже дрыхнет. Иэн смотрит на ее шею, склоненную набок, слушает тихое похрапывание. Господи, до чего же ему завидно! Как бы он тоже хотел вот так, средь бела дня, взять и уплыть…

Вера, перетасовав колоду, отпускает карты так, что они разлетаются веером. Она становится на четвереньки, чтобы их собрать, и громким голоском обращается к своему партнеру по игре:

– Мистер Флетчер!

– Ш-ш-ш! – Иэн кивком указывает на диван. – Мама спит. – Он понимает, что, находясь в одной тесной комнатушке с ребенком, Мэрайя вряд ли проспит долго. – Как насчет того, чтобы прогуляться?

Вера корчит рожицу:

– Не хочу опять играть на траве. Я уже утром играла.

– Кажется, я обещал тебе рыбалку, – шепчет Иэн, вспомнив, что в сарае за конторой управляющего пылится старая удочка. – Можем прямо сейчас и попробовать.

Вера смотрит на мать:

– Наверное, она бы мне не разрешила.

Естественно, не разрешила бы, думает Иэн. Ведь, оставшись без присмотра, девочка может случайно себя выдать.

– А мы ненадолго. Если мама не узнает, то и не расстроится. – Он встает и потягивается. – А вообще как хочешь. Можешь оставаться, а я пойду порыбачу.

– Погодите! Я только обуюсь.

Иэн пожимает плечами, как будто ему все равно, составит Вера ему компанию или нет. Но мысленно он поздравляет себя с тем, что впервые окажется с маленькой визионеркой наедине, если не считать той ночи, когда у нее пошла кровь. Черт! Ему столько нужно выведать у Веры Уайт, что он прямо не знает, с чего начать.

На улице свежо, в небе тяжело повис солнечный диск. Иэн шагает, засунув руки в карманы, и насвистывает, словно бы не замечая, как Вера пыхтит, пытаясь за ним поспеть. Взяв удочку и маленькую садовую лопатку, он поворачивает к озеру, доходит до зарослей камыша и присаживается на корточки.

– Мне копать или ты хочешь попробовать? – спрашивает он Веру.

– А что копать? Червяков?

– Нет, пиратский клад. Чем, по-твоему, мы будем пользоваться как наживкой?

Вера берет лопатку и без особого энтузиазма тычет ею в траву. Иэн смотрит на пластыри, которые девочка по-прежнему носит на обеих руках, с внутренней и с тыльной стороны. Как настоящий профессионал, он, конечно, собрал предостаточно сведений о других предполагаемых стигматиках и помнит, что их раны якобы очень болезненны. Не то чтобы он поверил, но лопатку у Веры все-таки забирает.

– Давай я, – произносит он ворчливо.

Подковырнув слой травы, Иэн обнажает влажную почву, в которой копошатся семь лиловых червей. Девочка морщит носик:

– Фу! Какие противные!

– Большеротый окунь с тобой бы не согласился. – Собрав червяков в пакетик, Иэн машет рукой в сторону пристани. – Иди туда. Удочку возьми.

Вера идет, садится и, свесив босые ноги, болтает ими в воде.

– Мама тебя за такое не похвалит.

Вера оборачивается:

– А как она узнает, если вы ей не скажете? И вообще, если она увидит, то так разозлится на вас, что на меня кричать уже не будет.

– Выходит, мы с тобой соучастники преступления, – говорит Иэн и протягивает руку, помогая Вере встать. – Итак, начнем. Закидывать удочку умеешь? Ты когда-нибудь уже рыбачила с папой?

– Нет. А вы с вашим?

В этот момент ручка Веры оказывается в руке Иэна. Девочка вопросительно поднимает лицо, частично скрытое тенью, и щурится.

– Нет. Не припомню такого. – Он обнимает ее, стоя сзади, и берет уже обе ручки в свои. Тихонько шевелящиеся детские лопатки задевают его живот. – Вот так. Гляди.

Иэн поднимает удилище и отправляет леску в воду.

– Что теперь?

– Теперь ждем.

Он садится рядом с Верой и смотрит, как она ковыряет доски настила ногтем большого пальца. Закрыв глаза, девочка подставляет лицо заходящему солнцу, и Иэн, сам себе удивляясь, завороженно наблюдает биение маленькой жилки у нее на шее. Воцаряется такая тишина, которую обидно нарушать, и все-таки любопытство берет верх.

– «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», – говорит Иэн, наблюдая за Вериной реакцией.

Девочка поворачивается к нему:

– А?

– Это такая поговорка. Очень старая.

– Глупая. Людей разве ловят?

– Спроси об этом Бога при случае.

Иэн ложится на спину и накрывает глаза рукой так, чтобы через щелочку следить за Верой.

Она хмурится, борясь с желанием что-то сказать, и снова начинает ковырять доски. Иэн напряженно ждет признания, но, чем бы ни были заняты мысли Веры в этот момент, внезапно дрогнувший поплавок выводит ее из задумчивости. Девочка радостно верещит. Иэн помогает ей вытянуть рыбу – окуня, весящего не меньше трех фунтов. Сняв этого красавца с крючка, он дает его Вере в руки. Она восторженно ахает, прижимая рыбину к животу. Иэн улыбается. Прямо картинка! – думает он, глядя на Верины волосы, горящие в лучах вечернего солнца, и на ее измазанную грязью щечку. Сейчас она для него не объект журналистского расследования, а просто маленькая девочка.

Окунь, борясь за свободу, начинает бить хвостом.

– Глядите, как… Ой! – вскрикивает Вера, роняет рыбу и, прежде чем Иэн успевает опомниться, падает, потеряв равновесие, в ледяную воду.

Мэрайя просыпается и наяву оказывается в страшном сне: Иэн Флетчер исчез, забрав Веру. Вскочив с дивана, Мэрайя громко зовет дочь, но по тому, как в домике тихо, понимает, что никто не отзовется. На полу остались разбросанные карты: похоже, этот человек схватил девочку посреди игры и насильно унес.

Что же делать? Звонить в полицию? Сердце колотится. Мэрайя выбегает из домика в таком смятении, что даже не обращает внимания на автомобиль, стоящий на своем месте. Она бежит к конторе, к ближайшему телефону, проклиная себя за то, что позволила Иэну Флетчеру приблизиться к своей дочери. Повернув за угол, Мэрайя видит на фоне озера силуэты двух фигур – высокой и маленькой. От внезапного облегчения у нее подгибаются колени. Она рупором подносит ко рту ладони, чтобы позвать дочь, и в этот момент, прямо у нее на глазах, девочка падает в воду.

Вот черт! Это все, что Иэн успевает подумать, прежде чем вода проглатывает Веру и эхо доносит до него вопль Мэрайи. Озеро холодное. Умеет ли девочка плавать, Иэн не знает. Он в растерянности: если сейчас просто взять и тоже прыгнуть в воду, то можно упасть прямо на Веру и тем самым не помочь ей, а навредить. Краем глаза Иэн видит Мэрайю, бегущую вниз по склону холма, и слышит ее крики, но не перестает напряженно смотреть на мутную воду, пока у поверхности не начинает блестеть что-то серебристое. Тогда Иэн прыгает в озеро левее того места, где заметил этот блеск, открывает глаза, в которые тут же попадает поднятый со дна песок, и запускает руки в шелк Вериных волос.

Она попала под мостки и снизу бьет по ним ладонями. Рот раскрыт, глазенки полны ужаса. Иэн хватает ее за хвостик и вытаскивает. Девочка вползает на деревянный настил и ложится на доски, отплевываясь и судорожно глотая воздух.

Иэн тоже выбирается из воды. В этот момент Мэрайя, подбежав, берет Веру на руки, тискает ее и лепечет ей ласковые слова. Только теперь Иэн позволяет себе дышать. Только теперь он отваживается подумать о том, что могло случиться. Оказывается, он весь трясется от холода и его промокшая одежда весит, наверное, фунтов пятьдесят. Бросив взгляд на Веру, с которой все должно быть в порядке, Иэн поднимается на ноги и медленно идет к домику, чтобы переодеться.

– Ни с места! – Голос Мэрайи вибрирует от ярости.

Иэн останавливается и оборачивается к ней.

– С ней ничего не случится, – прокашлявшись, с трудом произносит он. – Она пробыла в воде всего несколько секунд.

Но Мэрайю так просто не утихомирить.

– Как вы посмели увести ее без моего разрешения?!

– Ну я же…

– Вы дождались, когда я усну, и выманили ребенка конфеткой, чтобы засыпать вопросами? Наверное, и диктофон свой драгоценный включили? Вы хоть успели достать его из кармана, прежде чем прыгнуть в воду?

Иэн чувствует, как его зубы сами собой обнажаются в оскале:

– Да будет вам известно, что я задал вашей дочери всего один вопрос: учил ли ее отец ловить рыбу? И на пленку я до сих пор не записал ни единого сказанного ею словечка. Она случайно свалилась в воду и попала под мостки. Я вытащил ее – вот все, что я сделал.

– Она бы не оказалась под мостками, если бы вы не привели ее к озеру! И вообще, откуда мне знать? Может, вы сами ее туда и толкнули?

В глазах Иэна вспыхивает ярость. Вот, значит, какую благодарность он получает за спасение ребенка! Тяжело дыша, он делает шаг назад.

– А мне откуда было знать, – ухмыляется он, – что она не умеет ходить по воде?

Мэрайя уже давно накормила Веру горячим супом, искупала и уложила спать, а Иэн все не возвращался. Мэрайя, даже не отдавая себе в этом отчета, начинает мерить комнату шагами и пялиться на серую рябь в телевизоре. Ей хочется извиниться. Теперь они оба остыли, и он, наверное, сам понимает: когда она на него напустилась, за нее говорил страх. И все-таки надо бы сказать ему об этом. В конце концов, Вера и одна могла добрести до пруда и упасть в воду. Не окажись рядом Иэна, девочка утонула бы.

Увидев, что дочка крепко спит, Мэрайя садится на краешек кровати и гладит детскую щечку, теплую, точно спелый персик. Как другие матери умудряются не упускать детей из виду? Откуда они знают, что, если закрыть глаза, с ребенком в этот момент ничего не случится? Погружение в почти ледяную воду может иметь серьезные последствия, но с Верой вроде бы все в полном порядке.

Кто бы ни был этот Верин Бог, из воды ее вытащил не Он, а Иэн. И за это следовало бы его поблагодарить.

Маленькую комнату пересекает колеблющийся луч автомобильных фар. Мэрайя выходит из спальни и ждет Иэна. Но проходит минута, потом две, а потом и пять. Выглянув в окно и убедившись в том, что машина действительно подъехала, Мэрайя открывает входную дверь. Иэн сидит на крыльце, прислонившись к косяку.

– Мне жаль, что так получилось, – говорит Мэрайя, краснея.

– Да уж, сидеть здесь довольно глупо.

Они оба смотрят то на ночное небо, то на гниющие доски крыльца, то на облезающую краску двери – куда угодно, только не друг на друга.

– Мне и правда жаль. Простите меня.

– А вы меня. Я уже не в первый раз затеваю что-то с Верой, не спросив у вас разрешения. – Иэн потирает шею. – А ей, кстати, понравилось рыбачить. Ну то есть нравилось, пока она не упала.

Они представляют себе Веру с окунем в руках, и эта картинка играет роль мостика между ними. Мэрайя садится рядом с Иэном и рассеянно рисует кружок на грязном крыльце.

– Я не привыкла отпускать Веру от себя, – признается она. – Мне это тяжело.

– Вы хорошая мать.

Мэрайя качает головой:

– Похоже, вы единственный, кто так считает.

– Почему? Уверен, та девочка, которая сейчас спит, со мной согласна, – говорит Иэн, прислоняясь к стене домика. – Я, наверное, должен перед вами извиниться еще и за то, что брякнул про хождение по воде. Я бы не сказал этого, если бы не разозлился.

– Знаете, – подумав, говорит Мэрайя, – я ведь не больше вашего хочу видеть в Вере какое-то подобие… мессии.

– А чего вы хотите?

Она глубоко вздыхает:

– Чтобы моя дочь была в безопасности. Чтобы была со мной.

Ни Иэн, ни Мэрайя ничего не говорят, но им обоим думается, что эти два желания могут оказаться взаимоисключающими.

– Вера сейчас спит?

– Да. – Мэрайя бросает взгляд на дверь домика. – Заснула без проблем.

Иэн подтягивает одно колено к груди и обхватывает его руками. Мэрайя спрашивает себя, каким бы мог быть для них обоих этот момент, если бы они не столкнулись друг с другом на войне убеждений, а встретились в магазине, где он поднял бы оброненный ею кошелек, или в автобусе, где он уступил бы ей место. Мысленно вторгаясь на ту территорию, которую она до сих пор старалась обходить стороной, Мэрайя отмечает про себя черные как вороново крыло волосы Иэна и сверкающие голубые глаза. Ей вспоминается та ночь в больнице, когда он поцеловал ее в щеку.

– Даже во время мировых войн враждующие стороны прекращали огонь в Рождество, – тихо произносит Иэн.

– Что?

– Мэрайя, я предлагаю вам перемирие. – В его устах ее имя журчит, как водопад. – Я хочу сказать, – улыбается он, – что хотя бы только здесь и только сейчас мы могли бы истолковать наши сомнения в пользу друг друга, как предполагает презумпция невиновности. Вероятно, я не такой уж и монстр, каким вы меня себе представляете.

Она улыбается в ответ:

– Не скромничайте.

Иэн смеется, и Мэрайя понимает, что если он внушает страх, когда ведет себя враждебно, то, ослабляя оборону, он становится еще опаснее.

Глубокой ночью, когда Вера и Мэрайя уже давно спят, Иэн прокрадывается к ним в комнату и останавливается перед их кроватью с таким видом, будто оказался на краю обрыва. Мэрайя обнимает Веру, как тесто обнимает начинку пирожка. Их волосы переплелись друг с другом на подушке. Кажется, будто они не два разных человека, а два воплощения одного.

Вечер прошел лучше, чем Иэн ожидал, учитывая происшествие на озере. Перемирие поможет ему выиграть время для того, чтобы расположить Мэрайю к себе, завоевать ее доверие. И сам он, конечно, должен вести себя так, будто доверяет ей. А это в каком-то смысле чертовски просто: Мэрайя выглядит как совершенно нормальная мать, а Вера – как совершенно нормальный ребенок. Пока между ними не вклинивается Бог.

Озеро Перри, штат Канзас, 23 октября 1999 года

Вера сидит рядом с мистером Флетчером за столом, а мама готовит завтрак.

– На завтрак мы можем выбрать, – бодро говорит ее мама, – «Чириос», «Чириос» или, если пожелаете, «Чириос».

– Я выбираю «Чириос», – отвечает мистер Флетчер и улыбается маме.

Вера сразу ощущает: что-то изменилось. Словно бы дышать стало легче.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Нормально, – отвечает Вера и чихает.

– Я бы не удивилась, если бы она простыла, – говорит мама, ставя перед ней миску с колечками.

– Дайте ей витамин С, – говорит мистер Флетчер. – Большая доза витамина С поможет победить простуду.

– Это все бабушкины сказки. Так же эффективно, как носить чеснок на шее.

Вера смотрит на взрослых и ничего не понимает: у нее такое ощущение, будто, пока она спала, мир перевернулся с ног на голову. В прошлый раз, когда она видела маму и мистера Флетчера вместе, они так орали друг на друга, что голова раскалывалась. А теперь болтают о лекарствах от простуды, словно ее, Веры, тут вовсе и нет.

Молча встав, она подтаскивает табурет-стремянку к шкафчику и достает со средней полки еще одну миску. Наполняет ее овсяными колечками «Чириос» и ставит на стол – туда, где никто не сидит.

– У тебя такой аппетит, что ты ешь за двоих? – спрашивает мистер Флетчер.

Вера смотрит на него с вызовом:

– Это не для меня. Это для Бога.

Мамина ложка звякает о миску. Взрослые смотрят друг на друга, как будто играют в гляделки. Мама, застыв, по-видимому, ждет, что мистер Флетчер заговорит первым. Проходит еще пара секунд, и он передает Вере кувшин с молоком.

– Держи, – говорит он и отправляет в рот очередную ложку колечек. – На случай, если Она не любит есть всухомятку.

24 октября 1999 года

Вечером Иэн, растянувшись на диване, пишет что-то у себя в блокноте, а Мэрайя сидит за кухонным столом. Он не видит ее рук, но по едкому запаху резинового клея понимает, что она пытается спасти какую-то сломанную вещь. Бесполезная затея, думает он. Этот чертов домик сам вот-вот развалится. Вдруг Мэрайя потягивается, и под бесформенной фланелевой рубашкой проступают очертания ее груди.

– Над чем работаете? – спрашивает она, с нерешительной улыбкой повернувшись к нему.

– Делаю кое-какие общие заметки для следующего эфира.

– Вот как? Я не знала, что вы продолжаете…

Собственные слова заставляют Мэрайю покраснеть, потому что их смысл слишком очевиден: она не знала, что человек может быть с ними любезным и в то же время рыть им яму.

– Ну да, мне же надо чем-то зарабатывать на жизнь.

При упоминании о заработке Мэрайя стонет:

– А я, наверное, всех своих заказчиков потеряла.

Иэн думал, она просто домохозяйка.

– Заказчики? А что вы делаете? – спрашивает он, удивленно приподняв брови.

В первую секунду как будто бы смутившись, она отодвигается и показывает:

– Вот что.

Подойдя к столу поближе, Иэн видит на бумажном полотенце четыре стены крошечного домика, а рядом веер из зубочисток, приклеенных друг к другу. Мэрайя соединяет концы веера и надевает получившуюся тростниковую крышу на домик. Выглядит это не как детская поделка, а как удивительно реалистичная модель. Точными движениями Мэрайя прорезает в стене дверь и окно.

– Как здорово! – восклицает Иэн с непритворным восхищением. – Вы скульптор?

– Нет, я делаю кукольные домики.

– А этот для кого?

– Для меня, – смеется Мэрайя. – Мне стало скучно, а тут зубочистки под руку подвернулись.

– Напомните мне спрятать от вас деревянные ложки, – улыбается Иэн.

Мэрайя откидывается на спинку стула:

– Ваши передачи… Кто их сейчас ведет?

– Я и веду, собственной персоной. Мы ставим повторы.

– А то, что вы сейчас пишете?

– Отснимем, когда я вернусь, – тихо отвечает Иэн. – Когда бы это ни было.

– Вы пишете о Вере?

– И о ней тоже.

Слыша свои слова, Иэн сам удивляется: зачем он говорит правду? Не умнее и не проще ли было бы сказать, что с профессиональной точки зрения Вера его больше не интересует? Но он не может. Потому что за последние дни Мэрайя Уайт перестала быть для него просто героиней будущей передачи, превратившись в человека, во многом похожего на него самого. Конечно, кое-какие странности есть: Вера то кормит свою галлюцинацию овсяными колечками, то, сидя на крыльце, разговаривает с пустым местом. Но Мэрайя не хвастается такими моментами как доказательствами визионерства дочери, а, наоборот, старается их скрывать. Иэн говорит себе, что в ней не меньше притворства, чем в нем самом, что она надеется заманить его в сеть, как заманила сотни Вериных почитателей. Иэн старается думать так, поскольку альтернатива для него совершенно неприемлема: не может же он признать, что его подозрения относительно матери Веры Уайт несправедливы! Ведь в таком случае мало ли в чем еще он, вероятно, ошибался!

– Если я спрошу, что вы собираетесь о ней говорить, вы скажете правду?

Иэн думает о Майкле и о сюжете, который получится, когда все это будет позади.

– Я бы сказал вам, Мэрайя, – он хмурится и отводит взгляд в сторону, – если бы мог. Но дело в том, что сейчас я и сам не знаю.

Нью-Ханаан, штат Нью-Гэмпшир

Из теленовостей и газет Джоан Стэндиш знает о таинственном исчезновении Веры Уайт. Петра Саганофф в каждом выпуске своей передачи «Голливуд сегодня вечером!» ведет отсчет: «Третий день без Веры, четвертый…» Местный филиал Эн-би-си, солидный канал, даже посвятил этой теме отдельный прямой эфир: кто-то позвонил в студию и заявил, что видел Веру у кассы кинотеатра в Сан-Хосе, а потом понес какую-то совершеннейшую чушь про телеведущего Говарда Стерна. Джоан слушает все это без особого внимания. Просто жалеет ребенка, которому не дают нормально жить.

Но потом ей позвонили из конторы известного манчестерского адвоката Малкольма Меца и сказали, что со вторника безуспешно пытаются вручить ее клиентке извещение о намерении Колина Уайта добиваться единоличной опеки над дочерью. Только точно ли Мэрайя Уайт остается клиенткой Джоан? Доверит ли ей защиту своих интересов? С момента оформления развода Джоан эту женщину не видела.

Тем не менее по какой-то причине, которой она сама не понимает и которую понимать не хочет, во время перерыва на ланч она едет к дому Уайтов. Никакие виденные ею репортажи не подготовили ее к тому, что придется долго подниматься на холм по дороге, с обеих сторон облепленной машинами и людьми. У автомобилей открыты люки, на багажнике разложены напитки и закуски для импровизированных пикников. Обитатели лагеря делятся на несколько групп: здесь и репортеры, и те, кто хочет, чтобы Вера им помогла. Вдоль каменной ограды участка Уайтов выстроились инвалиды-колясочники, слепые с собаками, любопытные с фотоаппаратами и массивными крестами на шее.

Господи! Да в общей сложности тут собралось, наверное, человек двести, не меньше! Джоан останавливает свой джип у пропускного пункта, устроенного перед подъездной дорожкой к дому. Двое местных полицейских сразу же узнают адвоката. Юристы в городке наперечет.

– Здравствуйте, Пол, – говорит Джоан. – С ума сойти, что тут у вас творится!

– Вы, похоже, давненько здесь не бывали. Сейчас еще тихо, а чуть попозже сектанты петь начнут.

Джоан качает головой:

– Значит, Мэрайи Уайт, надо полагать, здесь действительно нет?

– К счастью, нет. Если бы они были, тут бы еще больше народу собралось.

– А кто-нибудь в доме есть?

– Ее мать. Обороняет форт, так сказать.

Полицейский пропускает Джоан, она ставит машину у газона, поднимается на крыльцо и звонит. В окошке появляется лицо немолодой женщины, которая, видимо, колеблется: открывать или нет.

– Я Джоан Стэндиш! Адвокат вашей дочери!

Дверь распахивается.

– Милли Эпштейн. Входите. – Джоан перешагивает порог, и женщина сразу подступает к ней с расспросами: – Как они? С ними что-то случилось?

– С кем?

– С Мэрайей и Верой. – От волнения Милли не знает, куда девать руки. – Как вы, наверное, слышали, их сейчас здесь нет.

– Насколько мне известно, с ними все в порядке. Но мне очень нужно связаться с вашей дочерью. – У Джоан профессионально развит навык чтения по лицам. Она ясно видит, что мать клиентки чего-то недоговаривает. – Миссис Эпштейн, это очень важно.

– Я не знаю, где они. Клянусь!

Подумав, Джоан спрашивает:

– Но дочь, наверное, звонила вам?

– Нет.

– Тогда остается только надеяться, что скоро позвонит. У меня для нее сообщение. Передайте ей, что бывший муж хочет забрать у нее опеку над ребенком и уже подал соответствующее заявление. Я понимаю, она, вероятно, просто хотела оградить девочку от всего этого. Но судья расценит ее бегство как нежелание действовать в рамках системы. Скажу вам честно, миссис Эпштейн: это ей на пользу не пойдет. Чем дольше она будет скрываться, тем больше у Колина Уайта шансов получить опеку.

Лицо пожилой женщины белеет, губы плотно сжимаются.

– Скажите ей, пожалуйста, чтобы позвонила мне, – просит Джоан.

– Скажу, – кивает Милли.

Озеро Перри, штат Канзас. 24 октября 1999 года

Мэрайе не спится. Повернувшись на бок, она смотрит через окно на ночное небо и на звезды, которые, как ей кажется, можно положить к себе на ладонь, стоит только протянуть руку. Измеряя время ровным дыханием Веры, Мэрайя позволяет своим мыслям играть в чехарду. Сколько еще нам можно здесь оставаться? Что делать потом? Как там мама? Не явится ли завтра сюда репортер? Или это произойдет послезавтра?

Мэрайя садится и тянет вниз футболку, в которой спит. Вере Иэн купил ночную рубашку, а ей – нет. Наверное, рылся среди теплых фланелевых сорочек и изящных шелковых комбинаций, не зная, что выбрать. От этой мысли щеки Мэрайи вспыхивают. Она встает и начинает расхаживать по комнатушке. Глупо тешить себя мечтами о том, чему никогда не бывать.

Ей хотелось бы прогуляться, но для этого придется проходить через комнату, где спит Иэн. Мэрайя встает у окна. Оказывается, Иэн не в постели. Он стоит, прислонившись к капоту машины. Свет от зажженной сигары обрисовало его профиль медным контуром. В широко раскрытых глазах заметно то же беспокойство, которое испытывает Мэрайя. Она без смущения смотрит на него, гадая о том, почему он не спит, и желая, чтобы он повернулся.

Он оборачивается, их взгляды встречаются, у Мэрайи замирает сердце. Они не двигаются и ничего не говорят. Просто позволяют ночи крепко связать их друг с другом. Потом Иэн затаптывает сигару, а Мэрайя возвращается в постель. У обоих крутится одна и та же мысль: значит, не только я считаю минуты до утра.

Атланта, студия телеканала Си-эн-эн

Ларри Кинг поправляет красный галстук и смотрит на гостя:

– Готовы?

Прежде чем тот успевает ответить, на камере загорается маленькая лампочка.

– Напоминаю вам, что сегодня в нашей студии равви Даниэль Соломон, духовный лидер организации «Бейт ам хадаш», которая представляет современное течение в иудаизме.

– Да, – говорит равви Соломон, после десяти минут эфира по-прежнему чувствующий себя не в своей тарелке. – Здравствуйте.

На нем поеденный молью черный пиджак – единственный в его гардеробе пиджак с лацканами, а не с воротником-стойкой и фирменная «вареная» футболка, но чувствует он себя голым. Он так долго боролся за то, чтобы быть услышанным, и вот теперь его слушают миллионы. Миллионы! Равви Соломон напоминает себе о том, что этой удачей он обязан Вере Уайт, а также своей организации. Ну и что, если Кинг пригласил к нему в оппоненты какого-то узколобого профессора-католика? Давид победил Голиафа, потому что Бог был на его стороне.

– Равви, – говорит ведущий, привлекая к себе внимание Даниэля, – Вера Уайт – мессия?

– Конечно же нет. – Он расправляет плечи, почувствовав под ногами знакомую почву. – Согласно Торе, мессия должен создать независимое еврейское государство, а то, о чем Бог говорил с Верой, не имеет отношения к этой проблеме. – Раввин кладет ногу на ногу. – Дело в том, что иудейский мессианизм существенно отличается от христианского. Мы, евреи, считаем, что Божий посланец придет только тогда, когда мы подготовимся к его появлению, то есть избавим мир от зла. В христианском же понимании, насколько мне известно, Мессия приносит людям искупление. Получается, христиане должны просто дождаться того, что иудеи должны заработать.

– Могу я возразить? – произносит голос, исходящий от монитора над головами сидящих.

Раввин и ведущий поворачиваются.

– Пожалуйста, – отвечает Кинг. – С нами на связи отец Каллен Малруни, заведующий кафедрой теологии Бостонского колледжа. Что вы хотели сказать, преподобный отец?

– На мой взгляд, это недопустимо, когда раввин говорит мне, что должны делать христиане.

Ларри Кинг постукивает ручкой по столу:

– Скажите нам, отец, почему так получилось, что заявления еврейской девочки привлекли внимание Католической церкви?

Малруни улыбается:

– Потому что эта девочка собрала вокруг себя большую группу католиков.

– Ей всего семь лет. Это значения не имеет?

– Нет. Католическая церковь неоднократно признавала визионерами детей, которые были еще моложе. А семь лет – это как раз тот возраст, когда по традиции человек считается достаточно зрелым, чтобы нести моральную ответственность за свои поступки. Не случайно примерно в этом возрасте католики впервые исповедуются.

Ларри Кинг сжимает губы, потом замечает:

– Но ведь, по словам матери, девочка не получила никакого религиозного воспитания. В студию поступил звонок, давайте послушаем. – Он нажимает на кнопку. – Здравствуйте.

– Здравствуйте. У меня вопрос к раввину. Если Вера Уайт не мессия, тогда кто же она?

Равви Соломон смеется:

– Она маленькая девочка, исключительно духовно одаренная и, вероятно, лучше большинства других людей умеющая открываться Богу.

– Если она еврейка, то почему у нее раны, как у Христа? – спрашивает следующий дозвонившийся телезритель.

– Позвольте мне ответить, – просит Малруни. – Необходимо помнить о том, что епископ пока не высказал своей официальной позиции относительно предполагаемых стигматов. Для того чтобы стигматик был признан Ватиканом, может потребоваться несколько лет и даже десятилетий.

– Вот именно, – соглашается Ларри Кинг. – Мы здесь говорим не о монахине-кармелитке, а просто о ребенке, к тому же не принадлежащем к Христианской церкви. – Он поворачивается к равви Соломону. – Каким образом у еврейской девочки могут появиться раны, повторяющие раны Спасителя, в которого она не верит?

– Вера Уайт – чистая страница, – вклинивается Малруни. – Если у невинного ребенка, верующего, но не принадлежащего к Христианской церкви, возникают такие ранения, это свидетельствует о том, что истинный Господь наш – Иисус Христос.

Равви Соломон улыбается:

– Я смотрю на это иначе. Мне кажется, Бог выбрал еврейскую девочку и добавил в ее «набор» еще и стигматы, потому что хотел привлечь внимание многих людей. Разных людей. Христиане, евреи – мы все сейчас за ней наблюдаем.

– Но почему сейчас? Зачем Ему было ждать тысячу лет? Это имеет какое-то отношение к миллениуму?

– Разумеется, – отвечает священник. – Люди издавна связывали апокалипсис с рубежом тысячелетий, ожидая искупления своих грехов.

– По еврейскому календарю даже до конца века остается еще сорок три года, – смеется раввин.

– У нас звонок, – объявляет ведущий, нажимая на кнопку.

– Она служанка дьявола, она…

– Спасибо, – говорит Кинг и переключается на другую линию. – Здравствуйте, вы в эфире.

– Я хочу сказать, что Вера Уайт – молодец. Даже если она все выдумывает, уже давно пора кому-нибудь предположить, что Бог – женщина.

– А как по-вашему, джентльмены? Бог – мужчина?

– Нет, – отвечают раввин и священник в один голос.

– Бог – ни то ни другое. А также и то и другое, – поясняет Малруни. – В видении физические признаки далеко не главное. Важен сам факт явления Господа в зримом обличье, доказывающий набожность визионера и его приверженность христианской добродетели…

– Вот это меня всегда и возмущало, – бормочет равви Соломон. – Вы считаете, что только христиане могут быть добродетельными.

– Сейчас речь не о…

– Знаете, в чем ваша проблема? – напирает раввин. – Вы гордитесь широтой своего мышления, но проявляете ее только до тех пор, пока ваш визионер видит то, что вам нравится. Вы сидите у себя в колледже, а с девочкой даже не встречались, но она вам мешает, и поэтому вы пытаетесь дискредитировать ее своей теологией.

– Минуточку! – возмущается отец Малруни. – У меня-то хотя бы есть теология! А вы хиппи от радикального течения, которое относит себя к иудаизму, но при этом использует буддийскую философию и индейскую символику.

– В классической иудейской теологии тоже есть место для женского образа Бога.

Священник мотает головой:

– Поправьте меня, если я заблуждаюсь, но разве «Адонай Элохейну» в еврейских молитвах не означает «Господь наш Бог»?

– Означает, – соглашается равви Соломон. – Но есть и другие слова, которыми иудеи называют Бога. Например, Хашем – «имя». Это совершенно нейтрально в отношении пола. Есть также Шехина – «присутствие Бога», что обычно ассоциируют с женским началом. А мое любимое – Шаддай. Его всегда склоняют в мужском роде и переводят как «Бог Холма» или «Бог Горы». Это слово очень похоже на слово «шаддаим», означающее «груди».

– Мало ли что на что похоже! – фыркает отец Малруни. – Это не теология, а какие-то детские игры!

– Да вы… – Равви Соломон чуть не вскакивает со своего кресла, но Ларри Кинг удерживает его прикосновением руки.

– Вера Уайт: целительница или мошенница? – произносит ведущий невозмутимо. – Мы вернемся через минуту.

Камера выключается. Багрянец, заливший лицо священника, не предвещает ничего хорошего. Глаза раввина горят злобой.

– Вы мне, конечно, поднимете рейтинг, – говорит Кинг, обращаясь к ним обоим, – но постарайтесь не убить друг друга, ладно? У нас еще двадцать минут эфира.

Озеро Перри, Канзас. 25 октября 1999 года

Полная луна в Канзасе – удивительное зрелище. Она яркая и висит так низко над равниной, что кажется, вот-вот лопнет, задев землю. Свет такой луны выманивает диких зверей из укрытий, заставляет кошек танцевать на столбах заборов, а сов-сипух громко кричать. Человека она тоже меняет: когда смотришь на нее, кровь сильнее стучит в жилах, а голова кружится под песню голых ветвей и болотного камыша. Именно такая луна выпятила пузо навстречу Мэрайе и Иэну ночью понедельника – за несколько часов до его поездки к Майклу.

Это стало для них привычкой – немного подышать свежим воздухом, перед тем как Мэрайя пойдет спать, а Иэн вернется к работе. Сидя на крыльце, они разговаривают о простых вещах: о том, что видели, как гуси летели на юг, о том, что небо очень звездное, о том, что в воздухе уже чувствуется зима. Они сидят бок о бок, закутанные в пледы, и сопротивляются холоду до тех пор, пока щеки не порозовеют, а носы не начнут шмыгать.

Сегодня Иэн, вопреки обыкновению, молчалив. Он знает, что должен делать – выполнять свою работу, – однако тянет с этим. Он уже несколько раз открывал рот, но смотрел на Мэрайю, и ему хотелось еще немного отложить начало конца.

– Пойду-ка я, пожалуй, – зевает Мэрайя.

Она оглядывает крыльцо: не оставила ли здесь Вера каких-нибудь вещей? Ворча, подбирает пару ботинок. Потом видит потрепанную Библию в кожаном переплете и, думая, что девочка нашла ее где-нибудь в домике, пытается спрятать книгу в складках своего пледа, пока Иэн не заметил:

– Вообще-то, это моя.

– Библия?

Он пожимает плечами:

– Я часто отталкиваюсь от нее, когда пишу свои тексты. И вообще, это прекрасное чтение. Хотя, разумеется, я воспринимаю то, что в ней написано, как вымысел, а не как факт. – Иэн закрывает глаза и закидывает голову. – Ах, черт, я вру вам, Мэрайя!

Он чувствует, как она напрягается, мысленно отстраняясь от него.

– Что, простите?

– Я вам солгал. Сегодня я читал Библию просто потому, что… потому, что захотел. И не только в этом я не был с вами честен. Я позволил вам думать, будто я специально полетел за вами в Канзас-Сити, но на самом деле у меня, вероятно, уже был куплен билет, когда вы еще даже не собирались никуда ехать. Я часто приезжаю сюда, чтобы кое с кем повидаться.

– Кое с кем, – повторяет Мэрайя, и хотя Иэн ожидал услышать в ее голосе холодность, ему все равно очень неприятно.

Она, наверное, подумала о продюсере, режиссере документального кино или еще о ком-нибудь, кто захочет сделать жизнь Веры достоянием общественности.

– С родственником, у которого аутизм. Майкл живет здесь неподалеку в специальном заведении, где за ним ухаживают. Самостоятельно жить в большом мире он не может. Я никому о нем не рассказываю: ни продюсеру, ни моим помощникам. Это информация для меня очень личная. Когда я увидел вас с Верой в самолете, то знал, что вы подумаете, будто я за вами слежу. Мне не хотелось говорить вам, зачем я приехал на самом деле. Поэтому я сделал то, чего вы от меня ждали, – увязался за вами. – Иэн проводит пальцами по волосам. – В итоге произошло нечто не входившее в мои планы. – Он отводит взгляд в сторону. – Вера… Она целыми днями у меня на глазах, и чем больше времени я с ней провожу, тем чаще спрашиваю себя: может, я ошибался на ее счет? – Он с трудом сглатывает. – Днем я навещаю Майкла, потом возвращаюсь сюда, вижу Веру, и в голове у меня так и крутится: «А вдруг? Вдруг она говорит правду? Вдруг она могла бы вылечить Майкла?» В следующую же секунду мне становится стыдно. Разве можно мне, известному скептику, верить в такие вещи? – Иэн поворачивается к Мэрайе; его глаза блестят, голос дрожит. – Ей это правда под силу? Она действительно совершает чудеса?

По глазам Мэрайи он читает, что она смотрит на него как на человека, который страдает. Она берет его за руку и тихо говорит:

– Конечно, мы съездим с вами к вашему родственнику. Если Вера сумеет чем-то помочь – поможет, а если нет, то, значит, вы не заблуждались.

Не говоря ни слова, Иэн подносит ее руку к губам. Казалось бы, он воплощенная благодарность. Микрофончик и маленький диктофон, спрятанные в его одежде, только что зафиксировали обещание, полученное им от Мэрайи.

26 октября 1999 года

Локвуд – неприятное место. Коридоры выкрашены в цвет фисташкового мороженого. Двери тянутся унылыми рядами, к каждой приделан ящичек для медицинской карты. Комната, куда мистер Флетчер приводит Мэрайю и Веру, гораздо симпатичнее остальных. Здесь есть полки с книгами и столики, на которых разложены игры. Звучит классическая музыка. Вере вспоминается библиотека в Нью-Ханаане, только там не было медсестер в мягкой белой обуви.

Мама почти ничего не объяснила Вере. Только сказала, что у мистера Флетчера есть больной родственник, которого нужно навестить. Вера не стала возражать: сидеть в домике у озера ей давно надоело. А здесь в некоторых комнатах есть телевизор. Может, ей удастся посмотреть канал «Дисней», пока взрослые разговаривают.

Мистер Флетчер идет к угловому столику, за которым сидит человек с колодой карт. Тот даже не поворачивается к посетителям, а только говорит:

– Иэн пришел. Во вторник в три тридцать. Как обычно.

– Как обычно, – повторяет мистер Флетчер, чей голос сейчас кажется странно высоким и резким.

Когда мужчина, сидящий за столиком, оборачивается, Верины глаза расширяются: она приняла бы его за мистера Флетчера, если бы настоящий мистер Флетчер не стоял рядом.

От удивления Мэрайя открывает рот. Близнец?! Теперь все становится понятно: почему Иэн никому не рассказывал о нем, почему ездил к нему регулярно, почему так хотел устроить для него встречу с Верой. Их с дочкой Иэн попросил пока не приближаться, а сам медленно подходит к брату:

– Привет, Майкл.

– Бубновая десятка. Восьмерка треф.

Карты одна за другой веером ложатся на стол.

– Восьмерка треф, – повторяет Иэн, садясь.

Иэн сказал Мэрайе, что у Майкла тяжелый случай аутизма. Для выживания ему необходимо очень строго поддерживать определенный порядок, любое нарушение которого выводит его из равновесия. Даже столовые приборы на салфетке всегда должны лежать одинаково, а визиты Иэна должны длиться час, и ни минутой дольше. Еще Майкл не выносит прикосновений. Иэн говорит, это навсегда.

– Пусти, – шепчет Вера, пытаясь высвободить свою руку из материнской.

– О нет, – говорит Майкл, когда ему выпадает туз.

– Туз в рукаве, – произносят братья в унисон.

Что-то в этой сцене глубоко трогает Мэрайю. Иэн сидит в нескольких дюймах от человека, которого можно принять за его отражение в зеркале, и пытается откликаться на ничего не значащие слова. Поднеся пальцы к повлажневшим глазам, Мэрайя запоздало понимает, что выпустила руку дочки.

– Можно мне тоже поиграть? – спрашивает Вера, подойдя к карточному столу.

Иэн замирает в ожидании реакции Майкла. Тот смотрит на брата, на незнакомую девочку и снова на брата, а потом начинает истошно кричать:

– Иэн приходит один! В три тридцать во вторник! Не в понедельник, не в среду, не в четверг, не в пятницу, не в субботу, не в воскресенье! Один, один, один!

Взмахнув рукой, Майкл сбрасывает карты со стола. Они падают ему на колени и на пол. На крик прибегает медсестра.

– Вера, пойдем, – говорит Мэрайя, но девочка продолжает ползать по полу, собирая разбросанные карты.

Майкл, раскачиваясь, отмахивается от успокоительных слов медсестры, даже не думающей к нему прикасаться. Вера смущенно кладет карты на стол и с любопытством смотрит на взрослого мужчину, который ведет себя как ребенок.

– Мистер Флетчер, думаю, вашим друзьям лучше уйти, – мягко говорит медсестра.

– Но…

– Прошу вас.

Иэн вскакивает со стула и стремительно выходит из комнаты. Взяв дочь за руку, Мэрайя следует за ним. В дверях она оборачивается: Майкл берет карты и прижимает их к груди.

Едва оказавшись в коридоре, Иэн закрывает глаза и начинает втягивать в себя воздух большими жадными глотками. От приступов Майкла его всегда трясет, но в этот раз ему еще хуже, чем обычно. Мэрайя с Верой тоже вышли и тихо стоят рядом. Иэн не может их видеть.

– Так вот оно – ваше чудо?!

Его охватила дикая ярость. Такое ощущение, будто ему в кровь влили яд. Он и сам не знает, откуда в нем это и почему он так разозлился. Ведь произошло то, чего он ожидал.

Но не то, на что надеялся.

Эта мысль застает его врасплох, выбивая почву у него из-под ног. Ему приходится прислониться к стене – так сильно кружится голова. Та ерунда, которую он вчера «скормил» Мэрайе, те маленькие уступки, которые он делал, чтобы мать и дочь подумали, будто он начинает им верить, – все это оказалось не совсем притворством. Как журналист, Иэн, наверное, и хотел увидеть неудачу Веры. Но как человек, он желал ей успеха.

Он ведь знал: аутизм не лечится ни взглядом, ни прикосновением. Вера Уайт, вопреки всем своим претензиям, оказалась фальшивкой. Однако на этот раз правота не принесла ему никакого удовлетворения. Эта маленькая девочка, которая всех дурачит, сумела показать Иэну, что он все это время дурачил сам себя.

Мэрайя дотрагивается до его плеча, он стряхивает ее руку. Как Майкл, думает он и спрашивает себя: может быть, брат не терпит прикосновений, потому что не выносит такой откровенной прямодушной жалости?

– Уходите, – бормочет он.

Ноги сами собой несут его по коридору. Стремительно вылетев из здания, он бежит в парк, к лебяжьему пруду. Там он срывает с лацкана микрофончик, достает из кармана диктофон, в котором все еще крутится кассета, и со всей силы швыряет все это в воду.

В домик на берегу озера Перри Иэн возвращается почти в половине четвертого утра. Мэрайя знает, который час: она ждет, волнуется. Убежав из Локвуда, Иэн забрал машину, и им с Верой пришлось добираться обратно самим. Когда они вышли из такси и не увидели его автомобиля, Мэрайя подумала, что он вернется к ужину. К девяти вечера. К полуночи.

Она представляла себе, что машина съехала в кювет или врезалась в дерево. Иэн, конечно, был не в том состоянии, чтобы садиться за руль. Но вот он вернулся невредимый, и Мэрайя, облегченно вздохнув, выходит из своей спальни. Сначала она чувствует алкогольные пары и только потом видит самого Иэна: в расстегнутой рубашке он развалился на диване с бутылкой виски в руке.

– Уйдите, пожалуйста, – говорит он.

Мэрайя облизывает губы:

– Мне очень жаль, Иэн. Я не знаю, почему моей маме Вера смогла помочь, а вашему брату – нет.

– Я скажу вам почему, – цедит он сквозь зубы. – Потому что она, черт подери, мошенница! Она даже порез от бумаги на пальце вылечить не может! Мэрайя, да бросьте вы наконец это притворство!

– Это не притворство.

– Притворство, да еще какое! – Иэн взмахивает бутылкой, и часть содержимого выливается на диванные подушки. – Вы притворялись с той самой минуты, когда я увидел вас в самолете. Ваша дочурка играет так, будто надеется получить чертов «Оскар», а сами вы… вы…

Он подходит так близко к Мэрайе, что она улавливает выдыхаемые им алкогольные пары. Поколебавшись, она подается вперед и целует его. Сначала их губы соприкасаются легко и медленно. Потом Мэрайя обхватывает голову Иэна руками и прижимается к нему. Новым, более глубоким поцелуем она как будто бы хочет вытянуть из него то, что причиняет ему такую боль.

– Что это было? – спрашивает он, не сразу обретя дар речи.

– Я не притворяюсь, Иэн.

Он подносит ладони к щекам Мэрайи и прикасается лбом к ее лбу:

– Ты не понимаешь.

Она смотрит в его изможденное лицо и вспоминает, как он сидел рядом с братом-близнецом, играя с ним по его странным правилам, потому что это лучше, чем ничего. Иэн заблуждается. Она знает его лучше, нежели он может предположить.

– Я бы хотела понять, – говорит она.

Иэн Флетчер родился на две с половиной минуты раньше Майкла и изначально был крупнее, сильнее и активнее – обстоятельство, за которое ему пришлось расплачиваться на протяжении всей последующей жизни. По-видимому, он занимал в материнской утробе больше места и получал больше питания. Ни один врач ничего подобного не говорил, но он считал себя виноватым в том, что брат слаб здоровьем и медленно развивается. А также, вероятно, и в том, что еще до двух лет Майклу поставили диагноз «аутизм».

Их родители были богачами из Атланты. Поздно поженившись, они посещали светские рауты, летали на собственном самолете и жили то в отреставрированном старинном поместье, то в апартаментах на острове Большой Кайман. Недвижимость они ценили гораздо выше, чем сыновей. Иэн и Майкл были ошибкой. Вслух родители этого не говорили, но, очевидно, думали. С тех пор, как стало ясно, что с одним из мальчиков явно не все в порядке. Супруги Флетчер ни в чем себе не отказывали, месяцами путешествовали по миру, оставляя детей на попечение нянь и гувернанток. Иэн стал чувствовать себя ответственным за Майкла, как только осознал различия между собой и им. Поскольку мальчики обучались на дому, друзей у них не было. У Иэна вообще никого никогда не было, кроме Майкла.

Однажды, когда им было двенадцать лет, отцовский адвокат приехал в дом среди ночи в сопровождении местного шерифа. Самолет родителей потерпел крушение в Альпах, никто не выжил.

За одну ночь мир изменился до неузнаваемости. Оказалось, что своей роскошной жизнью семья была обязана огромному долгу по кредитной карте. Родители ничего не оставили сыновьям, и тех отправили в Канзас – под опеку тетки с материнской стороны и ее фанатично верующего мужа. У новых опекунов не было ни желания вникать в психологические проблемы Майкла, ни денег, для того чтобы поручить это кому-нибудь другому. За государственный счет ребенка, больного аутизмом, можно было поместить в неплохое учреждение, но дядя с теткой отправили его в ближайший же приют, где нашлась свободная койка. В этом заведении, пропахшем фекалиями и мочой, он был единственным, кто вообще умел говорить.

Иэн продолжал навещать брата, даже когда тетка с дядей перестали это делать. Он пошел в библиотеку и выяснил, в каких реабилитационных центрах Майклу было бы лучше, но опекуны не желали хлопотать о переводе. Целых шесть лет Иэну оставалось только наблюдать, как состояние брата ухудшается, и думать о том, какие же ужасы, им пережитые, послужили тому причиной. Майкл перестал самостоятельно одеваться, проводил долгие часы, молча раскачиваясь из стороны в сторону, и теперь категорически не терпел прикосновений.

В день своего восемнадцатилетия Иэн надел костюм из секонд-хенда, пришел в суд Канзас-Сити и подал прошение о том, чтобы опеку над братом поручили ему. Он получил стипендию для учебы в Канзасском университете и работал сутками, добывая деньги на книги и кое-что скапливая. Врачи сказали ему, что вести относительно самостоятельную жизнь в одном из специальных общежитий, о которых он много читал, Майкл пока не в состоянии. Тогда Иэн стал наводить справки о заведениях для взрослых аутистов: оказалось, эти учреждения получают финансирование и из федерального бюджета, и из бюджета штата, поэтому должны принимать и тех, кто платить не может, но делают это редко. Для того, у кого нет связей, свободного места никогда не будет. За качество медицинского обслуживания нужно платить, причем постоянно, чтобы драгоценную койку не отдали кому-то другому.

Итак, проблемы Майкла стали для Иэна двигателем в стремлении к успеху. А еще раньше они положили конец его религиозности. Если бы Бог был, разве Он забрал бы у братьев родителей и детство? И главное, разве Он обрек бы Майкла на такую жизнь? Иэна переполнял гнев, и, как ни странно, его слушали: сначала школьные учителя английского языка, потом профессора теологии, потом радиоаудитория, потом телевизионные продюсеры и зрители. Чем знаменитее он становился, тем проще ему было оплачивать проживание Майкла в Локвуде. Чем смелее он высказывался, тем быстрее процарапывал себе обратную дорогу к тому образу жизни, который запомнил по детству.

В двадцать два года Майкл снова стал самостоятельно есть, в двадцать шесть научился застегивать рубашку. Сейчас ему тридцать семь, но он по-прежнему не позволяет к себе прикасаться.

Мэрайя вдруг понимает, что сделало Иэна Флетчера Иэном Флетчером. На протяжении многих лет он работал над собой, чтобы перестать быть потерянным мальчиком. Чтобы превратиться в человека, который твердо стоит на ногах, опираясь на краеугольный камень неверия. В его случае атеизм – это, конечно, вполне оправданная позиция. Как же тяжело ему было, когда он обнаружил, что, вопреки собственным убеждениям, молится о чуде!

Она поняла и еще одну важную вещь. Да, стремясь создать для Майкла хорошие условия, Иэн стал очень обеспеченным человеком. Но интуиция подсказывает ей, что того, в чем он нуждается больше всего, ему по-прежнему недостает. Всю жизнь он заботился о Майкле, а о нем самом давным-давно не заботился никто.

Мэрайя медленно гладит его по волосам, потом тыльной стороной руки проводит по шее и по скуле. Скользит ладонями от щек до плеч, глядя, как он по-кошачьи жмурится. Наконец крепко обхватывает его обеими руками и утыкается лицом в изгиб шеи. Задрожав, Иэн обнимает Мэрайю с такой силой, что она едва дышит. Ей остается только с головой погрузиться в волну его желания. Ладони Иэна блуждают по ее спине, губы касаются уха.

– Спасибо тебе, – шепчет он.

Мэрайя чуть отстраняется и целует его:

– Рада помочь.

Иэн улыбается:

– Надеюсь, что так и есть.

Его губы оставляют на коже Мэрайи влажные серебрящиеся следы. Достав из кошелька презерватив, он раздевает ее и исследует языком и ладонями. Вероятно, это только ее воображение, но ей кажется, что его пальцы задержались на шрамах, которых она до сих пор стыдится. В руках Иэна Мэрайя чувствует себя гибкой и совсем крошечной. Она уменьшается и уменьшается до тех пор, пока не чувствует себя способной поместиться в один из своих кукольных домиков: пройти по полу, по которому еще никто не ходил, посмотреть в зеркало без единого пятнышка.

Ощутив Иэна на себе и внутри себя, Мэрайя открывает глаза. Ей уже немало лет, но только теперь она понимает, что такое идеальное совпадение. Он начинает двигаться ритмичнее. Она прижимается к нему, впиваясь пальцами в его плечи и слизывая соль с его кожи. Ей больше не хочется думать ни о прошлом этого мужчины, ни о будущем дочери, ни о чем бы то ни было другом. Уже почти готовая бессильно разомкнуть объятия, Мэрайя чувствует, как голос Иэна колышет воздух над ее виском.

– О! – вскрикивает он. – О Боже!

– Я этого не говорил, – усмехается Иэн.

– Нет, ты сказал.

– С чего бы? То есть люди, конечно, постоянно говорят такое, и все-таки было бы странно, если бы я помянул Бога, находясь с тобой в постели.

– Ничего странного, – смеется Мэрайя. – Сила привычки.

– Может, для тебя это и было привычно, а для меня это, пожалуй, в самом деле что-то божественное. – Он обнимает ее, продолжая удивляться небывалому спокойствию, воцарившемуся внутри.

– Правда? – Шевельнувшись в объятиях Иэна, Мэрайя отводит взгляд. – Было… хорошо?

Иэн вскидывает брови:

– Ты еще спрашиваешь?

Ее плечи поднимаются и опускаются, заставляя его тело инстинктивно напрячься.

– Ну просто… я всегда думала, как бы все сложилось, если бы я весила на тридцать фунтов меньше, была бы платиновой блондинкой и имела бы более сексуальную фигуру. Может, Колин не потерял бы ко мне интерес.

Пару секунд помолчав, Иэн отвечает:

– Если бы ты весила на тридцать фунтов меньше, тебя бы сдуло ветром. Если бы ты была платиновой блондинкой, я бы тебя не узнал. А если бы ты была еще сексуальнее, то, наверное, просто убила бы меня. – Он целует ее в лоб. – Я видел твою работу. Ты рассказывала мне, как делаешь свои домики. У тебя потрясающая дочь. Почему же ты сомневаешься в том, что все остальное, включая любовь, получается у тебя не менее… восхитительно? – Поднеся обе руки к лицу Мэрайи, Иэн опять с легкостью располагается между ее ног. – Ты не совершенна. Вот здесь, – он дотрагивается до ее ключицы, – у тебя веснушка. Иногда ты бываешь ужасно упрямой. А твои бедра…

– Я же рожала!

– Знаю, – смеется Иэн. – Я это к тому говорю, что если подходить к совершенству с клинической дотошностью, то никто не будет соответствовать стандарту. Я – меньше всех. – Он гладит ее по волосам. – Колин – идиот. И теперь я говорю совершенно серьезно: слава Богу!

Мэрайя улыбается и поуютнее располагается в гнезде из одеял, которое они устроили на полу.

– Знаешь, какое слово кажется мне самым красивым?

– Дай подумать. – Иэн сосредоточенно морщит лоб. – «Медоточивый»?

Мэрайя мотает головой:

– «Уксориальный». Чрезмерно любящий жену.

Иэн не помнит, чтобы когда-нибудь им овладевало такое умиротворение, какое он нашел здесь, в этом проклятом домике в Канзасе. Но он знает: это только временное затишье. Перемирие. Завтра ему придется сказать Мэрайе, что он все время ей лгал, что с тех самых пор, как они встретились у трапа самолета, он пытался расположить ее к себе, чтобы разоблачить Веру. Завтра он признается, что записал ужасную сцену с Майклом на диктофон, хотя потом и выбросил кассету. Завтра он должен будет решить, какую часть правды открыть своему продюсеру. Завтра, уже завтра, Мэрайя его возненавидит.

– Даю пенни в обмен на твои мысли, – говорит она, зевая.

Всего пенни? Его мысли стоят гораздо дороже.

– Я думаю, мы не выбираем, в кого нам влюбляться, – шепчет Иэн. – Мы просто влюбляемся.

Поняв по ее ровному дыханию, что она уже уснула, он наслаждается чувством онемения в руке, на которую она положила голову, и ощущением теплоты во всем теле от соприкосновения с ней. Проходит несколько секунд, и впервые за годы он тоже засыпает глубоким спокойным сном.

Только в пять утра Иэн тихонько встает и укрывает Мэрайю одеялом. Иэн не знает, спит ли она обычно голая или нет, и не хочет, чтобы Вера, если вдруг выйдет из спальни, начала задавать вопросы. Быстро одевшись, Иэн пишет короткую записку: едет туда-то, вернется тогда-то – ничего важного.

Зачем он возвращается в Локвуд, ему и самому непонятно. Очевидно, если Майкл так бурно отреагировал на появление Мэрайи и Веры, то и внеплановый визит брата вряд ли будет воспринят спокойно. И все-таки очень уж неприятная сцена получилась у них накануне: Майкл кричит, он, Иэн, бежит куда глаза глядят… Он хочет снова увидеть своего брата, прежде чем пройдет целая неделя. Если Майкл спит, можно будет просто заглянуть и, убедившись, что все в порядке, уехать.

Не пересекаясь ни с кем из медсестер, Иэн проходит по коридору и открывает дверь в комнату брата. Майкл тихо похрапывает, растянувшись на кровати во весь свой немаленький рост. Черты лица расслаблены.

– Привет, старик, – шепчет Иэн и, поколебавшись, дотрагивается до его волос.

Майкл тут же открывает глаза:

– Иэн?

– Да.

Иэн быстро убирает руку и смотрит на часы над дверью, уверенный в том, что брат сейчас раскричится, но тот только потягивается и зевает:

– Чего это тебя принесло так рано? – (В ответ Иэн только остолбенело моргает.) – Неужели больше некуда поехать?

Майкл его дразнит! Майкл, от которого он за последние три года ничего не слышал, кроме перечисления мастей и достоинств игральных карт! Иэн прищуривается, улавливая в глазах брата связующую искру взаимопонимания.

– Господи, Иэн! А еще говорят, что из нас двоих умный ты! – шутит Майкл и призывно раскрывает руки.

– Майкл! – выдыхает Иэн, обнимая брата.

Когда рука Майкла неловко похлопывает его по спине, он на какое-то время теряет дар речи. Овладев собой, отстраняется, чтобы поговорить – по-настоящему поговорить! – с братом, но снова видит отрешенное лицо. Майкл тянется к картам, лежащим на прикроватной тумбочке, и начинает:

– Четверка бубей. Тройка крестей. Семерка бубей. Иэн приходит в три тридцать во вторник. Не в понедельник, не в среду, не в четверг…

Как оглушенный, Иэн, пятясь, отступает от кровати. Не дожидаясь, когда Майкл закричит во весь голос, он выходит из палаты, уверенный в том, что их удивительная встреча – плод его воображения. Что на самом деле брат крепко спал. Вздохнув, Иэн лезет за ключами от машины в нагрудный карман и достает оттуда нечто неожиданное – червовый туз. Несколько минут назад эту карту ему подсунул кто-то, кто действительно к нему прикоснулся.