Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
…Я был в морях
Пустынных одинок.
В таких морях, где даже Бог
Со мною быть не мог.
С. Т. Кольридж. Сказание о Старом Мореходе
6 декабря 1999 года
Из-за сильного мороза снежинки не прилипают к асфальту, а кружатся под брюхом машины Мэрайи. Ложась на ее пути, они тут же вспархивают, чтобы не попасть под колеса. Мэрайя не отрываясь смотрит на дорогу. Она сосредоточенно думает о том, куда едет и когда прибудет на место.
– Доктор Берч, – говорит Малкольм Мец, – удалось ли вам в минувшие выходные побеседовать с Верой Уайт?
– Я был в больнице и видел девочку, но не разговаривал с ней.
– Почему, доктор?
– Она не могла говорить, поскольку находилась в коме.
– В таком случае вы, наверное, побеседовали с кем-нибудь из врачей?
– Да, я довольно долго разговаривал с лечащим врачом Веры. Он рассказал мне о симптомах и о результатах анализов.
– Пожалуйста, поделитесь с нами тем, что вам удалось выяснить.
– Причиной госпитализации стали кровоточащие раны на руках, происхождение которых неясно. Уже в больнице у девочки поднялась температура. Жар сопровождался конвульсиями, вскоре отказали почки. Произошла остановка сердца. При этом ничто не указывало ни на заболевание легких, ни на инфаркт миокарда, ни на миокардит, ни на кардиомиопатию. Словом, врачи борются с симптомами, не зная причины.
– Возможно ли, что какие-то из этих симптомов вызваны действиями матери ребенка?
– При определенных условиях, думаю, да, – отвечает Берч. – Поскольку с пятницы миссис Уайт отсутствовала в больнице, я считаю, что ею, скорее всего, могли быть спровоцированы кровотечение и повышение температуры. Но я бы воздержался от окончательного вывода до тех пор, пока не поговорю с Верой.
Мец останавливается прямо перед свидетельским местом:
– Доктор Берч, не могли бы вы дать суммирующее определение медицинскому случаю Веры Уайт?
– Опять же, пока я не побеседую с ребенком лично, мой вывод – это только гипотеза. Но если собеседование подтвердит то, что подсказывает мне интуиция, то я смогу сказать: Вера Уайт – жертва делегированного синдрома Мюнхгаузена. Жизнь девочки в опасности, и, для того чтобы вернуть ей физическое и душевное здоровье, ее необходимо надолго изолировать от матери. Очевидная альтернатива – отец. Он может дать ребенку все необходимое: поддержку, любовь, здоровую среду. Если, конечно, врачи сумеют восполнить тот ущерб, который уже нанесен здоровью девочки. Но полагаю, Вера выйдет из комы и при условии изоляции от матери и грамотного психотерапевтического лечения быстро пойдет на поправку.
– Спасибо, доктор, – говорит Мец и поворачивается к Джоан. – Свидетель ваш.
Джоан опирается обеими руками о стол. На ней эффектный розовый костюм, придающий ей чувство уверенности.
– Доктор Берч, вы здесь по просьбе мистера Меца?
– Да.
– Он вам платит?
– Возражаю! – вмешивается Мец.
– Хорошо, тогда такой вопрос: какой у вас опыт работы?
– Двадцать три года.
– За эти двадцать три года сколько у вас было пациентов?
– Ох… Наверное, человек пятьсот. Или даже шестьсот.
– Понятно, – кивает Джоан. – Скольким из этих пятисот-шестисот человек вы лично поставили диагноз «делегированный синдром Мюнхгаузена»?
– Шестидесяти восьми.
– Во всех ли шестидесяти восьми случаях вы лично разговаривали с матерью ребенка?
– Да.
– Во всех ли шестидесяти восьми случаях вы лично разговаривали с самим ребенком?
– Да.
– Общались ли вы как специалист с Мэрайей Уайт?
– Нет.
– Общались ли вы как специалист с Верой Уайт?
– Нет. Господи, она же в коме!
– Тогда на каком основании вы ставите столь редкий диагноз? На основании прочитанных вами газетных статей, на основании отзывов врачей, на основании сохранившихся в психиатрической клинике документов семилетней давности… или просто на основании слухов?
– Нет…
– Разве вы можете поставить диагноз, не побеседовав ни с ребенком, ни с матерью?
Щеки доктора вспыхивают.
– Можно поставить диагноз условно. Я всего в шаге от окончательного вывода.
Джоан вздергивает бровь:
– Понимаю. Итак, вы условно заявляете, что у Мэрайи Уайт делегированный синдром Мюнхгаузена. Но вероятно, имеющиеся симптомы могут свидетельствовать и о каком-либо другом заболевании?
– Миз Стэндиш, всегда можно предположить что-то еще. Но я много лет изучаю синдром Мюнхгаузена, и этот диагноз представляется мне наиболее вероятным.
Джоан смотрит в свои записи:
– Вы когда-нибудь слышали о соматизированном расстройстве?
– Разумеется.
– Не могли бы вы объяснить нам, что это такое?
– Это расстройство, при котором у пациента обнаруживаются симптомы, вызванные психологическими причинами. Иначе говоря, в том, что он болеет, виновата его собственная психика. Например, ребенок может покрываться сыпью при каждом визите отца. В таких случаях внешние симптомы являются выражением внутренней психологической проблемы. Иногда дети подобным образом подсознательно привлекают к себе внимание.
– Вы видели таких пациентов?
– Много раз.
– Это расстройство гораздо менее редкое, чем синдром Мюнхгаузена, верно?
– Да.
– А правда ли, доктор, что соматизированное расстройство и синдром Мюнхгаузена часто выглядят похоже?
– Да. В обоих случаях симптомы не имеют органической этиологии. В первом случае потому, что они сфальсифицированы, во втором – потому, что вызваны психологической причиной.
– Понятно. А как соматизированное расстройство диагностируется?
– Проводится беседа с родителями и с ребенком. Также необходим ряд медицинских анализов.
– То есть используется та же стратегия, что и для синдрома Мюнхгаузена?
– Да. Но определяющим фактором здесь является исчезновение симптомов в результате изоляции от родителя. Если у ребенка соматизированное расстройство, он продолжает болеть и в отсутствие матери.
Джоан улыбается:
– Ваша честь, разрешите к вам подойти.
Судья кивает, оба адвоката подходят.
– Ваша честь, позвольте мне, пожалуйста, небольшую вольность. Я хотела бы продемонстрировать живой экспонат.
– Что еще, черт возьми, за экспонат? – хмурится Мец. – Цыпленок?
– Сейчас увидите. Ваша честь, мне это действительно очень нужно.
– Вы не возражаете, мистер Мец? – спрашивает судья.
– Не возражаю. Сегодня я великодушен.
Получив согласие Ротботтэма, Джоан кивает Кензи ван дер Ховен, та подходит к задней двери и подает знак приставу, который вводит в зал суда Веру.
На Вере розовое платье на тон светлее костюма Джоан, серебристые волосы блестят. Заразительно улыбаясь, девочка машет Мэрайе, а журналистов, синхронно разинувших рты, как будто даже не замечает. Если бы не бледность и не бинты на ручках и на шейке, никто бы не предположил, что несколькими часами ранее ее жизнь висела на волоске.
Мец в замешательстве. Он смотрит на Колина, который внезапно нашел нечто очень интересное у себя на коленях.
– Вы знали об этом? Знали?
Прежде чем Колин успевает ответить, Джоан говорит:
– Доктор Берч, вам знаком этот ребенок?
– Думаю… Полагаю, это Вера Уайт, – отвечает эксперт.
– Когда вы видели ее в прошлый раз?
– В субботу поздно вечером. Было непохоже, что она доживет до конца выходных.
Его глаза расширены от удивления.
– Как вы оцениваете ее состояние сейчас?
– Она выглядит превосходно! – торжествующе улыбается Берч.
– Чем вы это объясните?
Психиатр бросает гордый взгляд сначала на Меца, потом на Джоан:
– Очевидно, мое предположение оказалось верным. У Мэрайи Уайт делегированный синдром Мюнхгаузена. В ее отсутствие болезнь Веры, как мы все видим, резко пошла на спад. – Он указывает на девочку, чинно сидящую рядом с Кензи ван дер Ховен. – Надеюсь, что суд и в дальнейшем будет держать Мэрайю Уайт на расстоянии от ребенка.
– Доктор, не могу выразить, как я вам признательна, – широко улыбается Джоан.
Несколько встревоженный, Малкольм Мец просит паузу. Он плохо знает Джоан Стэндиш, но в одном не сомневается: едва ли она решила подарить ему победу. Когда судья объявляет короткий перерыв, Мец дотрагивается до плеча клиента:
– Пойдемте выпьем кофе. Пока все идет превосходно, правда?
– Джоан, что вы делаете? – спрашивает Мэрайя, оставшись наедине со своим адвокатом в комнатушке размером с кладовку для инвентаря уборщицы.
– Положитесь на меня.
– Вы все выставляете так, будто это я ранила Веру! Почему вы не сказали этому психиатру, что я видела ее в воскресенье?
– Хотя бы потому, что тогда вы бы тут же угодили за решетку.
Мэрайя прищуривается:
– А эта ваша гипотеза, будто Вера сама заставляет себя болеть? Это же неправда!
– Мэрайя, у нас с вами три направления защиты, – вздыхает Джоан. – Во-первых, нужно доказать, что вы хорошая мать. Во-вторых – что Вера не страдает психозом. И в-третьих – что, кроме синдрома Мюнхгаузена, существуют и другие болезни. В общем, наша задача – представить некую альтернативу той истории, которую сочинила противоположная сторона. Если наша история окажется убедительнее, мы выиграем. Все просто. – Джоан прямо смотрит на свою клиентку. – Я не пытаюсь сделать Веру виноватой, чтобы оправдать вас. Я только пытаюсь устроить все так, чтобы ваша дочь осталась с вами.
Мэрайя поднимает глаза.
– Хорошо, – уступает она. – Делайте, что считаете нужным.
Судья Ротботтэм смотрит на Джоан поверх полуободковой оправы своих очков:
– Миз Стэндиш, хотите ли произнести вступительную речь?
– Вообще-то, Ваша честь, я не планировала…
– Неужели? – бормочет он. – Похоже, в это дело и правда вмешался сам Господь Бог!
– …но после всего произошедшего я, пожалуй, действительно скажу несколько слов. – Она выходит, встает перед своим столом и сухо начинает: – Дело у нас на самом деле непростое. Мало того что речь идет об опеке над ребенком, есть еще и сопутствующие обстоятельства, осложняющие ситуацию. Проигнорировать эти обстоятельства невозможно: не случайно же девочку показывают в выпусках новостей! Если слушать все эти репортажи… Вера Уайт говорит, что видела Бога. Нелепость, не правда ли? – Джоан улыбается, качая головой. – Мистер Мец говорит, что виновата в этом Мэрайя Уайт. Дескать, мать каким-то образом вызывает у дочери галлюцинации, а в придачу еще и ранит ее физически. Это, по-моему, еще бо`льшая нелепость. – Джоан смотрит в окно, за которым быстро падает снег. – Знаете, на днях я прочла, что в языке эскимосов более двадцати слов, обозначающих снег. Одно для хрустящих снежинок, другое – для мокрых, третье – для мелких, как песчинки… Если я выгляну на улицу, то, вероятно, увижу нечто красивое, мистер Мец подумает, что ему будет трудно ехать домой, а вы, Ваша честь, возможно, вспомните заснеженный склон горы. На одно и то же можно смотреть очень по-разному. Мистер Мец представил вам свой взгляд на предмет спора. Теперь я покажу вам те же факты, но несколько иначе. Прежде всего, в отличие от моего коллеги, я не считаю, что центральная фигура в этом деле – Мэрайя Уайт. По-моему, речь здесь о Вере. Я докажу вам, что она счастливая девочка. Она не больна, у нее нет психоза, и она определенно не в коме. Доказывать ложность или истинность ее божественных видений я не буду. Это не моя работа. Моя работа – продемонстрировать вам, во-первых, что она психологически благополучный и физически здоровый ребенок, во-вторых – что ее поведение не зависит от того, с кем из родителей она останется. Так с кем же ей жить? Вот в чем вопрос. – Джоан делает глубокий вдох. – Ответ: с Мэрайей Уайт. И это я тоже докажу. Что бы ни случилось в довольно далеком прошлом, сейчас о Вере никто не позаботится лучше, чем ее мать. – Джоан ведет пальцем по краю стола. – Мистер Мец предложил вам свою интерпретацию обстоятельств жизни Веры Уайт. Это то, что он хочет видеть. Но не следует безоговорочно доверять его глазам.
Доктор Мэри Маргарет Келлер, похоже, нервничает. Ее взгляд бегает по залу суда, как будто она следит за мышью, которую никто другой не видит. Сев на свидетельское место, она то скрещивает ноги, то ставит их рядом. А когда Джоан просит ее представиться и рассказать о своем образовании, ее голос дрожит.
– Как долго вы работаете детским психологом, доктор Келлер? – спрашивает Джоан.
– Семь лет.
– На чем вы специализируетесь?
– Ко мне чаще всего приводят маленьких детей, получивших психологическую травму в семье.
– Почему с Верой Уайт работали именно вы?
– Собственный психиатр миссис Уайт, доктор Йохансен, порекомендовал меня ей. Он позвонил мне лично и попросил, чтобы я занялась этой девочкой.
– Сколько раз вы встречались с Верой?
– Четырнадцать, – отвечает доктор Келлер, складывая руки на коленях.
– В чем заключались ваши занятия?
– Главным образом я наблюдала за тем, как она играет. Это отличный способ выявления поведенческих отклонений.
– И что же вы можете сказать о поведении Веры?
– У нее развился мощный механизм защиты: она придумала себе подругу, которая ее оберегает. Вера называла ее хранительницей. С психологической точки зрения это было совершенно оправданно: маленькой девочке, пережившей несколько потрясений, нужен кто-то, кто всегда защитит ее. Я сочла такую реакцию вполне здоровой.
– Что же произошло потом?
– Миссис Уайт забеспокоилась из-за того, что временами Вера стала вести себя несообразно с тем, как ее воспитывали. Она начала цитировать библейские стихи, хотя никогда не видела Библию. Кроме того, нескольким больным людям после встречи с ней стало легче.
– Какие выводы вы сделали?
– Делать выводы я не торопилась, – грустно улыбается доктор Келлер. – Но заподозрила, что под хранительницей девочка подразумевает ангела-хранителя или даже Бога. – Доктор снимает очки и протирает их краем юбки. – Божественные видения – признак психоза, – поясняет она. – Мне не давало покоя то, что во всем остальном Вера ведет себя совершенно нормально. И все-таки с согласия миссис Уайт я назначила девочке пробный курс рисперидона.
– К каким последствиям это привело?
– Пациентка стала сонливой и легко утомляемой, но видения не прекратились. Мы попробовали другой антипсихотический препарат. С тем же результатом.
– И что, доктор Келлер, вы сделали потом?
– Я позвонила коллеге, специалисту по детским психозам. Он понаблюдал за Верой и согласился со мной в том, что у нее никакого психоза нет. Я окончательно утвердилась в своем заключении: в этом мире много вещей, которых я не понимаю, но как выглядит ребенок, страдающий психозом, мне отлично известно. Вера – не такой случай.
Джоан передает право допроса свидетельницы Мецу.
– Доктор Келлер, вы понимаете, что следует из ваших слов? – спрашивает он.
Она вспыхивает:
– Понимаю.
– Правда ли, что вы двенадцать лет проучились в католической школе?
– Да.
– И были воспитаны в духе истового католицизма?
– Да.
– Правда ли, доктор, что на симпозиуме вы сказали, будто однажды сами видели Бога, когда молились?
Доктор Келлер опускает взгляд:
– Тогда я была всего лишь ребенком… но запомнила это на всю жизнь.
– Так, возможно, эти ваши воспоминания предрасположили вас к тому, чтобы поверить в истинность видений Веры?
Психиатр поднимает глаза и смотрит с холодным профессиональным спокойствием:
– Независимо от моего личного опыта, мистер Мец, я провела ряд клинических исследований…
– Да или нет, доктор Келлер?
– Нет! – резко говорит она.
Мец закатывает глаза:
– Да бросьте, доктор! Разве вы не верующая?
– Верующая.
– Разве вы не посещаете церковь каждую неделю?
– Посещаю.
– И вы заключаете, что девочка действительно видит Бога. А если бы на вашем месте оказался… ну, к примеру, атеист? – Мец поворачивается к зрителям и отыскивает взглядом Иэна Флетчера. – Может быть, он пришел бы к иному выводу?
– Если бы я была атеисткой, – отвечает доктор Келлер, – то все равно осталась бы психиатром. И все равно заключила бы, что у этого ребенка нет никакого психического заболевания.
Мец сердито щурится. Все идет не так, как он планировал. Эта дамочка должна была «сдуться» еще пять вопросов назад.
– Доктор Келлер, насколько мне известно, вы рассказали о случае Веры Уайт на психиатрическом симпозиуме?
– Да.
Мец продолжает наступать:
– Не затем ли вы это сделали, доктор, чтобы привлечь к себе внимание?
– Такое внимание не сулило мне никакой выгоды. Наоборот, я рисковала собственной репутацией. – Она грустно улыбается. – Далеко не каждый психиатр захочет официально заявить, что его пациент видит Бога.
– И все же, – повторяет Мец, – вы привлекли к себе внимание, разгласив конфиденциальную информацию о своей клиентке. Этично ли это?
Доктор Келлер в очередной раз удивляет его: открывает тетрадь, лежащую у нее на коленях, и достает оттуда какую-то бумагу.
– Вот подписанный Мэрайей Уайт документ, согласно которому я имею право представить на симпозиуме медицинский случай ее дочери, не называя имени и фамилии.
– Прекрасно! – восклицает Мец. – Значит, мы имеем письменное подтверждение того, что Мэрайя Уайт сутенерски использовала собственного ребенка для привлечения аудитории.
– Мы с миссис Уайт все подробно обсудили, – отвечает доктор Келлер. – Я надеялась, что кто-нибудь из специалистов, имеющих больший опыт, чем я, поможет нам проследить корни Вериных видений. Одна голова, знаете ли, хорошо, а двадцать лучше. Нам нужна была вовсе не аудитория, мистер Мец. Мы искали средство решения проблемы.
– Вы беседовали с миссис Уайт как психотерапевт?
– Нет, в этом качестве я работала только с ее дочерью.
– Можете ли вы с полной уверенностью сказать, что в глубине своей нездоровой души эта женщина не хотела с вашей помощью выставить ребенка на всеобщее обозрение?
Доктор Келлер смотрит сначала на Мэрайю, потом на Веру, сидящую через несколько рядов.
– Нет, – говорит психиатр, и это слово мягко падает в протянутую ладонь Меца.
– Ее доставили в отделение экстренной помощи с кровоточащими ранами на обеих руках, – отвечает доктор Блумберг на вопрос Джоан. – Обычные процедуры не помогли остановить кровь, и тогда вызвали меня.
– Что вы предприняли?
Доктор откидывается на спинку стула:
– Сделал рентген кистей рук.
– Каков был результат?
– Я не обнаружил никаких признаков травмы: ни разрыва тканей, ни повреждения костей. Сквозные отверстия постоянно медленно кровоточили, но совершенно не были похожи на проколы.
– Сталкивались ли вы с чем-нибудь подобным прежде?
– Никогда. Я был в полном замешательстве. Я консультировался с коллегами: педиатрами, ортопедами, хирургами… Одну за другой мы отмели все возможные медицинские причины кровотечения. В итоге я просто оказал девочке необходимую помощь и отправил ее домой, а сам стал изучать медицинские журналы.
– И что же в них говорилось?
– Что, как многим известно, подобные случаи неоднократно наблюдались в прошлом. В далеком прошлом. Я и сам был склонен относиться к таким утверждениям с осторожностью, но, по всей видимости, у католических святых действительно были стигматы – кровоточащие раны на ладонях, ступнях и/или боках. Медицински необъяснимые, но удостоверенные.
– Когда был зафиксирован последний случай? – спрашивает Джоан.
– Протестую! Этот вопрос вне компетенции доктора Блумберга.
– Протест отклоняется, – говорит судья. – Так когда же, доктор?
– Был некий падре Пио, умерший в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Но самый известный стигматик – это, пожалуй, Франциск Ассизский. Он жил в конце двенадцатого – начале тринадцатого века. Пишут, что стигматы – вполне реальные и очень болезненные раны.
– Каковы основные признаки стигматов?
– Их невозможно вылечить обычными средствами, используемыми для остановки кровотечения и повышения свертываемости. Кровь может сочиться несколько месяцев или даже несколько лет подряд, но нагноения, как при обыкновенных долго не заживающих ранах, не происходит.
– У Веры вы наблюдали такую картину?
– Очень похожую.
– Вы официально поставили Вере диагноз «стигматы»?
– Нет, – кривится Блумберг. – Мой скепсис мне этого не позволил. Я написал, что, взвесив все симптомы, не исключаю такой вероятности. Честно говоря, этот диагноз меня до сих пор смущает.
– В каком медицинском состоянии Вера была в прошлые выходные?
– В тяжелом. Отказали почки, дважды останавливалось сердце, бок и руки снова начали кровоточить. Девочка впала в кому, и, как медик, я не рассчитывал на то, что она очнется.
– В каком состоянии Вера находится сейчас?
– В удивительно хорошем, – улыбается Блумберг. – Детские организмы часто быстро восстанавливаются, но такое стремительное выздоровление – это и в самом деле поразительно. Все системы органов функционируют на сто процентов или приближаются к этому.
– Вероятно ли, доктор, что сбои в работе Вериных почек и сердца были кем-то спровоцированы искусственно?
– Нет. В отделении интенсивной терапии рядом с больной постоянно находился кто-нибудь из медицинского персонала. И в ее крови не было обнаружено никаких препаратов, которые способны, к примеру, вызывать остановку сердца.
– Мог ли кто-нибудь поранить руки и бок Веры?
– Как я уже сказал, – качает головой доктор, – признаки травмы отсутствуют. Раны на Вериных ладонях – по сути, даже не раны, а маленькие тоннели, проходящие сквозь кожу, кости и сухожилия. – Он показывает кисть руки. – Здесь, миз Стэндиш, больше костей, чем в любой другой части человеческого тела. Вы обязательно травмируете их, если воткнете сюда какой-либо предмет. А у Веры ткани, как ни странно, не повреждены. Но кровь сочится.
– Доктор, закон обязывает вас докладывать соответствующим органам о случаях жестокого обращения с детьми?
– Да, любой врач должен это делать.
– Полгода назад, когда к вам впервые привезли Веру Уайт, вы обратились в полицию?
– Нет.
– А в прошлый четверг?
– Нет.
– Почему?
– Потому что для этого не было никаких оснований.
– Спасибо, – говорит Джоан. – У меня вопросов больше нет.
– Доктор Блумберг, как часто вам приходится сталкиваться со стигматами? – спрашивает Мец.
– Этот случай первый, – улыбается врач.
– И тем не менее вы чувствуете себя вправе высказываться по данному вопросу как эксперт? Или, поскольку вы не смогли поставить Вере окончательный диагноз, ваше мнение – это все-таки лишь гипотеза?
– Некоторые гипотетически возможные варианты, мистер Мец, я смог вполне уверенно исключить. Прямая и непрямая травма конечностей отпала сразу. Затем я проверил, не кожная ли это секреция, не выделяют ли какое-нибудь вещество нервы, прилегающие к коже. Но нет, лабораторно доказано, что это именно кровь. Диагноз «стигматы» оказался наиболее близок к той клинической картине, которую я наблюдал.
– Вы можете со стопроцентной уверенностью сказать, что это стигматы?
– Разумеется, нет. Чтобы делать такие заявления, нужно быть не врачом, а, наверное, папой римским. Со стопроцентной уверенностью я могу сказать только одно: у Веры Уайт идет кровь. И медицинского объяснения этому явлению нет.
– Может быть, есть психологическое?
Блумберг пожимает плечами:
– В журналах, которые я читал, описываются попытки вызвать появление стигматов под гипнозом. В нескольких очень редких случаях у пациентов выступило нечто вроде окрашенного пота. Но это была не кровь. Психиатры не получили научного доказательства того, что стигматы могут быть спровоцированы человеческим воображением.
– Возможно, раны были получены во время эпизода лунатизма?
– Вряд ли. Как я уже говорил, признаки повреждения тканей отсутствуют.
– Можете ли вы дать твердое заключение, что раны Веры не являются следствием ее собственных действий или действий другого лица?
– Об этом ничто не свидетельствует, – осторожно говорит Блумберг. – Окончательный диагноз я поставить не могу, но мне ясно, что это не случай жестокого обращения с ребенком. Миссис Уайт не отходила от дочери, очень хотела услышать от меня благоприятный прогноз и пришла в сильное замешательство, когда я гипотетически заговорил о стигматах.
– А вы видели случаи жестокого обращения с детьми, доктор Блумберг?
– К сожалению, да.
– В каком-нибудь из этих случаев родитель причинял ребенку боль у вас на глазах?
– Нет.
– В каком-нибудь из этих случаев родитель казался обеспокоенным прогнозом?
– Да, – признается доктор.
– В каком-нибудь из этих случаев родитель, травмировавший ребенка, привез его в больницу сам?
Блумберг прокашливается.
– Да.
Мец поворачивается:
– У меня все.
– Кензи? – шепчет Вера, дергая ту за рукав. – Мне нужно в туалет.
– Сейчас?
– Ага. Прямо сейчас.
Кензи берет девочку за руку и, извиняясь перед сидящими людьми, которых приходится побеспокоить, выводит ее из зала. В дамской комнате, когда Вера выходит из кабинки и моет руки, Кензи гладит ее по голове:
– Ну, как дела?
– Там очень скучно, – хнычет Вера. – Может, колы выпьем?
– Мы должны быть в зале. Это важно. Заседание скоро закончится.
– Но мы только попьем, и все! Пять минуточек?!
Кензи потирает затекшую спину:
– Ну ладно. Пять минуточек можно.
И она ведет Веру к автоматам, которые стоят в вестибюле. Кругом снуют люди: свидетели ждут минуты своей славы, адвокаты разговаривают по мобильным телефонам, рабочие укладывают на пол резиновые коврики. Кензи бросает в прорезь семьдесят пять центов и разрешает Вере нажать на кнопку.
– Ммм… Хорошо! – говорит девочка, сделав глоток из банки.
Чтобы размять ноги после долгого сидения, она начинает кружиться, но, бросив взгляд на стеклянную дверь, резко останавливается: на ступенях и на засыпанном снегом газоне собралась огромная толпа. Кто-то держит плакаты с Вериным изображением, кто-то помахивает четками. Как только люди замечают Веру, поднимается мощная волна шума. До сих пор девочка не видела всего этого: Кензи провела ее в здание через заднюю дверь.
– Подержите, пожалуйста, мою колу.
– Вера, не надо!.. – кричит Кензи ей вслед, но поздно: Вера уже стоит на ступенях.
Приветственные крики и молитвенные возгласы становятся еще громче, когда девочка воздевает ладони. Кензи, оцепенев, не двигается с места.
– Привет! – Вера машет рукой и с улыбкой, как королева, принимает положенные ей почести.
– Я лечу Мэрайю Уайт семь лет, с тех пор как она покинула Гринхейвен, – говорит доктор Йохансен.
– Как вы относитесь к ее госпитализации?
– Отрицательно. Существуют другие способы лечения депрессии, которые были бы не менее эффективны.
– Могла ли Мэрайя Уайт избежать попадания в больницу?
– Нет. Ее муж считал, что это необходимо. Мать на тот момент жила в Аризоне и не знала о происходящем. А сама Мэрайя, находясь под действием препаратов, была слишком отстранена от реальности, чтобы за себя постоять.
– В каком душевном состоянии вы увидели ее после выписки?
Доктор Йохансен хмурится:
– Она была очень эмоционально уязвима, но не потеряла способности осваивать навыки стрессоустойчивости. Ну и беременность, конечно же, внушала ей тревогу.
– Демонстрировала ли она тогда признаки психоза?
– Нет.
– Случались ли у нее галлюцинации?
– Нет. Даже в больнице ничего подобного у нее не было. Она лечилась только от депрессии.
– Доктор Йохансен, как вы оцениваете нынешнее состояние Мэрайи?
Психиатр смотрит на свою пациентку, словно бы читая ее мысли.
– На мой взгляд, она становится все более и более устойчивой. Об этом свидетельствует хотя бы то, что сейчас она не побоялась нарушения врачебной тайны и пригласила меня в суд, чтобы сохранить опеку над дочерью. А в августе повторился эпизод, который несколько лет назад толкнул ее на самоубийство. Однако на этот раз реакция Мэрайи оказалась гораздо более здоровой. Она взяла себя в руки и продолжила жить, заботясь о дочери.
– Доктор, считаете ли вы, что эта женщина могла навредить здоровью своего ребенка?
– Нет.
– За прошедшие семь лет вы замечали хотя бы малейшие признаки того, что у нее есть такие наклонности? Что-нибудь наталкивало вас на такие мысли?
– Нет, совершенно ничего.
– Мэрайя говорила с вами о тех обстоятельствах, которые сейчас осложняют жизнь Веры?
– Вы имеете в виду видения и внимание прессы? Да, говорила.
– Мэрайя действительно считает дочь визионеркой?
Доктор Йохансен так долго не отвечает, что Джоан уже собирается повторить вопрос. Наконец он произносит:
– Мэрайя считает, что ее дочь говорит правду. Какой бы эта правда ни была.
– Какие меры необходимо принять, чтобы человека поместили в психиатрическую больницу? – начинает Мец.
– Это делается через суд, – объясняет Йохансен. – Психиатр оценивает состояние больного, а судья знакомится с результатами освидетельствования.
– То есть в принятии решения участвуют несколько человек?
– Да.
– Эта система работает хорошо?
– В большинстве случаев. К ней приходится прибегать, когда человек не может сам оценить свое состояние. – Доктор Йохансен в упор смотрит на Меца. – Однако в случае Мэрайи Уайт была допущена ошибка. Ее психику угнетали, ее подвергали избыточному медикаментозному лечению, ее волю игнорировали.
– Если бы судья решил, что миссис Уайт не нуждается в госпитализации, соответствующее постановление было бы подписано?
– Нет.
– Оно было бы подписано, если бы психиатр решил, что миссис Уайт не нуждается в госпитализации?
– Нет.
– А если бы так решил Колин Уайт – самый близкий ей человек?
– Нет.
– Понимаю. То есть вы утверждаете, что трое здравомыслящих людей: психиатр, судья и муж – должны были пренебречь собственными суждениями и прислушаться к мнению женщины, которая за неделю до того перерезала себе вены?
– Речь не о…
– Да или нет, доктор?
– Да, – уверенно кивает психиатр. – Именно это я и утверждаю.
– Двигаемся дальше. Какой препарат вы прописали Мэрайе после выписки из Гринхейвена?
Доктор смотрит в свои записи:
– Прозак.
– Она принимала его постоянно?
– Некоторое время. Через год я отменил назначение, и все было прекрасно.
– Вы считали свою пациентку эмоционально устойчивой?
– Вполне, – отвечает Йохансен.
– А не просила ли Мэрайя Уайт, чтобы вы назначили ей этот препарат повторно?
– Просила.
– Когда?
– Три месяца назад, – говорит психиатр. – В августе.
– То есть после того, как ушел ее муж? Значит, доктор, вопреки вашему мнению, она оказалась не такой уж устойчивой?
Йохансен выпрямляется:
– Повторилось в точности то, что в свое время вышибло ее из колеи, мистер Мец. Только на этот раз она не предприняла попытку покончить с собой, а позвонила врачу и сказала: «Мне нужна помощь». Любой психиатр в нашей стране расценит это как проявление психической устойчивости.
– Бывают ли у прозака побочные эффекты?
– Нечасто.
– Какие?
– Иногда прозак может вызывать головную боль, озноб, иногда нервозность, бессонницу или, наоборот, сонливость, иногда головокружение. Также повышение кровяного давления, раздражение на коже, диарею, потерю веса, боль в груди и звон в ушах.
– А галлюцинации?
– Может, но крайне редко.
– А суицидальные мысли?
– Тоже. Не забывайте, пожалуйста, что моя пациентка на протяжении года принимала этот препарат перорально в дозировке двадцать миллиграммов, находясь под моим наблюдением. Я знаю, как ее организм на него реагирует. В случае первичного назначения, вы правы, был бы некоторый риск. Но в этом случае – нет.
– Правильно ли я понял, доктор, что несколько лет она не пила этого лекарства?
– Да.
– Может ли отмена препарата сопровождаться какими-либо нежелательными явлениями?
– Может.
– Например, попытками суицида, психозом и галлюцинациями?
– Подчеркиваю еще раз, – недовольно произносит Йохансен, – это возможно лишь в очень редких случаях.
– Но могла ли у нее возникнуть неблагоприятная реакция на отмену препарата?
– Насколько мне известно, никакой неблагоприятной реакции не было.
– Доктор Йохансен, а какова вероятность того, что к человеку, который успешно лечился от депрессии, эта болезнь вернется?
– Я не располагаю статистическими данными.
– Но такое случается достаточно часто, не правда ли?
– Правда. Однако пациенты, умеющие себя контролировать, в таких случаях своевременно обращаются за помощью к психиатрам.
– Понимаю. То есть, по сути, вы нам говорите, что, если человек однажды сошел с ума, у него есть все шансы сойти с ума снова.
– Протестую!
– Вопрос снимаю, – говорит Мец. – У меня все, доктор.
Прежде чем противник успевает закрыть рот, Джоан снова встает.
– У меня еще несколько вопросов к свидетелю, – произносит она резко. – Я бы хотела прояснить значение терминов «психическое расстройство» и «депрессия». Это одно и то же?
– Нет, конечно.
– От чего лечилась Мэрайя Уайт?
– От суицидальной депрессии, – отвечает Йохансен.
– Вы что-нибудь слышали о делегированном синдроме Мюнхгаузена?
– Да.
– Велика ли вероятность того, что это заболевание разовьется у человека, которому несколькими годами ранее поставили диагноз «суицидальная депрессия»? Есть ли прямая связь?
Доктор Йохансен смеется:
– Утверждать такое – это все равно что говорить: «Если по утрам вы завтракаете, значит под одеждой у вас нижнее белье».
– Спасибо, доктор, – говорит Джоан. – Больше вопросов нет.
Занимая свидетельское место, Милли говорит себе, что молчала уже достаточно долго. Раз Джоан пригласила ее рассказать о человеческих качествах Мэрайи, за ней не заржавеет. Она удобно усаживается и кивает адвокату, показывая, что готова.
– Миссис Эпштейн, как часто вы видите Веру?
– По меньшей мере через день.
– А как часто вы наблюдаете общение Веры с Мэрайей?
– Так же.
– На ваш взгляд, Мэрайя – хорошая мать?
Милли улыбается, сияя от родительской гордости:
– Замечательная! Она упорно трудится, чтобы давать ребенку все возможное.
– Что Мэрайя предприняла, когда ее дочь окружила вниманием пресса?
– А что бы предприняли вы? Забрала ее из школы, прячет от камер. Изо всех сил старается обеспечить ей нормальную жизнь. – Вот. Обязательная программа выполнена. Это то, что они с Джоан репетировали до тошноты, но дальше Милли, к удивлению адвоката, меняет сценарий. – Вы все, – продолжает она, – считаете, что отвечать должна Мэрайя. Но кто на самом деле в этом виноват? – Дрожащим пальцем Милли указывает на Колина. – Раньше он уже делал такое с моей дочерью. Он упек ее в психушку. Хотя лучше бы ему самому подлечиться, чтобы не расстегивал штаны, когда не надо.
– Миссис Эпштейн! Пожалуйста, отвечайте на те вопросы, которые я задаю, – твердо говорит Джоан и, прокашлявшись, очень пристально смотрит на Милли.
– Нет уж! Раз я здесь, я все скажу! Какая женщина не впадет в депрессию, если муж спит со всеми подряд у нее за спиной?! Не знаю, почему…
– Мэм! – строго произносит Ротботтэм. – Я должен просить вас взять себя в руки.
В это время Джоан с натянутой улыбкой подходит к свидетельскому месту.
– Прекратите, – произносит она сквозь зубы и отворачивается, бормоча что-то про неисправные тормоза. – Миссис Эпштейн, существует ряд причин, по которым суд может лишить одного родителя опеки над ребенком и передать ее другому. Известны ли вам эпизоды сексуального насилия над Верой со стороны Мэрайи?
– О господи! Нет, конечно!
– Она когда-нибудь била дочь?
– Даже по попе Веру не шлепнет, если та дерзит.
– Может быть, она подавляла ее эмоционально?
– Ни в коем случае! – восклицает Милли. – Она всегда поддерживает ребенка.
– Может, Мэрайя работает вне дома или по другой причине проводит с дочерью мало времени?
– Она проводит с дочерью двадцать четыре часа в сутки. – Милли сердито смотрит на судью. – Если ей позволяют.
– Спасибо, – говорит Джоан и быстро садится, чтобы мать клиентки опять не начала импровизиро-вать.
Мец сосредоточенно изучает Милли Эпштейн. Он прекрасно понимает, почему Джоан так быстро закруглилась: от этой ведьмы не знаешь, чего ждать. Как и Джоан, он не будет задавать вопросы о переселении души или о втором рождении, чтобы не стать всеобщим посмешищем в юридических кругах. Надеясь ослабить бдительность свидетельницы, Мец улыбается. Пускай подумает, что он не такая уж пиранья, как Джоан наверняка о нем говорит.
– Миссис Эпштейн, вы очень любите Мэрайю, правда?
Лицо Милли смягчается.
– Очень.
– Уверен, вы всегда были с ней близки.
– Да.
Мец облокачивается на ограждение места для свидетеля:
– Вы были на ее школьном выпускном?
– Она произносила речь как лучшая ученица, – с гордостью сообщает Милли.
– А колледж тоже окончила с отличием?
– Со всеми высшими оценками.
– Потрясающе! А я на первом курсе английский еле сдал, – шутит Мец. – И конечно, когда она замуж выходила, вы тоже были рядом?
Уголки рта Милли опускаются вниз.
– Да.
– Не сомневаюсь, что это вы научили ее быть хорошей матерью.
– Ну не знаю… – говорит Милли, краснея.
– Думаю, вы подсказывали ей, как помочь Вере пережить этот сложный период. Я прав?
Милли вскидывает подбородок:
– Я никогда не переставала твердить: если ты мать, то всегда должна защищать своего ребенка. Вот и все.
– И Мэрайя все время защищала Веру?
– Да!
Взгляд Меца словно бы пришпиливает Милли к стулу.
– А сейчас вы защищаете Мэрайю?
Милли смотрит на судью:
– И что? Все?
Ротботтэм постукивает пальцами по столу:
– Не совсем. Видите ли, у меня тоже есть к вам пара вопросов. – Он смотрит сначала на Джоан, потом на Меца. – Наши уважаемые адвокаты, похоже, постеснялись кое о чем заговорить.
Польщенная тем, что судья уделяет ей особое внимание, Милли прихорашивается:
– Давайте, Ваша честь.
– В газетах я читал о вашем… гм… воскрешении.
– Да, – Милли начинает рыться в сумочке, – тут у меня где-то было свидетельство о смерти…
– Не ищите, – улыбается судья. – Будет достаточно, если вы нам просто расскажете.
– Про свидетельство о смерти?
– Нет, про ваше воскрешение. Например, как долго вы пребывали в состоянии клинической смерти?
– С час, – пожимает плечами Милли. – Все подписали, печать поставили, вручили меня Мэрайе.
– А что, собственно, с вами произошло?
– Мы с Иэном Флетчером состязались, кто кого перекричит. Потом я помню, как лежу на полу и не могу дышать. После этого не помню ничего. – Выждав эффектную паузу, Милли подается вперед. – И вдруг я просыпаюсь в больнице, Вера меня обнимает.
Судья изумленно качает головой:
– Есть ли этому медицинское объяснение?
– Насколько я знаю, Ваша честь, врачи так ничего и не поняли.
– Миссис Эпштейн, а что думаете вы сами?
Милли серьезно смотрит на судью:
– Я думаю, внучка вернула меня к жизни.
– Как вы относитесь к ее видениям?
– Я верю ей. Боже мой, если бы после того, что со мной случилось, я ей не верила, то была бы идиоткой. – Она улыбается. – Или хуже. Покойницей.
– Спасибо, миссис Эпштейн. Мистер Мец, у вас есть еще вопросы? – (Адвокат истца качает головой.) – В таком случае теперь перерыв нужен мне.
Мэрайя смотрит, как дочь выходит из зала суда вместе с Кензи. Запретительное постановление по-прежнему действует, и теперь, когда Вера выздоровела, Мэрайе, как ни удивительно, стало еще труднее соблюдать дистанцию. Она вытягивает шею, провожая своего ребенка взглядом.
Только бы Кензи хорошо позаботилась о девочке!
Заметив краем глаза Иэна, Мэрайя тут же отворачивается.
– Соберитесь, – говорит Джоан. – После доктора Фицджеральда вызовут вас.
– Так скоро?
– Да. Вы справитесь?
Мэрайя хватается за живот:
– Не знаю. Ваших-то вопросов я не боюсь, а вот Мец…
– Послушайте, – отвечает Джоан, – что бы он вам ни говорил, смотрите вон туда. – Она указывает на Верино место. – Тогда вы все выдержите.
Едва доктор Элвин Фицджеральд усаживается на свидетельское место, Мец вскакивает:
– Разрешите подойти! – (Адвокаты подходят к судье.) – Я хочу знать, разговаривал ли он с Верой.
– Нет, – говорит Джоан, едва удостоив Меца взглядом, – поскольку я знала, что иначе вы будете жаловаться. Если понадобится, оба эксперта, ваш и наш, поговорят с ней позднее. А я уже сейчас, до беседы доктора Фицджеральда с Верой, могу с его помощью показать то, что мне нужно показать.
– Ладно, – несколько помрачнев, цедит Мец.
– Доктор Фицджеральд, – начинает Джоан, – расскажите, пожалуйста, для протокола о ваших профессиональных достижениях.
– Я окончил медицинский факультет Чикагского университета, затем занимался исследованиями в области детской психологии в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, руководил крупным проектом по изучению синдрома хронической усталости и соматоформного расстройства.
– В этом зале мы очень много слышали о делегированном синдроме Мюнхгаузена. Как по-вашему, наблюдаются ли в случае Мэрайи и Веры Уайт отличительные признаки этого психического отклонения?
– Да, многое в этом случае соответствует описанию, которое мы находим в четвертом издании «Диагностического и статистического справочника».
Джоан замечает, как Мец разинул рот, удивленный тем, что свидетель противоположной стороны пока почти дословно повторяет показания доктора Берча.
– А есть ли что-нибудь, что не укладывается в это описание?
– Да. Во-первых, Верины симптомы реальны и очень необычны. Сымитировать стигматы, знаете ли, гораздо сложнее, чем, скажем, вызвать у ребенка тошноту. Во-вторых, я не согласен с доктором Берчем относительно галлюцинаций. Если Мэрайя Уайт лечилась в психиатрической больнице, это вовсе не значит, что она способна научить Веру убедительно симулировать божественные видения. Примерно с тем же успехом можно сказать: «Кто прокатился на автобусе с командой „Чикаго буллз“, тот играет в баскетбол, как Майкл Джордан». – Фицджеральд усмехается. – В-третьих, синдром Мюнхгаузена – хроническое заболевание. Такие родители постоянно таскают ребенка из одной больницы в другую, чтобы врачи не успели ничего заподозрить. А миссис Уайт несколько раз обращалась за помощью к одному и тому же специалисту, доктору Блумбергу, и просила, чтобы он тщательно обследовал Веру.
– Это все расхождения?
– Ну что вы, я еще только разогреваюсь. Как правило, за плечами у женщин, страдающих делегированным синдромом Мюнхгаузена, эмоционально неблагополучное детство. О Мэрайе Уайт такого сказать нельзя. Но главное – это то, что есть альтернативные диагнозы, которым данный медицинский случай соответствует ничуть не в меньшей степени.
Джоан изображает удивление:
– Правда? Какие же?
– В первую очередь соматоформное расстройство. Это такое заболевание, при котором эмоциональные проблемы пациента находят физическое выражение. Представьте себе, например, что у ребенка перед каждой контрольной начинает сильно болеть живот от волнения. Ему действительно плохо, хотя причины для расстройства пищеварения вроде бы нет. Или вспомните истерию пациенток Фрейда. Они годятся в прабабушки тем, кому сегодня ставят диагноз «соматоформное расстройство». – Доктор поднимает руки, показывая на пальцах нечто вроде шкалы. – Эти заболевания соотносятся друг с другом примерно так. На одном конце спектра обыкновенная симуляция, к которой мы все иногда прибегаем. Человека, к примеру, назначили присяжным заседателем, а он хочет уклониться и поэтому говорит, что у него грипп. Это сознательная ложь для достижения осознаваемой цели. На другом конце спектра – соматоформное расстройство: пациент страдает от симптомов, которые выглядят и ощущаются как настоящие. Он не понимает, что вызывает их сам, и тем более не знает зачем. Делегированный синдром Мюнхгаузена находится где-то между этими полюсами: симптомы фальсифицируются, вероятно, сознательно, но цель человеком не осознается.
– То есть, доктор, разница в наличии или отсутствии намерения?
– Именно. В остальном эти два заболевания схожи. В случае соматоформного расстройства, как и в случае делегированного синдрома Мюнхгаузена, врач осмотрит ребенка и не сможет установить органической причины симптомов. Ни КТ, ни МРТ, ни десятки других исследований ничего не покажут, потому что суть проблемы не в физиологии. При соматоформном расстройстве симптомы спровоцированы стрессом, а при синдроме Мюнхгаузена – матерью. В первом случае они реальны, во втором сфальсифицированы. Чтобы отличить одно от другого, как правило, нужно знать контекст развития болезни и представлять себе интересы задействованных лиц.
– То есть важно понять, кто пытается привлечь к себе внимание: мать или ребенок.
– Совершенно верно.
– Доктор, наблюдаются ли у Веры признаки соматоформного расстройства?
– Проблема, от которой она страдает, имеет неорганическое происхождение: руки кровоточат, но ткани не повреждены. Сымитировать такие раны трудновато. Вероятно, у девочки галлюцинации, но психоза нет. Наконец, ее болезнь может быть вызвана стрессом: она подсознательно считает, что, болея, сумеет устранить стрессообразующий фактор.
– Способен ли развод родителей сыграть роль такого фактора?
– Вы схватываете на лету, миз Стэндиш, – улыбается Фицджеральд. – Да, ребенок, не отдавая себе в этом отчета, думает: «Если я заболею, мама и папа будут вместе ухаживать за мной и помирятся». Он неосознанно вызывает у себя симптомы заболевания и таким образом привлекает к себе внимание. До личной беседы с Верой это, разумеется, только гипотеза, но я могу предположить, что психика девочки заставляет тело болеть в надежде на воссоединение семьи. И, как видите, это работает. И ее мать, и ее отец сегодня здесь, не так ли?
– Если бы это было правдой, могла ли миссис Уайт каким-либо образом провоцировать болезнь своей дочери?
– О нет! Верина болезнь спровоцирована психогенно – ею же самой.
– Как определить, действительно это так или причина все же в действиях матери? – выдержав паузу, спрашивает Джоан.
– Методом исключения. Я бы изолировал миссис Уайт от Веры и посмотрел, не исчезнут ли симптомы.
– А если я скажу, что при воссоединении с матерью организм ребенка, находившегося в коме, полностью восстановился в течение часа?
– В таком случае, – отвечает доктор Фицджеральд, – я бы однозначно исключил делегированный синдром Мюнхгаузена.
– Насколько я понял, – начинает Мец, – у вас нет стопроцентной уверенности в том, что же все-таки мучит Веру: соматоформное расстройство, которым страдает она сама, или делегированный синдром Мюнхгаузена, которым страдает ее мать?
– Гм…
– После тяжелых разводов у детей всегда развивается соматоформное расстройство?
– Нет, – говорит доктор Фицджеральд. – Дезадаптивное поведение может принимать самые разнообразные формы.
– Например?
– Истерики, всплески сексуальной энергии, резкое ухудшение успеваемости в школе, возрастание или исчезновение аппетита… Список можно продолжать бесконечно, мистер Мец.
– Понимаю. А правда ли, что не все случаи делегированного синдрома Мюнхгаузена выявляются и регистрируются?
– Правда.
– То есть, хотя это и редкое заболевание, в действительности оно может быть не таким редким, как утверждают статистические сводки?
– Верно.
– Правда ли, что пациенты, которым поставлен диагноз «делегированный синдром Мюнхгаузена», – это преимущественно женщины, чей средний возраст – тридцать три года?
– Да.
– Сколько лет Мэрайе Уайт и какого она пола?
– Женского, ей тридцать три.
– Правда ли, что делегированным синдромом Мюнхгаузена страдают в основном матери?
– Да.
– Мэрайя Уайт приходится матерью Вере Уайт?
– Да.
– Правда ли, что этим заболеванием, как правило, страдают люди, пережившие сильное потрясение, такое как развод?
– Да.
– Мэрайя Уайт пережила развод?
– Да.
– Правда ли, что женщины, страдающие делегированным синдромом Мюнхгаузена, чаще всего имеют некоторые знания в области медицины – либо как профессионалы, либо как пациенты?
– Да.
– Правда ли, что Мэрайя Уайт несколько месяцев лечилась в психиатрической больнице?
– Да.
– Правда ли, что при делегированном синдроме Мюнхгаузена родители кажутся очень обеспокоенными здоровьем ребенка?
– Да, – сухо отвечает доктор Фицджеральд. – Но родители, не страдающие никакими психическими отклонениями, тоже имеют такое свойство – беспокоиться о здоровье ребенка.
Пренебрежительно пожав плечами в ответ на это замечание, Мец продолжает:
– Мэрайя Уайт выражала обеспокоенность здоровьем Веры?
– Насколько мне известно, да.
– Правда ли, что при делегированном синдроме Мюнхгаузена обычные способы лечения зачастую не помогают устранить симптомы?
– Да.
– Правда ли, что раны на руках Веры Уайт не удалось вылечить с помощью стандартных средств?
– Да.
– Правда ли, что галлюцинации Веры Уайт не прекратились под влиянием антипсихотических препаратов?
– Да.
– Правда ли, что люди, страдающие делегированным синдромом Мюнхгаузена, неосознанно стараются привлечь к себе внимание?
– Да.
– Правда ли, что случай Веры Уайт привлек внимание огромного количества людей?
– Да, – вздыхает доктор.
– Правда ли, что матери с синдромом Мюнхгаузена почти никогда не признаются в своих действиях, поскольку эти женщины – либо патологические лгуньи, либо они причиняют вред ребенку во время периодов диссоциации?
– Да.
– Мэрайя Уайт призналась в том, что вредила здоровью Веры?
– Насколько мне известно, нет.
– Разве то, что мы с вами сейчас набросали, – не классический портрет женщины, больной делегированным синдромом Мюнхгаузена?
– Да. – Фицджеральд вздергивает бровь. – Но в той же мере все это соответствует описанию женщины, у которой этого заболевания нет.
– И все-таки, доктор, вы сейчас сами назвали с десяток признаков синдрома Мюнхгаузена, присутствующих у Мэрайи Уайт. Если нечто выглядит как скунс, пахнет как скунс, и ведет себя как скунс… Короче говоря, действительно ли вы на сто процентов уверены, что это соматоформное расстройство?
Рот доктора Фицджеральда вытягивается в прямую линию.
– Ваши рассуждения – яркий пример ложной логики.
– Да или нет? – качает головой Мец.
– Нет.
– И что из этого следует?
Доктор смотрит адвокату прямо в глаза и, улыбаясь, медленно произносит:
– Из этого следует, что если Вера Уайт не страдает соматоформным расстройством, то она действительно видит Бога.
Войти с помощью соц. сетей: