Уорнер

Так вот что такое мучения.

Вот что имеют в виду, говоря «сердце разрывается». Мне казалось, я прекрасно знаю, что такое разбитое сердце, но теперь… теперь я понял это до конца. Прежняя боль, когда Джульетта не могла выбрать между мной и Кентом, – детская игра.

А это… Это пытка. Настоящее, неразбавленное страдание. И мне некого винить за эту боль, кроме себя, некуда направить мой гнев, кроме как вовнутрь. Не знай я наверняка, заподозрил бы у себя сердечный приступ. По мне будто проехал грузовик, переломав все ребра, и теперь обломки торчат внутри, протыкая легкие с каждым вздохом. Не могу дышать. Даже видеть нормально не могу.

Стук сердца гулко отдается в ушах. Кровь идет по телу слишком быстро, от этого бросает в жар и мутит. Горло перехвачено – не могу говорить, все тело как чужое. Нечеловеческое, неимоверное давление сплющивает тело, и я падаю на спину плашмя, ударяясь головой о стену. Стараюсь взять себя в руки, выровнять дыхание и рассуждать рационально.

Я лучше знаю.

У меня паническая атака.

Такое случалось со мной всего однажды. Тогда боль материализовалась из ниоткуда, из ночных кошмаров, без предупреждения. Я проснулся посреди ночи в необъяснимом неистовом страхе, убежденный, что я умираю. Потом все прошло, но память о том случае осталась.

И вот опять… Я думал, что готов ко всему. Мне казалось, я собрался с духом и смирился с возможным исходом сегодняшнего разговора. Я ошибался.

Я чувствую, как она пожирает меня, эта боль.

Всю жизнь боролся с приступами тревоги, но обычно мне удавалось ее контролировать. В прошлом эти приступы всегда были связаны с работой, с моим отцом. Но чем старше я становился и чем больше власти обретал, тем легче мне удавалось обходить привычные триггеры: отыскались спокойные места, куда можно мысленно удалиться, а изучение когнитивной психотерапии помогло мне научиться управлять собой. Теперь тревога накатывает далеко не с прежней интенсивностью и гораздо реже, но иногда – очень редко – она превращается во что-то другое и выходит из-под моего контроля.

И я не знаю, как спастись на этот раз.

Я не знаю, хватит ли у меня сил справиться с приступом сейчас, когда я уже не знаю, за что мне бороться. Едва я падаю навзничь, прижав руку к груди там, где нестерпимо болит, как дверь вдруг открывается.

Я чувствую, что сердце забилось снова.

Я приподнимаю голову на дюйм и жду, надеясь вопреки всякой логике…

– Эй, где тебя носит?

Я со стоном опускаю голову. Из всех людей на базе…

– Але! – слышатся шаги. – Я знаю, что ты здесь. Почему в комнате такой бардак? Коробки какие-то, простыни?

Тишина.

– Мужик, ты где, я спрашиваю? Только что встретил Джульетту, она психует и не говорит почему, а ты, как обычный засранец, прячешься здесь…

И вот он останавливается. Я вижу его ботинки. Он смотрит на меня.

– Мое почтение, – говорю я, еле шевеля языком.

Глаза Кенджи становятся квадратными.

– Ты что на полу забыл? Да еще полуголый? Э-э, ты что, плакал?!

Я закрываю глаза, мечтая умереть.

– Да что происходит у вас? – Голос Кенджи уже ближе, и я догадываюсь – он присел на корточки. – Что с тобой творится, парень?

– Я не могу дышать, – шепчу я.

– Вот еще! Как это – не можешь? Она тебя снова подстрелила, что ли?

От этого напоминания меня снова пронзает боль – новая, острая. Господи, как я его ненавижу! Я с трудом сглатываю.

– Пожалуйста, уйди.

– Ну нет. – Я слышу шорох одежды – Кенджи садится рядом. – Как это понимать? Что случилось?

Я сдаюсь и открываю глаза.

– У меня паническая атака, бестактный ты осел, – хватая воздух ртом, кое-как выговариваю я. – И мне бы очень хотелось побыть одному.

Кенджи приподнимает брови:

– У тебя что?!

– Паническая… атака, – задыхаясь, повторяю я.

– Это что еще за фигня?

– У меня лекарство есть. В ванной. Пожалуйста.

Он странно смотрит на меня, но просьбу выполняет и возвращается через несколько секунд с нужным пузырьком. Я с облегчением выдыхаю.

– Оно?

Я киваю. Никогда еще не принимал это лекарство, но в аптечке на всякий случай держу.

– Воды запить дать?

Я качаю головой, отобрав у него пузырек дрожащими руками. Не помню правильную дозу, но у меня редко бывают приступы такой силы. Я сую три таблетки в рот и разжевываю, принимая желчную горечь с признательностью, как заслуженное наказание.

Всего через несколько минут воображаемый грузовик, перемоловший мне ребра, съехал с моей груди, кости волшебным образом срослись и легкие снова заработали.

Некоторое время я лежу, обмякший и вялый. Кое-как, через силу, я поднимаюсь на ноги.

– Теперь ты мне скажешь, что здесь произошло? – Кенджи не сводит с меня глаз, скрестив руки на груди. – Или мне обвинить тебя в чем-то ужасном и набить морду как следует?

На меня наваливается непривычная усталость, но в груди растет непонятный смех – не знаю, откуда он взялся. Мне удается сдержаться и не захохотать, но глупая, не соответствующая ситуации улыбка все-таки расплывается на лице, когда я отвечаю:

– Наверное, ты должен просто набить мне морду.

Зря я это сказал.

Кенджи меняется в лице, в глазах мелькает искреннее беспокойство, и я думаю, что слишком разоткровенничался. Этот препарат замедляет реакцию и притупляет чувства. Я прижимаю пальцы к губам, умоляя их не размыкаться. Надеюсь, я не слишком перебрал с лекарством?

– Эй, – тихо говорит Кенджи, – что стряслось?

Я качаю головой и прикрываю глаза.

– Что стряслось? – Я все-таки не удерживаюсь от смеха. – Что стряслось, что стряслось… – Я открываю глаза: – Джульетта меня бросила.

– Что?!

– Ну, я так думаю, – я молчу и хмурюсь, постукивая пальцем по подбородку. – Наверное, поэтому она выбежала отсюда с криком?

– Да почему? С какой стати ей тебя бросать? И почему она плакала?

Я снова смеюсь.

– Потому что я, – я тычу себя пальцем в грудь, – чудовище.

– Тоже мне новость, – говорит Кенджи озадаченно.

Я улыбаюсь. «Смешной парень», – подумалось мне.

– Где я рубашку оставил? – заплетающимся языком тяну я, с трудом перебарывая вялость. Щурясь, я оглядываюсь. – А? Ты ее нигде не видел?

– Эй, ты что, набрался?

– Что? – смеясь, я машу рукой. – Я не пью. Вот отец алкоголик, а я к спиртному не притрагиваюсь… в смысле, был алкоголик, – я поднимаю палец. – Мой отец был алкоголиком, а теперь он мертв, совсем мертв…

Кенджи ахает – громко и неожиданно, добавив шепотом какое-то ругательство. На секунду я даже прихожу в себя и оборачиваюсь. Он здорово чего-то испугался.

– В чем дело? – раздраженно спрашиваю я.

– Что у тебя со спиной?

– А-а, – я с новым раздражением отвожу взгляд. Спина у меня сплошь покрыта шрамами. Довольно уродливыми. Я глубоко вздыхаю и длинно выдыхаю. – Это, знаешь ли, подарки на дни рождения от дорогого папаши.

– Какие еще подарки? – Кенджи, растерянно моргая, обращается к пустой комнате: – Да что тут за мыльная опера? Ну почему я, как дурак, вечно лезу в чужие личные проблемы? Почему я не занимаюсь своими делами, как нормальный человек? Почему я не умею вовремя промолчать?

– Знаешь, – я чуть наклоняю голову, – я тоже давно хочу об этом спросить.

– Заткнись.

Я широко улыбаюсь – сияю, можно сказать, улыбкой.

Глаза Кенджи выражают удивление, и он смеется, кивнув на мое лицо:

– Да у тебя ямочки! Вот никогда бы не подумал! Тебе идет.

– Закрой рот, – хмурюсь я. – И уйди отсюда.

Он смеется громче.

– Похоже, ты перебрал с колесами, – он поднимает с пола пузырек с таблетками и читает ярлык. – По одной каждые три часа! – Он буквально ржет. – Черт, если бы я не знал, что ты сейчас весь в страданиях, я бы тебя заснял!

– Я очень устал, – говорю я ему. – Иди-ка ты отсюда к черту.

– Ну уж нет, я такое не пропущу. – Он прислоняется к стене. – И никуда я не уйду, пока ты не расколешься, что произошло между тобой и Джей.

Я качаю головой, потом наконец высматриваю свою футболку и натягиваю ее.

– Ага, задом наперед, – сообщает Кенджи.

Я сверлю его взглядом и падаю на кровать, закрыв глаза.

– Ну что, мне за попкорном сходить, что ли? – не отстает Кенджи, присев рядом. – Что происходит?

– Секретная информация.

Кенджи недоверчиво хмыкает:

– Почему секретная? Ваше расставание сразу в секреты попало или вы расстались из-за секретной информации?

– Да.

– Ну хоть брось мне косточку-то!

– Мы расстались, – говорю я, надвинув на глаза подушку, – из-за информации, которой я с ней поделился. Информация, как я уже сказал, секретная.

– Что за чушь. – Пауза. – Разве что…

– О боже, я так и слышу, как в твоей голове скрипят шестеренки! Думай быстрее.

– Ты ей о чем-то соврал? – догадывается Кенджи. – Должен был сказать и не сказал? Какую-то тайну о ней самой?

Я неопределенно машу рукой:

– Да ты чертов гений…

– Вот черт!

– О да, – говорю я, – целая гора тайн.

Кенджи длинно выдыхает.

– Похоже, дело нешуточное.

– Я идиот.

Он кашляет.

– Да ты реально облажался.

– Реальнее, боюсь, некуда.

Мы молчим.

– Так, а чего тогда простыни на полу?

Не выдержав, я убираю подушку с лица.

– А как тебе самому кажется, почему простыни на полу?

Секундное замешательство, а затем:

– Да что же это за… Ну, знаете! – Кенджи вскакивает с кровати, всячески демонстрируя отвращение. – И я на этом сидел! – Он переходит на другой конец комнаты. – Ну, вы просто… Это уже все границы…

– Когда ты повзрослеешь?

– Я взрослый! – оскорбляется он. – Но Джульетта мне как сестра, и я не хочу думать о ней и всяком таком…

– Не беспокойся, – с горечью говорю я, – больше это наверняка не повторится.

– Ладно-ладно, не хнычь. Расскажи побольше об этих секретных материалах.