Джульетта

Кажется, это способ умереть.

Я могу утонуть в этом миге и никогда не пожалею об этом. Я могу воспламениться от поцелуя и с радостью превращусь в пепел. Я могу жить здесь и умереть здесь, прямо здесь, прильнув к его бедрам и губам. Утонуть в океане чувств в его глазах, когда он погружается в меня, и наши сердца бьются в унисон.

Это навсегда. Это…

Он снова целует меня, иногда хватая воздух горячим ртом рядом с моей кожей, и я пробую его вкус, его рот, его шею, твердую линию подбородка, и он подавляет стон, отстраняется, боль и удовольствие сплетаются вместе, когда он входит глубже, сильнее, его мышцы напрягаются, тело становится каменно-твердым. Одной рукой поддерживая мою шею, другой подхватывает меня под бедро и соединяет нас в единое целое, наполняя меня невероятным удовольствием, не сравнимым ни с чем, что я знала в жизни. Оно безымянно, неизведанно, его невозможно предсказать – оно всякий раз разное.

Сегодня в Уорнере есть что-то дикое и прекрасное, и я не могу объяснить необычность его прикосновений – то, как его пальцы медлят на моих лопатках и изгибе поясницы, будто я могу в любой момент исчезнуть, будто мы прикасаемся друг к другу в первый и последний раз.

Закрываю глаза и отпускаю себя.

Линии наших тел совпали. Волна за волной накатывают лед и пламя, и я то таю, то загораюсь, и его губы щекочут мне кожу, а сильные руки окружают меня кольцом любви. Я парю в воздухе, под водой, в космосе, и все одновременно, время остановилось, отброшены любые «нельзя», и мне никогда не было так спокойно и надежно, я нигде не чувствовала себя настолько любимой и защищенной, как здесь, в слиянии наших тел.

Я теряю ощущение времени.

Теряю ощущение собственного разума.

Знаю только одно – пусть это длится вечно.

Уорнер что-то говорит мне, гладя мое тело, его слова негромки и отчаянны, шепот ласкает слух, но я едва различаю слова из-за стука собственного сердца. Однако я вижу, как ходят у него мышцы под кожей рук, когда он пытается остаться здесь, со мной…

Он громко выдыхает и зажмуривается, скомкав в кулаках простыни, а я поворачиваюсь к нему и веду кончиком носа по линии его подбородка, вдыхая его запах, прижимаясь к нему, каждый дюйм моей кожи изнывает от желания и призыва, и…

– Я люблю тебя, – шепчу я.

Хотя разум, по ощущениям, отделен от тела.

Хотя в голове взрываются звезды и обжигающий жар наполняет вены.

Я повержена и потрясена каждый раз, каждый раз…

Это ураган чувств, блаженство с привкусом смерти. Глаза сами собой закрываются, добела раскаленный металл вскипает под закрытыми веками, и я подавляю желание громко назвать имя Уорнера, и мы содрогаемся вместе, распадаясь и восстанавливаясь одновременно, и он шепотом выдыхает:

Как я люблю смотреть на его обнаженное тело…

Особенно в эти тихие, нежные минуты. Время между сном и реальностью – мое любимое. В зыбком полусне есть своя прелесть – постепенное возвращение формы к действию. Я поняла, что люблю эти минуты в основном за мягкость их наступления. Так ласково…

Как замедленная съемка.

Время зашнуровывает ботинки.

И Уорнер так тих и мягок без привычной настороженности. Лицо спокойное, лоб разглажен, губы готовы приоткрыться. Первые секунды после того, как он открывает глаза, самые лучшие. Иногда мне выпадает удача увидеть, как он шевельнется, откроет глаза и оглядит комнату. Долгий миг он ищет меня, встречается со мною взглядом – и его лицо освещается изнутри. От этого во мне поют невидимые струны: я сразу все понимаю по одному его первому взгляду.

Но сегодня что-то пошло иначе.

Когда Уорнер открывает глаза, у него вдруг делается растерянный вид. Он моргает, оглядывается и резко садится, будто хотел куда-то бежать, но не помнит, как это делается. Сегодня что-то не так.

Когда я забираюсь к нему на колени, он каменеет.

Когда я беру ладонями его лицо, он отворачивается.

Когда я ласково целую его, он закрывает глаза. Что-то внутри него тает, кости будто ослабевают, и когда Уорнер снова на меня смотрит, в его глазах плещется ужас. Я чувствую, как сводит мой живот.

Что-то случилось. Что-то серьезное и страшное.

– Ну что? – почти беззвучно спрашиваю я. – Что такое?

Он качает головой.

– Это я виновата? – с бьющимся сердцем спрашиваю я. – Я что-то сделала?

Он удивленно смотрит.

– Нет-нет, Джульетта, ты безупречна. Ты… идеальна, – говорит он и, схватившись за затылок, запрокидывает голову.

– Тогда почему ты на меня не смотришь?

Он встречается со мной взглядом. Я не перестаю удивляться, как же я люблю его лицо, пусть и искаженное скрытым страхом. Уорнер так классически красив, так замечательно хорош собой, даже с остриженными волосами, мягкими и светлыми, и даже с небритыми щеками – легкая тень лишь смягчает твердость черт. Невозможно зеленые глаза – яркие, моргающие и…

Вдруг они скрываются под опущенными веками.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – тихо говорит Уорнер, протягивая ко мне руку. Пальцы осторожно пробегают по моему боку, нежно – и с дрожью. – Я давно должен был тебе сообщить…

– О чем ты? – отодвинувшись, я сгребаю простыню в огромный ком и прижимаю к себе, вдруг ощутив себя беззащитной.

Он долго не решается – длинно выдыхает, проводит ладонью по рту, подбородку, растирает затылок…

– Я не знаю, с чего начать.

Инстинкт говорит мне бежать, заткнуть уши, велеть ему замолчать, но я не могу. Я сижу на кровати в оцепенении. Мне очень страшно.

– Начни сначала, – говорю я, поражаясь, что вообще смогла заговорить.

Я еще не видела Уорнера таким. Не представляю, что он хочет мне сказать. Он так сжимает руки, что я беспокоюсь – не сломал бы он себе пальцы. Наконец он медленно начинает:

– Оздоровление заявило о себе в открытую, когда тебе было семь, а мне девять лет. Но свою кампанию они начали задолго до этого.

– Ну, так.

– Основатели Оздоровления, мужчины и женщины, начали свою карьеру в армии, а затем стали военными подрядчиками. Отчасти на них лежит ответственность за чрезмерное развитие военно-промышленного комплекса, ставшего основой де-факто военизированных континентов, составляющих теперь Оздоровление. Свои планы они разрабатывали задолго до установления режима. Благодаря своим должностям они имели доступ к вооружению и новейшим технологиям. В их распоряжении была обширная разведывательная сеть, полностью оборудованные полигоны, акры частных земель, неограниченный доступ к информации, и все это за много лет до нашего рождения.

Сердце тяжело стучит у меня в груди.

– Через несколько лет они узнали о существовании Неестественных – так в Оздоровлении называют людей с неординарными способностями. Тебе было около пяти лет, – продолжает Уорнер, – когда в их поле зрения попал первый… случай. – Он отворачивается к стене. – С этого времени они начали собирать, изучать и использовать необычных людей в своих целях, чтобы ускорить захват власти над миром.

– Все это, конечно, интересно, – не выдерживаю я, – но я уже не в силах терпеть, поэтому нельзя ли сразу перейти к той части, которая имеет прямое отношение ко мне?

– Дорогая, – Уорнер наконец смотрит мне в глаза, – все это имеет к тебе прямое отношение.

– Как это?

– Я кое-что от тебя скрыл, – он тяжело сглатывает и, глядя на свои руки, произносит: – Дело в том, что тебя удочерили.

Услышанное отдается в ушах раскатом грома.

Спотыкаясь, я встаю с кровати, прижимая к себе смятую простыню, и останавливаюсь у стены, уставившись на Уорнера. Я стараюсь не утратить хладнокровия, но в голове рождается настоящий огненный смерч.

– Меня… удочерили?!

Он кивает.

– То есть ты хочешь сказать, что растившие меня люди, которые издевались надо мной и били, мне не родня?

Он снова кивает.

– А мои биологические родители живы?

– Да, – шепчет он.

– Как ты мог мне этого не сказать?!

Но я не знал, что они живы! заторопился он.

Сыплющиеся одно за другим открытия кажутся ударной волной, непредвиденной детонацией, происходящей внутри меня.

Мир словно сошел со своей оси. Меня будто сбросили с земного шара, отправив прямиком на Солнце. Я заживо обращаюсь в пепел, однако каким-то образом по-прежнему слышу Уорнера, хотя изнутри кожа сгорает и истончается, мозг выворачивается наизнанку, и все, что я знала, все, что я считала правдой о себе и своей жизни,

Дюйм за дюймом я пячусь от Уорнера в замешательстве и ужасе. Язык прилип к гортани, не могу говорить

А он все повторяет я не знал срывающимся голосом и объясняет, что до недавнего времени даже не подозревал, что мои родные родители живы, пока Касл ему не сказал, и не знал, зачем говорить, что меня удочерили, как я к этому отнесусь и нужна ли мне эта боль, но Касл уверен, что Оздоровление охотится за мной и оттуда вот-вот приедут, чтобы меня забрать.

А твоя сестра… – говорит он…

Но я уже плачу и не вижу его сквозь слезы, и не могу говорить, и…

А твоя сестра Эммелина, говорит он, на год старше тебя, обладавшая незаурядными способностями, является собственностью Оздоровления вот уже двенадцать лет…

Судорожно трясу головой и не могу остановиться.

– Перестань, – говорю я.

– Нет, – говорю я.

Но Уорнер настаивает, что я должна знать, пришло время мне узнать правду…

– ПЕРЕСТАНЬ МНЕ ЭТО ГОВОРИТЬ! – кричу я.

А он твердит: Я же не знал, что она твоя сестра, я и не подозревал, что у тебя есть сестра, клянусь…

– Изначально структуру Оздоровления создавали около двадцати мужчин и женщин, – объясняет он. – Из их среды вышло шесть лидеров континентов. Когда человек, руководивший Северной Америкой, неизлечимо заболел, моего отца предложили на замену. Мне было шестнадцать. Мы жили здесь, в Сорок пятом секторе, которым отец руководил, но пост Верховного главнокомандующего означал переезд. Отец требовал, чтобы я поехал вместе с ним, а моя мать, по его словам, должна была остаться.

Пожалуйста, не говори ничего. Не рассказывай больше, молю я про себя.

– Только так я мог убедить его назначить меня на место регента, – в голосе Аарона слышится отчаяние. – Позволить мне остаться и ухаживать за мамой. Через два года его привели к присяге как лидера континента. Мне тогда было восемнадцать, и все эти два года я был вынужден…

– Аарон, пожалуйста, – говорю я на грани истерики. – Я не хочу больше ничего знать. Я не просила мне это рассказывать. Я…

– Я мучил твою сестру, – продолжает он треснувшим голосом. – Я отвечал за ее изоляцию. Мне приказали присматривать за ней в ее бессрочном заключении. Я ежедневно подписывал приказы, удерживавшие ее в… фактически тюрьме. Мне не говорили, почему она там находится или что с ней не так. Сказали обеспечить ее жизнедеятельность, и все. Четыре раза в сутки ее на двадцать минут извлекали из бака с водой, и она сразу принималась пронзительно кричать – умоляла ее отпустить, – Аарон на секунду замолкает. – Она молила сжалиться над ней, а я остался глух к ее мольбам…

Не могу больше.

Голова идет кругом.

Роняю простыню, которой прикрывалась, и убегаю. Как попало натягиваю одежду – главное, побыстрее. В полубреду-полукошмаре возвращаюсь в комнату и вижу, что и Аарон полуодет – без рубашки, только брюки. Он молчит, когда я в ужасе смотрю на него, зажав рот ладонью, а слезы ручьями текут из глаз. Я не знаю, что сказать. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь заговорить с ним…

– Это слишком, – давлюсь я словами. – Это уже слишком…

– Джульетта…

Мотаю головой и дрожащей рукой тянусь к двери.

– Пожалуйста, – говорит Уорнер. Слезы медленно катятся по его щекам. Он сильно дрожит. – Пойми, я был совсем юным и глупым – и я был в отчаянии. Мне было не для чего жить, если мать умрет, и я был готов на все, лишь бы остаться с ней…

– Ты мне лгал! – взрываюсь я, невольно зажмурившись от гнева, и отступаю от Аарона. – Все это время ты мне лгал!

– Нет! – ужасается он. – Единственное, что я утаивал, – правду о твоих родителях, клянусь!

– Как ты мог мне такое не сказать? Все это время ты только и делал, что лгал мне!

Он упорно качает головой, повторяя: Нет, нет, я люблю тебя, моя любовь к тебе никогда не была ложью…

– Тогда почему ты мне раньше не сказал? Для чего скрывал?

– Я же был уверен, что твоих родителей нет в живых! Чем бы тебе помогла такая новость? Мне казалось, тебе будет только больнее! Я ничего не знал о твоих биологических родителях и сестре! Поверь мне, умоляю, клянусь, не знал до вчерашнего дня…

Грудь у него ходит ходуном, так что Уорнер вынужден согнуться, упершись руками в колени. Пытаясь отдышаться, он, не глядя на меня, шепчет:

– Мне так жаль, так жаль…

– Перестань! Перестань говорить!

– Прошу тебя…

– Как прикажешь теперь тебе доверять? – полными ужаса глазами я смотрю на него, ожидая спасительного ответа, однако Аарон ничего не отвечает. Он не оставляет мне ни единой опоры. – Как нам все вернуть? Неужели ты рассчитывал, что я забуду ложь о своих родителях или то, что ты истязал мою сестру? Я о тебе так мало знаю, – севшим голосом добавляю я. – Почти ничего… И я не могу, не могу этого сделать…

Он поднимает глаза, окаменев на месте. В его взгляде я читаю то, что он наконец понял, что я не стану делать вид, будто этого разговора не было, что я не останусь с человеком, которому не могу доверять. Я вижу, как надежда уходит из зеленых глаз. Уорнер хватается за голову. Его лицо, на котором застыло выражение шока, бледнеет, рот приоткрывается, Аарон шагает ко мне, растерянный, отчаявшийся, с умоляющим взглядом…

Но я должна уйти.

Я бросаюсь бежать по коридору, не зная, куда несут меня ноги.