Логика стратегии

«Стратегия» – это одно из таких греческих слов, которого сами греки никогда не знали, ибо общее для Запада слово «стратегия» (strategy, strategic, strategia и т. д.) восходит к слову «стратегос», «стратиг», которое зачастую неверно переводят как «генерал», хотя исторические факты говорят о том, что это был вождь, облечённый как политической, так и военной властью, а потому это звание служит лучшим источником для названия деятельности, которая столь же широка. Логика стратегии далеко не столь проста.

«Они не понимают, как враждебное находится в согласии с собой: перевёрнутое соединение (гармония), как лука…» Такова мысль Гераклита Эфесского, весьма тёмная для древних, но для нас вполне прозрачная после парадоксального опыта ядерной угрозы: когда миротворцы должны были пребывать в постоянной готовности к ответной атаке, агрессорам приходилось быть кроткими и благоразумными, а ядерное оружие могло принести пользу лишь в том случае, если оно не использовалось. Устрашение, явное для всех, позволило постичь парадоксальную логику стратегии с её мнимыми противоречиями, превратив «перевёрнутое соединение», объединяющее противоположности, в то, что стало почти общим местом, если не принимать в расчёт нескольких учёных-физиков и других невинных, которые не смогли понять, что безопасность может быть самым крепким ребёнком страха.

Тем самым правота Гераклита, первого западного стратегического мыслителя («Война [Полемос] – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными»), была наконец доказана, хотя задолго до него многие изобретательные воины побеждали, инстинктивно применяя эту парадоксальную логику, чтобы застать своих врагов врасплох: а это возможно лишь в том случае, если от самых надёжных способов ведения войны, а потому и самых предсказуемых, сознательно отказываются.

В этом особом случае совпадения противоположностей (coincidentia oppositorum) перед лицом врага, готового к ответу, самый прямой, широкий и лучше всего вымощенный путь оказывается худшим путём для атаки на врага, тогда как плохая дорога может стать лучшей. По той же самой логике динамического действия и противодействия победы продвигающейся вперёд армии могут обернуться поражением, если они переходят за кульминационную точку успеха; проще говоря, победа становится поражением под вполне прозаическим воздействием чрезмерного расширения. Схожим образом и сама война может принести мир, если она уничтожит силу и желание продолжать сражения.

Действительно, всё, что образуется и выковывается в горниле конфликта, в конце концов обращается в свою противоположность, если только просуществует достаточно долго: такова динамическая версия совпадения противоположностей (coincidentia oppositorum) Николая Кузанского. Нет никакой нужды обладать склонностью к философствованию, чтобы постичь эту логику, и никто не обязан даже знать о её существовании, чтобы применять её, – но, с другой стороны, никто из тех, кому приходилось возводить империю во время войны, как это сделали римляне, или сохранять её в течение веков, как сделали римляне восточные, не сумел бы справиться с этим, если бы не повиновался этой логике. Она начинается с простого, статического противоречия: Si vis pacem para bellum («Хочешь мира – готовься к войне»), а затем переходит к противоречиям динамическим: если ты защищаешь каждую пядь оборонительного периметра, то ты не защищаешь периметр и т. п.; если ты одерживаешь слишком решительную победу, полностью уничтожив врага, ты открываешь путь другому…

Единственное дополнительное осложнение заключается в том, что конфликт разворачивается на разных уровнях: большой стратегии, театра военных действий, оперативном и тактическом; они взаимно проникают друг в друга, причём гораздо легче «вниз», чем «вверх». Вот современный пример: ошибочный выбор союзников и врагов, совершённый Адольфом Гитлером на уровне большой стратегии (с ним были Италия и Япония, а против него – Америка, Россия и Британская империя), невозможно было исправить даже множеством побед немцев на тактическом и оперативном уровне и даже на уровне театра военных действий – и прежде всего победой над Францией в 1940 г.; а окончательный итог не могли изменить даже ещё более масштабные победы на поле боя. Если бы высадка в «день X» была отбита, немцы всё равно проиграли бы войну – правда, в этом случае первой целью ядерной бомбы стал бы Берлин, а не Хиросима. Но даже если бы ядерной бомбы не было, американцы, русские и Британская империя всё равно выиграли бы войну в течение ещё нескольких лет. Ни блестящая тактика, ни оперативная изобретательность, ни даже победы на уровне театра военных действий не могут перевесить собою неверную большую стратегию; и наоборот, логичная большая стратегия требует всего лишь адекватности на уровне театра военных действий, оперативных методов и тактики.

Если налицо ошеломляющее превосходство – материальное, моральное или любая их комбинация, – то можно побеждать в войнах и поддерживать мир, не нуждаясь в стратегии. Противники, слишком слабые для того, чтобы нанести ответный удар, являются в действительности всего лишь целями. Конечно, война всё же может представлять немалые трудности, например, из-за расстояний, местности и т. п. Но для того чтобы преодолеть физические проблемы, нужна не парадоксальная логика стратегии, а скорее «линейная» логика здравого смысла и действенных мер.

Поэтому именно те, кто сражался вопреки всему, кто находился в численном меньшинстве, кто был осаждён, равно как и азартные игроки с чрезмерными амбициями, – именно они пытались применять логику стратегии в самой полной мере, идя на немалый риск (ведь войско, отправленное в столь долгую кружную экспедицию, может попросту погибнуть, если путь слишком длинный), и благодаря этому одерживали победы, несоизмеримые с их скромными ресурсами. Поэтому неудивительно, что такие великие стратеги, как прежде всего Наполеон, в конце концов чаще терпели скорее поражение. Ираклий, как мы видели, преуспел, а изобретательный Велисарий – нет. Но большинство византийских полководцев, преклоняясь перед обоими, предпочитали благоразумные способы, описанные в руководствах, где использовалась парадоксальная логика – однако лишь в пределах риска, на который можно пойти на благоразумных основаниях. Мы видели, как заботила византийцев необходимость укрепить любое возможное тактическое и операционное преимущество и как они старались при этом не зависеть от военной силы в большей степени, чем это требовалось.

При всём своём неисчерпаемом разнообразии большие стратегии можно сравнивать друг с другом в том, насколько они полагаются на дорогостоящие силы в отношении: привлечения потенциальных сил с помощью дипломатии («вооруженное убеждение»), поощрений (субсидии, подарки, почести), а также обмана и пропаганды. Чем меньше удельное содержание силы, тем больше возможность преодолеть материальный баланс сил, чтобы достичь большего за счёт меньшего. У византийцев было много предшественников, но именно они стали (и, возможно, остаются по сей день) непревзойдёнными мастерами в этом деле. Перед своей кончиной, возвращаясь назад после безрассудно смелой попытки вторгнуться в Индию, Александр уже стяжал непреходящую славу, завоевав ахеменидский Иран, единственную для греков сверхдержаву. Его большая стратегия, несомненно, строилась на парадоксальной логике: хотя тактика его была «жёсткой» (лобовые атаки пехотной фаланги и конницы, идущей напролом), дипломатия Александра была «мягкой» и вовлекающей, что знаменовалось поощрением македонско-иранских браков с целью одержать верх над сатрапами и вассальными народами. Лишь попытка распространить своё изобретение империи, основанной на консенсусе, вплоть до самой Индии превысила высшую точку его успеха, поскольку основа его войск всё ещё оставалась исходной, македонской, а она к тому времени слишком размылась.

Как мы видели, Восточная Римская империя, которую мы называем Византийской, была не такой уж и римской в своей стратегии – конечно, после Юстиниановой попытки полного отвоевания своих земель. Византийцы, которым впоследствии угрожали с востока Сасанидская Персия, арабы-мусульмане и, наконец, турки (сельджуки и османы), а с севера – волны вторгавшихся из степи гуннов, авар, булгар, печенегов, мадьяр и куман, не могли надеяться на то, что им удастся подчинить или уничтожить всех пришельцев на классический римский манер.

Если бы они растратили свои силы, главным образом дорогостоящую конницу, чтобы полностью уничтожить непосредственного врага, это лишь открыло бы путь новой волне захватчиков. Гений византийской большой стратегии заключался в том, чтобы саму многочисленность врагов превратить в преимущество, используя дипломатию, переманивание на свою сторону, выплаты и обращение в свою веру, чтобы заставить их сражаться друг с другом, а не с империей. Только созданный ими образ самих себя как единственных защитников единственно истинной веры позволял им сохранять моральное равновесие. По византийской схеме, военная сила была подчинена дипломатии, а отнюдь не наоборот, и использовалась она скорее для сдерживания и наказания, чем для нападения или защиты с использованием всех войск.