Тюрки-сельджуки и закат империи

После смерти Василия II в 1025 г. Византийская империя находилась на пике своей второй экспансии. Хотя в её состав входило меньше территорий, чем во время первой экспансии, происшедшей пятьюстами годами ранее, при Юстиниане, её владения теперь не были опасно разбросаны вширь на три тысячи километров по Средиземноморью, её христианство было куда более сплочённым, а её более компактным границам не угрожали сильные новые враги – кроме оставшегося анклава в юго-восточной Италии. В остальном после уничтожения болгарского государства оставались лишь податливые сербы, малая держава христианизированных мадьяр нового Венгерского королевства, печенеги, пребывавшие в упадке перед появлением куманов или кипчаков, а также Киевская Русь Ярослава I. Эта держава находилась на вершине своей географической экспансии, но не представляла собою постоянной стратегической угрозы, поскольку колебалась между враждой и почтением (кажется, таково неизменное свойство русских): в 1043 г. прибыл флот, чтобы напасть на Константинополь, но после того как он был разгромлен и сожжён византийскими военно-морскими силами, Ярослав I с благодарностью принял внебрачную дочь Константина X Мономаха (1042–1055 гг.) в качестве жены для своего сына Всеволода, будущего князя Киевского.

Что же касается обычно более опасного восточного фронта, то к 1025 г. там было спокойно, потому что суннитский Аббасидский халифат был бессилен, а его незадачливые покровители, шииты-«двенадцатиричники», да и сами персидские буидские визири (они пользовались доисламским титулом «царь царей», шахиншах) всё больше слабели в силу внутренних раздоров и воздействия держав-соперниц.

Казалось бы, всё обстояло благоприятно, но византийцы жили в хронически нестабильном стратегическом окружении. Когда Василий II установил контроль над армянскими землями к востоку от озера Ван (в современной восточной Турции и западном Иране) в 1000 г., он мог ничего не знать о Тогруле (который, возможно, был тогда всего лишь семилетним мальчиком), внуке Сельджука, первом из своего тюркского огузского клана, кто обратился в суннитский ислам. Но к тому времени как Тогрул умер 4 сентября 1063 г., Сельджуки под его правлением превратились из клана воинов-кочевников в великую державу. Много иных обстоятельств содействовало их успеху, но был и тактический фактор: они были новыми пришельцами из Центральной Азии, и их искусство стрельбы из лука (гибельное мастерство!) стояло на высшем уровне. По вступлении в Багдад в 1055 г. Тогрул удостоился титула султана («держателя власти»), пожалованного аббасидским халифом, к тому времени в лучшем случае выступавшим как духовный авторитет: халифат был раздираем внутренними распрями, осаждаем Фатимидами на западных рубежах (они даже захватили Мекку и Медину) и приходящими в упадок Газневидами на востоке.

Сельджуки ещё не существовали как держава в 1025 г., когда умер Василий II, но в течение тридцати лет они стали правителями обширных владений, в которые входили земли современного Ирака, Ирана, Туркменистана и Узбекистана. Как таковые они представляли стратегическую угрозу для Византии, но они были также невольными её союзниками, потому что тоже сопротивлялись экспансионистской политике фатимидских халифов Египта. Фатимиды, которым придавали силы значительные налоговые поступления из Египта, располагали и боеспособным флотом, и умелыми войсками наёмников-тюрок.

Поэтому сельджуки были стратегическими союзниками Византии, желали они того или нет; но в то же время они угрожали восточным приграничным зонам от северного Ирака до северо-восточного Ирана, а на Кавказе – землям армян и грузин, тогда находившимся под контролем Византии. С появлением всё возраставшего числа голодных, безземельных, новообращённых кочевников-огузов набеги через границу и более глубокие вторжения участились, и прямое вторжение становилось явной угрозой. В 1064 г. значительный армянский город Ани, где была епископская кафедра, религиозная столица Армении, был разграблен.

Как новообращённые, сельджуки и их последователи огузы или, шире, туркоманы/туркмены (= любой тюрок-мусульманин) чувствовали себя обязанными исполнять религиозный долг джихада, чтобы распространять Дар-эль-Ислам за счёт вторжений в Дар-эль-Харб, землю войны против неверных. Но для гази (пограничных воинов джихада) исламский долг и личная выгода были тесно переплетены друг с другом: они могли захватывать добычу, пленных на продажу или для обращения а рабство, а гибель в бою сулила богато обставленные и изобилующие водой небеса (джанна) бесконечных услад с черноглазыми девами и пригожими мальчиками. Это было верно и по отношению к их предшественникам-арабам, но арабский завоевательный натиск, с середины седьмого века преобразовавший северную Африку и западную Азию, а также земли за их пределами, к тому времени совершенно угас.

Уже при Тогруле грабительские набеги огузов и других конников-туркоманов сильно беспокоили восточную Анатолию – но они лишь усилились при его весьма способном преемнике, Алп Арслане (1063–1072 гг.). Кочевники-туркоманы под командованием своих гази, как бедуинские и курдские грабители до них, выступали в качестве передового эшелона сельджукской экспансии – и, судя по всему, они были искуснее в бою, как и полагалось конным лучникам из Центральной Азии.

Не существовало организованной защиты границы, чтобы сдержать их, не было цепи фортов, связанных друг с другом патрулями, – только точечная защита окружённых стенами городов, крепостей-монастырей и укреплённых усадеб местных магнатов. В них жили акриты, пограничные воины, по большей части набиравшиеся из армян и стяжавшие громкую славу благодаря песням и рыцарским романам о них; но они были полезны не столько для местной защиты, сколько для сокрушительных ответных набегов через границу. Такими средствами восточная граница Анатолии в течение трёх веков удерживала арабов на пространстве от Трапезунда на Чёрном море до Киликии на средиземноморском побережье, как объясняется в пособии по военному делу «О стычках» (“De velitatione”), рассматриваемом ниже. Но этого было недостаточно, чтобы сдержать набеги туркоман; не помогали здесь ни засады, ни преследования, устраиваемые имперскими войсками.

Только классическая римская система обороны границы в своём наиболее разработанном виде могла бы защитить восточную Анатолию: она сочетала укреплённые сторожевые башни, расположенные в пределах взаимной видимости, форты с гарнизонами численностью в сотни человек в каждой приграничной долине, а также крупные тыловые формирования, призванные усилить их; требовалось нечто вроде стены Адриана протяжением в сотни миль, но для её постройки, для её комплектации гарнизоном и для её снабжения требовались огромные средства. Была и более дешёвая альтернатива, которую римляне применяли в засушливых областях Среднего Востока и Северной Африки, где не существовало развитого на территории всей провинции сельского хозяйства, которое нуждалось бы в защите, а были только большие или малые оазисы: подразделения лёгкой конницы патрулировали границу и даже заходили за неё, чтобы обнаружить грабителей или настоящие вторжения, на пути которых должны были встать отряды лёгкой вспомогательной конницы численностью 500—1000 человек и пехота или смешанные соединения, стоявшие в укреплениях на некотором расстоянии от границы, которые, в свою очередь, могли быть усилены ближайшими формированиями, состоявшими из сил легионов или из вспомогательных войск.

Немедленная реакция была невозможна, потому что известия должны были сначала дойти до фортов, а после этого вспомогательным силам нужно было время, чтобы выступить в готовности к сражению; наконец, нарушителей границы нужно было сначала обнаружить, чтобы вступить с ними в битву, или просто испугать так, чтобы они ушли обратно за границу. Всё это дало бы мародёрам достаточно времени для грабежа и захвата рабов; но в каждом сколько-нибудь значительном оазисе или поселении были собственные «точечные» защитные силы – будь то стены или просто внешнее кольцо каменных домов, построенных вплотную друг к другу, так что оставались лишь узкие проходы, едва ли удобные для всадников. Незащищённые фермы или деревеньки не могли существовать в засушливых областях рядом с кочевниками, странствующими вместе со своими стадами. Кочевники-животноводы обычно не позволяют незащищённым земледельцам жить в пределах своей досягаемости: нет никакого стимула проявлять умеренность в грабеже урожая, поскольку то, что одна шайка оставляет, чтобы обеспечить урожай в следующем году, захватит другая шайка – это вариант «трагедии общих ресурсов» (“tragedy of the commons”) для дальновидных налётчиков.

Решения, принятого римлянами для засушливых областей, было бы недостаточно для того, чтобы обеспечить надлежащую защиту армянских крестьян и пастухов, населявших долины и обводняемые плато восточной Анатолии. С другой стороны, их потребность в защите нельзя было игнорировать: ведь они давали империи часть налогов, множество новобранцев и резервные пограничные войска. Кроме того, тактика патрулирования и перехвата столкнулась бы с элементарным фактом военного дела: никакая конница, надлежащим образом оснащённая для битвы, не смогла бы обогнать туркоман, которые по большей части ездили без шлемов, без кольчуг, щитов, мечей, палиц и копий, располагая лишь составным луком и кривой саблей (скимитар) или даже просто кинжалами – а это куда более лёгкая ноша, позволяющая ездить верхом гораздо быстрее.

Это уже было неоднократно доказано долгой чередой бесполезных стычек с легко ускользавшими от преследования всадниками-туркоманами, когда летом 1071 г. император Роман IV Диоген (1068–1071 гг.) собрал исключительно большую армию – по оценкам, в 40 000 человек, – чтобы пресечь зло в самом корне. Его целью было выдворить сельджуков из недавно захваченных ими крепостей в северо-восточной Анатолии, служивших базами для огузских набегов, а также для их более целенаправленных вторжений на территорию империи. Ни одна крепость сама по себе не могла быть достаточно сильна, чтобы выдержать натиск армии в 40 000 человек, так что Роман мог переходить от одной крепости к другой, чтобы разрушить сельджукскую инфраструктуру туркоманского терроризма, как мы выразились бы сегодня. Одна из таких крепостей называлась Манцикерт (ныне Малазгирт), к северу от озера Ван на крайнем востоке Турции. Она, как и полагалось, сдалась византийцам.

Дальнейшие события служат отличной иллюстрацией противоречия между стратегией и тактикой, которое вскрывается нередко – и может расстроить самые прекрасные планы. Предотвратить такие противоречия не может ничто, кроме предвидения и талантливого командования, потому что, хотя логика стратегии и тактики вполне одинакова, уровень действия там совершенно различен и подвержен всевозможным влияниям, включая расходящиеся друг с другом наклонности людей.

Прежде всего Роман пришёл туда, чтобы обеспечить безопасность жителей и подданных империи от набегов туркоман и не допустить оставления новых участков обрабатываемой налогооблагаемой земли – а значительная её часть была уже оставлена.

Такова была его стратегическая цель. Но хотя 40 000 бойцов предположительно должны были нести с собой запас еды на шестьдесят дней, сами они грабили многострадальное население этой области, значительную или большую часть которого составляли армяне с собственным национальным самоотождествлением и обычаями, и даже императорские телохранители-«немицы» (то есть «немцы») присоединялись к этому, к его неудовольствию, – он, как сообщается, отослал их прочь, сам оставшись под значительно меньшей личной охраной, что оказалось роковой ошибкой. Вместо того чтобы принести уверенность и безопасность имперским налогоплательщикам силами своих 40 000 воинов, экспедиция, по-видимому, только усугубила неприязнь местных жителей по отношению к империи: многочисленное христианское население окрестностей озера Ван оставалось покорным при сельджукском правлении, не испытывая никакой ностальгии по византийской власти.

Единственная цель, достойная дорогостоящей армии (возможно, половину её составляли иностранные наёмники: огузские и печенежские конные лучники, норманнская тяжёлая конница, варяжская гвардия и армянская пехота), заключалась в стратегическом нападении с целью завоевания Ирана, но ни один источник не даёт намёков на то, что Роман когда-нибудь задумывался о столь масштабной задаче. Что же касается ограниченных целей, которые он действительно перед собою ставил, то для их достижения, возможно, хватило бы 4000 хороших воинов – конечно, в том случае, если бы сельджукский султан Алп Арслан не принял глупого решения сосредоточить свои основные силы в этой глубинке, чтобы отразить ограниченную атаку. Но всё обернулось совсем иначе, когда маршем выступили 40 000 воинов: игнорировать их было нельзя. Похоже, Алп Арслан готовил широкомасштабное нападение на Фатимидов, когда до него дошла весть о том, что огромное византийское войско проходит маршем по горам нынешней северо-восточной Турции.

Это был даже не главный театр военных действий между двумя сторонами, которым естественнее было бы сражаться друг с другом за куда более ценные территории именно там, где некогда сражались Сасаниды и ромеи, то есть в северо-западной Месопотамии (ныне юго-восточная Турция), где располагались часто подвергавшиеся осаде города: Амида, Дара, Эдесса и Нисибин. В любом случае стратегический приоритет Алп Арслана заключался вовсе не в том, чтобы сражаться с византийцами, а скорее в нападении на египетских Фатимидов, единственных действительно серьёзных претендентов на должность правителя Багдада, которую он тогда занимал. Учитывая, что его политическая власть как султана законным образом распространяется столь же широко, сколь и религиозный авторитет аббасидского халифа, уполномочившего его править вместо себя, если бы Фатимиды со своей гетеродоксальной верой были уничтожены, тогда религиозная хватка халифа завладела бы и Египтом, и там его султан Алп Арслан правил бы плодородными землями с особенно высокими налоговыми поступлениями. Ведь было ещё одно достоинство Египта для мусульманского правителя: его население в большой или по крайней мере в немалой мере состояло из христиан и потому в отличие от мусульман подлежало подушной подати.

В данном случае Алп Арслан предпочёл не закрывать глаза на византийское контрнаступление, оставив мысли о своём стратегическом нападении на Египет. Несомненно, было бы политически весьма невыгодно для новой династии, недавно обратившейся в ислам, нападать на других мусульман, какими бы гетеродоксальными они ни были, вместо того чтобы защищать завоевания мусульман от самой мощной христианской державы. Или же, возможно, предоставить Роману беспрепятственный путь было политически весьма невыгодно по совсем иным причинам: ведь в прилежащих областях Ирана оставалось ещё много христиан и зороастрийцев, и ещё больше христиан на Кавказе, которым могло придать смелости беспрепятственное продвижение большого христианского войска, способного привлечь на свою сторону и многих новообращённых мусульман.

Когда Алп Арслан отказался от своих видов на Египет, чтобы остановить Романа собственными силами и ещё большим числом добровольцев-туркоманов, была подоготовлена площадка для случайного столкновения при Манцикерте. Роман, со своей стороны, полагал, что предстоящее ему дело будет едва ли сложнее простой полицейской операции, а потому разбросал свои силы, чтобы покрыть ими как можно больше мест: значительный отряд под командованием норманнского наёмника Урселя, или Русселя де Байлёля, был отправлен, чтобы взять крепость Хлиат (ныне Ахлат) на северо-западном берегу озера Ван. Затем другой отряд под командованием военачальника-армянина Иосифа Тарханиота был послан в качестве подкрепления отряду Русселя де Байлёля, в то время как германские телохранители императора, как отмечалось выше, были отосланы в тыл. Ещё один отряд под командованием военачальника-армянина Никифора Василака потерпел сокрушительное поражение за два дня до битвы, когда он стремительно преследовал банду бежавших сломя голову всадников, заманивших Василака в тщательно заготовленную засаду.

Враг верно следовал обычной тактике степных конных лучников, тогда как Никифор Василак пренебрёг ясными противозасадными инструкциями византийских руководств по военному делу, как мы подробнее увидим ниже. За четыреста лет до этого тактика ложного отступления кочевников была верно проанализирована в «Стратегиконе» Маврикия с весьма чёткими выводами: если они действительно бегут в панике, то ты уже выиграл битву, и преследовать их ни к чему; при этом ты также будешь застрахован в том случае, если они всего лишь изображают бегство, чтобы заманить тебя в засаду. Трудно отличить один вид бегства от другого, но, к счастью, в этом и нет нужды, ибо в обоих случаях применяется одно и то же безотказное средство: не преследовать бегущих кочевников; они быстрее тебя, так что тебе всё равно их не догнать, но они могут заманить тебя в засаду – так что не преследовать их будет всегда верно. Очевидно, Василак был необучен, порывист или же и то, и другое вместе: он окончил свои дни, подняв неудачный мятеж на Балканах.

В силу этих причин 26 августа 1071 г., когда началась битва при Манцикерте, у Романа IV Диогена не было ни 40 000 человек, сосредоточенных вокруг него, ни даже половины этого числа. Когда он внезапно обнаружил, что Алп Арслан собрал свои более свежие силы, чтобы напасть на него в пятницу 26 августа 1071 г., значительная часть его войска находилась в других местах, и быстро отозвать её назад было невозможно. Это воспрепятствовало большой тактической удаче, чем и было предопределено поражение.

Но вместо нелёгкого тактического исправления оперативной ошибки были совершены и другие ошибки. Правда, после поражения всегда можно доказать, что все тактические диспозиции и перемещения были грубо ошибочными, и точно так же в случае победы их можно расценить как блистательные.

Источники также сообщают о предательстве. Это обычное объяснение неожиданных поражений, но в данном случае оно вполне вероятно, поскольку Романа окружали политические враги при его дворе, прежде всего Дуки, его родственники по прежнему браку его жены, Евдокии Макремволитиссы. В высшей степени неосторожно (хотя, возможно, избежать этого было нельзя) Роман положился на Андроника Дуку, сына и доверенное лицо Иоанна Дуки, зятя Романа и его явного политического противника, который командовал войсками в арьергарде.

Ключевое превосходство обдуманных способов ведения войны такими умудрёнными опытом войсками, как византийское, над обычной тактикой атаки-отступления, свойственной толпам варваров, заключается в том, что особые силы должны держаться отдельно, чтобы обеспечивать взаимодействие, если битва протекает благоприятно, или выступать в качестве страховки, если дело обстоит иначе.

Диспозиции бесконечно различались в зависимости от обстоятельств, но они почти всегда предполагали наличие стражи с флангов, а также в арьергарде – автор руководства настаивает на необходимости в обоих видах стражи, даже ценою ослабления основных боевых сил. Авангард можно было вызвать вперёд для укрепления успеха, или же он мог оставаться на месте, чтобы сдержать силы передовой линии, если они отступали под давлением врага. В случае прорыва врага только стража в арьергарде могла стабилизировать ситуацию, заполняя брешь в первой линии; равным образом она могла унять панику, просто оставаясь на своём месте в надлежащем порядке. В задачи арьергарда входило также блокирование попыток неприятеля совершить обход с флангов: в таких случаях арьергард должен был распространиться в стороны за первой боевой линией, чтобы перехватить врагов; зачастую это было гораздо лучше, чем распускать порядок первой линии, чтобы расширить её фронт.

Наконец, арьергард обычно предоставлял командующему на поле возможность сделать второй ход. Находясь между первой линией и арьергардом, он в действительности мог и командовать последним, и управлять его действиями, когда передовая линия была уже вовлечена в сражение и не поддавалась контролю.

Карта № 9. Империя в 1081 г., при восшествии на престол Алексея I Комнина

Но Роман не занял позиции, позволявшей ему осуществлять контроль над обоими эшелонами. Вместо этого он предпочёл сыграть роль воина, а не военачальника, и стал сражаться в первых рядах. Увидев, что ненавистный император попал в переделку и нуждается в помощи, Андроник Дука просто отвёл свои силы до самого Константинополя, чтобы принять участие в низложении Романа и в возведении на престол его пасынка Михаила VII, сына Евдокии Макремволитиссы от её первого мужа.

Следствием этого стало страгетическое поражение, оказавшееся для Византийской империи катастрофическим: не просто вытеснение с какой-то выступающей вперёд полосы земли, не просто потеря множества воинов – ведь ни то, ни другое не имело решающего значения в длительной перспективе, особенно для такой империи, которая владела всеми территориями Балканского полуострова к югу от Дуная, отвоёванными Василием II к 1025 г., а также Анатолией и Грецией. Катастрофа заключалась в том, что Анатолия была ядром империи, и значительная её часть так никогда и не была возвращена.

Потери византийцев при Манцикерте не были особенно тяжёлыми – а может быть, они вовсе и не были тяжёлыми. Лёгкая конница огузских воинов прекрасно подходила для набегов и для наблюдательных патрулей, но не для сковывания более тяжело вооружённого противника: ведь это задача для тяжеловооружённой пехоты или, возможно, для тяжёлой конницы того времени, бойцы которой, одетые в броню, своими палицами без труда могли раскрошить силы врага.

Сельджуки выиграли эту битву, но главным образом и прежде всего благодаря тому, что большая часть византийского войска не принимала в ней участия или же спокойно отступила, пусть и по-предательски. Но сенсационным итогом битвы стало то, что легко раненный Роман IV Диоген был взят в плен. По слухам, его обнаружили на следующий день после битвы люди, грабившие его роскошный палаточный лагерь и обоз конвоя. Они-то и доставили Романа IV Диогена к Алп Арслану.

Карта № 10. Империя в 1143 г., ко времени смерти Иоанна II Комнина

Это не была встреча с дикарём: Сельджуки поддерживали общение с империей с того времени, когда Тогрул основал своё государство. Последний обмен любезностями произошёл не далее как за день до битвы, когда Роман неосмотрительно отказал послам, прибывшим с мирными предложениями. Характерно (и разумно), что эти предложения делались от имени халифа в далёком Багдаде, а не от имени того, кто, возможно, был не виден лишь потому, что находился на другой стороне холма со своими главными силами.

Алп Арслан не унижал и не пытал пленённого императора: он оказал ему почётное гостеприимство и вёл переговоры с ним вежливо. Очевидно, зная о том, что его врагам при дворе, то есть Дукам, родственникам его жены, Роман не нужен, Алп Арслан не пытался получить с них выкуп. Вместо этого через неделю он отпустил Романа домой с охраной в обмен на его честное слово: император должен был выплатить выкуп (хотя его уже освободили), уступить полосу земли в восточной Анатолии и дать обещание поддерживать дружбу. Оставим в стороне рыцарское благородство духа (ведь это было началом обмена любезностями, который продолжался в перерывах между военными действиями, длившимися в течение двух веков): Алп Арслан снова подтвердил свои стратегические приоритеты, которые заключались не в том, чтобы уничтожить Византийскую империю, а в том, чтобы расширить зону влияния Сельджуков в мусульманской сфере, в пику Фатимидам, от имени суннитского ислама и багдадского халифа, и в пику противникам-суннитам от имени Сельджуков.

Это соглашение не приветствовалось в Константинополе, где Роман был уже низложен, а его место занял его пасынок, Михаил VII Дука (1071–1078 гг.). В ходе воспоследовавшей гражданской войны у туркоманских банд и организованных сельджукских войск были все возможности для того, чтобы продвинуться в глубь Анатолии, до самой Никеи (ныне Изник) и Кизика на Мраморном море, в одном дне езды от Константинополя.

Это могло бы стать концом империи уже тогда, поскольку соперничающие претенденты на титул императора боролись друг с другом за поддержку со стороны Сельджуков, уступая им всё больше земель и при этом тратя истощающиеся доходы империи на войну друг с другом.

Однако трём не связанным друг с другом факторам суждено было неожиданно изменить равновесие сил между византийцами и Сельджуками.

Во-первых, нападение Сельджуков на Фатимидов отдало в их руки Иерусалим в 1071 г., но в воспоследовавшем хаосе Святая земля стала небезопасна для паломников с Запада, и это, наряду с иными причинами (мнения о них расходятся), вызвало к жизни движение крестоносцев из Западной Европы. Спустя двадцать лет после битвы при Манцикерте, в 1097 г., явились бойцы Первого крестового похода, столь же жадные до войны, как и грабители-туркоманы или священные воины-гази. Они завоевали западную Анатолию по пути к отдалённой Антиохии и Святой земле.

Во-вторых, гражданская война в Византии была упражнением на выживание сильнейших, и Алексей Комнин (1081–1118 гг.), одержавший победу в десятилетней распре, последовавшей за низложением Романа, был, безусловно, талантлив и способен восстановить опустошённую империю; впрочем, у него было время для этого: ведь он правил 37 лет.

В-третьих, ядром Сельджукской империи был Иран, и приоритет Алп Арслана, конечно, заключался в том, чтобы установить контроль над прилегающими областями Средней Азии; именно там, на реке Оке (Амударья), между нынешними республиками Туркменистан и Узбекистан, Алп Арслан был убит в 1072 г., прожив всего лишь год после победы при Манцикерте.

Кроме того, Сельджуки не были защищены от хронической нестабильности, царившей в Великой степи, что привело к пагубным последствиям: 9 сентября 1141 г. в пустыне Катван близ Самарканда сельджукский султан Синджар (Санджар) потерял целую армию, разгромленную каракитаями.

Поэтому Сельджуки не смогли воспользоваться плодами победы при Манцикерте (или, скорее, десятилетней гражданской войны, в которой им предлагали участвовать) и не завоевали всю Анатолию. Поступи они так, империя не могла бы продержаться долго, потому что Анатолия была её главной демографической и налоговой базой. Однако, подойдя совсем близко к Константинополю при султане Кылыче (Килидже) Арслане I, облагодетельствованном Алексеем I Комнином (император, как истинный джентльмен, возвратил султану его пленённую семью, не потребовав выкупа), Сельджуки были вытеснены назад, в центральную Анатолию, и разместили свой двор в Иконии (ныне Конья), ставшей столицей их Румского султаната (Рум = Римская империя = Анатолия), просуществовавшего до конца тринадцатого века, хотя и в подчинении монголам с 1243 г.

Мануил I Комнин (1143–1180 гг.), неустрашимый, лишённый религиозного благоговения, исключительно многокультурный (что проявлялось в его покровительстве как латинским, так и турецким подданным и их обычаям), был так же талантлив в дипломатии и войне. Несколько раз он успешно вмешивался в итальянскую политику, хотя вынужден был отказаться от прямого вторжения; он воевал с союзом норманнов, сербов, венгров и Киевской Руси, захватив при этом земли на Балканах после разгрома венгров при Семлине (ныне Косово) в 1167 г. и восстановив византийское присутствие в Крыму. Но важнее всего то, что он усилил византийский контроль над всеми прибрежными равнинами Анатолии, сведя территорию Румского султаната до внутренней части полуострова, и укрепил византийское влияние в Киликии и западной Сирии.

Именно в таком контексте Мануил I Комнин попытался предпринять наступление на уровне театра военных действий, чтобы покончить с Румским султанатом и восстановить власть империи во всей Анатолии. Ему уже удавалось отвоёвывать у султаната земли в ряде мелких операций. Это не нарушило традиционно дружеских личных отношений между султанами и императорами, царивших в промежутках между приступами ожесточённых военных действий. Так, в 1162 г. случилось нечто из ряда вон выходящее: визит Кылыч Арслана в Константинополь. Это не был официальный деловой визит, и кратким он тоже не был; Кылыч Арслан был человеком культурным и обладал открытым умом, как и принимавший его император, который даже осмелился заигрывать с некоей разновидностью пересмотренного теизма, который подходил бы обеим религиям.

Реакция жителей города была восторженной:

Событие великое, до удивления важное, какого, сколько я знаю, прежде у римлян никогда не случалось; ибо не всего ли выше то, что человек, управляющий такой страной и господствующий над столькими народами, предстал перед римским царем в качестве просителя?

Была проведена величественная церемония приёма, за которой последовали празднества и пиршества. Только совместное шествие к Святой Софии не состоялось в силу запрета, наложенного патриархом Лукой Хрисовергом, чей авторитет, несомненно, возрос из-за происшедшего в ночь перед намеченным шествием сильного землетрясения.

Карта № 11. Империя к моменту смерти Михаила VIII Палеолога в 1282 г.

В ходе визита в 1162 г. к особой личной дружбе был присоединён мирный договор, но союз распался, и в 1176 г. Мануил решительно свернул с пути постепенных мер, который, как мы увидим, рекомендовали византийские пособия по военному делу, и предпринял дальнее нападение, чтобы захватить сельджукскую столицу Иконий (ныне Конья). В ходе тщательных приготовлений были собраны камнемёты и инженерное оборудование для осады Икония, 3000 повозок с припасами, начиная с запасных стрел и кончая продовольствием, и по меньшей мере 10 000 (а может быть, вдвое больше) пехотинцев, как легко-, так и тяжеловооружённых, и конница, включая катафрактов, то есть тяжёлую конницу, применявшуюся для атаки с копьём и для близкого боя с палицей и мечом, что могло разметать любое число легковооружённых всадников.

Обычные опасности глубокого наступления на вражескую территорию были налицо: труднопроходимая местность (Фригийские горы), которые нужно было пересечь быстро, чтобы застичь неприятеля врасплох, через узкие ущелья и проходы, удобные для сельджукских засад, но неудобные для быстрого наступления. Но после этого войскам Мануила предстояло развернуть порядки на более ровной местности перед Иконием, а ближе к городу катафракты оказались бы на ровной земле, вполне подходящей для их опустошительных атак.

То ли потому, что византийцы продвигались слишком медленно, то ли потому, что сельджуки шли слишком быстро, но 17 сентября 1176 г. два войска встретились не на равнине близ Икония, а ещё в горах, и название того места, где произошла битва, Мириокефалон, означает «Десять тысяч [горных] вершин».

Местность была неблагоприятной для византийских войск, лишённых простора, необходимого им, чтобы развернуться, перестроившись из длинных маршевых колонн в широкие боевые ряды. Кроме того, сельджуки заняли проход Циврица, которому предстояло стать полем боя до основной битвы, ибо их лучники расположились на склонах по обеим сторонам, готовые пускать во врагов стрелы или спуститься, чтобы атаковать более слабые подразделения.

Это был именно тот защитный ответ на вторжение, который, как мы увидим, предписывали византийские руководства по военному делу, особенно трактат «О стычках» (“De velitatione”).

Итогом стала крупномасштабная засада на оперативном уровне, при которой тактические преимущества означали нечто большее, чем простая сумма частей: преимуществом засадных лучников над лучниками, находящимися внизу, была сила тяжести; даже самая мощная конница здесь бессильна, потому что она не способна подниматься по склонам, а силы, расположившиеся на высоте, могут выбирать, когда им лучше оставаться там, а когда – спускаться, чтобы атаковать врага внизу; именно повозки с обозом были почти полностью уничтожены. Сельджуки отвратили непосредственную угрозу от своей столицы, но у них не хватило сил для того, чтобы разгромить войско Мануила. Оно в большинстве своём уцелело и отступило, но наступательный натиск империи уже иссяк.

Поражение в проходе Циврица не привело ни к каким немедленным последствиям. Мануил не был низложен, как Роман IV Диоген после своего поражения при Манцикерте в 1071 г., сельджукские войска не выступили на Константинополь, а крестоносцы не нацелились на своих покровителей-византийцев в минуту слабости последних.

В последующие годы империя оказалась не способна восстановить свою военную силу, чтобы вернуть себе инициативу. Для этого требовалось прежде всего политическое единство в правление успешных императоров, административная эффективность при сборе налогов и ещё большая эффективность в наборе вооружённых сил. Но вместо политической сплочённости рядов правящей элиты, то есть прежде всего самого двора, налицо была пагубная раздробленность на партии, из-за которой более слабая партия вынуждена была обратиться к помощи войск Четвёртого крестового похода, то есть к многонациональному сборищу сварливых и голодных королей-разбойников и незадачливых паломников, блистательно управлявшемуся венецианским дожем Энрико Дандоло, которому удалось извлечь реальные выгоды для своего города из беспорядочного насилия крестоносцев.

Далеко не впервые иностранные войска, призванные претендентами на престол, решали, кто будет править Византией. Хазары, булгары и русы – все они выступали в этой роли, но это не приводило к далекоидущим последствиям, потому что сильное византийское чувство самоотождествления, стойкая мораль и сохранившиеся в силе административные возможности всякий раз обеспечивали полную реставрацию. Но в 1204 г. итог иноземного вторжения оказался гибельным, отчасти потому, что католики больше не соглашались с легитимностью православного правления. За год до этого силы Четвёртого крестового похода восстановили власть низложенного Исаака II (1185–1195 гг.) из династии Ангелов и его сына Алексея IV в качестве соправителя. Когда недовольный этим придворный Алексей V Мурцуфл сверг их, венецианцы и крестоносцы ответили на это 13 апреля 1204 г. приступом, разграблением и захватом Константинополя в своих интересах: они возвели на престол собственного католического императора. Колоссальная прочность Восточной Римской империи была наконец подорвана не степными кочевниками из Центральной Азии, не пылкими мусульманами, ведущими джихад, но своими же собратьями по вере, христианами, соперничавшими с ними в правах на одну и ту же римскую традицию.

Крайняя изменчивость стратегического окружения, с которой византийцам приходилось считаться, опять же иллюстрируется резкими контрастами. Когда крестоносцы ворвались в Константинополь, чтобы разграбить накопленные в нём сокровища (некоторые из них можно увидеть в Венеции по сей день), многие из тех, кто был в городе, могли вспомнить о том, что в дни их юности император Мануил I Комнин, казалось, вот-вот отвоюет Италию (точно так же, как значительная часть Анатолии уже была отвоёвана ранее). Возможно, византийское влияние проникло тогда глубже в Европу, чем когда-либо ранее.

Прежде империя несколько раз была на волосок от уничтожения, но всякий раз быстро восстанавливалась; однако за падением в 1204 г. восстановления не последовало. Когда Михаил VIII Палеолог захватил Константинополь в 1261 г., он стал править греческим царством, а не империей.

Спустя несколько лет Осман, талантливый военачальник, собрал и повёл за собой последователей, выступая в качестве ещё одного гази, хотя и сомнительного воина джихада: ведь на его стороне сражались и христиане. Султан Коньи протянул до 1308 г., но ко времени смерти Османа в 1326 г. его османлы («османские») последователи начали строить могущественное государство, которое использовало всёвозрастающую оседлость огузов и других тюркских мигрантов и обладало действенной способностью вводить важные новшества в военном деле. Но ни одно из этих новшеств не было важнее создания единообразного и строго дисциплинированного корпуса янычар (йеничери), «нового войска», предшественника всех современных армий, включавшего в себя всё, вплоть до военных оркестров. Территория на обеих сторонах пролива, находившаяся под контролем императоров в Константинополе (их титул всё более утрачивал своё значение), неуклонно сужалась в ходе непрерывных династических распрей, тогда как возрастающие потери налоговых поступлений ослабляли оставшуюся часть государства. Сдача султану Баязиду, прозванному Молниеносным (Йылдырым), казалась неизбежной к 1402 г., но вмешательство Тимурленга, притязавшего на происхождение и от монгольских Чингизидов, и от тюрок, уничтожило войско Баязида при Анкаре 28 июля 1402 г. Это позволило императорам в Константинополе протянуть до 1453 г., когда последнему из них довелось сражаться и погибнуть, проявив предельный героизм.