6. Рост мощи Китая и глобальная реакция

Китайские власти, несомненно, понимают последствия фактического запрета на применение ядерного оружия, но, по всей видимости, до сих пор справедливо полагают, что могут извлечь выгоду из роста своего военного потенциала не только ради военного престижа, но и для того, чтобы запугивать или даже атаковать строптивые безъядерные страны, лишенные неприступной защиты союзных договоров, такие как Вьетнам.

Другой осмысленной целью наращивания китайского военного потенциала является достижение как минимум локального доминирования над ядерными державами, такими как Индия, Соединенные Штаты и, возможно, Российская Федерация – хотя бы в небольших спорах без боевых потерь. Уже отмечено много инцидентов с проявлением явного недружелюбия, или даже откровенно враждебного поведения (вместо ответа на приветствие корабли НОАК включали радары-детекторы вражеского огня).

Кроме того, возросший военный потенциал Китая может, по крайней мере, замедлить нарастающее доминирование других стран, включая США; разумеется, поначалу это будет происходить только в каких-то особенно благоприятных для Китая ситуациях, но постепенно, по мере роста его мощи, спектр таких ситуаций будет существенно расширен.

Отсюда следует, что не владеющие ядерным оружием соседи Китая имеют веские основания для поддержания своей собственной военной мощи в разумных пределах, чтобы сопротивляться угрозам или даже – отбить предполагаемые атаки. В этой ситуации война становится вполне возможной.

Учитывая возможные издержки, связанные с сопротивлением возвышению Китая, можно ожидать, что также будет иметь место молчаливое, тщательно завуалированное, и открыто не декларируемое подчинение Китаю; сторонники такого подчинения найдутся среди некоторых соседних стран и даже в Японии³⁶. Но, за возможным исключением Корейской Республики³⁷, политика согласия с китайским доминированием, ведущая к подчинению китайской гегемонии, вряд ли одержит верх над политикой сопротивления – и не только по обычным культурно-политическим или национально-значимым соображениям, но и из-за угрозы сопряженных с ней материальных последствий.

Когда после 1945 года Соединенные Штаты распространяли свое влияние в Восточной Азии, почти все смотрели на них как на благодетеля, а не на хищника, и действительно, открывая свои рынки, США предоставляли этому региону материальную помощь и, следовательно, экспортно-ориентированный рост. Даже марксисты, которые в соответствии со своей доктриной должны смотреть на США как на страну, заинтересованную в иностранных рынках и доступе к сырью, не могли достаточно убедительно представить Соединенные Штаты в роли хищника.

Однако именно так сейчас видят Китай и китайцев в соседних странах и за их пределами, хотя Китай и превратился в солидного инвестора, а в определенной мере – в импортера промышленной продукции: в любом случае, он больше уже не обычный конкурент в экспорте и соперник для местной промышленности этих стран.

Предрассудки против местных китайцев, особенно в Юго-Восточной Азии, ведут к тому, что их роль в создании капитала часто воспринимается как обычная эксплуатация: их обвиняют в утечке того самого богатства, которое они же и создают своей предприимчивостью и экономностью, и конечно же это вносит вклад в негативное отношение к Китаю в целом. Но если этнический фактор остается постоянной величиной, и его значение даже сократилось по мере роста благосостояния – например, в Индонезии – то сегодня внушает опасение именно быстрый рост китайского экономического потенциала и военной мощи.

Соседние страны боятся, что Китай использует свою растущую мощь для того, чтобы отнять у них ценные морские ресурсы. Эта угроза отнюдь не умозрительна в случае Парасельских островов или архипелага Спратли.

Другое опасение состоит в том, что китайцы будут диктовать новые правила взаимной торговли, которые подходят только им, например, станут требовать доступа для своих инвесторов к местным секторам телекоммуникации и другим объектам инфраструктуры, не предоставляя подобного доступа на своей территории.

Пока еще нет никаких признаков того, что возросшая экономическая мощь Китая мешает другим странам – скорее она им помогает. Исключением здесь, конечно, являются развитые в промышленном отношении страны-конкуренты Китая. Но есть много доказательств того, что перемена в поведении по отношению к Китаю наблюдается не только в развитых странах-конкурентах.

Недавно опубликованные результаты всемирных опросов общественного мнения позволяют показательно сравнить данные 2005 и 2011 годов³⁸. По результатам опросов, всего за шесть лет негативное отношение к экономической роли Китая в мире выросло не только в отдельных регионах, но и глобально: с 31 до 53 % во Франции, с 37 до 55 % в Канаде, с 44 до 55 % в Германии, с 47 до 57 % в Италии, с 45 до 54 % в Соединенных Штатах. В тех двух странах, где отношение к Китаю было в 2005 году наименее враждебным, оно тоже ухудшилось: с 31 до 41 % в Великобритании и еще более резко в Мексике – с 18 до 43 %. В Восточной Азии наиболее показательные данные относятся к контексту китайской внешней торговой политики: ее считают «несправедливой» 58 % южных корейцев и 70 % японцев, хотя пакистанцы и индонезийцы относятся к ней более благожелательно³⁹.

Столь быстрое изменение в восприятии Китая отражает не менее быстрое изменение его удельного веса в мировой экономике. Если бы эти изменения происходили в другом направлении, например, возрастающая стоимость труда делала бы Китай неконкурентным у себя дома и, соответственно, более крупным инвестором за границей, то отношение к Китаю также несомненно бы изменилось.

Правильно или нет, но сегодня путь потакания и подчинения Китаю резко критикуется из-за опасений, что китайская гегемония выльется в эксплуатацию и тем самым станет весьма затратной для объектов этой гегемонии – в отличие от тех исторических прецедентов, когда Китай больше тратился на «подарки», чем получал дани от своих номинальных вассалов. Нынешние китайские теоретики представляют себе нечто другое, когда прославляют систему дани как базис для «китайской школы международных отношений⁴⁰».

Возвышение Китая как военной державы естественно вызывает еще более сильную реакцию, что показывает уже упоминавшийся выше опрос.

В небольших, соседних с Китаем странах респонденты были повсеместно негативно настроены по отношению к нему: 76 % в Южной Корее, в новейшей истории которой имперским угнетателем была Япония, а китайское господство длилось более продолжительное время (21 % тех, кто позитивно отнесся к Китаю, видимо, слишком хорошо помнят Японию). На Филиппинах 63 % относятся к Китаю плохо; население этой страны стало гораздо более проамериканским с тех пор, как возник морской спор с Китаем (29 % благожелательно настроенных к Китаю филиппинцев, наверное, включают в себя и живущих в этой стране китайцев); и 76 % – в Австралии (которая и не маленькая, и не является соседом Китая, разве что субъективно).

Неудивительно, что в самом Китае опрошенные были весьма позитивно настроены по отношению к растущей китайской военной мощи – 94 % и лишь 5 % этому оппонировали (что вполне возможно отражает мнение угнетаемых национальных меньшинств); респонденты-китайцы были очень благожелательно настроены по отношению к Пакистану (61 % «за» и 11 % «против»), что отражает фактически существующий альянс обеих стран против общего противника – Индии.

В Индии только 24 % были негативно настроены по отношению к Китаю, а 44 % – позитивно, что отражает уровень общей информированности индийского населения. Кроме того, среди опрошенных могли быть маоисты или синофилы, но многие, по-видимому, просто ничего не знают о Китае, учитывая низкий уровень грамотности в стране (грамотность еще ниже в Пакистане, но там очень высок уровень посещающих мечети, где многие проповеди повествуют о внешней политике в контексте вечной борьбы ислама против своих противников).

С другой стороны, 88 % японцев выразили негативное отношение к росту военного потенциала Китая, что не удивляет, особенно если учесть, что опрос проводился после 7 сентября 2010 года, когда случился военный инцидент между Японией и Китаем вблизи островов Сенкаку (Дзяотай для китайцев), и еще до катастрофы 11 марта 2011 года (цунами), которая отвлекла внимание японцев от всего прочего.

Еще более примечательно, что такой же процент негативно настроенных – 88 % – был зафиксирован в Германии, где только 2 % были настроены благожелательно, хотя в отличие от Японии у Германии, как известно, нет никаких территориальных споров с Китаем, и немцам нет смысла видеть угрозу со стороны китайского военного потенциала, до тех пор, пока Китаю противостоят США и Российская Федерация. Но в мировом масштабе больше германских респондентов выразили негативное отношение к росту военной мощи Китая, чем в США (79 %), Канаде (82 %), Великобритании или России (в обоих случаях – 69 %), хотя в России только 10 % были настроены по отношению к Китаю благоприятно (гораздо меньше, чем в Великобритании с ее 25 % подобных респондентов). Наконец, итальянцы, возмущенные торговыми спорами и настроенные более антимилитаристски в целом дали 81 % негативно настроенных голосов.

Если исключить ошибочность процитированных данных, то возникает интересная картина: получается, что отношение немцев к росту военной мощи Китая отражает не враждебность, и не опасение, а скорее благоприятную для Китая обеспокоенность. Немцы обычно хорошо помнят свою недавнюю историю, развивавшуюся по молниеносной траектории подъема, начиная с успехов в науке, культуре, промышленности и финансах в конце девятнадцатого века, и кончая катастрофическим разгромом в Первой мировой войне и еще более катастрофическими следующими тремя десятилетиями. Возможно, немцы видят параллели этому в эволюции современного Китая, чей военный потенциал растет пропорционально росту очень успешной экономики, так что он одновременно может восприниматься как соразмерный – внутри страны и как активно угрожающий – на международном уровне.

Подобный темп роста более чем достаточен для того, чтобы спровоцировать запуск противостоящих сил и привести к конфронтации и конфликту. То, что китайское правительство (и, по-видимому, общественное мнение Китая) видит свои быстро растущие военные расходы как «разумные и достаточные» (если использовать выражения из «Национального доклада по обороне»⁴¹ за 2010 год), является прекрасным примером великодержавного аутизма: необходимой предпосылки для массированной стратегической неудачи, что в специфически китайском виде особенно вероятно.

Конечно, вырванные из контекста цитаты могут создать неправильное впечатление, поэтому стоит привести целый параграф из начала главы «Расходы на оборону» упомянутого китайского доклада:

Китай следует принципу скоординированного развития национальной обороны и экономики. В соответствии с потребностями национальной обороны и экономического развития, Китай надлежащим образом определяет величину своих расходов на оборону, распределяет и использует свои средства на оборону в соответствии с законом.

Параллельно с развитием национальной экономики и общества, рост военных расходов Китая держался на разумном и подобающем уровне… Расходы Китая на оборону составили 417,876 миллиардов юаней в 2008 году и 495,11 миллиардов – в 2009 году, превысив уровень каждого предыдущего года на 17,5 и 18,5 % соответственно. В последние годы доля китайских расходов на оборону по отношению к совокупному ВВП осталась в целом постоянной (курсив добавлен. – Э. Л.).

Ранее неоднократно случалось, что военные расходы США представлялись в ретроспективе чрезмерными, хотя в другое время по тем же стандартам они виделись недостаточными.

Так или иначе, любой американский документ, сравнимый с «Национальной обороной Китая в 2010 году», начинался бы с оценки угроз (возможно преувеличенных, а возможно и нет), но он бы начинался и с представления «Другого» или «Других» и отслеживания изменений в военном потенциале этих «других», которые требуют того или иного ответа, для того чтобы блокировать, нейтрализовать, отклонить или противодействовать возникающим угрозам.

Именно это отсутствует в «Национальной обороне Китая в 2010 году»: собака, которая не лаяла в «Собаке Баскервилей», молчаливый знак великодержавного аутизма.