Часть шестая

Сорок третий год

– Сведения, полученные от Немезиды, полностью подтверждают информацию, которой мы уже располагаем. Поздравляю, Николай Иванович! Это – самый настоящий успех, особенно если учесть, какой новаторский канал связи вы используете.

– Благодарю за поздравление. Какая именно информация нашла подтверждение?

– А вот какая: в эзотерических подразделениях «Аненербе», главным образом, симулируют науку и деятельность. Господа получали жирное финансирование: частично от фонда «Наследие предков», частично – от рейха. Рейх в прошедшем году значительно урезал свои вложения. Чтобы не потерять больше, эзотерики имитируют полезную работу и кормят заинтересованных лиц обещаниями. Вероятнее всего, что тут действует система круговой поруки. Банкирам-жертвователям по большей части безразлично: они имеют свои преференции. Гитлера с переменным успехом удаётся водить за нос, знает ли Гиммлер цену своим специалистам – пока не ясно. Факт тот, что конкретных результатов никто не может назвать.

– Всё так, да не так. Колдовство реально ощутимо. Мои специалисты чувствуют на себе. Почему же надо считать, что остальные занятия лишены смысла?

– Пользы лишены. Они бесполезны.

– Можно сформулировать по-другому: ориентированы на долгосрочную перспективу, как всякое фундаментальное исследование. В любой момент возьмёт и вскроется полезная информация, найдётся действенный артефакт, новаторская технология.

– Ты веришь в это?

– Да.

– А почему до сих пор не собрал группу специалистов и не посадил их медитировать, чтобы им вдруг открылась какая-нибудь полезная информация? А? Почему? Или я не всё знаю: сидят, медитируют?

– Нет. Твоя правда. Не до того сейчас.

– А им, выходит, до того?… Моё мнение: барышне нечего ловить непосредственно на рабочем месте. Мы уже получили от неё основное, что было важно знать, и вы – тоже. Что она там сидит – очень удачно. Если накопают нечто действительно интересное, она будет в курсе дела. Свободного времени у неё довольно. Свобода передвижений есть. Надо наметить другие точки приложения её усилий – вне отделения оккультных исследований.

Николай Иванович надолго задумался. Собеседник его не торопил, а подумать было о чём.

Перед Тасей хотели было поставить новую, сложную и ответственную задачу: разрушать боевую магию «шестого этажа». Разрушать аккуратно, незаметно, причём не участвуя, а находясь всего лишь рядом. Вначале эта задача казалась неразрешимой: ведь студии шестого этажа надёжно экранированы. Но любой экран перестаёт существовать, если есть возможность настроиться на конкретного человека, который находится там, за экраном.

Таисия была уже знакома с одним участником боевых сеансов – спиритом Шминке. Потом Тася передала, что ежедневно проводит обеденный перерыв, а также часть времени после работы в кафе, где собираются сотрудники секретных отделений «Аненербе». Она не только прислушивалась к разговорам, но и старалась мысленно прощупывать людей. Тася умела работать очень деликатно и осмотрительно, но если кто и застукал бы её за этим занятием – беда не велика: отчего же девушке с большими оккультными способностями не развлечься?

Глядя, как выражаются нейроэнергеты Лаборатории, «через неё», подключилась Ольга Семёновна. Та опытным глазом вычислила несколько боевых магов и торжественно объявила: «Теперь я займусь ими сама!» – «Не через Таисию?» – насторожился Николай Иванович. «Нет, напрямую. Я буду аккуратненько наблюдать за ними. Только начинают действовать, только ещё готовятся – я с моими бойцами тут как тут, поглаживаем их по головушкам!» – «Что, если вас вычислят?» – «Не вычислят: мы не станем вступать в прямое взаимодействие, мы их будем поливать чистой энергией, из Космоса». – «Действуйте, только не засветите Таисию!» – «Исключено… Стойте! Ой, извините, Николай Иванович! Я сейчас…»

Ольга Семёновна сидела перед ним через стол, прикрыв глаза рукой, и пространство кабинета осязаемо наполнялось энергией. Его терпение было вознаграждено совершенно неожиданной новостью: «Мне удалось заглянуть за экран! Самой!» – «Каким образом?» – «Экран стал слабее».

Версия Ольги Семёновны была такова. Экран, применённый специалистами «Аненербе», имеет материальный носитель – некие мембранные, полупроницаемые пластины, вероятно, металлические, – но этот носитель не мог бы выполнять свои функции нейроэнергетического экранирования без поддержки соответствующих заклинаний. «Он весь пронизан заклятиями. Немцы виртуозы: они на этом собаку съели!» Между тем в настоящее время наблюдается резкое ослабление действия заклятий.

«С чем вы это связываете?» – задал Бродов свой традиционный вопрос. «С Тасей. С её постоянным присутствием в здании. Чистая, сильная энергетика сама по себе действует разрушительно на структуру заклинаний». Не дожидаясь вопроса, женщина объявила, что не видит опасности прямого разоблачения Таисии. Той необходимо скрывать свою принадлежность к другому эгрегору, но не чистоту и силу собственной энергетики. На основе характера энергетики её не в чем подозревать.

Вывод напрашивался: чем больше времени Таисия проводит в стенах оккультного отделения, тем сильнее её присутствие подтачивает основы местной энергетической структуры. «Неужели один человек способен нарушить энергетику такой могучей организации?!» – не поверил Бродов. «Капля камень точит. Важна не сила воздействия, а точка приложения усилия».

Что же теперь, держать Таську при «Аненербе» лишь в роли энергогенератора? Больно расточительно: она способна на тонкую и сложную работу! Чем бы она ни занималась, она будет продолжать вольно и невольно оказывать влияние на учреждение, в котором работает.

Николай Иванович принял решение.

– В принципе согласен. Есть конкретные идеи?

– Пока одна: пусть сама подумает и предложит свои варианты.

Николай Иванович слегка удивился ответу, который показался ему «беззубым», но возразить тут было нечего.

– Не удивляйся, – добавил собеседник. – У нас придаётся большое значение личной инициативе сотрудника. У тебя как называется направление? «Поиск». И даже: «глубокий поиск»! И у нас то же.

– Хорошо. Передадим ей задание подумать.

Бродов, по обыкновению, пешком отправился через площадь из гостей – восвояси. Солнце сверкало, снег сверкал, стоял великолепный трескучий мороз. Вдвойне, втройне великолепный тем, что вымораживает немцев с итальянцами на Кубани. Им приходилось несладко, даже пока сила была на их стороне. Под Сталинградом их теснят уже с начала зимы. А сегодня мы перешли в контрнаступление и на Кавказе. Теперь побегают с голой жопой по тридцатиградусному морозу, вспомнят Подмосковье!

Напряжённое, мучительно долгое ожидание этого контрнаступления вылилось у него в такие шапкозакидательские настроения. Казалось, что новый, молодой, свежий и полный нерастраченных сил год обязан принести перемены к лучшему…

Хорошо посидели ночью за новогодним столом. Молодёжь резвилась – приятно посмотреть! Девушкам удалось подключить Таську и даже – ненадолго – Игоря. Даже у нечувствительного к тонкому плану бытия Николая Ивановича было полное ощущение, будто ребята – тут, в комнате, принимают участие в общем веселье. Душевно прошло и затянулось надолго, как в мирное время. Он разрешил сотрудникам, кроме занятых на дежурстве в отряде, отоспаться утром, сколько понадобится, и самому себе дал целых полтора часа поблажки…

Давно не виденное из-за беспрерывной непогоды низкое солнце приятно слепило глаза, иллюзорно пригревало и сулило только хорошее.

Ну, здравствуй, сорок третий! Не подведи!

Вечером Лидия пришла на доклад после сеанса телепатической связи с Тасей радостная и какая-то торжественная. Выпалила с порога:

– Николай Иванович, у нас «красный квадрат»!

Бродов нахмурился, пытаясь сообразить, о чём она. О чём-то, что он, судя по всему, должен был понять с полуслова. Лида пришла на помощь:

– Таська передала знак «кровь». Мы условливались, помните?

Сначала он вздрогнул: неужели снова жертвоприношение?! И только в следующий миг сообразил. Конечно же! В течение нескольких месяцев, пока Таисию готовили, напряжённо ждали, когда же она станет девушкой. Всем было бы легче, если бы это произошло, пока она дома. Девчонки успокоили б её, наглядно объяснили и про самочувствие, и про гигиену. Врачи имели бы возможность понаблюдать перемены в состоянии здоровья, психологи – в сфере настроения и эмоций. Это было так важно, так желательно!

Но организм девочки, как назло, запаздывал. Не слишком сытое детство, участие в сельском труде с нагрузками не по возрасту – всё это задержало физическое развитие. Лишь умом Таська обскакала многих сверстниц. Делать нечего, пришлось всему женскому коллективу группы – и медичкам, и подругам-операторам – инструктировать Таисию теоретически. Для того же момента, который наступит, когда она уже будет далеко, придумали условный сигнал, легко передаваемый и принимаемый телепатически: простая картинка – красный квадрат.

И вот сигнал передан. Лида – будущий врач – жизнерадостно сообщила руководителю новость, совершенно не собираясь смущаться, опускать глаза, краснеть. Пришлось Бродову проделать всё это самому.

– Не волнуйтесь, Николай Иванович, она хорошо себя чувствует. Весёлая.

Невольно заразившись не понятным ему энтузиазмом, Бродов хмыкнул:

– Весёлая-то с чего?

– Это ж такое событие! Всё равно что день рождения или свадьба. Только что встретили Новый год, а тут – ещё праздник!

– Ну и как ты полагаешь: уместно будет передать ей поздравления… с этим событием? – поинтересовался Николай Иванович с преувеличенной серьёзностью.

Лида рассмеялась.

– Так. Понаблюдайте аккуратно её настроение. Понимаем? Если что – поддержите. Напомните, что о любых проблемах с самочувствием она обязана немедленно сообщить… Ну и… А и правда: поздравьте от меня. Праздник – так праздник! Хорошо?

У Таисии развитое чувство юмора. Поздравление от начальника по случаю первых месячных её точно развеселит.

* * *

– У кого находилось Копьё? – чётко и решительно спросил фон Берн, ведущий сеанса.

За общение с Великим магистром отвечаю теперь я. Ульрих шепнул: есть сведения, что господин Кайенбург настаивал на форсированном изучении наследия тамплиеров при моём непосредственном участии. Хотел напомнить всем, какой полезный живой экспонат привезла его экспедиция?

Серию решено продолжить в таком формате. Круг невелик. Сеансы всё менее напоминают классическое общение с духом и всё больше содержат элементов чистого ясновидения прошлого. Я не стала скрывать этой своей способности, и прагматичные немцы смекнули, что надо ею пользоваться на полную катушку. Несколько опытных спиритов поддерживают нужный уровень общего погружения и помогают наводящими вопросами. Они уже приняли как данность, что я многое воспринимаю в виде картинок; вижу больше, чем слышу. Тем не менее формально я остаюсь медиумом, поскольку именно приглашённый дух открывает мне информацию. Остальные также получают информацию, но урывками и в той форме, которая привычнее и удобнее каждому.

Протоколиста теперь нет. Зато на сеансах присутствует человек в форме, который остаётся вне круга, но после участвует в обсуждении результатов. Неизменно у него в руках толстая записная книжка, в которой он время от времени делает пометки…

Надо аккуратнее с формулировкой ответа!

– Великий магистр «внешнего круга» владел Копьём…

Владел Копьём, но до какого момента? Владел Копьём, но каким?

Меня настойчиво попросили сосредоточиться на информации о Копье. Я настроилась.

Всё тот же монастырский двор. На сей раз на земле простёрлись сразу несколько молодых рыцарей. Они давно посвящены, а теперь проходят, можно сказать, плановую проверку: брат-копьеносец медленно идёт между ними, вертикально занося то над одним, то над другим своё тонкое, длинное Копьё. Он сейчас, как никогда, похож на собственное оружие: высокий, тощий, прямой. У него крадущийся шаг, как у цапли, осторожно меряющей ногами камышовые заросли в поисках добычи. Так человек, приподняв гарпун, высматривает рыбину покрупнее.

Над одним из простёршихся рыцарей слышится вердикт:

– Чист.

Тот поднимается на ноги и отходит в круг зрителей.

Юноша – новоиспечённый рыцарь – наблюдает, затаив дыхание.

Копьё зависло над следующим человеком в белой накидке, остриё медленно скользит вдоль тела снизу вверх.

Молниеносный, незаметный удар – и Копьё пронзило спину молодого рыцаря в районе сердца. Тело дёрнулось в короткой судороге, жертва не издала ни звука.

Теперь становится хорошо видно, как чёрная, бесформенная тень, притаившаяся в теле несчастного, корчась и извиваясь, нехотя выползает из раны. Её движения ускоряются, она начинает обвивать древко Копья. Стремительный бросок – и, ввинтившись сквозь держащую Копьё руку, тень попадает в грудь самого дьяволоборца, норовя проникнуть прямо в сердце…

Разжав пальцы, стиснутые на древке, копьеносец замер. А по толпе созерцавших прошёл радостный вздох:

– Дышит!

Оказалось, что пронзённый не был убит ударом Копья наповал. Он дышал ровно, глубоко и спокойно, как человек, который крепко спит и видит счастливый сон. Его подняли и вынули из раны Копьё, протянув сквозь неё древко во всю его немалую длину. Странно, но крови пролилось совсем мало, а рыцарь не издал ни единого стона. Его тут же, посреди двора, уложили на чистое и стали обрабатывать рану травяными настоями и мазями.

– Он не успел пустить дьявола в самое сердце, потому остался жив, – пояснил для новичка один из рыцарей. – Копьё бьёт без промаха!

Остальные рыцари, до которых не дошла очередь проверки Копьём, поднялись с земли. Они не выражали ни радости, ни разочарования по поводу того, что для них процедура откладывалась на неопределённый срок: такие проверки не были редкостью в ордене.

Получив назад своё Копьё с измазанным кровью древком и тяжело опершись на него, дьяволоборец незаметно ушёл в направлении храма. Только юноша-побратим провожал его взглядом, полным восхищения и сострадания.

Несколько дней потом бритоголовый копьеносец не выходил из храма, и никто из рыцарей не смел входить туда. Даже сам Великий магистр оставался в стороне. Несколько дней копьеносец боролся с дьяволом, засевшим у него внутри. Не сказать, чтобы он страшно корчился, издавал дикие вопли и душераздирающие стоны. Но борьба в нём шла жестокая и изнурительная. В этой борьбе он напрягал все силы, надрывался – и победил, как случалось уже много раз. Он вышел из храма исхудалым сильнее обычного, бледным до белизны, однако вновь полным внутреннего света. Копьё сверкало, как новое, поймав солнечный луч, а копьеносец с усталым наслаждением щурился от солнечного света.

К рыцарю первым приблизился Великий магистр. Не для того, чтобы поздравить с выздоровлением или подбодрить. Магистр долго и внимательно изучал товарища взглядом и затем произнёс с улыбкой:

– Чист.

Позже, улучив подходящий момент, новенький подошёл к побратиму и попросил с благоговейной решимостью:

– Брат, ты возьмёшься учить меня?

Ответ был неожиданным и резким, как удар Копьём:

– Нет.

– Прошу тебя, брат! Я стану достойным учеником!

Ни один мускул не дрогнул на лице старшего товарища. Ровным голосом он напомнил:

– Ты дал обет не брать в руки оружия.

Парень опустил голову и густо покраснел: он забыл об обете. Однако решил, что отступить будет совсем постыдно.

– Но ведь это – не оружие. Твоё Копьё – как медицинский инструмент. Оно лечит, а не убивает.

– Копьё – оружие. Ты видел ещё не всё.

С этими словами рыцарь отвернулся от юноши и зашагал прочь. В его бесстрастной манере общения угадывалась не столько холодность, сколько фантастическая уравновешенность чувств, достигнутая самодисциплиной…

Кого-то напоминал мне этот человек из незапамятной древности. Гуляку, моего тибетского проводника и наставника? Возможно. Возможно…

Чтобы уточнить принципы действия Копья, мне пришлось просмотреть ещё ряд однотипных эпизодов проверок. Совсем не часто в ком-то из рыцарей обнаруживался дьявол. Всякие мелкие бесы в счёт не шли, и Копьё не било их: они сами поспешно утекали из-под острия.

Но была и страшная история. Копьё, как обычно, неожиданно и стремительно скользнуло вниз – и пробило рыцарю печень. Тот умирал в корчах, из него толчками выходила тёмная кровь. Он оставался пригвождён Копьём к земле, пока не испустил последний вздох. Только после этого тень, необычайно чёрная и злая, бросилась вверх и вцепилась дьяволоборцу в горло. Тот вырвал Копьё, нещадно разодрав мёртвую уже плоть, и, борясь с удушьем, быстро скрылся в храме. Встречные шарахались от него.

Борьба в храме длилась совсем не долго, но была такой жестокой, что копьеносец едва выжил. Измождённый, он лежал на каменном полу, и силы не возвращались, хотя он был уже чист. Прошло много времени, прежде чем тайным подземным ходом в храм пришёл Великий магистр. Он принёс под полой накидки большую круглую чашу и дал товарищу сделать из неё всего один глоток, после чего тот ожил и стал выглядеть так, будто родился заново.

Про Чашу я решила покуда молчать. Там видно будет, какую информацию о ней сдать, а какую приберечь.

Посоветоваться с нашими напрямую никак не получится. Не могу я передавать содержание спиритических сеансов, любых других медитаций, сновидений. Ещё во время подготовки твёрдо уговорились: передаю только информацию о реальных событиях, о живых людях. Как проводился сеанс, что произносили, какие ритуалы исполняли – это пожалуйста. Принимая мысленную передачу, невозможно различить, откуда взялся образ: из внутреннего плана восприятия тонкой реальности или из реальности обычной, плотной. Девчонки запутаются так, что всё перемешается. Поэтому все решения по работе с информацией, получаемой в трансе, я должна принимать самостоятельно.

Главное – надо будет скрыть местонахождение Чаши. Напустить туманной путаницы – это я сумею.

Насчёт Копья же я зря полагала, что сеанс успешно завершён.

– Хайке, спросите: верно ли, что с Копьём можно завоевать весь мир?

Голос из моей собственной груди прозвучал глухо и низко, как чужой:

– Можно.

Ведущий оживился:

– Каким образом?

Я промолчала, так как ответ не приходил.

– Можно ли с помощью Копья победить врагов?

– Копьё всегда побеждает Врага.

В чужом голосе, которым я говорила, зазвучали угрожающе-насмешливые интонации, чего слушатели, похоже, не заметили.

Ведущий мучился с формулировкой – обычная ситуация при работе с духом: от точности вопроса зависит не только содержание ответа, но и возможность его правильно понять. У ведущего – преимущественное право задавать вопросы, так как он во время сеанса теснее всех связан с медиумом и глубже других погружён в общение с духом.

– Как использовать Копьё в войне?

Где найти, он не спрашивает. Твёрдо уверен, что Копьё давно у немцев в руках.

Мои собственные мысли были сметены напористым ответом духа:

– Для начала надо обрести Копьё!

Дух явно иронизировал, но собеседники этого не замечали.

– Повторяю вопрос: как использовать Копьё в войне? – Ведущий тоже усилил нажим.

Дух Великого магистра иронично хмыкнул, но позволил мне этого не озвучивать.

– Хорошо, – продиктовал он, и я послушно произнесла: – Нужно найти сильных с чистыми помыслами…

Дальше мы с магистром понесли какую-то околесицу о том, как сонастроить человека и реликвию, как подманить Врага поближе и ударить в самое сердце Тьмы. Всё это уже не имело значения: ведь копьё у них – не то!

Однако речь магистра для слушателей была исполнена смысла. Поскольку я не закрывала глаз, видела, как двое-трое опустили головы. Они смотрели в пол с выражением одновременно удручённым и растерянным. Бернхардт смотрел на меня, а точнее, сквозь так скорбно и виновато, будто мысленно каялся во всех грехах. А долго же до них доходило, что настоящее Копьё и в противостоянии человеческих армий способно разыскивать и уничтожать лишь одного Врага! Теперь-то самые совестливые не могли не смекнуть, что Враг быстрее найдётся на их стороне, нежели на противоположной. Но остальные не собирались сдаваться.

– Как перенастроить Копьё? – спросил Ульрих. Этого не проняло!

Я промолчала: пусть чётче формулирует.

– У нас есть земные противники. Враги. Их надо уничтожить. Это – благая цель. Как направить Копьё против наших врагов?

Ульрих сам почувствовал, что задаёт пустой вопрос. Тут такого рода вопрос – блёклый, смущённо-лукавый, бьющий мимо цели – называли «мёртвым». Шминке решительно поднял руку, и ведущий передал ему слово.

– Как перенастроить Копьё на нового Хозяина?

Привет от сеансов чёрной магии! Меня передёрнуло.

«Кишка тонка!» – рванулись из горла слова духа. Но я отчаянно не хотела их выпускать. Хрипя, схватилась за горло – прямо как давеча копьеносец. Зря я вообще подпустила магистра так близко. Не нужно было открывать ему возможность говорить через меня напрямую. Пусть бы, как обычно, транслировал, а я «переводила». Вдруг он в следующий момент сообщит окружающим, что я – как раз из тех, кого они мечтают уничтожить?!

Дух не желал мне зла. Ему просто понравилось беседовать без посредника, и он не мог так сразу остановить эту затею. Но со стороны выглядело, будто он душит меня.

Магистр хотел сказать собравшимся правду: что они заигрались в опасные игры, что потеряли связь с реальностью, что идут прямой дорогой к безумию и опустошению, за которым человеческая душа теряет свободу, теряет волю, а дальше и вовсе перестаёт существовать. Что Враг – в каждом из них, и подлинное Копьё Судьбы уже развёрнуто…

В такие моменты не рассуждаешь, а действуешь – либо по велению интуиции, либо вопреки ей. Я всеми фибрами души чувствовала: надо молчать!

Участники сеанса начали в волнении приподниматься с мест.

– Хайке, вам нужна помощь? – озабоченно поинтересовался Ульрих.

Я помотала головой. Непроизнесённые слова постепенно теряли плотность, рассасывались в горле. Если честно, эти слова предназначались для того, чтоб хоть кого-нибудь уберечь от саморазрушения. Например, Бернхардта. Мне же было невыгодно произносить их, так как они разрушали мою игру.

Оставшись после сеанса наедине с собой, я испугалась, что магистр теперь обиделся на меня и не пожелает больше приходить. Если же круг решит вытащить его силой, то его доброе отношение ко мне будет и вовсе разрушено.

Однако дальнейшие события показали, что мой бесплотный собеседник не лишил меня своего расположения…

В первых числах января, возвращаясь с работы, я встретила у самых дверей гостиницы Отто – одного из членов тибетской экспедиции. Отто просиял, увидев меня, и поспешил навстречу: он специально явился, чтобы повидаться. На нём был мундир с иголочки, ботинки блестели. Меня Отто оглядел с восхищением и гордостью.

– Да вы преобразились, дитя! Еле узнал вас!

Ещё бы! Мытая, ухоженная, в европейской одежде и – главное – из-под берета выбиваются пряди волос. А он-то помнит девочку с голой, бритой, как у монаха, головой.

– Подросли, поправились. Вот что значит жить на родине!

По традиции, установившейся в отряде после непродолжительных колебаний, Отто обращался ко мне на «вы», хотя по-прежнему видел во мне ребёнка, подростка.

– Рад, что вы быстро освоились дома. О вас отличные отзывы по месту работы. Не скучаете по горам?

По правде говоря, я всё ещё отдыхала от жизни в горах – с пронизывающими ветрами и тотальной неустроенностью быта.

– Здесь всё так ново и интересно. И мне очень понравилось жить… в большом городе! – Поколебавшись, я заставила себя добавить: – В Берлине.

– Вы, должно быть, решили, что мы совсем позабыли про вас? А это несправедливо!

Я потупилась и со смущённой улыбкой пожала плечами. Отто получил возможность проговорить заранее заготовленную фразу:

– Мы – люди служивые, выполняем свой долг! Сейчас почти весь отряд дома: короткая передышка. С запозданием устраиваем вечеринку по поводу Нового года. Герр Кайенбург и весь отряд приглашает вас принять участие! Мы собираемся семьями, – вдруг неловко добавил он, покраснев.

Ему показалось страшно неприличным предположение, что девочка-подросток может оказаться наедине с целым отрядом взрослых мужчин – посреди кафе, в людном городе! В горах такая диспозиция никого почему-то не смущала. Забавно!

Разумеется, я с восторгом согласилась принять участие в вечеринке. Во-первых, мне положено устанавливать и поддерживать полезные контакты – и вот прекрасный шанс! Во-вторых, просто любопытно: я ещё ни разу не была на немецкой вечеринке.

Отметила для себя, что члены тибетской экспедиции по-настоящему дружны, раз имеют охоту собираться именно этим, «тибетским», составом даже по праздникам.

Собрались в заведении, совмещавшем функции кафе и пивного бара – с большим общим залом и обстановкой на баварский манер: все помещались за массивным, тяжёлым деревянным столом громадной длины… Впоследствии я побывала со своей «командой» в Мюнхене и получила представление о тамошних пивных барах… Впрочем, в отличие от баварцев, члены экспедиции хоровых песен не распевали. Весёлые разговоры, шутки, танцы. Резкие, громкие речи и громовой хохот иной раз сотрясали светильники в заведении: немцам без этого отдых не в удовольствие.

Странно мне показалось: у них дела на Восточном фронте из рук вон плохи – этого даже немецкое радио не в силах скрыть. А компания офицеров элитного подразделения буйно веселится. Нет ли в этом надрыва, попытки побороть горечь поражений? Прощупала. Ничего похожего. Двое-трое выглядели озабоченными, включая господина Кайенбурга, и действительно думали о ходе войны, о судьбах близких и даже о Германии. Но остальные сумели успешно отключиться от всех забот. Всё правильно. Не может человек всё время думать о плохом. Просто они слишком громкие – это и сбивает с толку.

Меня познакомили с жёнами и девушками, пришедшими на вечеринку.

Фрау Мейер, здороваясь, посмотрела на меня затравленно: не хотелось бы ей ещё раз пережить прежний кошмар – когда чужой грязный заморыш свалился ей на голову, спал на её перинах, ел хлеб её детей и был предоставлен её неусыпным заботам. Я вежливо поблагодарила за всё, что она тогда сделала для меня.

– Что вы! Это мой долг! – неловко ответила женщина и мучительно смутилась от сознания этой неловкости.

Женщины с интересом расспрашивали меня о Тибете – видно, от своих мужчин рассказов было не дождаться. Мужчины расспросили об условиях моей нынешней жизни. О службе – ни моей, ни собственной – ни единого упоминания. Дисциплина! Позже, изрядно захмелев, пытались напоить меня пивом, но женщины это безобразие быстро пресекли.

Случилось, конечно, то неизбежное, чего я ждала с большим интересом: начались танцы. Танцевали, что называется, со своими. Только Эрих явился один: по молодости лет он ещё ходил холостяком, а в девушках, видно, случился пересменок. Поэтому Эрих повёл танцевать меня.

Это в экспедициях крупный и сильный молодой человек двигался как горная кошка. А на паркете он превращался в увальня, над неловкостью которого окружающие беззлобно подтрунивали. Нетрезвый, с усилием двигавший ногами, он упорно повторял со мной простейшие дорожки шагов. Вскоре я почувствовала, что двигаюсь легче и правильнее, чем мой наставник, – тем паче что я ещё внимательно наблюдала, как танцуют окружающие.

До чего дожила я! Ровно год назад училась танцевать в компании командиров Красной армии, а теперь задорно топчусь по паркету в быстром фокстроте в объятиях офицера СС. Головокружительная эволюция!

Эрих присел к столу передохнуть и промочить горло очередной кружкой пива, а меня неожиданно пригласил Мейер – почти трезвый и по-прежнему свежий. Я уже не посматривала под ноги. Так почему бы не применить науку, усвоенную дома? И я уставилась партнёру прямо в глаза. Мягко так уставилась, не требовательно, не настоятельно, а несколько отрешённо: я ведь настроилась на прямое чтение информации. Мейер «поплыл»: у него удивлённо расширились глаза, расплылись зрачки, движения обрели необычайную плавность. Информация пошла.

Я задала первый же действительно интересовавший меня вопрос:

– Вы так дружны. Вы, наверное, всюду путешествуете вместе?

Мейер ответил, что группа Кайенбурга специализируется на Тибете, и тибетские экспедиции, как правило, имели устойчивый состав. Но членов группы присоединяют и к другим экспедициям. Вот, например, в декабре ему привелось побывать в Закарпатье: срочно направленный отряд отыскал клад в подземельях старого монастыря. Успели вовремя: там расположился военный госпиталь. Непосвящённые люди могли, того и гляди, наткнуться на клад. Там побывал и сам Кайенбург, сообщил Мейер, понизив голос, и остался страшно доволен, так как почувствовал, что найденная церковная утварь «фонит», то есть обладает признаками энергетически заряженных реликвий.

У меня колотилось сердце. Что ж сделать лучше: сознаться, что это именно я навела на клад, или промолчать? Промолчать теперь, пожалуй, выйдет и глупо: вдруг они знают об этом? Я попросила, специально подчеркнув свою крайнюю заинтересованность:

– Скажите, в каком городе находится монастырь? Это очень важно для меня!

Мейер понимал, что переступает черту секретности, но уже не мог ничего с собой поделать: плавное совместное движение в танце, взгляд глаза в глаза, поток непривычной, чистой, мягко баюкающей энергии – мой партнёр и собеседник «плыл».

– Тарнополь.

– Так и есть! Это ведь я сделала наводку на клад!

Мейер искренно поразился: он не знал. Мелодия отзвучала; я «отпустила» беднягу, отведя взгляд.

Со следующим партнёром я тоже поиграла в гляделки и поинтересовалась, как же так получается, что отделение оккультных исследований и отделение экспедиций не взаимодействуют напрямую. Отчего путешественники, отправленные на поиски клада, не консультируются напрямую с ясновидящим или спиритом, который нащупал клад.

Оказалось, отделение экспедиций получает материалы от оккультистов, а также от этнографов и всех прочих в обезличенном виде и не имеет возможности как-либо повлиять на содержание предоставляемых материалов. Всё дело не столько в излишне формальном подходе к секретности, сколько в конкуренции и взаимной подозрительности между подразделениями. Идёт борьба за финансирование, за кадровые и материальные ресурсы.

Каждое подразделение стремится доказать, что его вклад в успех дела – максимальный, для этого любых помощников лучше отодвинуть на почтительное расстояние. Моё же отделение старается поразить воображение руководства количеством отчётов по ясновидческим, спиритическим, визионерским разработкам, но не имеет возможности сослаться на поиски реликвий, увенчавшиеся реальным успехом. В свою очередь, боевые маги ни за что не сознаются, пригодились ли им артефакты, добытые в экспедициях; следовательно, из экспедиции можно навезти любого барахла – лишь бы побольше – опять же для отчётности.

Стало понятно, что Кайенбург заинтересован в том, чтобы поддерживать дружбу со мной; и стало также понятно почему. Он относился к своему делу ответственно и хотел получать консультации по целям экспедиции из первых рук. Для этого ему нужен свой человек в оккультном отделении. Он-то, похоже, в отличие от Мейера и остальных своих сотрудников, знал, что наводка на Тарнополь – моя. Как-то пронюхал…

Потом я снова танцевала с Эрихом. На нём решила опробовать «тихую» тактику: легко завладев взглядом молодого человека, молча принимала информацию, которая хлынула потоком. Но преобладала в его сознании и вытесняла всё остальное мысль совершенно бесполезная: что сейчас в его руках – самая нежная, тонкая и удивительная девушка из всех, кого он встречал. Всего-то в глаза заглянула – вот так убойный приём!

Вечер кончился тем, что Эрих вызвался проводить меня до гостиницы. Я позволила: час-то поздний. Но даже под руку его не взяла.

Сырой воздух, тёмный от измороси асфальт, небо затянуто клочковатой пеленой. С начала зимы на улицы Берлина ещё не слетела ни одна снежинка. Я фантазировала о том, что хорошо бы выбраться куда-нибудь в горы, где есть снег. Чтобы наступаешь на него – а он скрипит, чтобы слепить снежок – и откусить от него кусочек, тоже с характерным скрипом. В сущности, что мне мешает? Соберусь в следующий выходной, прихвачу пару «восстановительных» дней и поеду. Пора мне начать совершать дальние вылазки по стране.

Так я думала о своём, а мой кавалер шёл молча, смущаясь и продолжая без пользы гонять в голове всякие глупости.

* * *

На улице разлилась синева морозного вечера, настоянная на снежных равнинах, утыканная холодными звёздами. Николай Иванович отвернулся от окна и с удовольствием оглядел полностью освобождённый письменный стол. Положил посередине несколько чистых листов бумаги и карандаш. Надо подумать, ни на что не отвлекаясь. Начать с нуля, с чистого листа. Потому что пора сформулировать свои предложения и выйти с ними наверх, не дожидаясь оттуда запоздалых вопросов и несогласованных решений. Много раз уже думал. Надо ещё раз всё взвесить и определиться.

Реорганизация системы разведслужб в разгаре и должна завершиться к весне, но судьба группы Бродова, лаборатории ВОРК, а также лично их руководителя всё ещё не решена.

С психологической лабораторией – никаких вопросов. Она нужнее всего в НКВД, прекрасно вписалась в тематику ведомства, даёт результаты. У неё с самого начала был непосредственный начальник. Её специфика и изюминка – индивидуальные методы воздействия и взаимодействия. Есть предложение объединить её в общее направление с психологией масс. Логично, полезно. Если понадобится, для решения своих более узких задач Бродов создаст аналогичное подразделение и на новом месте службы.

Школа и Лаборатория психотропных воздействий тоже вполне на своём месте. Отряды нейроэнергетической контрразведки и защиты – определённо государственная безопасность. Возникала проблема, когда вопросы государственной безопасности вынесли в отдельный наркомат, но, пока решали с отрядами, наркоматы уж успели вновь слить. Что дальше – одному Богу известно, пока тихо.

А вот с любимым детищем – лабораторией ВОРК – сплошная головная боль! Деятельность экспериментальной Лаборатории нейроэнергетической разведки оказалась на стыке интересов разных ведомств, и Лаборатория попала, таким образом, в «разлом» между ними. Она рождена как комплексная, она – и экспериментальный полигон, и предприятие, выдающее продукцию на-гора. Пока дело ограничивалось экспериментами, никто не обращал на Лабораторию особого внимания. Теперь же, после осторожной демонстрации некоторых возможностей и результатов, посыпались заявки.

На нейродиверсии – от Разведуправления Генштаба.

На информацию о перспективных исследованиях в области физики и технических разработках, ведущихся с участием специалистов «Аненербе», – тоже от РУ ГШ.

На информацию о любых перспективных исследованиях в области нейроэнергетики, ведущихся в любых странах мира, – от Главного разведуправления Наркомата обороны.

На нейроэнергетические технологии немцев – от Управления государственной безопасности и от всех контрразведывательных служб.

Собственные нейроэнергетические разработки Лаборатории требовались вообще всем.

Наконец, каждая из существовавших на тот момент, а также находившихся в стадии формирования разведок, включая отдельную разведку ГМШ ВМФ, очень хотела бы заполучить специалистов, подготовленных Школой Бродова, – а ещё лучше преподавателей Школы Бродова – в свои собственные разведшколы.

Товарищ Бродов готов помочь всем. Лишь бы контора не заняла позицию собаки на сене. Будут соответствующие распоряжения – он с радостью поделится опытом: как наладить работу, как подобрать специалистов и организовать их усовершенствование. Он и специалистами поделится, хотя в данный момент подходящие кадры наперечёт. Таких людей трудно найти, трудно приучить к военной дисциплине, их трудно и долго обучать…

Станет проще в разы, если найти способ открывать способности у якобы «неспособного», у любого человека. Однако до сего момента универсальный способ не найден, а специалисты нужны до зарезу и прямо сейчас…

В целом Николая Ивановича раздел группы и даже Лаборатории не пугал. Для успешно развивающейся структуры делиться, почковаться и расставаться с подросшими отпрысками – естественное явление. Если ты создал лабораторию, а из неё потом выросло пять институтов, каждый – со своим руководством, то ты определённо прекрасно поработал!

Но вот вопрос: а где после масштабной делёжки окажется он сам? Его, вероятно, направят налаживать работу там, где сейчас особенно важно наладить её быстро и масштабно.

Самая молодая организация, испытывающая естественный кадровый голод растущего организма, – ГРУ НКО. Она, как и группа Бродова, кстати, лично курируется Сталиным. Бродов, конечно, был бы рад взяться за широкую проблематику, не привязанную к решению задач нынешней войны. Но стратегическая разведка по перспективным направлениям не требует спешки. Для того и создали отдельное разведуправление – чтобы его сотрудники не зависели от необходимости поспешно решать текущие задачи.

Специалисты Лаборатории между тем в последнее время ведут активный поиск и по текущим задачам войны. Бродов не может просто передавать информацию тем, кому она пригодится больше. Ему необходима «обратная связь»: он должен знать, как согласуется его информация с другими источниками, насколько она востребована военными, насколько полезна им. В этом смысле удобно было бы работать на базе Разведуправления Генштаба, к чему Николай Иванович, собственно, и стремился долгие годы. Но тогда прощайте, отдалённые стратегические цели.

Нейродиверсии – самая «горящая» тема. На кабинетных «диверсантов» Бродова претендентов много – не только РУ ГШ. НКВД тоже не желает выпустить из своих рук такой козырь. А «диверсантов» ещё надо подготовить. Какую базу для подготовки ни выберут, Бродов предложил бы в качестве руководителя или консультанта направления Маргариту Андреевну или Михаила. И с той и с другим расставаться жаль до зубовного скрипа, но дело есть дело.

А на базе какого ведомства будет проводиться подготовка нейроэнергетически одарённых и обученных всем эзотерическим премудростям нелегалов? Вот основной вопрос, ответ на который труднее всего спрогнозировать и от которого, скорее всего, будет зависеть судьба руководителя ВОРК. Где он сам предпочёл бы оказаться, вовсе не влияет на решение.

Куда бы ни занесло Лабораторию и его самого, любая реорганизация приведёт к расставанию с частью личного состава. Главное – организовать всё так, чтобы ныне действующие операторы поиска и обеспечивающие не оказались в числе потерь! Кстати, у Таси наметился новый очень перспективный канал информации: члены тибетской экспедиции сами инициировали общение с ней. Надо будет рассказать коллегам из нелегальной разведки и вместе подумать, как ей использовать это знакомство на полную катушку…

Бродов взял карандаш и стал заполнять чистые листы сложными структурными схемами.

Как и предполагала, мне поставили задачу проработать тему Чаши. Долговязый офицер, который никогда не участвовал в создании спиритического круга, зато частенько заносил что-нибудь в свою записную книжицу и представлял напрямую интересы высшего руководства, без околичностей попросил вернуться к рыцарям Храма. Что ж, я и сама была не прочь проследить дальнейшую судьбу Великого магистра и реликвий.

Весть об угрозе, нависшей над орденом, своевременно докатилась до скромного монастыря на южном побережье Британии. Рыцарям было достаточно одеться и сесть на коней, чтобы тронуться в путь. Но реликвии! Их придётся провезти сквозь всю внезапно ставшую враждебной Европу – или укрыть в надёжном месте!

Не знаю, откуда взялся просторный и тёмный до черноты церковный зал с длинными рядами деревянных скамей. Лишь несколько свечей мерцали у входа в алтарь.

Церковь, которую до сих пор я видела во время сеансов, была высокой, но небольшой по площади, белой изнутри и снаружи.

Теперь же – громадное мрачное помещение без окон. Возможно, действие происходило в том самом пещерном храме, который рыцари долго строили своими руками.

Все рыцари, жившие в знакомом уже монастыре, свободно расположились на скамьях. У алтаря, за небольшим столиком или кафедрой, со свечами стоял Великий магистр. Рядом – копьеносец и ещё один-два человека из высших посвящённых. Магистр возглашал имя, тогда названный поднимался, подходил к столу и бережно принимал из рук магистра большую, тяжёлую чашу, украшенную драгоценными камнями.

Жидкость, которой была наполнена чаша, казалась тёмной – от темноты окружающего пространства и от того, что свет свечей, находившихся ниже, на столе, не достигал внутренности чаши.

Каждый рыцарь был обязан выпить из чаши, хотя после этого его ждала неизвестность. Каждому было дозволено испить не более трёх глотков. Великий магистр лично объявлял цифру, и никто не мог бы сказать с уверенностью, что понимает, на чём она основана.

Дошла очередь и до молодого рыцаря, судьбу которого я наблюдала на протяжении всей серии «тамплиерских» сеансов. Тому было предписано два больших глотка. Он бестрепетно принял в себя жидкость, не имевшую запаха и сходную на вкус с колодезной водой – лишь чуть более густую. Не ощущая никакой перемены, молодой человек дошёл до скамьи, и, едва опустился на неё, сознание оставило его.

Первым, что он увидел, очнувшись, было лицо побратима, который стоял рядом с его скамьёй. На сей раз даже этот непроницаемый человек будто сиял изнутри, а его фигура, обычно казавшаяся излишне худощавой и придававшая всему его облику изнурённый вид, раздалась вширь и наполнилась жизнью.

Молодой рыцарь вскочил на ноги…

Лишь столь же могучее движение побратима, удержавшего младшего брата за плечи, предотвратило крушение нескольких близко расположенных длинных и тяжёлых дубовых скамей.

– Осторожно! – предупредил копьеносец. – Медленно следуй за мной, не отклоняйся в сторону, не делай лишних движений. Хорошо?

Молодой рыцарь кивнул, как заворожённый.

Когда они благополучно оказались на просторе, под небом, копьеносец предложил, указывая на глыбу у входа в пещеру:

– Подними этот камень!

Младший не привык оспаривать любых, даже вроде бы нелепых, приказов. Он знал, что за каждым указанием скрыт важный смысл. Он послушно прикоснулся к камню, преисполненный радости от того, что старший, к которому он со дня братания тянулся всей душой, наконец обратил на него внимание и взялся лично руководить его действиями. Ещё он искренне радовался тому, что копьеносец, вечно выглядевший измождённым, словно вынужденным носить слишком тяжёлую ношу, так поправился, стал бодр и общителен…

Кого же копьеносец напоминает мне лёгким и резким рисунком энергетики? Не только Гуляку. Не совсем Гуляку…

Рыцарь и не заметил, как поднял каменную глыбу в половину своего роста и бесцельно переложил с места на место. Когда же до него дошёл смысл произошедшего, он уставился на побратима, забыв дышать. Копьеносец – впервые с незапамятных времён! – улыбнулся легко и задорно.

– Да, друг мой! Теперь это надолго. Надо распорядиться даром по совести. Жаль будет размотать по пустякам. А теперь – в путь!

Когда рыцари из неприметного монастыря на пустынном берегу Британии, обогнув Европу по морю, высадившись в Италии, держали путь среди Альп, предводительствуемые своим магистром, во Франции был арестован и подвергнут нечеловеческим пыткам Великий магистр ордена тамплиеров Жак де Моле. По Европе прокатилась волна арестов, жестоких дознаний и скорых казней. Лишь немногие из рыцарей, не отличавшиеся богатством, не имевшие громкой славы, служившие, как правило, советниками при сильных мира сего да при известнейших членах ордена, сумели своевременно покинуть насиженные места и затеряться среди альпийских ущелий и перевалов.

Все рыцари «внутреннего» ордена – маленькими отрядами и поодиночке – держали путь в далёкое и прекрасное сердце Альп. Иные направлялись и дальше – через Балканы, через Татры. Несли с собой ценные свитки, книги, предметы, обладавшие особой силой. Все добрались благополучно к местам назначения. Но только отряд во главе с подлинным Великим магистром нёс силу не в походных котомках, а в собственных телах…

– Хайке, как называется местность, куда пришли тамплиеры?

– Альпы.

– Конкретнее!

Я покачала головой:

– Не могу сказать.

Правда, не могу! Названия на древних наречиях с непривычным произношением – всё сливается в кашу, даже если брезжит. Увольте!

– Возможно, там не жили люди, и местность никак не называлась…

– Современное название!

Теперь ответ легко прыгнул на язык:

– Швейцария.

Мои слушатели стали многозначительно переглядываться с явной радостью.

Дома я почти не слышала о такой стране. Разве что краем уха – в связи с войной: она не союзник и не противник – она «нейтральная». Но немцы считали Швейцарию чем-то полезной для себя: кажется, через Швейцарию проворачивались серьёзные финансовые дела. Приводилось мне также слышать: швейцарцы, мол, не любят фашистов, а только терпят. Граница страны была укреплена, но не закрыта для посетителей из Германии. Здесь часто говорили о Швейцарии, фотографий и картинок с видами этой красивой горной страны можно было увидеть достаточно.

Я живо представила, как беглые тамплиеры там устроились. Чтобы девать куда-то богатырскую силу из Чаши, они стали складывать каменные крепости на неприступных склонах гор, легко ворочая громадные валуны…

Эти подробности не очень заинтересовали аненербовских спиритов.

– Хайке, скажите: Чашу они принесли с собой в Швейцарию? Во время постройки крепости она всё ещё находилась при них?

Я удивилась такому вопросу. Зачем же было распивать содержимое – неужели для того, чтобы волочить ставший бесполезным сосуд с собой?!

– Чаша совсем опустела. Из неё выпили всё, – пояснила я собеседникам, как неразумным. – Чтобы не досталось недостойным! – подсказал дух магистра.

Настала очередь Ульриху снисходительно улыбнуться моему невежеству:

– Чаша – неупиваемая. Её содержимое должно восстанавливаться. Через годы или через века. Или при исполнении определённых ритуалов. Так где Чаша?

Перед моим внутренним взором проходили интересные картины нового строительства пещерных храмов. Часть рыцарей спустя много времени нашла в Альпах большие красивые сводчатые пещеры и превратила их в светлые, просторные храмы. Кажется, эти пещеры располагались на территории современной Италии или ещё где-то, но определённо ближе к теплу и морю…

Муссолини заодно с Гитлером. Судя по сообщениям берлинского радио, итальянский экспедиционный корпус и целая итальянская армия вовсю воюют на «восточном фронте»…

При «моих» швейцарских тамплиерах Чаши уже не было. Им уже не требовалось подпорок в виде артефактов. Между тем нынешним местопребыванием Чаши могли оказаться не только Альпы, но и Англия, и дно морское. Если её давно не переплавили на украшения. Эта информация оставалась для меня закрытой. Чтобы взломать блоки магистра, я должна сообщить товарищам по сеансу о своих сомнениях и затруднениях.

– Чаша осталась в пещерном храме, – твёрдо заверила я, а Великий магистр благосклонно промолчал.

С перебелёнными и вновь почёрканными записями своих соображений по поводу участия группы в реорганизации Бродов прилетел в Москву. Встреча с Главным Куратором была назначена на вторую половину дня. С утра Николай Иванович побывал в Генштабе, а затем явился в Кремль – значительно раньше назначенного времени, чтобы успеть повидаться с отрядом защиты и лично обсудить пару очень важных вопросов с Маргаритой Андреевной. Сидели в её крошечном кабинетике, пили кипяток с морковной заваркой, и Бродов с глазу на глаз вводил подчинённую в курс дела:

– В Лабораторию поступил заказ от Генштаба на подготовку нейродиверсантов. Требуется внеконтактное воздействие на немецкое командование. В идеале – на всех уровнях. В Генштабе ознакомились с содержанием нашей работы, с результатами экспериментов по внеконтактному внушению; очень впечатлены. Дело нужное, согласны?

– Нейродиверсии могут иметь, в зависимости от адресата, большой размах и грандиозный резонанс.

– Какой же адресат выбрать? Начнём диверсии против высшего командования – получим широкий охват, но нарвёмся на мощные защиты. А если нацелиться на средний комсостав, сколько понадобится единовременно подготовить специалистов?

– Не на средний и не на высший. Надо ориентироваться на ключевые фигуры в той или иной операции. Много диверсий заметят, всё равно усилят защиты. А много специалистов всё равно не наклепаем. До сего момента у нас кто был подготовлен? У Таисии хорошо получалось. Она тонко работает. Но, пока она там, ей нельзя этим заниматься. Она хорошо обходила защиты, но, если нарвётся, сами понимаете, это конец: вычислят, и ни я, никто уже не прикроет.

– Да, Тася не обсуждается.

– Ещё Лидия. Она не обходит защиты, а пробивает. Таких специалистов мы можем попробовать наделать в сжатые сроки. Но немцы усилят защиту. Мы усилим нажим. В какой-то момент мы перейдём критический рубеж между диверсией и полномасштабными боевыми действиями.

– Так. Вот это – вторая тема, которую я собирался обсудить с вами. Нам предложили подумать – подумать, понимаем? – над возможностью массированного наступления на тонком плане.

Женщина молча, пронзительно посмотрела ему в глаза. Бродову никаких способностей не потребовалось, чтобы уяснить: эта идея представляется ей ещё более неудачной и опасной, нежели ему самому.

– Ваши аргументы, – потребовал он.

Маргарита Андреевна выразительно обвела взглядом комнату.

– Хорошо, – легко согласился он. – Идёмте на улицу, проветримся. Платок есть у вас? Шарф? Метель смотрите какая!

Все его соображения Марго подтвердила, ещё и добавила острых вопросов.

Великими энергиями невозможно управлять. Ни один человек в мире, включая святых и праведников, не в состоянии управлять ими. Это противоречит законам мироздания. Мы только призываем их. Принципы их действия подпадают под категорию «таинство». Результат предсказуем лишь частично, в ограниченном числе случаев. Этих прописных истин им не требовалось разъяснять друг другу. Маргарита Андреевна, по обыкновению, опустила предисловия и начала с главного:

– Инициировать полномасштабное наступление на тонком плане – значит задействовать более низкочастотные энергии. Тогда мы автоматически переходим на уровень колдовства, ворожбы, камлания. Он и сам по себе энергозатратный, а в таких масштабах потребует колоссальных… материальных вложений.

– Что вы имеете в виду?

– Жертвоприношения.

Бродов видел, что Маргарите Андреевне не хотелось произносить этого вслух, ещё меньше ему хотелось задавать следующий вопрос и слышать ответ. Но один раз придётся помучиться, чтобы прояснить всё до конца.

– Какие жертвоприношения будут достаточно эффективны?

Маргарита Андреевна подарила ему взгляд, которым, наверное, советские пленные одаривают фашистов во время пыточных допросов.

– Только человеческие… Николай Иванович, – сказала она совсем глухо, опустив голову, – я не имею права вам этого говорить. Но вот говорю: у нас уже пробовали ходить этим путём. Ряд завоеваний и успехов, которые казались недостижимыми… К счастью, вовремя остановились. Мы еле отмылись. Вы ещё застали остатки этой чистки… Не уверена, что мы до сих пор ещё не отмываемся.

С самого начала своей деятельности по созданию группы лабораторий Бродов ожидал узнать нечто запредельно плохое, и всё-таки внезапно обнажившаяся через столько лет правда ударила очень тяжело. Он еле разлепил губы, чтобы произнести:

– Благодарю за доверие, Маргарита Андреевна!

Некоторое время молча шли безлюдным Александровским садом, ветер толкал в спину и пригоршнями бросал за шиворот снежную крупу, но пробиться сквозь толстое шинельное сукно ему не удавалось. Сердце тяжело и горячо колотилось в горле, и хотелось повернуться к ветру лицом, чтобы остудиться. Мыслей, в общем-то, не было – только поднявшийся из глубин души кромешный детский ужас, как от дурного сновидения.

– Николай Иванович, подчёркиваю: эксперимент был прекращён задолго до того, как вас назначили руководителем, до реорганизации нейроэнергетических исследований. Троцкистское наследие…

– Я понял.

Бродов взял себя в руки и вернулся в нормальное состояние сознания. Вероятно, Марго помогла своими средствами. Он не любил этого и обычно давал отпор всяким несанкционированным вмешательствам в своё сознание. И на сей раз покоробило, но возражать не стал: не до того.

– Помните, когда разбирались с колдовством, в котором участвовала Таисия, вы сами утверждали, что фашисты обошлись сравнительно невинным кровопусканием.

Он понимал, что продолжать дискуссию – пустое занятие, но считал себя не вправе принимать решение без детального обсуждения.

– Давайте не будем делать вид, что мы с вами не знакомы с разведданными! Фашисты создали десятки концентрационных лагерей и лагерей смерти.

– Господи! – Страшные открытия сегодня сыпались одно за другим. – Маргарита Андреевна, а почему вы прежде не докладывали мне своих соображений?

– Я только сейчас поняла сама.

– И вы уверены?

– Абсолютно.

Итак, лагеря страданий и мучительной смерти – фабрика по выкачиванию из людей энергии. Эгрегор заботливо собирает её, а колдунам остаётся только сконцентрировать и направить.

Дело ясное. Яснее некуда. Едва вступив на путь колдовства в борьбе за превосходство над противником на тонком плане, мы лишимся поддержки Великих энергий. Этого никоим образом нельзя допустить.

– Однако я и прежде была убеждена, что предательство Великих энергий – это не только преступление против собственной души, но против Родины и народа.

Бродов остановился. Взглянул ей в лицо.

– А Таська? Она тогда была вынуждена отступиться от Великих энергий…

– Она не отступилась. В противном случае у неё бы совершенно изменился рисунок энергетики. Такое и сразу видно, а тем более – спустя время. Прошло уже два месяца. Мы – я и Ольга – докладывали вам: Таисия не способна отказаться от Великих энергий, тут у неё практически нет выбора.

Лицо Маргариты Андреевны моментально стало мокрым от того, что ветер теперь бросал в него пригоршни снега. Николай Иванович чувствовал, как и его кожа покрывается ледяной влагой.

– В отличие от девочки я способна, – добавила Марго своим обычным ровным голосом. – Я сделала сознательный выбор. Николай Иванович, я обязана предупредить вас, – сказала она по-прежнему спокойно. – Если высшим руководством будет принято решение о переключении на низкочастотные энергии, я не буду участвовать в его реализации. Я полностью отдаю себе отчёт в том, что последует для меня лично.

Она ничего не добавила: не любит тратить слов впустую. Маргарита Андреевна по-прежнему держала себя в руках, но сильное и глубокое чувство, переполнявшее её, всё равно было заметно.

Николай Иванович легко коснулся локтя женщины, приглашая развернуться:

– Идёмте-ка обратно! Не думаю, чтобы решение, противоречащее Великим энергиям, было когда-либо принято. Тем более, раз однажды уже попробовали, как вы говорите… – Теперь они побрели навстречу метели. – Поясните мне, пожалуйста, почему вы уравниваете использование низкочастотных энергий и чёрное колдовство. Например, боевые искусства, которыми вы владеете. Они тоже основаны на энергиях, достаточно плотных.

Повернувшись к собеседнице, он с удивлением увидел, как она беспричинно улыбается. Было похоже, что напряжение разговора враз отпустило её: главное и самое трудное она уже сказала.

– Основаны. Но мы не сможем запустить мои умения в серийное производство. Я служила инструктором десять лет, и вы знаете, сколько человек мои коллеги и я смогли подготовить.

Она готовила бойцов для подразделений особого назначения. Мужчин и женщин – по отдельным программам. На подготовку каждого бойца требовались годы интенсивных занятий.

– Что, если собрать ваших учеников воедино и…

– Прошу прощения, что перебиваю. Это работает убойно, но с близкого расстояния и радиус действия ограничен без катализаторов. Колдовство – катализатор. У немцев эгрегор настроен на резонанс с колдовством, вся энергетика нации выстроена в виде системы этих резонансов.

– Нам совершенно нечего этому противопоставить?

Маргарита Андреевна надолго задумалась, и Бродов не мешал. Он почувствовал, что какая-то хорошая идея сейчас рождается в её голове. Уже вернулись в Кремль, когда спутница заговорила вновь.

– Великие энергии не подчиняются нам, но в них – наша сила. Опираться надо на них. Дальше. Единственный катализатор для них – чистота помыслов. Дальше…

Николай Иванович слушал, вникал, и всё же пришла его очередь улыбнуться одной мысли, совсем отвлечённой от серьёзной темы беседы. Забавно звучали у Марго эти преподавательские интонации: короткая ёмкая фраза-тезис, чёткая пауза для усвоения материала, «дальше», «дальше»…

– Резонатор. В стране есть целая армия людей, которые профессионально умеют обращаться к Великим энергиям. Вы понимаете: речь опять о моих любимых подчинённых, точнее, об их коллегах. Их требуется только поточнее… скажем так, «настроить» и чётче организовать.

– Чужая епархия, – заметил Бродов, намеренно допустив каламбур.

– Безусловно. Тут не прикажешь. Будем договариваться.

– Но они и без нас включились самостоятельно и организованно с первых дней войны. Помните, были Послания; а в октябре сорок первого как помогли с иконой!..

– Конечно, помню, – нетерпеливо перебила Маргарита Андреевна. – Я же говорю: тут только вопрос чёткости организации, единства методического замысла.

– Хорошо, в целом ясно с этим.

– Дальше. В стране есть много людей с хорошей энергетикой, которые стихийно обращаются к Великим энергиям с чистыми помыслами. Они… Да! Они – тоже резонатор. Может быть, они – в первую очередь.

– Предлагаете всех обратить к религии?

– Зачем?! Есть старые, проверенные методы: песни, стихи с хорошей, правильной настройкой, хорошее кино, художественное слово в любой форме. Особенно всё то, что можно твердить про себя, повторять вслух. Это порой сильнее: молитвы не каждый понимает. Лишь бы дошло до сердца… Николай Иванович, давайте зайдём!

Они уже минут пять топтались у непарадной двери в торце здания. Здесь ветер был слабее, чем в саду, но хитро завихрялся, и мокрый снег лепил со всех сторон, как ни повернись, в лицо, в глаза. Бродов открыл дверь. Автоматически пропуская спутницу вперёд, спросил:

– Замёрзли?

– Нет. Не хочу, чтобы вас прохватило. Я всегда горячая. Проверьте!

Она протянула развёрнутую кверху голую и мокрую ладонь: гуляла без перчаток и рук в карманы не прятала. Николай Иванович стянул перчатку и дотронулся до её ладони. Действительно, горячая. Да такой энергетикой можно разгромить целый батальон! Неужели нет?

– Маргарита Андреевна, сколько человек одновременно вы можете блокировать? – спросил он, неторопливо поднимаясь по широкой лестнице.

Женщина глубоко вздохнула.

– Когда на меня нападают?

– Да.

– Пять – точно. Возможно, теперь уже десять. Мало. Кроме того, это в рукопашном бою.

– А обратить в бегство?

Марго улыбнулась, пожалуй, даже задорно. Бродов ещё не пришёл в себя от тяжёлых и страшных откровений сегодняшней беседы, а ей – хоть бы что, и у неё отчего-то поднялось настроение.

– Напугать и обратить в бегство – это я могу! С ротой, пожалуй, справлюсь. Николай Иванович, что я вам буду докладывать, когда вы и сами видите: это тупиковый путь.

– Хорошо. Понял вас. – Он понизил голос, чтобы только Маргарита Андреевна могла услышать. – Готовьтесь: вот с тем вариантом, который предложили вы, мы с вами пойдём на доклад к товарищу Сталину.

– Есть! Я готова.

– Очень хорошо. Запишите все ваши соображения. Обдумайте ещё.

– Опять записывать?!

Комически-детское огорчение Маргариты Андреевны было искренним: она только что сдала Бродову записи своих соображений по поводу книги, а сочинение письменных текстов для неё – настоящая каторга. Ничего, пусть учится. Количество когда-нибудь перейдёт в качество.

Вначале в помещении возникло даже ощущение тепла и уюта. На самом-то деле в кабинетике было очень холодно. Однако наличие стен, защищающих тебя от ветра, – уже великое благо! Марго, очевидно вспомнив ледяное прикосновение руки начальника, потянулась включить рефлектор, но Бродов остановил: весь кислород съест.

– Стоп! А как же наши шаманы?!

– Они ни при чём. Они не занимаются чёрным колдовством; решают локальные боевые задачи.

– Я это понимаю. И вы понимаете. Как бы им не попасть под горячую руку, когда пойдёт осуществление вашего плана! Подумайте об этом: как вписать их в новую систему? Хорошо?

– Есть! И шаманов, и… всех сохраним.

Проходили годы и десятилетия. Все самые удобные пятачки на склонах и вершинах великолепных гор были утыканы добротными крепостями. Рыцари постепенно расставались со сверхсилой. Они сохраняли телесную крепость и здоровье, но всё же медленно старились.

Я увлечённо наблюдала переход в мир иной одного из старейших и уважаемых рыцарей. Вначале вся братия собралась около его ложа. Старик не был болен: он просто слабел, сохраняя при этом полную ясность ума. Потому и смертным ложем ему служила не постель в четырёх стенах. Он велел положить себя на массивную, гладкую плиту из тёмного камня, находившуюся посреди монастырского двора.

Вид с этой точки открывался умопомрачительный: с одной стороны – близкая, хоть руку протяни, громада горной вершины, с других – ломаные линии отдалённых сине-зелёных хребтов. Крепостная стена располагалась ниже по склону и была почти не видна с лужайки, на которой лежала плита. Поэтому взгляд, направленный на дальние хребты, как бы парил над глубокой тёмной пропастью: перепады высот здесь были необычайно велики.

Итак, высокий старик с гладкой, как колено, кожей головы и внимательными глазами без лишних сантиментов попрощался с соратниками, после чего перестал дышать. Черты его лица заострились.

Только теперь я смогла разобрать: да ведь это – копьеносец! Вслух я этого не сказала, чтобы не провоцировать лишних вопросов о Копье.

Тут в крепости тамплиеров начало происходить самое интересное. Душа покойного медленно и с достоинством поднялась над смертным ложем. Все окружающие прекрасно видели её – не хуже, чем горы и распростёртое перед ними тело, покрытое тёмным плащом. Но тело… Тело-то как раз стало бледнеть и размываться! Совершенно отчётливо можно было наблюдать, как тело перетекает мириадами светящихся частиц – сначала медленно, а затем – всё быстрее – в парящий над ним призрак. Не сказать, чтобы призрак стал от этого тяжелее и плотнее – он лишь светился всё ярче. В конце концов, тела на каменной плите не осталось вовсе, а светящаяся золотисто-белым фигура поплыла над лужайкой, над ущельем, в направлении далёких сине-зелёных хребтов. Братья махали ей вслед руками и кричали довольно жизнерадостно: «До встречи!»

– Вы видели, Ульрих?! – воскликнула я, забывшись от восхищения.

– Я не могу видеть, дорогая Хайке, – педантично поправил тот, – но я совершенно определённо чувствую, что ваша информация – подлинная.

– Давайте выясним, как ушёл Великий магистр, – подал голос герр Шминке.

Теперь он часто бывал на «исторических» сеансах. Оказалось, что все относятся к нему крайне уважительно из-за его большого спиритического опыта, а также ясности и взвешенности суждений. Тут мало кто был знаком с другой стороной характера этого человека – страстной, убеждённой преданностью царству тьмы.

Выяснилось, что Великий магистр ушёл точно так же, но в ещё более торжественной, чтобы не сказать праздничной, обстановке.

Присутствовавшие на сеансе ещё раз подняли вопрос о реликвиях, и я, не кривя душой, подтвердила: уже много десятков лет – с самого переселения – рыцари обходятся без единого артефакта. И для жизни, и для духовных занятий им с лихвой хватает двух-трёх глотков неведомой жидкости, сделанных некогда из Чаши.

– Так-таки и без артефактов? – добродушно усмехнулся Шминке, поворочавшись на своём стуле. – Уж будто каменная плита, на которой каждый из них умирает, не артефакт!

– Шминке, вы гений! – воскликнул кто-то из присутствовавших.

– Ну, это мы поищем, – пробормотал наш офицер-наблюдатель и углубился в свои записи.

– Хайке, а давайте для проверки посмотрим, как умирали рядовые члены братства, – предложил Ульрих.

Меня интересовал тот рыцарь, путь которого в ордене я наблюдала с момента посвящения. Информация пришла, не заставив себя ждать. Конечно, он ушёл так же! При этом, возносясь, забавно смущался наготой своего тонкого, светящегося тела.

– Вот бы каждому из нас в свой срок уйти, как они! – размечтался один из спиритов.

– Для этого придётся постараться и завоевать Англию. А уж там милая фрейлейн Пляйс укажет нам точное место, мы отыщем Чашу…

– Н-да, дело за малым. С плитой проще. Хайке, как можно точнее зарисуйте линию гор и всё-всё, что вы видели вокруг крепости. И план самой крепости тоже.

– Будет сделано!

Следовало ожидать, что в ближайшем будущем мы займёмся Мечом Света.

Избежав тяжёлой необходимости и дальше заклинать кровью мрачных германских духов, а то и кого похуже, я по-настоящему увлеклась «историческим» и кладоискательским спиритизмом. Захватывающее занятие!

Со спиритами «Аненербе» легко работалось: они хорошо держали круг, ясно мыслили, были способны действовать сообща. Какая бы подковёрная борьба ни разворачивалась в отделении и за его пределами, во время сеанса никто не тянул одеяло на себя: все старались добиться наилучшего результата. Глаза у немецких коллег горели искренним интересом.

Я много думала: как же так получается? И они, и я горячо увлечены одним делом; история тайных обществ одинаково манит нас проникнуть в глубь времён. Мы с полуслова понимаем друг друга во время сеансов. Как же получилось, что мы воюем по разные стороны фронта? И воюем ли? А что, если эзотерическое взаимопонимание постепенно сделает нас из врагов союзниками и друзьями?

Да, здесь есть те, кто призывает дьявола в союзники, чтобы обрести нечеловеческую силу. Но не все! Даже Ульриху такая перспектива не показалась заманчивой.

Возможно, хотя бы часть из тех людей, с которыми я сегодня делю спиритический круг, с которыми бок о бок работаю над картами и старинными планами подземелий, освободится от наваждения фашизма. Тогда они не смогут равнодушно отсиживаться в стороне. Едва ты раскрываешь глаза и видишь, что представляет собой фашизм на тонком плане, ты сразу включаешься в борьбу с ним. Есть же немецкие коммунисты-подпольщики. Почему и моим коллегам из «Аненербе» не перейти, подобно мне, в «оккультное» подполье?

В общем, мне всё мерещился лозунг нового, нейро энергетического, Интернационала: «Эзотерики всех стран, соединяйтесь!»

Не одной мне совместное погружение в историю рыцарских орденов навеяло романтические настроения. Под впечатлением от сеансов Ульрих сочинил стихотворение, которое неожиданно оказалось, на мой тогдашний взгляд, хорошим. Я и теперь частично помню его. Напрочь выпали из памяти только первые строфы: в них было, как обычно, что-то такое про древнюю мощь вечно молодой германской расы. Начиналось с ужасающим пафосом: «Идём, окружённые смертью, живём, обречённые быть…» – в таком роде. Меня эта часть текста оставила равнодушной. Зато дальше пошло интереснее…

Тогда, находясь под впечатлением, я даже сделала перевод, который сразу сожгла. Он запомнился лучше, чем немецкий первоисточник:

 

…На грани жары и прохлады,

Меж ночью и пасмурным днём —

Порою мы сами не рады,

Что в ранах пространства живём.

Но отдано всё, и без риска:

Издревле охота велась,

Приманка – изысканный искус —

Незримая, тайная власть.

 

 

Тела, одолевшие время,

Где шрамы ошибок грубей,

Несут раскалённые клейма

Побед в непрестанной борьбе,

Тавро непростительных знаний,

Жестоких решений печать,

Забвенье змеится за нами,

Стекая по нашим плечам.

 

 

А хочется луга сырого,

Где травы прибиты дождём…

 

Концовкой Ульрих был недоволен. Он показал мне несколько вариантов и попросил сказать, какой, по моему мнению, лучше. Опять – пустопорожняя торжественность. Прочитав раз, другой, я взяла карандаш и написала на обратной стороне листка свой вариант. В первый и последний раз в жизни написала шесть строчек стихотворения!

Ульрих снисходительно заявил, что я как девушка придаю слишком большое значение нежным чувствам, однако стилистически моя концовка получилась очевидным образом более подходящей, чем его, а он, как ни старался, не мог ни переделать её, ни придумать лучше. Так и оставил в конце мои шесть строчек:

 

…Надрывная наша суровость

Ко всем, кто для смерти рождён,

Манера, влезая без спроса,

Менять чью-то долю и быт —

Для нас, пограничников, просто —

Единственный способ любить.

 

Откуда у меня взялись эти «пограничники» – не известно. Я почему-то зацепилась за этот образ и, уже вернувшись в свою комнату, всё думала о тонких мирах и о том, кто, как и с какими целями проводит там границы. И тут на меня свалилось озарение. Я так и села, поражённая внезапным открытием.

А ведь на тонком плане настоящей войны нет! Нет её! Есть обмен разведывательными операциями, бессчётные попытки диверсий, провокации, пограничные конфликты. Немцы всё время ведут массированное наступление на наши нейроэнергетические рубежи – «давят», как говорили мои учителя, однако наши стойко сопротивляются давлению.

Как же границы государства, которые немцы переступили ещё в сорок первом? Но нейроэнергетическая граница – она же не только по земле проходит. На более тонких планах проходит, если сказать высокопарно, по душам и сердцам. А если не умничать, то надо иметь в виду эгрегор страны, эгрегор народа. Фашисты опираются на свои источники силы, с которыми я познакомилась на сеансах чёрной магии и больше не хотела бы вступать в отношения. Мы – на свои. Пока сохраняется относительное равновесие. Немцы всё время стараются это равновесие нарушить, но пока безуспешно.

С нежностью я вспомнила просветлённые, очистившиеся души погибших бойцов – как те, поднимаясь, собирались, по моим представлениям, в небесное воинство. Так существует ли оно, не примечталось ли мне, и чем занимается, если не воюет? Существует. Теперь, издалека, мне это представилось более очевидным, чем прежде. Существует и оберегает священные границы нашего мира.

Я мысленно осмотрелась. Никто не «прощупывал» меня. Всё же экранировалась, чтобы ещё немного спокойно подумать.

Отчего же наши не переходят в наступление? Отчего не открывают второй фронт – на тонком плане? Ведь тут мы – сильнее. Уверена, что сильнее! Мы сильны поддержкой наших Великих энергий, которые от людей не зависят, не требуют человеческой крови и человеческих жизней.

А вот вопрос: станут ли они поддерживать нас в наступлении? В битве с участием Великих энергий нет места человеческим слабостям, сомнениям, ошибочным решениям. Вероятнее всего, что нет места и индивидуальным желаниям. Спрашивается: многие из нас способны на такую самоотдачу, такую прозрачность? Ответ – на поверхности. Значит, если мы на тонком плане двинемся в наступление, то есть сами инициируем нарушение баланса, то можем потерять поддержку Великих энергий. Тогда конец, катастрофа.

Стройность рассуждений и выводов даже испугала меня. Интересно: мне одной всё это пришло в голову? Знают ли дома? Задумываются ли над этим? Хорошо бы поделиться моими соображениями и запросить ответа на них! Но как?! Рамки телепатического контакта слишком узки. Так не хватает живого общения! Порой руки опускаются, когда понимаешь, что нужную, важную информацию нипочём не передать, не принять…

Самая-самая главная трудность телепатии не в том, чтобы точно передать и точно принять, а в том, чтобы поверить себе: что ты эту информацию именно приняла – не показалось, не придумала сама. Поэтому все стараются транслировать попроще, поразборчивее. Не до философствований.

Перед Николаем Ивановичем лежали в несколько стопок папки с личными делами. Кандидатуры для обучения в школе нейродиверсантов. Кандидатуры для работы в лабораториях группы. Одарённые дети: надо заранее готовиться к началу следующего учебного года.

Реорганизация может дойти до группы в любой момент, но пока на все предложения и соображения Бродова ответ был коротким: «Жди. С тобой – в последнюю очередь. Пока работай как есть». Настроение по-прежнему чемоданное, но не останавливать же из-за этого все дела! Тем более что и безо всякой реорганизации кое-кого из специалистов приходится отдавать на сторону. Вот самая маленькая стопка: кандидатуры для новой академии.

Соответствующим ведомствам поставлена задача до осени подготовить всё необходимое для открытия Академии педагогических наук, в первую очередь сформировать состав. Придётся поделиться с будущей АПН своими психологами. Бродов жертвует туда двух бывших педологов. Не сказать, что от сердца отрывает – будут совмещать. Тем более сам же на совещаниях активно поддерживал идею создания академии, даже продвигал. Дело полезное! Надо серьёзно изучать детей – начиная от самых маленьких. Подключить все передовые достижения разных наук и изучать – масштабно, комплексно, не так, как до войны что-то там на коленке кустарили.

Вот бы узнать, откуда же всё-таки берутся нейроэнергетические способности! Рождается с ними человек – один на сотни? Или же чувствовать тонкий план, действовать на тонком плане сможет каждый, если вовремя научить? Быть может, обучить ребёнка языку тонкого мира так же просто, как обычной человеческой речи – лишь бы начать в подходящий момент. Если не так, если всё же это уникальная способность единиц, тогда надо найти возможность массовой диагностики, чтобы выявлять нейроэнергетически одарённых легко и незаметно.

Например, ввести в школе урок… нестандартный какой-нибудь… допустим, интеллектуальные игры с элементом удачи и интуиции – вроде домино, шашек, да тех же карт… Всё какие-то недетские лезут в голову. Ну, мало ли игр – можно поискать… Морской бой вот…

Или урок психологии… под невинным прикрытием: скажем, «психология семейных отношений»…

Между прочим, идея про уроки психологии в школе ещё вот чем хороша: помогут такие уроки повысить порог внушаемости. Чем лучше ребёнок станет понимать себя и как устроено общение, тем меньше его психика будет подвержена внесознательному воздействию: он вовремя заметит, как ему в голову стараются впихнуть чужую идею, как навязывают чужую волю.

Не Бродовым и его группой открыто, а задолго до них: толпа внушаемых что дышло, куда повернут её, туда вся телега и поедет. Сегодня она читает твои плакаты, а завтра – вражеские листовки, сегодня слушает отечественное радио, завтра – зарубежное. Кто кричит громче и настойчивее, тот и управляет внушаемой толпой. «Сегодня ты, а завтра я»… Внушаемый народ – ненадёжный союзник для собственных руководителей. Лучше, когда люди резистентны к внушениям, зато имеют твёрдые убеждения. Управлять разумными, самостоятельно мыслящими людьми труднее, но в конечном итоге больше шансов выжить – и для тех, кто управляет, и вообще для страны. В Советском Союзе борьба с внушаемостью – с самого начала в приоритете: для этого – всеобуч, для этого всей стране привили вкус к чтению хороших книг…

А что касается твёрдых, глубоких и самых важных убеждений, то они, между прочим, формируются в ранние годы жизни. Так и с этой стороны, как ни крути, создание Академии педагогических наук очень даже своевременно, хотя война в разгаре и, казалось бы, не до того…

Какое наслаждение – думать о том, что не касается войны, строить планы на мирную жизнь!

Бродов поднялся из-за письменного стола. День за окном был наполнен жемчужным мерцанием – отсветом необъятных снежных пространств. Стоило приоткрыть форточку, как в неё врывался совершенно ни с каким другим не сравнимый воздух марта – воздух, перенасыщенный влагой ещё не сошедшего, но начавшего таять снега; чистейший воздух без примесей земли, прелой листвы, зелени – только влага, чистое обещание весны. Николай Иванович разжёг верный примус, поставил чайник. Секретаршу звать не хотелось, чтобы не прерывать хода мыслей, принявшего в кои-то веки приятное направление.

Глядишь, откроется всё-таки, что нейроэнергетические сверхспособности – они не «сверх», а есть у каждого. Как тогда изменится жизнь? Медицина разнадобится, и средства связи, вся техника станет иной. Люди сумеют заглядывать в совсем другие миры просто, словно в окна. Интересно до чего! Впрочем, это кому как. Бродов частенько силился понять людей, которым не интересны загадки мироздания, человеческие возможности, потаённые в глубинах тела и разума. Ведь полно таких, кому не интересно. Они называют себя реалистами…

Чайник забулькал, и Николай Иванович снова присел к столу с кружкой кипятка, символически подкрашенного несколькими чаинками.

Однако далеко же от реальности увели его самого утомление и фантазия! Будет мечтать! Передышка окончена, пора возвращаться к делам насущным и безотлагательным.

Отодвинув педологов, с которыми всё более или менее ясно, взялся за личные дела кандидатов в сотрудники…

В числе прочих он затребовал досье на молодого военврача, которого в начале года вызывал для проведения медосмотра из авиаполка, случайно оказавшегося неподалёку от расположения спецгруппы, а ныне дислоцированного в Монголии. Выйдет же отличный диагност и целитель! Глядишь, и иные таланты обнаружатся. Задание не вызвало затруднений у подчинённых: жизнь доктора была как открытая книга. Вскоре папка средней толщины лежала на столе.

Бродов открыл первую страницу: биографическая анкета. Знакомые имена сразу бросились в глаза. Как же раньше-то прохлопал очевидное?! Простое русское имя, распространённая крестьянская фамилия… И всё же непростительная невнимательность. Плохой звоночек…

Перечитал страницу подробно, и сомнений не осталось: он знал родителей молодого человека, да и самого встречал не раз во дворе дома на Белинке. Мальчишки носились то с голубями, то с деталями для радиоприёмника. Разве узнаешь во взрослом, ладно скроенном военном, серьёзном и ответственном докторе худощавого, весёлого дворового непоседу? Разве что по искоркам в глазах…

Между тем его мать – та самая добрая женщина, которая в начале двадцатых за небольшую плату бралась стирать. Бродовы отдавали ей крупные вещи, вроде постельного. Она обстирывала и студентов университета, порой даром: жалела бедных, полуголодных ребят… Она отпаивала Николая Ивановича целебными травами, когда он, внезапно овдовев, еле ноги таскал от хвори, которую врач назвал «острым нервным истощением»… Муж у неё был простой, но хороший, трудяга, ветеран Первой мировой. Оба они с мужем – земляки Бродова…

Что ж, Николай Иванович внимательно ознакомился со всей биографией доктора. Идеальное происхождение, чистая история жизни, послужной список короток, но приложениями к нему – одни благодарности и поощрения. Положительная характеристика. Скромен, энергичен, настойчив, вынослив, старателен, дисциплинирован; требователен к себе и подчинённым; врачебное дело знает и любит, заботливо относится к пациентам; всесторонне развит, занимается самообразованием; в работе методичен, аккуратен; в сложных условиях ориентируется быстро; надёжный товарищ; секретные сведения хранит неукоснительно. Правда, ещё не партийный, но это – дело наживное.

Бродов выявил лишь два недостатка. Во-первых, доктор – человек искренний и прямодушный. Во-вторых, он свято соблюдает клятву Гиппократа. Иными словами, не всякую деятельность, проводимую в лабораториях группы, он одобрит. А не одобрив, не смолчит. На рожон не полезет, но станет тяготиться происходящим, просить о переводе…

Жаль, конечно. Но пусть уж всё остаётся, как есть!

Толстым красным карандашом Николай Иванович начертал на картонной обложке дела: «Не подходит. Без пересмотра». Подумал: мало ли, кто возьмёт папку в руки и что подумает о человеке, получившем такую резкую резолюцию! Он перевернул карандаш и добавил синим грифелем: «Заслуживает доверия».

Супруга, между прочим, видимо, тоже не без способностей. Заведует палатой героев Советского Союза в эвакогоспитале в Москве. Герои – ребята по девятнадцать- двадцать лет – лежат после тяжёлых ампутаций: без рук, без ног. И ни один ещё в её палате не умер, не покончил с собой – а такое, увы, случается. Поправляются у неё все! Встают на протезы и костыли, идут учиться…

К супруге можно будет ещё приглядеться при случае. Но это – не к спеху: она же молодая женщина, как только обстоятельства позволят, захочет родить. Ну, а уж только после этого…

Бродов отложил папку, перешёл к делам других претендентов. Но его долго не оставляло необъяснимое ощущение, что молодой военврач и его супруга ещё сыграют неведомую положительную роль в его собственной судьбе.

Николай Иванович закрыл очередное дело, распрямил спину, повёл плечами: всё затекло от долгого сидения за столом. Много кандидатур – это хорошо: есть из кого выбирать! Он уже собрался завязать тесёмки на папке, отодвинуть её в сторону и потянуться за следующей, когда почувствовал отчётливое прикосновение к ладони левой руки. Как будто его взяли за руку – робко, но вместе с тем настойчиво. Он даже оглянулся рефлекторно. Шевельнул рукой, слегка сжал пальцы – ощущение только усилилось.

Что ж особенного? Затекла рука. Нужно бы растереть, размяться и забыть. Но Школа научила своего руководителя относиться внимательно и с уважением к необычным ощущениям. В данном случае слишком явственным было прикосновение ладони – тёплой, небольшой… и страшно знакомой!

Да, различив так ясно прикосновение, глупо было бы не понять, чьё оно. Что же случилось?!

Николай Иванович подавил первый естественный порыв схватить телефон, срочно вызвать к себе Лиду с Женей и задать им этот вопрос. Во-первых, если они в данный момент – на приёме экстренной информации, нельзя их отвлекать. Во-вторых, раз Таисия лично от него ждёт участия и эмоциональной поддержки, значит, контакт, который она сейчас установила, надо не прерывать, а удерживать ровно столько, сколько ей понадобится.

Он осторожно откинулся на спинку, прикрыл глаза. Мысленно произнёс: «Я здесь, девочка», без особой, впрочем, надежды, что сумеет довести это простое послание до адресата.

Что ж у тебя, Таська, происходит? Без толку задавать вопросы, если ты не умеешь слышать ответы. Тёплая ладошка будто вздрогнула и сильнее стиснула его руку. Тася, да что с тобой?!

Но ведь ясно как день: она напугана.

В тот же миг тёплое прикосновение сменилось прохладным дуновением: контакт прервался.

Не в силах усидеть на месте, Бродов вскочил, игнорируя телефон, и в два шага оказался за дверью кабинета. Скороговоркой дал указания секретарше:

– Вызовите ко мне Ольгу Семёновну. Пусть ждёт. Я – у дежурных.

В так называемой «комнате дежурных» сидела в кресле Лида, уютно подобрав ноги и склонив русую голову над медицинским учебником. От девчонок никто не требовал, чтобы они во время «дежурства», то есть ожидания возможного экстренного вызова от Таисии, а то и от Игоря, отложили в сторону любые дела. Это дало бы обратный эффект: усталость от безделья, отупение всех чувств. Нет, от них требовалось находиться в часы дежурства в тишине и одиночестве и, чем бы ни были заняты, помнить об основной задаче, чутко «прислушиваться»…

Ещё прошлой зимой Бродову рассказали по случаю, как проводили время дежурства лётчики английской авиационной части, стоявшей под Мурманском и обеспечивавшей вместе с нашими прикрытие первых конвоев. Удобные кресла, лёгкая болтовня, настольные игры и даже патефон. Полное пренебрежение формализмом не «размагничивало» англичан, а, наоборот, поддерживало весёлый боевой настрой, внося разнообразие в скучный процесс ожидания. Звучало всё это непривычно, шло вразрез с нашими строгими правилами и традициями любого дежурства, но интуитивно понравилось Бродову.

Психологи вынесли заключение: если человеку заранее сформировать установку на внимание к ключевым стимулам, то есть на преимущественное восприятие малейших крупиц той информации, ради которой он и дежурит, то от побочных занятий чем-то второстепенно интересным выйдет даже польза. Развлечения скрасят монотонность ожидания, от которой, случается, и люди тренированные засыпают даже стоя.

Николай Иванович обсудил с самими операторами обеспечения: что может отвлечь их от приёма внепланового вызова, а что – нет. В результате, исключили разговоры, пластинки, радио – вообще любые звуки, также игры, а книжки оставили, особенно учебники. В тишине и мыслительном сосредоточении телепатический сигнал «звучал» отчётливо – подобно звону будильника. Ещё психологи научили девушек простым приёмам, как не заснуть на дежурстве, сидя в тишине в мягком кресле.

Одна из девушек обязательно сидела в комнатке, специально отведённой для дежурств и плановых сеансов мысленной связи. Другая в это время могла находиться где угодно, но обязательство чутко «прислушиваться» распространялось и на неё.

Простая система организации дежурств работала исправно и до сего момента не давала сбоев. Николай Иванович иной раз просил кого-нибудь из группы слежения послать дежурной мысленный сигнал тревоги, который с некоторых пор был введён в оборот среди всех нейроэнергетов группы Бродова. Неизменно вслед за этим на его рабочем столе раздавался телефонный звонок: Лида или Женя докладывали о принятом сигнале. Однако нынче Лида спокойно сидит и читает…

Улыбнувшись начальнику, девушка вскочила и стала ногой нашаривать сброшенные туфельки, но его встревоженный вопрос заставил Лиду забыть о них и остаться стоять босиком, небрежно отбросив в сторону учебник.

– Я ничего не… А что случилось?!

– Лида, не волнуйся! – твёрдо потребовал Бродов. – Сосредоточься. Может быть, в настоящий момент она запрашивает связь?

Он уже ожидал отрицательного ответа и получил.

Евгения была сегодня в Школе: занималась с младшими телепатией. На условленный вопрос по телефону она также ответила отрицательно и обеспокоенно спросила, не стоит ли ей срочно вернуться в Лабораторию.

– Не нужно, Женя, продолжай спокойно работать!

Действительно без толку: понятно, что Тася не просто соскучилась по своим и не просто ищет защиты. Ей нужна помощь старшего и опытного товарища: нужен совет.

«Что там происходит?» – в очередной раз подумал Бродов, морщась от досады на собственную нейроэнергетическую тупость.

Ольга Семёновна долго и внимательно вглядывалась в пустоту.

– Николай Иванович, вроде бы в данный момент ничего угрожающего. Обстановка обычная, люди знакомые. Все спокойны, но она взволнована…

А может, почудилось ему это тревожное рукопожатие? Разыгралось воображение – и только?

– Ей предстоит какая-то важная встреча. Возможно, неприятная. Но… Угрозы вроде бы нет. А опасность – есть.

– Поясните!

– Не могу. Сама не понимаю.

– Когда предстоит встреча?

– Я такое не очень… умею… Не сегодня. Сегодня всё спокойно. Но скоро. Вероятно, завтра. Лучше бы спросить Женю: будущие события – её профиль.

Пришлось пожалеть, что не велел Евгении бросать учительствовать, к чему у той, между прочим, открылся талант, и срочно возвращаться. Ну да не важно. Если в настоящий момент угрозы нет, надо дождаться вечернего планового сеанса телепатической связи.

– Усильте ей общую защиту, хорошо? И приглядите за ней до вечера. Ольга Семёновна, если что, немедленно ко мне! Понимаем?

Поскольку запасы немецкого валокордина закончились даже в спецаптеке, оставалось накапать валидола, который до недавних пор служил средством от укачивания, но теперь признан успокоительным и чуть ли не сердечным, и усилием воли переключить внимание на папки с делами, которые ждали на столе.

В первой половине дня, к моему удивлению и замешательству, меня вызвал лично начальник отделения. Вызов передал адъютант и сразу повёл меня в кабинет – одну, а Ульрих, который так старательно и неотлучно меня «пас», на сей раз оказался ни при чём.

Штандартенфюрер Хюттель произнёс небольшую преамбулу о моих успехах в деле развития отечественного спиритизма – одного из самых передовых направлений немецкой науки, которое рано или поздно приведёт народ ко всем – как возможным, так и невозможным – победам и достижениям. Сказал, что он доволен также моими стараниями в области освоения передовой политической мысли Германии. Иными словами, его устраивало, что я читаю идиотскую газетку, предназначенную для молодых фашистов, и даже способна пересказать содержание её немудрёных ура-патриотических статеек. К чему же такая преамбула?

– Фрейлейн Пляйс, вам оказана великая честь.

Так-так! Всё интереснее!

– Вы приглашены на приём и будете представлены… кхе-кхе… фюреру!

Не разобрала: какому фюреру? В Берлине фюреров – как собак нерезаных. Вот вы, например, герр начальник, штандартенфюрер, из-за чего страшно переживаете, поскольку вам давно пора бы в бригадены, и должность позволяет… Кому меня представят на каком-то приёме? Или…

– Завтра к двум часам дня вы должны быть полностью готовы. Поедете со мной в рейхсканцелярию.

«Поедете со мной». В рейхсканцелярию. Ох! Так и есть! «Фюрер» – это просто фюрер. Без «оберов», «бригаденов», «группенов».

– К Гитлеру?! – уточнила я севшим голосом.

Вид у меня был достаточно ошарашенный, чтобы казаться со стороны восторженно-смущённым.

– Вы будете удостоены чести лично предстать перед фюрером! – повторил герр начальник по-военному чётко.

Несмотря на смятение чувств, я не забыла уточнить дрожащим голосом, должна ли хранить эту информацию в себе в качестве секретной. Герр Хюттель оживился и очень одобрительно улыбнулся мне:

– Прекрасно! Прекрасно, что вы так внимательны к режиму секретности!

Да, он попросил меня молчать и не сделал исключения для племянника. Бедный Ульрих: он так старался, занимаясь моей научной и политической подготовкой! Но ему не придётся вести меня за руку пред светлы очи… Меня передёрнуло.

Закрепляя успех, я послала начальнику отделения полный энтузиазма «хайль» и вышла чётким шагом, с прямой спиной, исполненной патриотического порыва.

В рабочей комнате меня ожидали с любопытством, но здесь не было принято задавать сочувственные вопросы вроде: «Зачем он тебя вызывал? Всё в порядке?» – а также делиться впечатлениями от посещения начальственного кабинета. Возвращаясь за стол, я только своим видом могла показать, хорошо ли обстоят у меня дела. Уверена, по мне было видно, что я не расстроена, но растеряна. Я придвинула к себе первый попавшийся справочник, открыла наугад и сделала вид, что изучаю нужную статью.

Ясновидящая стала без стеснения меня прощупывать. Я так же демонстративно закрылась: мне поручено хранить секретную информацию – я и храню. Линденброк отстала.

Вопросы теснились в голове. Как вести себя с Гитлером? Говорят, он сам обладает выдающимися оккультными способностями и бешеной интуицией. Что делать, чтобы он не раскусил меня? Настоятель ламаистского монастыря сделал бы это, если бы меня не прикрывали с помощью Великих энергий. За Гитлером ещё больше мощи, чем за тибетским настоятелем: весь колоссальный эгрегор фашистской Германии и сонмище древних духов, разбуженных фанатичным немецким мистицизмом. Есть ли у Гитлера возможность повскрывать мои блоки? Как быть, если он проявит такое намерение? А если силы, стоящие за мной, активизируются ради моей защиты, не «спалит» ли меня это ещё вернее, чем распечатанные страницы моей собственной памяти?

Ах, сейчас подбежать бы к открытому окну, вежливо позвать товарища Бродова и попросить совета. Но как же далеко то окно! Да и дом тот опустел…

Хорошо, но, в конце-то концов, быть представленной Гитлеру – прекрасный результат многомесячной работы сначала в Тибете, а затем в Германии! Надо не закрываться в страхе разоблачения, а постараться показать себя фюреру с лучшей стороны. Как бы ни было страшно и противно, но чем выше я окажусь на карьерной лестнице, тем больше пользы смогу принести моей настоящей Родине.

* * *

Следующий день выдался особенно чистым и свежим: ночью прошёл дождь, с утра пахло мокрой землёй, мокрым асфальтом.

Март в Берлине был настоящей, полноценной весной – с первоцветами среди зелёной травы, с толстенными клейкими почками на деревьях, с крошечными листочками, которые, только что вылупившись, окутали нежными облаками кустарники. Скучно, конечно, что никакой не было капели: откуда ей взяться, когда снег за всю зиму выпадал лишь несколько раз и таял. Но зато – свежие, бодрые, сладкие запахи юной зелени и цветов.

Сегодня солнце играло в каждой дождевой капле, воздух был напоён свежей влагой. Меньше всего в такой день хотелось думать о Гитлере, тем менее – встречаться с ним.

Паутиной улиц быстро доехали до здания рейхсканцелярии – огромного, подавляющего. Миновав первый пост охраны, прошли во внутренний двор. Тут я едва не засыпалась на нервной почве. Увидала у самого центрального входа скульптуры голых мужиков – в торжественных позах, со всеми причиндалами наружу, – и такой меня смех разобрал! Куда деваться? Пришлось сделать вид, будто чихаю… Теперь я знакома с античной традицией изображать обнажённых людей, и меня это уже не шокирует. Но мне и сейчас кажется, что те двое выглядели глупо.

Внутри было почти так же жутко, как при погружении в чёрное колдовство: огромные, высокие помещения отделаны большей частью тёмно-красным мрамором – снизу доверху, и даже потолки. Бесконечная анфилада комнат цвета сырого мяса. Правда, коридор, которым мы шли, был светлого мрамора и с большими окнами, как и зал, в котором оказались.

Довольно большое, торжественно оформленное помещение представляло собой нечто среднее между залом и комнатой для совещаний: середина – свободное пространство; ближе к внешней стене с высоченными арочными окнами – столики с какими-то закусками и напитками; беспорядочно расставленные кресла, в которых почти никто не сидел. Все окна наглухо закрыты, ни одно не распахнуто навстречу весне.

Пространство зала было заполнено людьми. Многие – в мундирах разнообразных покроев и расцветок, с ещё более многообразными знаками различия. Люди свободно перемещались, образовывали группки, громко беседовали. Кто-то громко хохотал, кто-то кого-то похлопывал по плечу. Весьма непринуждённая обстановка! На вновь вошедших обращали мало внимания.

В дальней от входа половине комнаты стояли очень длинные, совершенно пустые столы. Уверена, что в соответствующих обстоятельствах на этих столах раскладывали военные карты. Позади столов находилась плотная группа людей в военной форме и в цивильных костюмах. Я уже почувствовала, что где-то за их спинами находится существо, ради которого меня сюда привели, но пока не имела возможности увидеть: Гитлера загораживали рослые генералы.

Штандартенфюрер неторопливо вёл меня по залу, с кем-то обменивался приветствиями. Мы оказались уже близко к группе, окружившей Гитлера, и уже нам сделал знак адъютант, чтобы не беспокоились: он видит нас и скоро проведёт, вежливо раздвинув толпу.

Тут я ощутила пристальный взгляд из правого, видимо самого престижного, угла зала. Там находились лишь несколько мужчин, очень важных и вальяжных. Среди них – молодой человек. Очень молодой, рослый, крупный до полноты. Я, конечно, не повела бы и бровью, но в душе уж готова была взвизгнуть от восторга и мысленно броситься парню на шею, если б этот поросёнок не облил меня таким безграничным ледяным презрением. Обычная, казалось бы, для Игоря надменная усмешка превратилась теперь в отталкивающую саркастическую гримасу, а для считывания он был, как и прежде водилось, хорошенько закрыт. До чего же вырос, до чего повзрослел! Старый товарищ недобро усмехнулся и отвёл взгляд.

Не уверена, самой ли мне пришло в голову или поймала специально брошенную мне мысль: подающий большие надежды юный астролог и рунолог, племянник одного из высокопоставленных чиновников рейха, знал о предстоящем представлении фюреру юной тибетской немки и с тщательно скрываемой ревностью выглядывал, когда девочка-«самородок» появится в толпе. Таким образом, наши взгляды схлестнулись по его инициативе. Наш острый взаимный интерес понятен: особые способности друг друга очевидны обоим.

Ощущалось в этой коротенькой сцене некое многоточие – намёк на возможность возобновления прежнего знакомства.

Диспозиция в зале быстро менялась: люди переходили с места на место, кучки «по интересам» вырастали и распадались. Мы с господином Хюттелем не принимали участия в этом всеобщем перемещении и почти не разговаривали между собой. К нам подошёл адъютант, подтвердил, что аудиенция состоится, и мы должны ожидать её.

В правый угол я ещё кинула несколько коротких взглядов. Впрочем, скоро настал момент, когда я почувствовала, что осталась «одна». Обведя глазами зал, я убедилась, что Игорь покинул его вместе со своим «родственником». Надо отметить: школьный товарищ так умело вжился в образ надменного и самовлюблённого фашистского «барчука», что встреча с ним даже не навеяла ностальгических переживаний. Интересно, какой увидел меня Игорь и что он почувствовал?

Впечатления нежданной встречи немного отвлекли меня от напряжённого ожидания аудиенции. Однако в целом я была готова, эмоции держала в равновесии, и, хотя оставалось волнение, как перед экзаменом, оно лишь помогло сосредоточиться и оставаться в тонусе. Тем более что наши специалисты по защите успели за ночь надо мной «поколдовать» и сейчас неприметно «вели» – я догадалась благодаря специфическому чувству глубинной уверенности и базового покоя.

Настал момент, когда адъютант подошёл снова и произнёс значительно:

– Следуйте за мной!

Люди, прежде окружавшие Гитлера плотной стеной, теперь в большинстве разошлись. Адъютант вежливо, но совершенно безапелляционно предлагал встречным посторониться – вне зависимости от чинов. И какая степень сознания собственной важности ни была написана на лицах всех этих людей, они без возражений освобождали дорогу. Адъютант предводительствовал нашей маленькой процессией с достоинством, чувствовалось, что он считает аудиенцию торжественным для меня событием, хоть и обыденным – для себя.

Волнение отступило, как случалось во время особо важных испытаний и государственных экзаменов, когда задание уже получено и надо его выполнять.

Адъютант представил меня, и Гитлер тут же, возвысив голос, сказал обо мне всему залу несколько слов, которые, определённо, считал весомыми. Публика разразилась приветственными возгласами, в которых не слышалось ни искренности, ни даже показного энтузиазма. Похоже, что период увлечения мистикой у этих людей если и был когда-то, то уже прошёл, и чудеса Тибета их попросту не интересовали. Гитлер совершенно не заметил, что реакция на его обращение к публике оказалась вялой. Он с интересом меня рассмотрел. Задал несколько вопросов о моих умениях – почему-то штандартенфюреру Хюттелю, как если бы я не умела говорить по-немецки. Наверное, он так и думал: что я через пень-колоду понимаю, но не способна связать в ответ и двух слов.

Какое впечатление произвёл на меня Гитлер вначале?

Известный человек всегда выглядит на фото и кадрах кинохроники не так, как в реальной жизни. В реальности ты видишь рост, и лишние неровности кожи, и лишние нервические жесты, слышишь голос, не искажённый ни записью, ни особенностями воспроизведения звука, ощущаешь прикосновение руки и можешь определить температуру, влажность, степень уверенности жеста… В общем, плоская картинка становится объёмным живым человеком. Всё так и произошло на сей раз. Один нюанс: передо мной на расстоянии рукопожатия оказался отнюдь не человек. Точнее, не только человек.

Да, чуть не забыла! От фюрера хорошо пахло. В отличие от большинства встреченных здесь мужчин, которые пользовались одеколонами с резкими, сильными запахами, и членов экспедиции, которые при этом ещё и потели, Гитлер надушился чем-то лёгким и сладковато-вкусным, вроде карамельки. Похоже на запах французских духов, который я теперь знаю, но тогда мне не с чем было сравнить. В общем, эта лёгкость и приятность аромата немного сбила меня. Но не надолго. Потому что Гитлер протянул руку…

Он ласково и покровительственно погладил меня по голове. И на меня обрушилась его энергетика. Бездонный ушат энергетических помоев. Они всё изливались на мою голову, и поток их лишь усиливался. С чем сравнить? С дурным запахом изо рта, когда человек всё говорит и говорит с тобой, близко поднося своё лицо к твоему… С полуразложившимся содержимым забытого помойного ведра… Не совсем то… С гнойной раной?… С трупом! Отвратительная энергетика разложения – не человека, а целого эгрегора.

Мне хотелось скорее вывернуться из-под руки, которая лежала на моей макушке, казалось, слишком долго. Но я терпела.

Эгрегор, который внезапно обнаружился под тонкой человеческой оболочкой, был необъятно огромен. Он не был человеческим. Через фюрера, как через портал, он проходил из совершенно иного, чуждого мира. А из нашего мира, вероятно, что-то в себя засасывал.

Вокруг, очень тесно сбившись и всё равно занимая огромный объём, вились души. Их было там без счёта – тысячи, быть может, десятки тысяч, сотни. Они не могли отойти от своего губителя. Они погибли безвременно, мучительной смертью, тела многих – или части тел – не были погребены. Таким способом убийца, а точнее, стоявшие за ним силы высосали из тел и душ людей большую часть энергии. Вялые, блёклые, измученные, они не могли разорвать связь с тем, что поглотило большую часть их существа.

Меня поганому эгрегору не удалось ни напугать, ни подсосать. Ни, тем менее, восхитить. А многих, наверное, сбивала с толку и восхищала мощь внезапно прорывавшегося нечистого потока. Я чувствовала, что закрыта для этой отвратительной энергетики, а всё же хотелось отплёвываться и мыться с мылом.

Гитлер поспешно отнял руку от моей макушки. Он ощутил стоявшую за мной силу, но природы её не распознал и старался объяснить для самого себя. Решение нашлось быстро – совершенно не мотивированное.

– Этот ребёнок обладает идеальным пророческим даром, – объявил он во всеуслышание. – Что бы она ни предсказала любому из нас, будет так, можно не сомневаться.

С чего он взял?!

Теперь присутствовавшие на приёме проявили куда больший интерес к моей персоне, чем в момент представления: десятки пар глаз принялись беззастенчиво меня рассматривать. Но аудиенция была окончена. Герр Хюттель повёл меня к выходу. Наверное, он не был вхож в этот элитный клуб и не мог оставаться на приёме после того, как дело, ради которого нас с ним пригласили, было окончено.

Начальник выглядел довольным. Он получил возможность напомнить о себе фюреру, засветиться в высшем кругу рейха, подать свою деятельность в выгодном свете.

Пока служебная машина везла нас назад, я старалась не думать. Вот останусь одна в своей гостиничной комнатке, экранируюсь и до начала сеанса связи стану разбирать по полочкам впечатления и чувства.

* * *

Ещё пока ехала в автомобиле, ощущала, как незнакомые люди пытаются издалека выйти со мной на мысленный контакт. Оставшись одна, прислушалась. Так и есть! Мёртвые. Бесчисленные пленники фашистского эгрегора жаловались и молили о помощи. Я пригласила мёртвых подойти, но у них не было сил покинуть место своего заключения. Мне вдруг показалось, что часть из них ещё живы, они, может быть, ещё двигаются и дышат, но находятся в том сумеречном состоянии телесного умирания, при котором душа уже частично отделилась от тела.

Так далеко и тихо звучали голоса, так слабо мерцали образы, что я ничего не могла толком уловить. Но и того, что удалось уловить, было достаточно: возникло ощущение, будто издали заглянула в преисподнюю. Дурацкое колдовство с вызыванием нечистого посредством жертвенной крови на этом фоне выглядело безобидной игрой.

Эгрегор без остатка рассеивал светлую энергию. Глупо было надеяться помочь в такой ситуации: если б один человек мог справиться с фашистским эгрегором, или хоть десять, сто человек могли справиться, то не было бы ни фашистов, ни войны. Мне запрещено заниматься мёртвыми – и совершенно справедливо. Надо перестать прислушиваться, надо делать то, что могу. Я поставила было заслон, но почувствовала, что тем самым предаю моих тихих собеседников.

Надо делать, что могу…

Точно!

Шаманы учили: если дело не выходит, а надо – проси помощников.

Я знаю! Я знаю, кого попросить!

Я же лично знакома с несколькими из тех, кого про себя называю «небесными воинами»: сама помогала уходить душам умерших от ран бойцов, что на моих глазах поднимались из санитарных эшелонов. Кому помогала, кого просто провожала мысленно.

Не успела ещё позвать, не успела и додумать, как они оказались прямо передо мной. Большой отряд – батальон, а может, целый полк, я ж не разбираюсь! Сомкнутое золотое свечение окружало их. Никогда не видела такой красоты!

Только начала что-то сбивчиво объяснять, как меня перебили с добродушным нетерпением: «Да мы их сами слышим. Давно. А найти не можем. Дорогу покажешь, сестрёнка?»

Редко выпадают в жизни минуты такого безоблачного счастья, что я испытала в тот момент. «Я проведу вас, родные!»

Вот здание имперской канцелярии снаружи и изнутри. Через этот образ мне проще подступиться к Гитлеру. Вот лицо Гитлера на расстоянии вытянутой руки: поры кожи, волоски в усах, пустые зрачки. Вот прикосновение ладони фюрера к моим волосам – что делать, пришлось опять испытать это мерзкое ощущение. «Ох, родные, ну как, достаточно? Прошли?» – «Прошли-прошли! Спасибо, сестрёнка! Теперь не заблудимся». И сразу – легко, светло и чисто. Никакого Гитлера, никакой канцелярии. Сквозь золотую дымку увидела вдали, как тянутся тонкие руки и кого-то уже поднимают…

На грани сознания раздался протяжный, душераздирающий вой: эгрегор почувствовал, что теряет свою добычу.

Что же, так-таки и нет войны на тонком плане? Или вернее будет сказать, что мы, простые земные люди, не доросли, чтобы участвовать в ней на равных с просветлёнными душами…

На следующий день Ульрих с натянутой решительностью предложил мне попрактиковаться в предсказании грядущих событий. Ну, ясно! Ни начальник отделения, ни кто бы то ни было другой не решится взять и брякнуть Гитлеру в лицо: «Вы, мой фюрер, маленько перепутали, девочка у нас прошлым занимается, а по будущему вовсе не спец; короче говоря, ошиблись вы, хайль вас так и этак!»

Проще попробовать: вдруг да получится. Будет повод доложить по команде, а то и самому, как гениально он открыл дремлющий талант в одной юной фашистке, которую видел всего пять минут. Если же дело ни в какую не пойдёт, а фюрер, у которого, по слухам, дьявольская память, на беду, вспомнит и спросит, то можно будет с чистой совестью ответить: работаем над этим, полируем дар, фрейлейн делает успехи.

Глупое подобострастие разозлило меня. Я ещё не пришла в себя после отрезвляющего действия гитлеровской ладони на мою голову: разочарование в тех, кого так хотелось ещё вчера считать новыми товарищами, всё углублялось.

Разве никто из них не способен почувствовать беду, которую принёс нацизм миллионам людей? Разве никто из них не способен, как я, услышать зов погибших и замученных? Сильные спириты не слышат, ясновидящие не видят? До поры, находясь в очарованном состоянии, – возможно. Но работа требует ясного сознания, она резко избавляет от иллюзий.

Что там Ульрих написал, а мне понравилось про «незримую, тайную власть»? Воистину, «искус»! Я напрасно пыталась убедить себя, будто оккультные занятия обязательно представляют собой «способ любить», будто советские специалисты по нейроэнергетике и фашистские оккультисты могли бы превратиться из врагов в союзников. Всё прямее, сильнее и проще: «как два различных полюса, во всём враждебны мы». Да, мы делаем одно дело; да, мы с одинаковой страстностью увлечены им; порой понимаем друг друга с полуслова, с полумысли. Но власть и любовь – это разные двигатели любого дела, любого душевного порыва – противоположные; они не совместимы! Потому мы – по разные стороны фронта даже на тонком плане бытия…

Хотите предсказаний? Да подавитесь! Как там Женька объясняла? Настройка и точность вопроса – только полдела. Надо полностью отключить интерес. Женьке, с её кипучими эмоциями, с её максимализмом, с предельностью чувств, удивительным образом удавалось полностью отключить собственные желания и надежды, чтобы стать абсолютно прозрачной для информации о будущем, которая приходила в её сознание напрямую, безо всяких подручных средств.

Мне – проще, чем Женьке. Она предсказывала для своих, для товарищей и подруг, которых любила, – о судьбах их родных и близких, об их собственном будущем. Для себя – о том, что было важнее жизни: о ходе войны, о судьбе Родины. Мне же придётся вещать людям, которые мне безразличны. Если я узнаю, что Ульриху, к примеру, предстоит отправиться в командировку на территорию оккупированной Франции и там погибнуть от рук подпольщиков-антифашистов, то сердце моё не разобьётся от горя. И от радости не пустится вскачь. Мне всё равно.

Ульрих познакомил меня со специалистом по рунам из учебно-исследовательского отделения по письменам и символам – пожилым, худющим, взлохмаченным и страшно мрачным дядькой, лицо которого было удивительного смугло-красного цвета. Я потом порасспрашивала о нём. Оказалось, он был участником антарктических экспедиций, где лицо его и обгорело навеки от солнца и снега…

За эту небогатую информацию об оккультисте – участнике антарктических экспедиций – я неожиданно получила особую благодарность от наших…

Дядька взялся наставлять меня в искусстве гадания на рунах. И хоть сам он не производил приятного впечатления, руны от его объяснений ожили, стали легкочитаемы – не то что в Игоревых фолиантах! Два-три занятия – и я уже управлялась с ними по-свойски. Убедившись в этом, краснолицего специалиста поблагодарили и быстро спровадили восвояси, чтобы не делить лавры с другим отделением, если паче чаяния из моих гаданий выйдет толк.

Но пробные предсказания на рунах выходили у меня какими-то психологическими: про чувства, про осознание, про готовность к переменам. Ульрих послушал-послушал – и поставил мне задачу предельно жёстко:

– Никаких эмоций, никакой личности! Читайте факты! Проявленные факты.

До этого момента я тщательно выверяла каждое слово, чтобы не ошибиться, чтобы выдать максимально точную информацию. Тем более что мы экспериментировали на самом Ульрихе. Предложение лепить факты и не думать об их эмоциональной подоплёке разозлило меня, так как лишало будущее вариативности. В корне неверный, примитивный посыл! Что ж! Получите ваши «факты»!

– Вам предстоит командировка на оккупированную территорию. Вам не следует ехать: там вас убьют, – отчеканила я, уставившись, не мигая, в глаза своему наставнику. – Но вы поедете, – добавила без тени сомнения.

Ульрих побледнел, лицо застыло, превратившись в маску. Вылитый труп!

Про Францию я знала точно: случайно слышала разговор. А вдруг Ульриха не убьют, даже не попытаются? Сяду я тогда в калошу. Хорошо ли? Поиграли в Вёльву – и хватит; пора сдать назад!

Я потупила глаза, пробормотала скороговоркой:

– Ульрих, я ещё не научилась и не могу ни в чём быть уверена! Простите меня за то, что я нагородила.

– Но я действительно уезжаю, – сказал собеседник ровным голосом.

К чести Ульриха, он был твёрдо намерен всё же ехать во Францию, так как считал постыдной трусостью отступить. Однако Хюттель отменил его командировку и категорически запретил уезжать…

Ульрих был смертельно ранен только год спустя. В Прибалтике. Он был командирован туда в составе комиссии по эвакуации ценностей. Автомобиль наскочил на мину, подложенную на дорогу польскими партизанами…

Штандартенфюреру Хюттелю я с ходу предсказала неожиданное повышение – скачок сразу через несколько ступеней вверх. Надо сказать, что как-то я при этом забыла выложить руны…

Вот зачем меня поднимали среди ночи в Лаборатории и заставляли отвечать на неожиданные и странные вопросы и выполнять задание, к которому я не имела выраженных способностей! Тренировали работать спонтанно, без участия сознания. Я всё равно не полюбила работать с информацией вслепую. Обдумать, взвесить, перепроверить себя – так, я считаю, комфортнее и эффективнее. Но вот – пригодилась наука…

Хюттель с Ульрихом экзаменовали меня вместе. Они были готовы спрашивать меня про всех подряд, но тут я решительно воспротивилась. Женька говорила: можно предсказывать или человеку лично, в глаза, или тому, кто его любит. Остальное будет невпопад – и это ещё полбеды. Если человеку заглазно предскажешь плохое – считай, себе предсказала. Так я им и объяснила – мол, «тибетская народная мудрость»…

Когда-нибудь расскажу Женьке, каким псевдонимом я наградила её – то-то посмеёмся! Почему-то мне казалось, что пройдёт не так уж много времени, прежде чем мы встретимся вновь…

Мои тренеры отнеслись с уважением к «тибетской народной мудрости» и притащили ко мне несколько добровольцев из числа личных знакомых, не служивших в «Аненербе», которым я тоже чего-то нагородила. Тем пока и ограничились: господин Хюттель не хотел предавать наши тренировки широкой огласке.

Для порядка я ещё просила людей наугад выкладывать руны из мешочка, но как начинала говорить, так совершенно про них забывала.

Следующим на повестке оказался вопрос об африканской кампании. Англичане с американцами теснили немецкие войска в Африке, развернулось сражение на Средиземном море. Я честно сказала моим экзаменаторам, что способна смотреть в будущее только с мыслями о победе; те торопливо и несколько пристыженно согласились и отстали.

Двух недель не прошло после эксперимента с прогнозами, как начальник оккультного отделения штандартенфюрер Хюттель получил новое назначение с очень большим повышением и звание. Должность получил не в «Аненербе», а в другой структуре СС и скакнул, минуя обера, сразу в бригаденфюреры.

Хюттель лично попрощался со мной, пожелал удачи и выразил уверенность в моём блестящем будущем.

С какой же скоростью распространялись слухи в таком секретном и, казалось бы, таком молчаливом заведении, как оккультное отделение «Аненербе»! Как им не хватало нашего плаката довоенного времени с нарисованной на нём строгой комсомолкой, таинственно прижавшей палец к губам и шепчущей повелительно: «Не болтай!» Таких плакатов сотрудникам «Аненербе» – пачку бы целую, да развесить в коридорах, а главное – в кафе напротив.

Сотрудники моего отделения, а вслед за ними и других подразделений стали коситься на меня – кто с любопытством, кто с тревогой, и мимо ходили едва не на цыпочках. Однажды кто-то, первым решившись, осторожно подошёл с вопросом…

Тёплый и влажный ветерок с Волги пронизан солнцем и густо пропитан ароматами весеннего цветения. Ещё совсем не ощущается дыхания вечера, на середине реки вовсю играют солнечные блики. Напоминает юг, морское побережье. Далеко за рекой, за приречной низменностью противоположного берега, ярко зеленеют высокие Жигулёвские холмы. Вдоль аллеи цветут кусты сирени, жёлтой акации, боярышника. Весна выдалась дружная и тёплая.

На Волге всегда хорошо дышалось – если не считать второй половины прошлого года. Грохот сталинградских сражений долетал до Куйбышева только в виде воздушных тревог и слаженной работы ПВО. Но разве в том дело, что не долетал? А беженцы, а переполненные госпиталя? Прошлой осенью, бывало, смотришь на реку – в воде отражается ветреный закат, рваные облака, обагрённые солнцем, – и полное впечатление, будто вода перемешана с кровью. От него невозможно отделаться, даже напоминая себе, что Сталинград находится ниже по течению.

Нынче на фронтах – затишье. Третий месяц, как война затаилась. Нет-нет да и почудится, будто она и вовсе прекратилась. Передышка, которая сначала воспринималась с облегчением, как воспринимается ночлег уставшим путником, теперь порождала в людях всё больше напряжения и тревоги. Уж дороги подсохли, осталась позади невылазная весенняя распутица. Отчего же не возобновляются активные боевые действия? Отчего мы не продолжаем наступления, начатого зимой, не развиваем успех? Когда прорвёт плотину и хлынет? И не следует ли ждать от грядущего лета новой катастрофы, как та, что разразилась летом сорок второго?

Хотя Бродов был из тех немногих, кто знали, как идёт в целом подготовка к новым, решительным сражениям, однако конкретных планов высшего командования знать ему не полагалось. Потому его время от времени захватывало общее чувство томительной тревоги и тягостного замешательства, когда уже не знаешь, ждёшь ты грядущей перемены ситуации с нетерпением или с неохотой.

Николай Иванович удобно облокотился о ствол высокого вяза, оказавшись в его кружевной тени.

Невозможно было поверить, что позади, ближе к Москве, остался страшный грозовой фронт, над которым, вокруг которого, внутри которого летел ещё сегодня утром. Самолёт лавировал среди грозовых туч, его мотало, как щепку. После такой свистопляски в нём что-то отказало, запрашивали аварийную посадку, её поблизости не давали по погодным условиям, машина натужно тянула дальше, корёжась и сотрясаясь в конвульсиях. В итоге дотянули до Куйбышева и сели, задорно проскакав по земле, подобно козе, и наконец подломив шасси.

Точнее, невозможно было бы поверить, если бы не чувствовал себя после этого перелёта так, будто корова пожевала, если бы что-то там не щёлкало в спине после жёсткого приземления. Николай Иванович с трудом заставил себя выйти из гостиничного номера и отправиться на набережную, зная, что от этого обязательно станет лучше.

И правда, стало лучше. Только отчего-то волжский берег дразнил его необъяснимым сходством с черноморским.

В последнее время ему всё чаще вспоминались черноморские курорты. Всё подряд. И успокоительная тишина процедурных кабинетов. И вкусное диетическое питание в санаторных столовых, обильное, будто на откорм. И яркие, необычные силуэты растений, их пышные формы. И ласковый, ароматный, тенистый шелест цветущих парков, их ухоженная, продуманная красота.

Памятен ему был главным образом Крым, куда врачи упорно слали его в санатории то весной, то на бархатный сезон – лишь бы не в жару. Утверждали, что именно крымский климат для него целебен. Бродов посмеивался: неужели эскулапы санаторно-курортного ведомства рассчитывают, что разболтанный сердечный клапан у него вдруг подтянется или старые рубцы на лёгких рассосутся? Но ездил с удовольствием; лишь дважды или трижды изменил крымскому побережью с кавказскими пляжами.

Николай Иванович честно повторял себе, что камня на камне не осталось больше от былых прелестей южного края. Что разрушены и парки, и уютные зелёные городки. Что их весёлые, радушные, колоритные жители мучаются в оккупации, а освобождения ждут с гремучим смешением надежды и страха: ведь снова – в четвёртый раз! – по их израненным краям покатится беспощадная война, и фашистов будет смывать с родной земли не штормовая морская волна, а огненный шквал.

Память не слушала доводов разума. В памяти воскресали тихие разговоры людей и волн на вечерних пляжах, набережные с фонарями и лавочками, где так уютно сидеть и в обнимку, и в одиночку, накинув на плечи тонкий белый пиджак. Танцплощадки с разноцветными лампочками, маленькими, задорными оркестриками, красиво одетыми женщинами и принаряженными мужчинами…

Николай Иванович был равнодушен к танцам в молодости, но на склоне лет – уж ближе к сорока – освоил: чем ещё заняться курортным вечером одинокому отдыхающему? Уроки танцев были включены в программу военной академии незадолго до его выпуска. Если же Бродов чему-то целенаправленно учился, то делал это как следует. В результате отказа на танцплощадках он не встречал…

Мысли о морских курортах снова и снова отвлекали его от суровой действительности. С каждым таким приступом мечтательности становилось заметнее, какая усталость накопилась – и физическая, и душевная. Так курорты – полдела. О женщинах стали посещать мысли! Не конкретно – о ком бы? – а вообще. Но так… образно! Смех и грех. Вот возрадовалась бы Нина Анфилофьевна, если бы залезла в такой момент в его голову!..

А Анфилофьевна сдала: ни к кому уж не цепляется. Стареет…

Если подвернётся подходящий момент, надо попросить три дня отпуска: отоспаться, побродить по Москве, выкинув из головы заботы. Глядишь, и перестанут мерещиться ушедшие в небытие довоенные курорты и прочие прелести. Одна беда: подходящий момент всё не подворачивается, забот только прибавляется.

И забот, и поводов для беспокойства.

До сих пор нет определённости с судьбой группы и, в частности, Лаборатории нейроэнергетической разведки. Реорганизация системы разведок завершилась в марте. Николай Иванович ещё в январе завёл разговор с Главным Куратором о предстоящих преобразованиях, о перспективах развития группы. «Не спеши. Закончим с ними, посмотрим, что получилось. Потом будем разбираться с тобой». В конце апреля или в начале мая – снова отказ от обсуждения, с прежней формулировкой. По тону беседы, по контексту Бродов чувствовал, что собеседник не лукавит, что его единственный аргумент – рано что-то решать – не отговорка. А значит, надо было готовиться к тому моменту, когда внезапно – всегда бывает внезапно, хотя и ожидаемо – объявят: теперь пора, давай твои соображения! Ситуация менялась, требовалось изучать её и учитывать. Лишнее отвлечение от дела, лишняя нервотрёпка.

А сотрудничество с нелегальной разведкой! Таисию умные головы «Аненербе» вслед за своим фюрером записали в провидицы. Она вошла в образ. Получилось настолько удачно, что от неё теперь поступают вороха информации, в которой Бродову и его сотрудникам не разобраться: надо не надо, полезно не полезно… Тасю требуется дальше как-то инструктировать. Словом, Николай Иванович «прописался» у нелегальщиков, проводил у них едва ли не больше времени, чем у себя. Специалисты потирали руки от удовольствия, но всё чаще пеняли ему на приблизительность и недостаточность информации, полученной телепатическим методом. От Бродова ждали решений, которых он не готов был принять…

Моя жизнь в отделении и его окрестностях изменилась. Во-первых, меня теперь многие узнавали в лицо, здоровались. И хорошо-, и малознакомые люди разных возрастов и званий, занимавшие разные места на иерархической лестнице «Аненербе», стали иной раз приглашать меня попить кофе в перерыве и после работы. Люди задавали интересующие вопросы, а я честно вслушивалась в будущее.

О каждой такой встрече я старалась заранее сообщить девчонкам. Передавала по буквам имя, должность, звание «клиента». Девочки в процессе либо подключались сами, либо это делала Ольга Семёновна, изредка – Маргарита Андреевна. Словом, кто мог выкроить время. Тут мы применяли тот самый, любимый мною способ «радио-кино-передачи», когда я открывалась и давала возможность нашим специалистам воспринимать происходящее через меня как через передающее устройство. Они могли видеть внешность человека, считывать его биографию, его психологические характеристики и – в общих чертах – содержание моей с ним беседы.

Своих ответов и догадок я не передавала, чтобы не запутать девчонок, перемешав реальность с домыслами. Хотя жаль: было чем поделиться. Иной раз мне заранее сообщали, какую информацию надо попытаться получить. Работа шла с азартом. Девчонки не единожды передавали мне одобрение лично от Николая Ивановича. Лучшей награды за мои старания и быть не могло.

В отделении поменялась тематика спиритической работы. Мистические реликвии были отодвинуты в сторону ради решения вопросов гораздо более прагматических. Пошла новая серия сеансов: по запросам на подсказки о военных действиях, о намерениях Москвы. Из этого я сделала приятный вывод, что наши защиты работают хорошо, раз немецкие ясновидящие не могут считать информацию сами. К слову, Линденброк бродила, как побитая собака. Видать, сунулась, да получила от наших по носу.

Ясновидящие не справились, и военные вынуждены спрашивать духов. А духи лукавы и коварны, речи их мутны и двусмысленны.

В коллективных сеансах этой «шпионской» серии я участвовала не в качестве главного медиума, а только в общем кругу. По-тихому старалась спутать карты и помешать кругу получить от духа разборчивые ответы.

После того как господин Хюттель ушёл на повышение, Ульрих перестал числиться моим официальным опекуном. На нового начальника отделения надавили сверху, и он согласился прикомандировать меня туда, куда очень просили, – к группе визионеров инженерной службы. Невероятная удача!

Я стала жить «на два дома»: то шла на спиритические сеансы к оккультистам, то на визионерские – к инженерам. Свободного времени и свободы передвижений только прибавилось.

В очень большом инженерном отделении изучали тибетские и древнеиндийские манускрипты, где была описана техника таинственных цивилизаций – не то древних, не то существующих в мирах, параллельных нашему. Инженеры всерьёз старались разобраться в чертежах и описаниях механизмов, а затем – разработать и построить нечто похожее. Чтобы облегчить себе жизнь, инженеры стали привлекать к своей работе визионеров: сходите туда, поглядите, расспросите – вот вам список вопросов!

Между тем визионеры были наперечёт. Меня разок попробовали использовать в этом качестве – и я подошла.

Любопытное занятие визионерство: сродни ясновидению прошлого.

Длинным, сложным, продуманным путём входишь, как в осознаваемом сновидении, в совершенно незнакомый, чужой мир. Пытаешься понять, как он устроен, чем живут и дышат его обитатели. Всё это не только не близко тебе, а вообще не имеет к тебе никакого отношения. Местные могут не замечать тебя, а могут и заметить, если ты им позволишь. Как будто издалека, слышишь свой голос, рассказывающий оставшимся в реальности о том, что тебе удалось узнать; так же издали звучат их вопросы, которые порой не вдруг понимаешь.

О технологиях действительно удавалось разузнать. Но применимы ли они к нашему миру, где и физические законы несколько отличаются, и люди отличаются своей физиологией и даже анатомическим строением?

Я старательно запоминала всю собранную информацию, но пока не имела никакой возможности её передать.

Зато сколько нового я узнала и передала о комплексе секретных отделений «Аненербе»!

Целый квартал, в котором находились и инженерное отделение, и множество других, неприметно расположился среди зелени в фешенебельном районе Далем, неподалёку от штаб-квартиры «Аненербе».

Тут среди общей массы сотрудников было гораздо меньше практикующих оккультистов, чем в Тиргартене. В коридорах можно было встретить и финансистов, и управленцев, и канцеляристов «Аненербе». Было большое подразделение, которое занималось древними текстами и символами. На горстку одарённых рунологов там приходился большой отряд шифровальщиков, которые подбирали коды к нечитаемым письменам. Большинство астрологов из соответствующего подразделения занимались механическими подсчётами, выстраиванием карт, формальным сопоставлением данных. Ещё отряд, состоявший сплошь из офицеров СС, собирал и классифицировал данные о средневековых ведьмовских процессах.

Сюда стремительно просочились слухи о моих предсказаниях – десятикратно преувеличенные. Но не стану же я сама кого-то разубеждать! Пущей важности я, правда, тоже не напускала. Популярность была мне на руку, так как помогала устанавливать контакты, не проявляя лишней инициативы.

Более того, здесь я обзавелась поклонниками. В то время как среди практикующих всех профилей молодые лица были редким исключением, в серомундирной среде хватало молодых офицеров.

Я не строила иллюзий насчёт собственной заурядной и блёклой внешности. Единственное, чем можно было гордиться, – это кожей лица, на которой отсутствовали прыщи: девчонки помогли мне сбалансировать гормональную систему. Думаю, за счёт чистоты кожи я не выглядела девочкой-подростком, а казалась чуточку старше своих лет.

Молодых офицеров, что бродили рядом с оккультными тайнами, но не имели возможности лично прикоснуться к ним, девушка-прорицательница поражала в первую очередь своей необычностью, непохожестью на других. На первый взгляд ничего особенного, но эта её отрешённость, эта внутренняя сосредоточенность, эти удивительные слухи о точности её предсказаний, благословение самого Гитлера… Я отчасти копировала Женькину манеру вести себя загадочно.

Не стоило сбрасывать со счетов и того соображения, что, заполучив в жёны известную провидицу, которой покровительствует Гитлер, можно сделать карьеру.

Так или иначе, самые смелые и уверенные в себе подходили ко мне познакомиться, пообщаться. Я стала получать приглашения в кино, на прогулку.

В мае это началось, если не ошибаюсь. В Берлине буйно цвело всё то, что у нас цветёт скромно и неброско; игривые гонки стремительных белок, соловьиные трели в парках даже среди дня. Я предпочитала прогуливаться, как прежде, в одиночестве, чем в компании офицеров СС. Однако и поклонникам иногда перепадало моё внимание: вдруг для чего-нибудь пригодятся. Но вела я себя неизменно строго, не позволяла никаких вольностей.

В оккультном отделении у меня тоже образовался ухажёр – новый сотрудник Руперт – молодой человек с неопределёнными способностями и кругом обязанностей. Кто-то из банкиров, финансировавших «Наследие предков», пристроил своего шалопая, чтобы уберечь от фронта.

Этот типчик бесцеремонно влезал в разговоры сотрудников и громко навязывал свои. Интересно, что в результате обстановка в рабочей комнате переменилась: все стали больше общаться друг с другом – и по делу, и на разные отвлечённые темы. Мне оставалось только навострить уши, слушать, запоминать и анализировать. В этом смысле, мне было даже выгодно, что в отделении появился такой наглый непоседа.

Руперт с порога положил на меня глаз и принялся флиртовать, никого и ничего не стесняясь. Линденброк косилась с завистью. Ульрих хмурился, сопел, но терпел. Он не был влюблен в меня, потому что вообще не был способен на такие сложные чувства. Разве что к родителям испытывал привязанность. Но всё-таки Ульрих за полгода успел меня присвоить, и ему неприятны были любые признаки того, что я теперь сама по себе. В результате поощрять ухаживания нового сотрудника я не стала: зачем мне напряжённые отношения на рабочем месте?

В довершение майской кутерьмы сам господин Кайенбург лично назначил мне встречу. Но этот, разумеется, не собирался ухаживать за мной. Оказалось, ему с отрядом предстоит поездка по спецзаданию в Швейцарию.

– Не могу поверить, что передо мной та самая девочка Хайке – дитя, найденное мной в диких горах Тибета!

Кайенбург не сказал: «Тот самый заморыш», но подумал именно так.

– Милая фрейлейн Пляйс, до чего же на пользу вам воздух родины! Прекрасная девушка – вот кем вы стали!

Впервые Кайенбург при виде меня так расчувствовался. Он оглядел меня прямо-таки с отеческим покровительственным восхищением и сграбастал мою руку своей обжигающей ладонью с вечно присогнутыми жёсткими пальцами.

Как всё-таки мощно умеют немцы качать энергию нижних уровней! Если Кайенбург немного потренируется, сможет зажигать спички от ладони.

Я вдруг почувствовала, что теперь мне нет необходимости относиться к этому самоуверенному и властному человеку подчёркнуто почтительно. Несмотря на демонстративную покровительственность, он видит во мне человека, равного по силе и способностям и обладающего немалым влиянием. Этот бывалый путешественник, знающий оккультист и, несомненно, тонкий политик не имел склонности перед кем-либо заискивать, но чужую силу признавал.

О подлинных источниках моей силы он не мог даже догадываться, но мне следовало поддержать обретённый статус.

– Я никогда не забуду вашей доброты, – сказала я с интонациями кинодивы, которая разговаривает с обеспеченным, но не самым богатым из своих поклонников.

Кайенбург для начала сообщил под большим секретом, что Гитлеру было доложено о том, как он гениально угадал мой скрытый дар, и тот вновь одобрительно высказался публично о моих способностях…

Уверена, что по-настоящему Гитлеру тогда было вовсе не до тонких оккультных материй и всяких там эзотерических мечтаний. Он проиграл Африку, а на Восточном фронте стояло обманчивое весеннее затишье и шла напряжённая скрытная подготовка к решающим сражениям. Словом, вторичного приглашения на аудиенцию я не получила ни тогда, ни позже. Может, моё родное начальство и расстроилось из-за этого, но я, если честно, – ни капельки…

Дальше Кайенбург перешёл к тому, что его лично интересовало. Он задал совершенно прямой вопрос: не известно ли мне, кто в моём отделении вёл разработки по погребальной плите. Я не стала запираться и проконсультировала его, а взамен попросила информацию о результатах поисков.

Вдобавок я невинно поинтересовалась, где сейчас ламы, с которыми вместе я покинула Тибет и оказалась в Берлине. Не было ничего естественнее подобного интереса для девочки, которая должна воспринимать тибетцев как родных.

Кайенбург поспешно захлопнулся и объявил, что ничего не знает о них. А ведь проще было бы соврать по-другому: что давно улетели, с почётом отправлены на родину. Вероятно, Кайенбургом двигало опасение, что я считаю слишком очевидную ложь. Но я и так считала: ведь он находился при тибетцах тут, в Берлине, до той поры, пока им требовался переводчик. Дальнейшая их судьба, похоже, незавидна, однако более точных сведений я не сумела получить.

Сколько новой информации! Только вот как передать весь тот огромный объём, который удалось собрать? Как узнать, что интереснее для наших, какие темы надо поворошить поподробнее, с какими людьми общаться потеснее? Ах, мне бы рацию и ключ или надёжный канал связи! Мне бы увидеться с кем-то из наших и поговорить. Я бы говорила и слушала день и ночь напролёт…

Может, я просто слишком соскучилась по своим? Конечно, соскучилась. Ещё как…

Николаю Ивановичу не давало покоя то, что он не представлял, как Тася выглядит теперь, как говорит. Такое отсутствие образа Таисии нынешней мешало думать: анализировать информацию, планировать деятельность. Николай Иванович отдал бы многое, чтобы получить фотографию! Тут и физиогномистам психологической лаборатории нашлась бы работа. Затеять такую нелегальную операцию? Бешеный, совершенно не оправданный риск…

Наблюдатель сообщает, что она заметно подросла, поправилась, начала оформляться как девушка. Светлые волосы хорошо подстрижены и слегка вьются. У немок в моде кудряшки, о чём те не забывают, несмотря на войну. Мягкие локоны Хайке выгодно подчёркивают её индивидуальность, оттеняя нежную тонкость лица. Она по-подростковому угловата в движениях, и вокруг, увы, нет подходящих образцов: мужчины да пара-тройка резких и немолодых фрау.

В первых числах июля Таське исполнится пятнадцать. Как бы хорошо передать ей подарок на пятнадцатилетие! Какую-то вещицу, которая порадует, станет знаком заботы и внимания, но не скомпрометирует. Симпатичную и ценную вещицу, вроде часиков… А между прочим…

Между прочим, Таисия ещё в начале года проколола уши. Никому не дав знать заранее, она просто пошла и сделала это в частном медицинском кабинете. Тогда эта новость обеспокоила Бродова. Однако специалисты после тщательного анализа ситуации пришли к утешительному выводу: постоянное пребывание, по сути, в смертельной опасности избавило девочку от преувеличенного страха перед болью, на преодоление которого в период подготовки ей просто не хватило времени. Когда она ощутила свободу от страха, ей, разумеется, захотелось проверить себя… И это правильно! Она должна изучать реакции собственной психики на самые разные обстоятельства.

Результат: теперь у девушки в ушах поблёскивают стекляшки дешёвеньких серёжек. А ведь у неё есть возможность хотя бы изредка покупать украшения, так как немцы положили ей жалованье с приличными надбавками за участие в оккультных практиках. Возможность есть, однако Тася не пользуется ею. Во-первых, девочка, которая никогда в жизни не украшала себя больше, чем бусиками из рябины, не приучена тратить деньги на такое «баловство», как украшения. Во-вторых, кто же научит её выбирать?…

Тасины подружки и связные были, и когда помладше, хорошенькие, а теперь на глазах превращались в очаровательных девушек – из тех, на кого ребята заглядываются.

Николай Иванович наблюдал и ждал того опасного момента, когда начнутся чьи-то ухаживания, и голова у одной из подруг, а то и у обеих одновременно, пойдёт кругом, и взор затуманят мечты. Этот момент надо будет вовремя поймать и хорошо, обстоятельно побеседовать. Надо будет как-то договориться, чтобы интересы дела не пострадали от личного счастья или личных переживаний, а, наоборот, только выиграли. Надо будет подключить старших женщин, чтобы помогли девочкам осваиваться с новыми чувствами и отношениями.

В редкие часы, когда голова освобождалась от забот, он обстоятельно продумывал будущий разговор, который не известно, когда ещё состоится и понадобится ли вообще. Не забылось, как бездарно провалил беседу о горе, в которое подруги самозабвенно ударились после расставания с Тасей. Но влюблённости и романы у девчонок ещё в неопределённом будущем. А пока Николай Иванович с удовольствием и ничем не оправданной гордостью наблюдал, как они расцветали.

Таська тоже взрослеет, тоже превращается в девушку, но она там среди чужих – как василёк в поле: некому направить, подсказать. Кто привьёт ей вкус, кто научит с достоинством нести свою девичью прелесть? Несправедливость надо исправлять…

В первой половине жизни Бродов делал подарки с удовольствием, начиная – в нищие времена – от копеечных, требовавших лишь фантазии. Внимательность и хорошая память помогали сделать правильный выбор. Зная вкусы, интересы человека, примерно представляя, что у него есть и чего недостаёт, всегда занятно решать задачку с подарком. Отчасти расчёт, отчасти интуиция – и озарение, будто ребус сложился! Нравилось подбирать то, что и обрадует, и удивит. Когда жизнь наладилась, приводилось дарить и украшения. Казалось, давно разучился. Но, поди ж ты, забытая способность сама напомнила о себе…

Подарить бы Таисии к проколотым ушам серьги из благородного белого золота – под цвет её платиновых волос, с сапфирами, которые придадут её серым глазам оттенок синевы. Изящные, тонкие серьги с маленькими камушками глубокой синевы. Пусть надела бы перед зеркалом и, отведя за уши пряди волос, увидела сама тонкую прелесть собственной юности.

Для окружающих не нужно ничего подчёркивать: окружающим заметно безо всяких побрякушек, как расцветает невзрачная на первый взгляд девочка, превращаясь во взрослую девушку…

Внезапно обновлённый образ девушки вспыхнул в воображении.

У Бродова хватало неотложных дел, и он отодвинул в сторону мысли о подарке для Таисии, но, как только представился подходящий момент, попросил консультацию относительно подарка.

С «нелегальщиками» в последние годы привелось взаимодействовать так плотно, что сложился, фактически, единый коллектив. Бродов и сам постепенно осваивал новые для себя знания и образ мышления, однако до настоящих профессионалов ему было очень далеко.

Что ж, сказали специалисты, подарок – дело хорошее, дело полезное и доброе. Одна моментальная встреча, минимальный риск. Сделать безопасный подарок, который никого не скомпрометирует, – возможно. Требуется только принять меры предосторожности и соблюсти ряд условий.

На восьмой или девятой мере, сдобренной двадцать первым условием, Николай Иванович сдался.

– Спасибо, товарищи! Извините, что зря отнял ваше время. Не будем так рисковать: того не стоит, – сказал он расстроенно.

Что ж скрывать огорчение? Все понимали, как дорог любой знак внимания, любой неформальный привет с Родины для девчушки, которая вчера ещё была ребёнком, а сейчас совсем одна решает труднейшие задачи во вражеском логове.

– Было бы в десять раз проще, если бы у неё имелась полная шкатулка украшений.

– Да, – вздохнул Бродов, – но тогда и незачем.

Ох уж это отвратительное ощущение, когда, несмотря на все усилия, ты теряешь возможность влиять на ситуацию! Наверное, так чувствуют себя родители, у которых подросшие дети разъехались по городам и весям… Родители, у которых дети ушли на войну…

Лживые сантименты! Много ли найдётся родителей, которые целенаправленно сделали всё, чтобы их дети оказались в самой гуще сражения?

– Николай Иванович, есть ещё вариант, но насколько он соответствует вашим задачам – судите сами.

Бродов вскинул голову.

У него не будет возможности купить подарок самостоятельно. Выбрать и купить должен человек, находящийся в Германии, причём найти в одном из берлинских магазинов. Это очень жаль. Но умный человек, руководствуясь точным описанием, сделает всё как надо. Ну, и для верности пусть не надевает сразу на выход: пусть сначала прикупит ещё несколько украшений, чтобы подаренные затерялись среди них.

– Подходит такой вариант!

И Николай Иванович, не откладывая, присел к столу – составлять описание подарка и текст записки. В последний момент сообразил записать и особо подчеркнуть: украшение должно быть новым, недопустимо подержанное, неизвестно кем ношенное и при каких обстоятельствах расставшееся с прежним владельцем.

– Ну а ваша будет задача, Николай Иванович, передать Таисии по своим каналам место и время встречи.

– Сделаем. Спасибо, товарищи!

Ширококостный, коренастый мужчина в светлом штатском пиджаке в упор смотрел мне в лицо твёрдым взглядом очень ясных голубых глаз. Бодрый, подтянутый, он выглядел на свои пятьдесят с гаком, но не казался стариком. В нём чувствовался решительный от природы человек. Впрочем, в начале нашей беседы он старался искусственно придать своим лицу и голосу твёрдости и решительности. Совершенно напрасно, поскольку под простеньким камуфляжем легко угадывались и колебания, и острое волнение. Этот человек не имел представления о нейроэнергетическом экранировании. Для кого он надел цивильный костюм – вообще не понятно. Только разве что для собственного успокоения. Не надо ясновидения – достаточно простой внимательности, чтобы считать в человеке военного в высоком чине – не ниже генеральского. Да, он определённо не эсэсовец. Армейский. Пехота? Артиллерия? Не точно. Нет. Скорее инженерные войска. Или… Снабжение!

– Фрейлейн Пляйс! Где вам будет удобно побеседовать со мной?

Сразу две ошибки человека, у которого самоуверенность вошла в дурную привычку! Во-первых, он забыл спросить, стану ли я вообще «беседовать» с ним на темы, которые его интересуют. Во-вторых, ему же было бы спокойнее самому выбрать место и предложить мне готовый вариант. Легче говорить о сокровенном там, где тебе кажется безопаснее – в таком местечке, которому лично ты доверяешь.

Я никому не отказываю и не беру за свои предсказания другой платы, кроме хорошего кофе с печеньем. Даже обедом меня не накормить: на полный желудок неважно работается – труднее сосредоточиться. Иной раз могу позволить себе несколько глотков пива из традиционной огромной кружки. Они не знают, но я заказываю пиво, только если дело идёт туго: лёгкий алкоголь помогает легче войти в транс.

Я охотно соглашалась сделать предсказание любому, кто просил об этом, по двум причинам.

Первая и главная была известна только мне: таково задание от наших. Среди тех, кто обращается ко мне с подобной деликатной просьбой, нет случайных людей: каждый посвящён в определённые тайны сам или имеет влиятельных друзей в тесном мирке фашистских оккультистов.

Вторая причина – прикрытие. Странная тибетская дикарка всё ещё живёт в моей крови, и я убеждена, что не имею права отказываться от выполнения собственного предназначения. Моё высокое предназначение определено самим фюрером, и я верю с истовостью новообращённой.

Ещё важно: все знали, что доверенные мне тайны остаются при мне – если только сам «клиент» не сболтнёт лишнего, надравшись в хорошей компании.

Переодетый в штатское военный, который теперь задавал мне нелепый вопрос, где мне удобно побеседовать с ним, был фронтовым товарищем – по Первой мировой – моего бывшего начальника отделения, господина Хюттеля. Тот попросил меня помочь советом старому другу. Едва познакомив нас, он деликатно удалился. Я вежливо объявила: будет лучше, если генерал сам назначит место, только желательно – в центральной части города.

Мужчина посмотрел на меня очень одобрительно: он остался доволен и тем, что я считала его принадлежность к высшему командованию, и тем, что не точно угадала его настоящее звание. Назвал адрес ресторанчика. И только. Машину прислать не предложил. Не доверял, стало быть, шофёру, боялся – тот разболтает о его обращении к гадалке.

По окончании рабочего дня я пешком дотопала до маленькой площади неподалёку от Бранденбургских ворот. Уютный и сдержанный интерьер ресторанчика – обстановка без излишеств, удобное расположение столика: можно вести приватную беседу без риска быть подслушанными. Мне там понравилось куда больше, чем в нашем кафе напротив места службы – с тёмной мебелью, вечно шумном и вечно тесном, так как в него набивались не только сотрудники оккультного отделения, но и других военных тыловых контор, расположенных поблизости.

Военный сверлил меня глазами, всё ещё уговаривая самого себя, будто изучает меня и принимает решение, стоит ли делать следующий шаг. На самом деле он уже изготовился задать мне мучившие его вопросы. Нравились мне его глаза. У большинства встреченных немецких офицеров глаза были непроницаемыми, будто экранированными стальным или свинцовым листом. Они, казалось, мертвенным светом отливали. Думаю, всё потому, что эти люди прятали от самих себя многие чувства, мысли. Скрывали кто сострадание, кто – жестокость, кто – сомнения. У этого же глаза яркие, чистые, живые.

По контрасту с выразительными глазами, речи мой собеседник повёл такие осторожные, что конкретное содержание оказалось из них полностью выхолощено. Говорил он сдержанно, сухо, а в действительности волновался, как мальчишка.

– Передо мной стоит выбор. Я предпочёл бы трезвый расчёт гаданию на кофейной гуще… Простите, фрейлейн Пляйс, камень не в ваш огород, а в мой собственный… Трезвый расчёт, однако, невозможен, так как я не могу учесть большой части факторов. Ещё не произошло то, что определит… – Он осёкся, боясь сболтнуть лишнее. – В данный момент необходимая информация отсутствует. Речь идёт не о настоящем времени, а о вероятном развитии событий в ближайшем и отдалённом будущем.

Я слушала не перебивая. Кое-какие догадки брезжили. Им не следовало давать хода, чтобы не мешали считывать информацию. Между тем догадки мои заставили меня утроить внимание. Не карьера его волнует. Тем менее – личная жизнь… Кстати, он благополучно женат, имеет взрослую дочь и сына-подростка, не путается с женщинами на стороне, его старые родители ещё живы, кажется… Не важно это всё сейчас… Целая судьба поставлена для него на карту. И судьбу свою он полагает напрямую зависящей от судеб Германии и мира.

– Видите ли вы мою дальнейшую судьбу?

Не каждому я приоткрывала сложную «кухню» предсказаний, но в данном случае почувствовала: он станет больше доверять мне, если и я доверю ему какую-нибудь стоящую информацию.

– Будущее не каждому предначертано с полной определённостью и не во всех сферах. Мне нужно знать, что именно вас интересует: любовь, служба, жизнь и смерть, деньги…

– Вы, безусловно, правы. – Генерал задумался.

Он подбирал слова, чтобы приоткрыть свои истинные тревоги, не выдав при этом ни малейшей конкретной информации. Думал он «громко», совсем не предполагая, что может таким образом выдать себя с потрохами. Всё же мысли его были так запутанны, что я не сразу разобралась.

Он размышлял об исходе войны, с которым тесно увязывал собственную судьбу, но речь не шла об участии в боевых действиях. Он беспокоился об оценке собственных заслуг, но не о наградах, воинских званиях и конкретных должностях.

Он думал о Германии, причём так, как не многие ещё начинали в то время думать: что она находится на пути к гибели. Почему он так думал в мае сорок третьего? Возможно, был просто очень хорошим аналитиком и хозяйственником. Зная, какими ресурсами обладает страна, мог просчитать её шансы на дальнейший военный успех. Может быть, он получил недавно какую-то информацию, которая поменяла для него всю картину.

Человек, сидевший передо мной, интенсивно переживал за свою репутацию. При этом у меня создалось странное впечатление, что ему крайне важно знать, кто выиграет войну, что сохранение доброго имени он связывает именно с военным успехом, с победой. Что ж, его первый вопрос подтвердил мои ощущения:

– Каков будет исход летней кампании?

Я сделала вид, будто не понимаю.

– Нет сомнений, что раньше или позже мы предпримем наступление на Восточном фронте. Чем оно окончится, к чему приведёт?

Хотела бы я знать!

Был июнь, липы в Берлине цвели – будто кипели, с них только что мёд не капал. С месяц, как у немцев случилась крупная катастрофа в Африке и на Средиземном море, о которой обывателю толком было не узнать. Похоже, что англичане с американцами разбили их там в пух и прах. Но в Европе союзники и не думали открывать второй фронт, хотя стали прилетать бомбить германские города. А на Восточном фронте по-прежнему стояло затишье. Ни солнечные дни, ни медовый воздух не могли разогнать напряжённого, тревожного ожидания…

– Извините, генерал, к сожалению, этот вопрос находится за пределами моих возможностей: я способна провидеть только личную судьбу человека, его семьи.

– Это – гарантия вашей безопасности, верно, фрейлейн? – раздражённо бросил собеседник.

Приняв вызов, я молча уставилась ему в глаза: моя позиция обозначена, ваше дело – принять её или уйти. Беспроигрышно: человек всегда поведётся на возможность узнать свою личную судьбу, увидев, что гадалка с ним честна и не стремится угодить любой ценой.

А генерал-то выдал себя с потрохами: он не только сомневается в успехе летней кампании – он почти не верит в этот успех!

Тем временем собеседник отбросил своё раздражение.

– Передо мной выбор. – Он трудно и медленно ронял слова и куски фраз. – Первое. Сохранить верность… Не так. Держаться прежнего курса жизни. Второе. Круто изменить курс, рискнуть всем. Так можно прийти к мучительной смерти, но можно заработать славу, благодарность – как минимум. Вопрос: что меня ожидает при выборе одного из путей – поражение и позор, славная гибель, жизнь и общественное уважение?

О втором варианте он говорил гораздо больше, чем о первом. Говорил так напряжённо и так горячился, что даже лицо покраснело от натуги. То есть первый вариант был ему неинтересен, а второй был связан с бурей желаний и сомнений.

Я почти поняла, о чём он! В это невозможно поверить! Невероятная удача? Провокация? Моя ошибка? Провокацию можно пока исключить: он искренен, и за ним никто не стоит. Он одинок, он даже с эгрегором… Точно! Его связь с фашистским эгрегором слаба. Он – сам по себе. Лишь бы не спугнуть! Чтобы вызвать его на большую откровенность, надо сделать вид, что смысл его речей ускользает от меня.

– Вы хотели бы, чтобы я сказала, какой из вариантов поможет вам сохранить жизнь?

Он досадливо поморщится, и я демонстративно поторопилась поправить себя:

– Или обрести славу? Это важнее?

Собеседник вздохнул. Неточность моих наводящих вопросов не вызвала его раздражения, а скорее заставила вновь задуматься.

– Ни то ни другое, дорогая фрейлейн Пляйс, не столь важно. – Он вдруг снова вспыхнул: – Важна репутация, доброе имя семьи. Уважают тех, кто сумел взять верх, победителей не судят, остальное – слюнтяйские бредни. Грош цена тебе, если не сумел верно угадать…

Он опять осёкся, но подумал – отчётливее некуда: «к кому присоединиться».

Теперь правильно было бы задать вопрос, какой же именно помощи он ждёт от гадалки. Но тогда он, вполне вероятно, очнётся и уйдёт, внезапно осознав, что гадалка не может сделать выбор и принять решение вместо него самого. Меня такой поворот не устраивает. Он почти на крючке, и надо немного поддёрнуть, чтобы не сорвался!

Я подержала достаточную паузу, чтобы хорошенько запомнить всё, им сказанное, и объявила «загробным» голосом, заведя глаза в потолок:

– Первый вариант совсем плох. Путь в никуда.

– Что? Разъясните!

Я пожала плечами. За этим его «вариантом» стояла пустота.

– Тлен, забвение, гибель тела и души… Ничего… Нет-нет, ничего иного.

– Что же, в первом варианте обязательно смерть? – переспросил собеседник недоверчиво. – Нет шанса выжить?

– Не знаю, – сказала я честно. – Там всё безжизненно… Бывают и живые мертвецы, – добавила шёпотом, как страшную тайну, то, что мне самой показалось зловещим. – Не знаю…

Чёткой информации больше не шло, и я решительно отрезала:

– Я всё сказала!

– Так. А другой вариант? – старательно смиряя командные интонации, спросил мой властный военный собеседник в штатском костюме.

А ну-тка, пусть уточнит! В принципе, я могла дать прогноз вслепую. Но хотелось вытянуть из генерала побольше информации. Я возвела на него глаза в немом ожидании, и он сам понял, что требуется уточнить формулировку:

– Незаметное, тихое… Я имею теоретическую возможность выйти на… Установить контакт с людьми… с определёнными людьми и… Определённого рода сотрудничество. Но выйдет ли толк? Даст ли сотрудничество тот результат, о котором я пекусь?