Глава 17
ВЫХОД ИЗ ОКРУЖЕНИЯ

Вид у него был такой, что у меня сердце сжалось. Но кроме эмоций есть еще и объективные показатели состояния, а они были совершенно неутешительными. Попросту говоря, мальчишке требовалась срочная медицинская помощь, иначе самое безобидное, что ему грозило, — болевой шок. Но ведь понятно, что в мире вечного ливня серьезной медицинской помощи не дождешься хотя бы в силу отсутствия каких бы то ни было клиник. Оставалось одно — как можно скорее разбудить Макса в реальности, чтобы вывести из сферы взаимодействия. Но как это сделать, когда в реальности все мы черт-те где друг от друга? Макс в Питере, Катька в Тюмени, Алиса в Москве. Причем с Алисой все совсем плохо — она и здесь пострадала, получив серьезное ножевое ранение, и в реальности ее тело находилось в незавидном положении. Я предполагал, что, скорее всего, именно ребята Эдика, а может, и он сам, держат ее в наркотическом сне, не давая покинуть мир вечного ливня естественным путем, то есть через пробуждение.

Я же вообще попал сюда особым способом — не заснув, как обычно, а пройдя через Ворота. Это означало, что пробуждение для меня не являлось выходом отсюда. Для каждого из нас оставался только один путь — через Обрыв. С одной стороны, ничего особенного. Ну что стоит спрыгнуть вниз? Даже если очень боишься высоты, все равно можно заставить себя сделать шаг. Хотя бы закрыв глаза. Но проблема все же была, причем проблема серьезная. И состояла она в том, что до Обрыва еще надо добраться. То есть для всех нас в настоящий момент точка спасения была удалена на физическое расстояние, и к ней надо было пробираться пешком, через все опасности сферы взаимодействия. Причем с одним тяжело раненным ребенком на руках и с одной раненой женщиной.

Катька села возле Макса и разревелась, прекрасно понимая, что помочь ему невозможно, что боль, которую он испытывает, она не сможет взять на себя. И все мы понимали, что Макс совершил настоящий подвиг. Если бы он не пожертвовал собой, приняв на себя тяжелейшую отдачу, Кирилл бы всех нас перестрелял.

— Так, — сказал я. — Отсюда до Обрыва километров десять. Может, чуть меньше. Сделаем носилки и потащим Макса на них. Поскольку Катька умудрилась обойтись без ранения, то на нее ляжет основная нагрузка, а мы с Алисой будем меняться. Справитесь?

— Да уж как-нибудь, — фыркнула Алиса, морщась от боли.

Катька вообще ничего не ответила, но я и так знал, что справится. Макс для нее был всем, так о чем тут говорить?

Подобрав нож, оставшийся от Кирилла, я вздохнул, представляя, что придется сначала спуститься с дюны, затем подняться с носилками, а потом еще раз спуститься уже с Максом. Казалось, что сил вообще не осталось. Казалось, что стоит сделать еще хоть шаг, и организм откажет, сломается, распластается на земле и категорически откажется выполнять команды мозга. Но я знал, что это не так. Я знал, что в любом человеке, в рамочке за стеклом, есть заветная Красная Кнопка, нажав на которую можно заблокировать все предохранители и задействовать скрытые резервы. Надо только при необходимости разбить стекло.

Закрыв глаза, я с размаху ударил кулаком в стекло, осколки посыпались, раня пальцы, но я, не задумываясь, нажал на Большую Красную Кнопку. И начал спускаться вниз. Все равно было тяжело, все равно было больно, но теперь я знал, что не умру, пока не доберусь до Обрыва. Точнее, пока не донесу туда Макса. Потому что если он здесь не умрет, то и в реальности отделается переломами. В реальности переломы — мелочь. Там есть врачи, там есть больницы, там есть обезболивающее, наконец. А здесь мальчишка может умереть от внутреннего кровотечения и болевого шока в течение нескольких часов. И тогда там, в реальности, его будет уже не спасти. Ни при каких обстоятельствах.

Спустившись с дюны, я сразу столкнулся с трудностью — по большому счету, носилки делать было не из чего. Деревьев в лесу полно, но добраться в моем состоянии до ветвей, которые можно срезать на жерди, оказалось совершенно немыслимым. Пришлось выискивать кустарник потолще, что отняло слишком много времени и усилий. В конце концов, жердями я все же разжился, но ценой еще большей кровопотери из раны. Затем оказалось, что при помощи одной руки почти невозможно сделать из тонких веток и прутьев подобие гамака между жердями. А вторая рука почти полностью отказалась подчиняться. Пришлось засунуть в задницу собственную крутость и позвать Катьку на помощь. Она оставила Макса на попечение Алисы (вот она, женская логика!), и мы с ней вдвоем справились с изготовлением носилок гораздо быстрее. Точнее справилась она, а я только подсказывал, как, что и где надо крепить. Катька потащила их наверх, чтобы к моему приходу уже подготовить сына к переходу, а я начал повторное восхождение. Без шестнадцатикилограммовой винтовки оно далось мне значительно легче первого, но все равно пришлось попотеть.

Уже на вершине я по совету Алисы сделал из ветки и обрывка ткани жгут себе на руку, что сняло проблему потери крови. Затем помог ей обработать рану в плече. Катька в это время осторожно укладывала на носилки Макса. Мальчишка уже не улыбался, не хорохорился — он побледнел и молча лежал, едва заметно шевеля губами. С неба ему в лицо хлестал ливень. В какой-то момент мы встретились с ним глазами, и я понял, о чем он думает. Макс понял, что может по-настоящему умереть. И это будет не в фильме, не в красивой сказке, а очень просто и очень страшно. Потому что, когда умирают дети, страшно всегда.

Подумав о смерти, я решительно направился к тому, что осталось от Кирилла. Выглядело оно ужасно — грудь разворочена, а голова соединялась с остатками тела окровавленными жгутами мышц. Я давно заметил, что разделанная туша животного не вызывает у нас таких сильных эмоций, как расчлененный человеческий труп. С одной стороны, понятно — своя рубашка ближе к телу, но с другой — не очень — кишки, печень и прочие органы одинаковы что у нас, что у коровы. Но коровью печень мы даже едим, а вот на человеческую смотреть страшно. Даже пройдя войну — страшно, поскольку привыкнуть к подобному зрелищу может только военный врач, у которого в день по два-три пациента умирает под ножом, но зато гораздо больше выживает и возвращается к нормальной жизни.

На самом деле я бы не стал подходить к поверженному Кириллу, если бы возле него не находилось единственное серьезное оружие, доступное нам, — скорострельный пистолет-пулемет. Тот самый, из которого он так и не успел выстрелить в нас. Обшарив промокшую от крови кожаную одежду, я не обнаружил ни одного запасного магазина к нему. Значит, придется довольствоваться теми двадцатью патронами, которыми Кирилл успел снарядить оружие перед самой смертью. А это не просто мало, а очень мало. Проще говоря — на три очереди. Моя винтовка как вариант вообще не рассматривалась, поскольку была слишком тяжела для задуманного нами марш-броска. К тому же прицел у нее пришел в полную негодность, а без него она немного стоила. Хотя Макс, вон, умудрился поразить врага без прицела. Но это скорее заслуга очень короткой дистанции, чем каких-то стрелковых качеств. В общем, винтовку пришлось бросить, а на шею повесить трофейный автомат.

Мы с Катькой взялись за разные концы носилок и осторожно двинулись вниз по склону — я впереди, она сзади. От слабости у меня подкашивались ноги, но я не позволял себе споткнуться. Кстати, у меня не было уверенности, что Алиса, сменив меня, подойдет к делу так же ответственно, поэтому решил самостоятельно преодолевать самые тяжелые участки — спуски, подъемы и переправы, если таковые попадутся. Говорить ей этого, конечно, не стоило, но я понимал, что Макс ей не родной. Мне он тоже не был родным, но наше косвенное родство через Катьку было для меня достаточным основанием относиться к Максу, как к сыну.

Для спуска мы выбрали самый пологий склон, хотя он был чуть ли не с обратной стороны от направления на Обрыв. Но лучше уж обойти дюну по более или менее ровной почве, чем пытаться повторять подвиги альпинистов с носилками. На наше счастье, дождь стал потише, теперь он не лил потоками, а брызгал, как вода из душевой лейки. Меня беспокоило, что со стороны Обрыва уже давно не слышно никакой канонады. Очевидно, сопротивление Грома ребятам все-таки удалось подавить, хотя я знал, что это не просто. Но, как бы там ни было, отряд Кирилла, точнее его остатки, теперь оказался в состоянии свободной охоты, что значительно усугубляло и без того серьезную ситуацию. В общем-то, несмотря на наличие в лесу когтерезов, птиц, оставшихся от стычек мин и растяжек, все равно главной опасностью сферы взаимодействия оставались попавшие сюда люди. Причем не те, что попали сюда случайно, объевшись сдуру грибов или перебрав спиртного, а те, кто сознательно пришли сюда убивать. Охотники. Браконьеры. Ловцы чужой удачи. Подонки, одним словом.

Я вдруг понял, что начал рационализировать ситуацию. Совсем недавно я радовался, что не убил никого из пацанов, что уничтожил только командиров отрядов, которые уж никак глупыми пацанами не были. А теперь, когда командиров, скорее всего, не осталось, я начал придумывать причину, которая позволит мне убивать пацанов. Причина была — Макс мне был дороже любого из них. Но вот так запросто согласиться именно с этой, реальной, причиной было непросто. Легче придумать себе, что они подонки, что знали, на что идут. Но это было не так. Каждый попадал сюда по разным причинам и чаще всего с сильно запудренными мозгами. Но все равно я был готов убить любого, кто встанет у меня на пути. Теперь любого.

Правда, сделать это было не просто, учитывая оружие, которым мы обладали. Один пистолет-пулемет на троих, когда противники вооружены «калашами». Если всерьез, то наше оружие вообще было глупо принимать во внимание. Я и не принимал. Я надеялся на другие свои преимущества. На преимущество в опыте, на преимущество в подготовке. На то, что в безвыходной ситуации человек способен на большее. И я уже знал, что эти десять километров, отделяющие нас от Обрыва, будут одними из самых трудных километров в жизни каждого из нас.

Поверженное тело Кирилла осталось позади, но его злой гений продолжал довлеть над нами. Это его маленькая армия готова была встать у нас на пути, это его люди удерживали энергетическое тело Алисы в сфере взаимодействия. В том, что душа Кирилла стремительно теряет энергию и растворяется в зыбких сферах реальности, было мало утешения, потому что даже после окончательного уничтожения Кирилл оставался нашим врагом.

«До чего же крепок оказался клиент, — зло думал я, пробираясь с носилками через лес. — Никакая зараза его не берет».

Примерно через два километра от дюн я вынужден был изменить тактику перемещения. Чем ближе Обрыв, тем больше вероятности нарваться на передовой отряд возвращающегося неприятеля. Поэтому двигаться всем вместе было безумием, нас без труда можно было прикончить одной длинной очередью. Ну двумя, в крайнем случае, учитывая то, что я все же попрыгаю от пуль пару секунд. Поэтому единственным разумным выходом для меня было выдвигаться с разведкой на несколько сотен метров вперед, и только в отсутствие неприятеля подтягивать за собой остальную группу.

— Так, девчонки, — подмигнул я. — Дальше двигаться скопом опасно. Поэтому я время от времени буду осматривать местность по ходу движения, а вы подтягивать за мной Макса. Когда Алиса устанет, я буду возвращаться и тащить носилки вместо нее.

— Я скоро буду в порядке, — заявила Алиса.

— С чего бы? — удивился я.

— С того.

Она показала плечо, рана на котором выглядела как рубец недельной давности.

— Ни фига себе! — присвистнула Катька.

— Это страховка, прилагаемая к билету первого класса, — усмехнулась рыжая бестия.

— О чем она? — Катька глянула на меня.

— О грибнице, которая растет в ее теле. Прикинь, она этой заразой и меня заразить собиралась. Но я предпочитаю медикаментозное и хирургическое лечение ран.

Алиса фыркнула и взялась за носилки, а я осторожно, стараясь не хрустеть ветками и не шуршать палой листвой, двинулся вперед. Была мысль послать вместо себя Алису, поскольку из нее, учитывая способность к невидимости, разведчик получился бы весьма неплохой. Но я был уверен, что Кирилл вооружил пацанов стеклянными очками. Не мог он забыть о Хранителях. Не мог. А без невидимости от раненой Алисы будет меньше толку, чем от раненого меня. Хотя бы в силу меньшего боевого опыта.

Ослабевший дождь плохо скрадывал звуки, так что надеяться оставалось только на собственные умения. Мне предстояло стать зверем, стать заодно с этим лесом, слиться с ним. И я знал способ, как это сделать. Меня учили этому много лет назад. В древние времена в Японии существовали целые кланы наемных убийц. А поскольку ничем, кроме убийств, они в жизни не занимались, то с течением времени, поколение за поколением, они добились в этом грязном искусстве значительного прогресса. Можно сказать, совершенства. Они придумывали и применяли массу мелких и более серьезных приемов отправки ближнего на тот свет, причем приемы эти были не только технического характера. Например, эти паскудники научились приводить себя в нужное состояние особыми видами медитации. Нужно убрать боль — они сплетают пальцы особым образом, поют особую мантру, и уже через пару секунд впадают в глубокий самогипноз, полностью сохраняют рассудок, но боли уже не испытывают. Мозг попросту перестает на нее реагировать. То же с кратковременным обострением чувств — они представляли себе какого-нибудь волшебного зверя, например лису-оборотня кицунэ, и просили передать им его важнейшее свойство, например способность к маскировке. И после этого могли пройти незамеченными через главные ворота охраняемой крепости.

Так гласили легенды, и долгое время у нас никто к ним всерьез не относился, поскольку выглядело это далеким от идей материализма. А материализм — это было наше все. Это была основная религия государства.

В Америке же на материализм класть хотели с прибором, а потому, когда во время войны у бравых американских генералов пару раз непонятно как стибрили сверхсекретные документы, эти самые генералы всерьез задумались над методами диверсионной деятельности противника. Так, в современные подразделения специального назначения сначала просочились, а затем закрепились всерьез древние приемы японских воинов тьмы. В первую очередь это произошло в Америке, затем вызвало интерес в Европе, а под конец и у нас. У нас ведь самые умные генералы. Им чертовщиной голову задурить сложно.

Честно говоря, когда к нашему отряду прикомандировали нового инструктора по обучению ведению боя в измененных состояниях психики, это стало еще одним поводом для шуток в стиле благодушного казарменного юмора. Поначалу. Потом было уже не до смеха — он взялся за нас всерьез, Звали его Артемом, находился он в звании майора и оперировал такими понятиями, как внутренняя магия, частичная невидимость, наведение ужаса, а также гнал прочую нематериалистичную хреновину. Он был тощим, жилистым типом с пронизывающим взглядом и какой-то непонятной внутренней силой. Он не стал добиваться от нас дисциплины, что приходилось каждый раз делать новым инструкторам, преодолевая нашу проверку на прочность. Он на первом же занятии вышел перед строем и сказал:

— Сейчас поиграем в жмурки. Я прячусь, вы ищете. В этом спортивном зале.

Это было настолько нелепо, что никто из нас не отпустил ни единой шуточки. Грешно смеяться над больными людьми. В зале площадью около ста квадратных метров спрятаться было решительно негде, разве что за опорами турников или брусьев. Или за перекладинами шведской стенки. Или залечь в щели между паркетными досками. Самым серьезным укрытием, на мой взгляд, была стоявшая в углу швабра. Но говорить об этом никто не стал.

— Кру-гом! — скомандовал новый инструктор.

Неожиданно для себя мы выполнили команду, как крысы, идущие под дудочку Крысолова. А когда додумались обернуться, майора уже не было. Он словно растворился в воздухе. Мы осторожно разбрелись по залу, не зная, что думать по поводу столь чудесного исчезновения, и в этот момент я получил откуда-то сзади крепкий подзатыльник. Обернулся — никого нет. Вдруг сзади раздался возмущенный выкрик кого-то из наших. Все обернулись и увидели майора. Он стоял, как ни в чем не бывало, прямо среди нас, в гуще толпы, и хитро улыбался.

— Строиться! — приказал он.

Мы встали в шеренгу, а он принялся вещать нам вступительное слово к своему первому уроку.

— Запомните главное — человек является существом сетевым. Мы общаемся между собой не только словами и жестами, но и массой других, гораздо более тонких сигналов. Мы выделяем ароматические ферменты, когда боимся, когда любим, когда хотим есть. Мы дрожим, потеем, у нас сводит скулы. Наши мысли вызывают тончайшие напряжения лицевых мышц, которые лишь на первый взгляд кажутся незаметными. Все эти сигналы объединяют нас в сеть, вроде компьютерной. Мы передаем и получаем данные каждую секунду. Я не буду говорить о телепатии, поскольку не верю в нее, но существуют не до конца изученные способы передачи ярких зрительных образов на расстояние прямой видимости до другого человека. А хорошо подобранный образ наше подсознание может запросто интерпретировать как команду. Это оружие. И моя задача — научить вас им владеть.

— Ну и как с помощью этой хреновины вы спрятались в пустом зале? — спросил Дима Луцик.

— Я не прятался, — с улыбкой ответил Артем. — Я просто прикинулся одним из вас. Встал вместе с вами в шеренгу, и вы приняли меня за своего. А потом вместе с вами я принялся бродить по залу и искать самого себя. Пока мне не надоело. Я бы мог водить вас за нос не один час. Я бы мог пойти с вами на обед, усесться на лавку в столовой и разливать вам борщ из бачка. И каждый из вас видел бы на моем месте своего сослуживца. Если будете заниматься усердно, то через полгода каждый из вас в той или иной степени овладеет искусством обмана. Как фокусники искусно отводят взгляд зрителей в нужный момент трюка, так и вы сумеете отводить взгляд противника от себя и своих намерений. Вы не обретете невидимость, но сможете подавать не те сигналы, которые ваше тело подает в той или иной ситуации, а другие — те, которые нужно. В первую очередь для этого следует изучить язык этих сигналов, чем мы с вами и займемся. Как компьютерный вирус в сети, вы сможете прикидываться безобидной программой, а потом, в нужный момент, наносить неожиданный и точный удар.

Вообще-то Артем соврал. Тогда, на первом уроке. Соврал первый и единственный раз, больше за ним такого не замечалось, И вранье заключалось в том, что далеко не каждый из нас смог выучиться этому искусству. Выучилась едва половина, да и то в разной степени. Причем я оказался в числе тех, кто обучению не поддался.

На то были две причины. Первая — я не мог понять, зачем на практике может понадобиться наука Артема. Ведь даже если на тренировках удается запудрить сослуживцам мозги, даже если получится веселить друзей подобными фокусами, то все равно страшно будет применять столь странный способ маскировки в бою. Очень тяжело с моральной точки зрения взять и выйти в полный рост на простреливаемую территорию, даже будучи в какой-то мере уверенным, что противник не обращает на тебя никакого внимания. Кроме того, чаще всего в боевой обстановке приходилось действовать не самому, а в паре с кем-то. И этот кто-то подобным искусством, опять-таки чаще всего, обладать не будет. Так какой смысл тратить усилия на приобретение бесполезного умения? Я и не тратил. Вслушивался в теорию, а когда дело доходило до практики, просто халявил.

Вторая причина состояла в моей жесткости. Вот Катька бы, я был в этом уверен, без труда могла научиться у Артема частичной невидимости. Она была чуткой, легко улавливала ритм событий и подстраивалась к нему без труда. А я не мог. Зачастую я вообще не понимал, о чем Артем говорит. С одной стороны, все слова понятные, а с другой — складываются в совершенно безумный смысл. В общем, я оказался в этой науке бездарем и лентяем одновременно. Но сейчас...

Сейчас я оказался совершенно в другой обстановке. Я был не разведчиком, который подходит на безопасное расстояние, чтобы краем глаза подглядеть за противником, сейчас мне предстояло, грубо говоря, выходить из окружения, чего еще ни разу в жизни делать не приходилось. Вот дед мой из окружения выходил. А я нет. Но зато я знал, что выход из окружения, когда надо физически проходить через боевые порядки врага, является одной из самых трудных и опасных военных операций. Особенно выход из окружения столь малыми силами. Особенно выход из окружения практически без оружия. Особенно выход из окружения, когда три четверти личного состава имеют ранения.

В такой обстановке понадобятся все умения, накопленные в течение жизни, в том числе и наука Артема. Я это понял. И теперь, пробираясь сквозь чащу леса в направлении Обрыва, я вспоминал каждое слово необычного инструктора, вспоминал каждое действие тех, у кого получалось применять его науку на практике. Я знал, что для этого надо поймать ритм окружающего пространства — то состояние, которое в данный момент является главным. По большому счету, чтобы слиться с лесом, надо физически стать лесом — поймать состояние деревьев, кустов, грибов, падающих листьев и непрекращающегося дождя. Надо стать одним из зверей, для которых лес является родным домом, которые знают каждый его запах, каждый звук. Но в этом лесу водились столь необычные звери, что не стоило даже думать о том, чтобы уловить их ритм. Поэтому мне оставались только деревья, кусты, грибы, листья и дождь.

С дождем получилось, кстати, на удивление легко. Я вдруг без всякого труда представил, как высоко в небе на какой-то пылинке накапливается конденсат, собирается в каплю, а затем срывается вниз под действием гравитации. Я ощутил невесомость падения, как в первые моменты выхода с борта на десантирование. Головокружительное падение, а вокруг такие же, как я, капли. Сотни, тысячи, миллионы. Дождь. Ливень. Я низвергался с небес, бил в желтые листья и падал уже вместе с ними. Я кружился, планировал, влипал в грязь, а надо мной нависали деревья, частью которых я был лишь секунду назад.

Лес, ощутив мое желание слиться с ним, охотно подчинился, принял меня. Это было удивительное ощущение. Я не мог двинуться с места, поскольку единственным вектором движения для меня был вектор сверху вниз — вместе с ливнем и вместе с листьями. Сделай я хоть шаг в выбранном направлении, меня бы вышвырнуло из этого состояния. Но я не стал делать шаг. Я начал еще больше сливаться с лесом, чтобы выискать те вектора его собственного движения, которые вывели бы меня, его часть, к цели. И меня тут же подхватил ветер. Он понес меня, закружил вместе с каплями, вместе с листьями.

Я не удивился и не испугался, когда впереди заметил троих пацанов с автоматами и одного командира в очках. Разве могут удивляться или пугаться листья? Разве могут капли испытывать чувства? Я просто продолжал двигаться вместе с ветром. Во мне не было места для чувств. Я не помнил уже Артема, я не помнил Катьку и Макса, я сконцентрировал собственную волю настолько, что подавил ее в себе, оставив крохотный сторожевой центр, как во время сна. Тот центр, который в нужный момент выведет меня из этого состояния, а затем снова забросит в него.

Я падал вместе с листьями под ноги вооруженным солдатам, они мяли и топтали меня. И когда я оказался у них за спиной, сработал тот самый сторожевой центр, вышвырнув меня из состояния слияния с лесом. И в тот же миг я выбросил вперед руку с ножом, всадив клинок командиру под основание черепа. Он даже не вскрикнул, просто повалился вперед, словно споткнувшись о корягу. Пацаны, конечно, не сразу поняли, что случилось. Это дало мне еще секунду на то, чтобы вложить энергию всего тела в удар локтем, направленный в позвоночник ближайшего автоматчика. Пацан изогнулся назад, как натянутый лук, выставив вперед автомат. Я ударил кулаком в магазин «калаша», с огромной скоростью провернув оружие и вырвав его таким образом из пальцев владельца. В следующий миг задняя подсечка с ударом — парень падает спиной в траву, а автомат остается у меня в руках.

Этот трюк, отточенный на тренировках, все же занял пару секунд, а пара секунд — бездна времени. Ее хватило оставшимся парням, чтобы взять меня на прицел. Но это нормально, потому что обычно так и бывает. Пришлось бросаться на землю, пропустив над собой клин автоматных очередей, и кувырком уходить за спины противников.

Там, вне зоны видимости, можно было снова попробовать слиться с лесом, но я уже понял, что не получится. Во-первых, схватка меня здорово возбудила, а для того, чтобы прикинуться деревом или кустом, нужно иметь необычную ясность сознания, от которой я был сейчас далек, как Юпитер от Проксимы Центавра. Во-вторых, ребята знали, что я у них за спиной, они ожидали меня там увидеть, а это значило, что увидят, несмотря на любые усилия. Они будут меня выискивать, а против этого наука Артема бессильна. Потому-то она и называется частичной невидимостью. Она хороша лишь для тех случаев, когда противник не знает в точности, что должен увидеть, где и в какой момент. Иначе все пустое.

Поэтому, не имея возможности выкинуть этот фокус, я вынужден был выворачиваться из ситуации более традиционными способами. На самом деле автомат Калашникова на близкой дистанции — беспомощное оружие. В отличие от любого пистолета он наиболее эффективен для ведения огня на дальностях свыше пятидесяти метров, а для стрельбы в упор приспособлен плохо. Он имеет ряд технических особенностей, позволяющих легко вывести его из строя в рукопашном бою. К этим особенностям можно причислить устройство предохранителя, расположение магазина, а также способ его крепления. Например, длинный флажковый предохранитель очень легко переводится в режим запирания ударом ноги по боковой части автомата. Причем удар для этого необходим не какой-то особенный, а самый простой — снизу вверх. Если же боковым ударом достать магазин, то автомат прокручивается в руках, вылетая из переломанных спусковой скобой пальцев. Рычаг получается не в пользу стрелка. Если же противник оказывается совсем близко, то магазин без труда можно отстегнуть одним ударом, после чего стрелять вообще невозможно. Подобным приемам нас учили в отряде, а затем мы оттачивали их применение на тренировках.

А вот пацаны ничего этого не знали и не были готовы к такому способу ведения боя. Они привыкли, что вооруженный человек всегда имеет преимущество над безоружным. Но это не так. К оружию должна прилагаться решимость его применить, умение им пользоваться в разных ситуациях, возможность устранять технические задержки стрельбы, а также знание приемов, которыми враг может оказать противодействие. Без всего этого владение оружием превращается лишь в причину беспочвенной самоуверенности, которая никогда к добру не приводит.

Поэтому, когда пацаны развернулись, поняв, что я у них за спиной, мне оставалось лишь откатать привычную рукопашную связку — ударом правой ноги я поставил один из автоматов на предохранитель, затем подшагнул к другому противнику, отстегнул у него магазин и ударом в крючок затвора выбил из «ствола» последний оставшийся патрон. Воцарилась гнетущая тишина. Только дождь шумел, сбивая желтые листья с деревьев.

Ребята почувствовали себя неловко. Мне кажется, что человек, неожиданно оказавшийся голым на Красной площади, не был бы столь обескуражен, как эти пацаны на лесной поляне. Перед ними стоял непонятно откуда взявшийся мужик с ножом в руке и пистолетом-пулеметом на ремне, а они держали две бесполезные железки, которыми только свиней в деревне глушить.

— И что дальше? — спокойно спросил я.

Они не знали, что ответить. А я был зол на них. Зол, что они приперлись в сферу взаимодействия, зол на то, что они собирались убить меня, Катьку, Макса и Алису. Они бы сделали это не задумываясь. А я не мог. И не хотел. И не имел права, по большому счету. Алиса права — убивать плохо. Убийство портит энергетику. А с некоторых пор я к этому начал относиться всерьез.

Я срезал пацанов двумя точными ударами. Одному ребром ладони по шее, другому с разворота локтем в солнечное сплетение. Они еще не успели осесть в траву, а я уже шел обратно, в тыл, где остались Катька и раненые. Листья кружили над моей головой в трепещущем танце, ливень падал с небес трассирующими водяными снарядами. На плече я нес один из «калашей» — с этим оружием я хорошо умел обращаться.

Вернувшись, я повел за собой Катьку и Алису, которые несли на носилках Макса. Было ему совсем плохо — он потерял сознание, дышал прерывисто и неровно, По лицу разливалась нехорошая бледность с зеленоватым отливом. По большому счету, это были признаки болевого шока и спазма периферийных сосудов. Но я старался не думать об этом. Все равно помочь нечем.

Ребята на поляне все еще не пришли в себя, когда мы мимо них проходили. Я обыскал их, забрал две рации, оставшееся оружие и патроны. Теперь девушки были вооружены, что само по себе неплохо, а с тыла нам теперь ничего не будет угрожать, даже когда пацаны очнутся. Хотя не думаю, что им теперь придет в голову еще раз отправиться на непонятную для них войну. Намучается государство с ними. Один раз они уже крепко получили по башке за чужой интерес, и припахать их повторно будет непросто.

Заметив в траве очки командира, Алиса не удержалась от ехидной улыбочки. Ей нравилось, что Кирилл постоянно помнил о Хранителях, хотя для нас это было скорее неудобством, чем благоприятным обстоятельством. Наверное, все командиры отрядов, которых мы встретим в лесу, будут носить очки без диоптрий. Логично. Потому что, в отличие от меня, Алиса владела полной невидимостью совершенно другого рода. Было бы глупо забывать об этом.

Мы цепью пробирались через лес под дождем — я двигался первым, иногда сменяя у носилок Алису, а Катька замыкала колонну. Время от времени в шипении раций можно было различить голоса командиров и пацанов. Они переговаривались, передавая друг другу координаты для наиболее эффективного перемещения. Из радиоперехвата я понял, что они шли не вслепую, а вели охоту на нас. Очевидно, Кирилл разработал инструкцию для них таким образом, чтобы она эффективно работала даже в случае его смерти. Он, зараза, с самого начала заложил в план возможность своего окончательного поражения, но создал его таким, чтобы с огромной долей вероятности месть настигла нас на обратном пути.

Сначала я подумал, что можно обойти возвращающийся отряд с ближайшего восточного фланга. Даже с учетом потери времени и увеличения расстояния до Обрыва в этом был немалый резон, поскольку таким образом можно было избежать серьезного вооруженного столкновения, к которому мы не были готовы ни морально, ни физически. Однако все оказалось не так просто. Несмотря на кажущуюся безграничность пространства леса, справа нас отсекали высокие известковые дюны, штурмовать которые с носилками было смерти подобно. А с западного фланга мы не могли обойти противника по той банальной причине, что попросту не успели бы этого сделать — ребята растянулись широким фронтом примерно на километр, перемещаясь небольшими отрядами по четыре-пять человек на расстояние быстрого подхода. По большому счету, с тактической точки зрения они прижимали нас к неприступным дюнам, постепенно сокращая ширину фронта, концентрируя силы и готовя нам жаркую встречу на невыгодных для нас условиях. Если в течение ближайшего часа не придумать адекватных мер противодействия, мы окажемся зажатыми между дюнами и уплотненными боевыми порядками противника Тогда единственным выходом будет зарываться в окоп и занимать глухую оборону. Но и это не было выходом, поскольку с каждой минутой жизнь покидала Макса. У нас не было времени ни на что. У нас было время и силы только добраться до Обрыва и эвакуироваться из сферы взаимодействия. Если бы нам никто не мешал, если бы не отнимал драгоценного времени, мы бы успели и справились. Атак...

А так я понемногу переставал верить в успех. В глубине подсознания даже рождались слова успокоения для Катьки, на тот случай, когда неизбежность смерти Макса станет явной для всех. Но я знал, что в подобных обстоятельствах Катька может начать действовать неадекватно, что еще больше усугубляло ситуацию. Я впервые не мог выдать ей правду, поскольку правда всех нас могла до предела деморализовать. Если бы душа Кирилла не агонизировала сейчас в тонких сферах, я бы подумал, что он над нами хохочет. Но скорее всего, он хохотал над нами, когда разрабатывал план для своих войск. С него станется.

Давно я не испытывал такого отчаяния, как на этом марше. С какой стороны ни возьмись, а получалось, что выхода нет. Нас прижмут к дюнам и перестреляют. Мне даже подумалось, что это не худший вариант — погибнуть всем вместе. Если Олень не соврал, то посмертное существование может оказаться даже лучше прижизненного. Что же тогда заставляло меня цепляться за жизнь и терпеть лишения? Недоверчивость? Боязнь того, что Олень не властен над душами? Или просто инстинкт самосохранения?

Понятно, что в обычных условиях любая преждевременная смерть является злом. Потому что не позволяет накопить нужного количества энергии для перемещения энергетической оболочки в более плотные сферы. Но мне-то что? И мне, и Катьке, и Максу было обещано теплое местечко на острове в океане, независимо от той энергии, которую мы накопим. Так что же меня беспокоило? На самом деле я уже ощутил причину своего беспокойства, но она была настолько страшной, что сознание отказывалось ее принять. И состояла она в том, что никакого «независимо» не может быть. И Алиса, и Олень, и Дьякон говорили, что энергетические оболочки попадают в ту или иную сферу именно в зависимости от накопленной в течение жизни энергии. Так, в зависимости от энергии электрона, он попадает на ту или иную энергетическую орбиту. И если у него не хватает собственной энергии для попадания на нужную орбиту, то ему эту энергию придется сообщить извне.

Получалось, что Олень врал. Попросту врал, и все. Он был способен контролировать энергетические оболочки людей во время сна, но не после смерти. Потому что смерть включает совершенно другие законы, такие же непреодолимые, как законы физики. Точнее, вступают в действие именно законы физики, просто те из них, которые ученые пока не открыли или не обобщили до такой степени. Оленю было нужно направить мои усилия в нужное русло. Я был ему безразличен, и Катька, и Макс, и даже Алиса, хоть она из Хранителей. Для него существование нашей Вселенной всего лишь незначительный эпизод его собственной истории. Так можно ли ожидать от него выполнения каких-либо обязательств?

С другой стороны, я предполагал, что вранье не такое уж полное. Выполни я возложенную на меня миссию, это могло позволить мне накопить достаточную энергию. Хотя нет. Не сходятся концы с концами. Олень предложил мне выбрать место для посмертного существования, но ведь энергии я могу накопить лишь определенное количество! Значит, в нужную сферу мне не попасть, как ни крути. Разве что случайно. Олень мог позаботиться только о том, чтобы накопленная мною энергия переместила мою душу в достаточно комфортные сферы, не слишком тонкие. С Алисой все иначе. У нее действительно могла быть посмертная привилегия в силу того, что грибница, живущая в ней, выделяла в момент смерти очень определенную и дозированную энергию. Я вспомнил, как шевелилась грибница на теле убитого мной невидимки, и еще больше уверился в своей мысли. Когда Олень давал мне обещание переместить после смерти на тот замечательный остров, он, скорее всего, имел в виду то, что и я, и Катька, и даже Макс к тому времени будем заражены грибницей, Именно так: А чего я хотел от древнего демона? Ему ведь не понять простых человеческих эмоций и мотиваций. Он может их изучить, но понять не сможет.

Получалось, что не было никаких гарантий даже того, что мы с Катькой и Максом окажемся после смерти в одной сфере. Такого расставания я не хотел. Я готов был приложить любые усилия, чтобы оттянуть его на как можно более длительный срок, и это был серьезный стимул для выживания. Настолько серьезный, что я с корнями и метастазами вырвал из себя зародыш паники. Я был готов драться и победить, шутки и сантименты для меня в тот момент кончились. Это можно было назвать отчаянием, но не тем, когда люди рвут на себе волосы, а тем, с которым рубились древние воины в одиночку против десятков врагов. Я внезапно ощутил порыв, двигавший ими.

— Из автоматов все умеют стрелять? — спросил я, отклоняясь в сторону дюн.

— В детей? — подняв брови, спросила Катька.

— Да. Потому что нашей задачей сейчас является донести до Обрыва всего одного ребенка. Макса. А об этих — я неопределенно указал на запад — пусть заботятся их родители. Раз не уследили, то в данный момент я не готов брать на себя ответственность за весь мир. Она и так лежит на мне, черт бы ее побрал. На нас всех она лежит.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Алиса.

— То, что, когда мы отсюда выберемся, я очень сильно тебя попрошу указать мне проекцию Спящего Бога на нашу реальность. Но не затем, чтобы его разбудить.

— Не выбросил еще эту идею из головы?

— Почему я должен был ее выбросить?

— Потому что она невыполнима. В принципе невыполнима, понимаешь? Проекция Спящего Бога на реальность не является чем-то стабильным. Ее нельзя надолго физически локализовать в одном месте, не меняя всей системы проекций. Поэтому и тот фактор, который превращает сон Бога в кошмар, не является чем-то стабильным. Он постоянно меняется в зависимости от того, в каком месте реальности в настоящее время локализуется проекция Спящего Бога.

— Не понимаю, — признался я.

Катька понимала еще меньше моего, поскольку была совершенно не в курсе, но она молчала, прекрасно сознавая, что мы решаем какую-то важную стратегическую проблему. Она остановилась и опустила носилки с Максом в траву.

— Это не так просто понять, — вздохнула Алиса, тоже опуская носилки. — В мире существует только то, что снится Спящему Богу. В том числе и фактор, ухудшающий его сон. Фактически Богу снится, что какая-то хреновина превращает его сон в кошмар, поэтому эта хреновина существует. Причем совершенно не важно, какая именно это хреновина. Ее физическая суть не меняет сути происходящего.

— Стоп! — сказал я. — Существует древний текст, я слышал это от Дьякона, в котором говорится о ликвидации поражающего фактора. Какой-то шумер осушил болото вокруг гриба-проекции, и сон Бога сделался лучше на тысячу лет.

— Скорее всего это сказка. — Алиса помотала головой, раскидав по плечам рыжие волосы. — Или в те времена система проекций была иной. Грибов-проекций в сфере реальности было больше, намного больше, чем сейчас, и это делало саму реальность гораздо более стабильной. Соответственно, и стабильность проекций Бога была значительно выше. В одном месте такая проекция могла существовать несколько лет, а то и десятилетий, являясь частью общей системы. На самом деле, даже если это не сказка, твой шумер не мог улучшить сон самого Бога. Он мог только оказать воздействие на одну из точек системы проекций. Не устранить причину кошмара полностью, а только уменьшить ее воздействие.

— Погоди, — вмешалась в разговор Катька. — А сейчас количество точек в системе меньше, чем в древние времена?

Мы с Алисой удивленно на нее посмотрели.

— Да. Грибов, которые являются проекциями Бога, стало значительно меньше. Точнее, уже пару сотен лет гриб только один. То ли климат стал другим, то ли это следствие каких-то иных причин, — пожала плечами Алиса. — А что?

— Тогда получается, что воздействие на одну эту точку полностью решит проблему!

— Нет. Ты забываешь о множестве сфер. В них отображается все, что существует в реальности, но несколько в другой интерпретации. Поэтому, когда я говорю об одной проекции, надо эту единицу умножать как минимум на два, по числу самых плотных сфер. Если гриб существует в реальности, то он существует и в сфере взаимодействия. Кроме того, нельзя забывать о том, что, чем меньше проекций Бога, тем меньше стабильность мира. Поэтому воздействовать на них сложно — грибы локализуются в какой-то точке пространства очень ненадолго. По большому счету, на воздействие сейчас отпущены не десятилетия, не годы, а всего несколько часов или в крайнем случае дней.

— Но если в эти часы убрать поражающий фактор, о котором вы говорили, можно полностью исправить ситуацию, — сказала Катька.

— Почему ты так думаешь? — спросил я.

— Потому что память о поражающем факторе не сохранится в других точках системы. Их попросту не будет, этих точек. Или будет слишком мало.

— Не годится, — вздохнула Алиса. — Мысль, конечно, верная, но только в том случае, если проекция останется одна. Если же сохранится еще хоть одна, то поражающий фактор продолжит на нее действовать, и проблема будет решена лишь на короткое время, учитывая низкую стабильность реальности. Это во времена древних шумеров можно было ухаживать за грибом несколько десятилетий, устраняя вокруг него факторы, ухудшающие сон. А сейчас, что бы ты ни сделал, уже через несколько часов проекция Бога переместится в другую точку пространства под удар другого поражающего фактора.

— Погоди... — не понял я. — А как же Кирилл собирался воздействовать на гриб? Думаешь, ему бы хватило нескольких часов?

— Да. Если он нашел способ сильного ухудшающего воздействия, то и нескольких часов бы хватило, чтобы превратить реальность в кошмар.

Катька задумалась. Я видел, что в таком объяснении что-то ее не устраивает.

— Интересно, — сказала она после паузы. — А что будет, если уничтожить проекцию Бога здесь, в сфере взаимодействия? Тогда останется только одна — в реальности. И воздействие на нее, пусть и кратковременное, будет иметь стопроцентный результат. Уберешь поражающий фактор, и ему уже неоткуда будет взяться, поскольку не найдется проекций, на которые этот фактор воздействует.

— Это точно невозможно, — возразила Алиса. — Что бы ты ни сделала в сфере взаимодействия, оно отразится в реальности спустя короткий промежуток времени. Уничтожение проекции здесь приведет к ее уничтожению там. Спящий Бог погибнет в собственном сне, а значит, проснется, и наш мир навсегда исчезнет.

— А если наоборот? — совсем тихо спросила Катька.

До меня дошло раньше, чем Алиса ответила. Ну конечно! Можно ведь уничтожить проекцию Бога в реальности, а здесь с ней ничего не случится. И останется только один гриб во всем мироздании, и тогда с ним можно будет делать что хочешь, перекраивая реальность как вздумается.

— Так... — Алиса не на шутку встревожилась. — Наоборот получилось бы. Но тогда контроль над реальностью остался бы только здесь, в сфере взаимодействия. Черт!

— Кирилл наверняка об этом подумал еще до того, как получил от меня пулю в голову, — кивнул я. — А раз так, значит, у него есть способ выведать у тебя, как у последнего Хранителя, местоположение проекции Бога в реальности. Думаю, что сейчас твое физическое тело находится в руках Эдика.

— В руках урода из вашей службы безопасности?

— Типа того, — вздохнул я.

— Очень мило. А то я чувствую — что-то не так.

— Что именно? — насторожился я.

— Сознание у меня тут мутнеет время от времени, — неохотно ответила Алиса. — Это плохой признак. И означает он, что в реале меня пытаются будить.

— Знаю, — сказал я, вспомнив события годичной давности. — Похожее ощущение возникает, когда закинешься грибной дурью. Ты вроде и в сфере взаимодействия, но как-то не полностью.

— Вот-вот. Только вряд ли меня твой Эдик накачал грибной дурью. Скорее, чем-то вроде «сыворотки правды». Наркотик, открывающий раппорт в подсознание.

— Тогда все концы с концами сходятся, — заявила Катька. — Кирилл снова нас обыграл, даже сдохнув. Если Эдик выведает местоположение гриба, то он уничтожит его, после чего проекция останется только одна — здесь, в сфере взаимодействия. И любой дурак сможет этим воспользоваться.

— Любой попавший сюда дурак, — уточнила Алиса.

— Какая разница? — пожал я плечами. — Тут и так уже народу столько, что скоро будут на ноги друг другу наступать. Меня только удивляет, что Кирилл учел в своем плане чьи-то интересы, кроме своих.

— В каком смысле? — спросила Катька, с тревогой поглядывая на Макса.

— Самому-то ему уже по фигу, что станет с нашей Вселенной, — пояснил я. — То есть, составляя такой план, Кирилл прекрасно понимал, что сам не сможет воспользоваться волшебной палочкой.

— Не факт, — возразила Алиса. — Скорее всего Кирилл был уверен в своей победе. Эдик уничтожает гриб в реальности, а Кирилл, убив нас всех, получает контроль над проекцией Бога в сфере взаимодействия. По-моему, все очень логично.

— Кирилл так никогда не планировал, — покачал я головой. — Он всегда составлял планы так, что при любом раскладе за ним останется хоть какой-то интерес. При удачном стечении обстоятельств он получал максимальную выгоду, а при неудачном — меньшую. Но так, чтобы остаться совсем ни с чем... Не верю. Он не мог составлять план только в расчете на то, что он победит. Наверняка Кирилл предусмотрел и возможность собственного поражения. Точнее смерти. Понять бы только, как именно он собирался навариться на этом.

— Разве на этом можно навариться? — удивилась Алиса. — Хотя... Черт, он ведь один раз уже наварился на собственном поражении!

— Вот-вот, — кивнул я. — Он только выиграл оттого, что я застрелил его во сне.

— Нет, — Алиса уверенно мотнула головой. — На этот раз Кириллу точно конец. У него не было физического тела, когда Макс пустил в него пулю. А без физического тела поврежденная энергетическая оболочка катастрофически теряет энергию и растворяется в тонких сферах.

— Насколько долго? — внезапно спросила Катька.

— Что? — обернулась к ней Алиса.

— Насколько долго растворяется энергетическая оболочка?

— В зависимости от накопленной энергии от нескольких часов до нескольких дней. Ну у Кирилла, судя по всему, энергии было накоплено достаточно, раз он попал прямиком в сферу взаимодействия. Отдав безвозмездно свою финансовую империю, он накачал себя энергией по самое некуда.

— Значит, несколько дней, — спокойно кивнула Катька. — Несколько дней информация о нем еще будет существовать в Мироздании.

— Да, — подтвердила Алиса.

— Тогда все просто, — вздохнула Катька. — Не важно тогда, кто возьмет под контроль реальность, главное, чтобы это был человек, верный Кириллу.

— Ты хочешь сказать... — с ужасом спросил я.

— Да. Если кто-то сможет перекраивать Мироздание под себя, то что ему помешает воскресить Кирилла?

— Воскресить? — сощурилась Алиса. — Для этого надо повысить энергию оболочки настолько, чтобы вывести ее из тонких сфер. Но энергия не берется из ниоткуда.

— Интересно, что значит понятие «ниоткуда», когда оно касается всемогущего Бога? — поинтересовался я.

Алиса промолчала. Да и что она могла ответить? Все мы знали, откуда можно взять энергию для воскрешения одного человека. Было бы кому направить ее в нужное русло. А так... Можно устроить войну, можно организовать мор, можно выпустить на улицы городов огненных чудищ. Это ведь проще простого — отнять энергию у тысяч ради спасения одного человека. Это ведь проще простого...

Интересно, может ли присниться Богу совсем другой мир? Мир, в котором убить сложнее, чем воскресить, а разрушить труднее, чем построить? Наверняка. Но сейчас меня больше волновал вопрос, как можно прекратить кошмар, который в настоящее время снится Богу. Это превратилось в идею фикс. Ради этого, пожалуй, я был готов на все.

Из оцепенения нас всех вывела Катька.

— Можно ничего не уничтожать, — уверенно заявила она.

— Ты о чем? — не сразу сообразил я.

— О проекциях Бога. О грибах, которые растут в сфере взаимодействия и в реальности. Их же всего два! Один здесь, другой там. А нас трое. Мы можем одновременно убрать поражающие факторы и тут, и в реальности. Тогда и Кирилл, и Эдик останутся с носом.

— Для этого надо знать местонахождение гриба не только здесь, но и там, — пожал я плечами, искоса глядя на Алису.

— Черт бы вас всех побрал! — вспылила рыжеволосая. — Насели со всех сторон!

— Если ты раскроешь, наконец, эту великую тайну, то мы получим долгожданное преимущество перед Кириллом и Эдиком.

— В чем?

— В том, что Кирилл погиб, а кроме Эдика у него нет настолько доверенных людей. Вот если бы Макс не пристрелил Кирилла, то они могли проделать тот же фокус, что и мы. А так не выйдет. Теперь Эдику придется сначала уничтожить гриб в реальности, а потом отправляться сюда, чтобы установить полный контроль. Или наоборот.

— Фигня, — отмахнулась Алиса. — Как только Эдик узнает местоположение гриба в Москве, он тут же отправится в сферу взаимодействия при помощи шумерского снадобья, взятого у Кирилла. Возможно, Кирилл именно для этого снадобье и воссоздавал. Именно для сегодняшнего, решающего дня.

— Не удивлюсь. Но если Эдик рванет сюда, кто будет устранять поражающий фактор в реальности?

— Никто. В данном случае им проще уничтожить гриб в Москве. А уничтожение можно доверить и не очень верным людям. Достаточно послать обычных боевиков за деньги, и они все там сровняют с землей. А Эдик возьмет контроль над грибом здесь, в сфере взаимодействия. Это для них проще и эффективней.

Похоже, Алиса была права. Рисковать в таких крупных играх надо с умом, а еще лучше сводить возможный риск к минимуму. Наличие двух грибов для Эдика и Кирилла — неоправданный риск. Значит, один гриб они попытаются уничтожить. И именно в реальности, потому что получить доступ в сферу взаимодействия сложнее, тут проекция Бога будет под большим контролем.

— Нам придется разделиться, — сказала Катька. — Одного оставить здесь, двоим выносить Макса.

Я знал, что она представляет, с какими сложностями сопряжено такое решение, но другого действительно не было. Причем основная сложность была морального плана. Если ее озвучить, то получилась бы банальная формулировка — можно ли доверять Алисе, как самому себе или как Катьке? Можно ли доверять человеку, у которого ты убил брата? Можно ли доверять человеку, который стрелял в тебя? Были ли мы с Алисой настолько одной крови, чтобы, несмотря на все происшедшее между нами, не подставить друг друга? Это был нелегкий вопрос, но я знал на него ответ. Причем ответ крылся во мне, а не в Алисе. Ведь несмотря на то, что ее брат напал на меня, несмотря на то, что она стреляла в меня, в Катьку и в Макса, я бы все равно не подставил ее. Сама ситуация сложилась таким образом, что от наших действий напрямую зависела судьба Мироздания. До личных ли обид в такой момент? До личной ли мести? Мне казалось, что и Алиса чувствует то же самое.

Но одно дело, когда что-то кажется, а совсем другое быть в чем-то уверенным. Это разные вещи. И в принципе я понимал, что Алиса может выкинуть какой-нибудь фокус. Не говоря уже о том, что она могла быть в сговоре с Кириллом, а все произошедшее — оказаться красиво разыгранным сценарием, В принципе я допускал и такую возможность, она могла оказаться тем самым вторым доверенным человеком, который составит пару Эдику в этой сложно спланированной игре. Однако решение следовало принять сейчас. Именно сейчас, другого момента уже не будет.

— Тогда здесь остается Алиса, — с трудом выговорил я. — Какой тут поражающий фактор, успела понять?

— Да. Известь. Гриб растет в луже, заполненной концентрированной известковой жижей. Я могу сделать дренаж, а затем принести нормальной земли. Не сразу, но это сработает. Хватило бы времени до перемещения проекций! Если успеем до этого срока устранить поражающие факторы и здесь, и в реальности, то сон Бога опять начнет улучшаться.

— Хорошо. Значит, второй гриб растет в Москве? — уже напрямую спросил я.

Я оказал Алисе доверие, оставив ее одну контролировать сон Бога в сфере взаимодействия, и теперь вправе был ожидать ответного шага.

— Да, в Москве, кивнула она. — Иначе я бы там не жила. Сейчас гриб локализован в районе станции метро «Боровицкая», в старом дворике возле трансформаторной будки.

— Адрес!

— Не знаю. Я просто вижу и чувствую место. Погоди, сейчас нарисую. — Она разгребла палые листья ногой, присела на корточки и сучком нарисовала схему. — Вот здесь станция «Боровицкая». — Она начертила квадратик. — Тут, через дорогу, галерея Шилова. За галереей и есть тот самый дворик. Сейчас там стройка, но трансформаторная будка в стороне, в глубине двора. Будка старая, кирпичная, основательная. С дальнего ее торца и растет гриб.

— Понял, — ответил я, рассмотрев схему. — Тогда больше нельзя терять времени. Мы с Катькой тащим Макса, затем, после прыжка с Обрыва, они просыпаются каждый в своей постели, а я... Что, кстати, будет со мной?

— Окажешься снова у Ворот, через которые попал сюда, — ответила Алиса. — Ты ведь не засыпал, а попал сюда физически. Вот физически и вернешься.

— А это? — я бросил взгляд на рану.

— Это останется. Это ведь физическая рана. А вот Максу через несколько часов придется туго.

Катька стиснула зубы и отвернулась.

— Ладно, все! — я решил не доводить дело до истерики. — Взяли носилки и вперед.

Когда мы с Катькой остались вдвоем, уже нечего было и думать о разведке перед обозом. Мы стали одновременно и обозом, и главной боевой единицей. Мы стали тараном, которым приходится проламывать пространство длиной в оставшиеся пять километров. На протяжении первого километра нам дважды пришлось принимать бой — порядки противника уплотнялись по мере приближения к дюнам. Но теперь в нашу задачу не входило пробиться любой ценой. Теперь наша задача значительно усложнилась, нам теперь надо было не только выйти из окружения, но и увлечь за собой противника, не дать ему продолжить путь к дюнам, где у Белого озера Алиса осталась одна.

Поэтому, приняв бой, мы сразу начинали отход, давая возможность ребятам преследовать нас. Фактически мы проворачивали тот же маневр, который эффективно применил Гром, но пацаны решительно наступали второй раз на те же грабли. Азарт — вот что ими двигало. Азарт и инстинкты охотника. Нас это полностью устраивало. Моторизованной техники у них не было, а значит, мы вдвоем с Катькой двигались чуть быстрее, чем они, ведь у нас было меньше проблем с управлением боевыми порядками. Волей-неволей сорок человек растягиваются, теряют строй и вынуждены подтягивать основные силы к вырвавшемуся вперед фронту. А мы просто перли через лес, огрызаясь короткими автоматными очередями.

На втором километре нам удалось вовлечь в эту гонку все силы противника. Прорываться через них было смерти подобно, поэтому мы с Катькой сначала двигались в узком коридоре между фронтом и дюнами, а затем, все же обойдя пацанов с ближнего к Обрыву фланга, смешали их порядки и увлекли в выгодную нам погоню.

Когда до Обрыва оставалось два километра, мы вынуждены были перейти на бег. После боев, развернувшихся здесь год назад, от леса остались одни пеньки, а потому, если дать противнику подойти слишком близко, можно попасть под эффективный огонь. Может быть, даже снайперский. А это в наши планы никак не входило.

Кросс с носилками по пересеченной местности — это отдельное удовольствие. Особенно под проливным дождем, когда ноги соскальзывают в размокшей глине. Особенно когда раненое плечо болит и ноет, заставляя сердце беспорядочно колотиться. Но Катька держалась молодцом, быстро приноровилась к моей волчьей рыси и старалась не сбить дыхание. Макс постанывал — его ощутимо трясло, но в сознание он уже не приходил.

Когда до Обрыва оставалось метров пятьсот, я разглядел за пеленой дождя свою «жигульку», брошенную Громовым у самого края. Приближаться к ней не хотелось, я знал, что за рулем остался труп старого боевого товарища, а я к такому зрелищу сейчас не был готов. К тому же времени оставалось в обрез — вырвавшиеся вперед пацаны уже начинали постреливать в нас. Видимость, правда, из-за дождя была невелика, поэтому и им пришлось выйти на открытое пространство, но они могли залечь, а нам надо было бежать, пока хватает сил. Я даже не отвечал огнем — патроны почти кончились, а смысла отстреливаться не было ни малейшего.

Мы рвались вперед, как рвутся к свету заблудившиеся в пещере дети. Я не представлял, как держится Катька, потому что сам уже задыхался. Но, очевидно, в критические моменты женщина на многое способна ради ребенка. Скорее всего на такое, на что не способен ни один мужчина ни в какой ситуации.

Огонь противника между тем становился все плотнее — ребята после марша успокоились, пристрелялись, а патроны не экономили. Высокие фонтанчики размокшей глины шлепали по сторонам, а пули жужжали над головой взбесившимися шмелями. Я заметил, что Катька пытается не просто бежать, а прикрывать собой Макса от пуль. Меня это напугало.

— Ложись! — выкрикнул я, опускаясь на корточки.

Катька тоже опустила носилки и шлепнулась в грязь.

— Гады! — выкрикнула она и ответила очередью в сторону леса.

У нее почти сразу заклинило автомат. Я дал три коротких очереди более прицельно, стараясь вести огонь по вспышкам выстрелов. Это немного поубавило прыть пацанов и дало нам возможность проползти еще с десяток метров к Обрыву. Но оставалось еще не меньше трехсот. Казалось бы, что за расстояние? Но иногда оно бывает непреодолимым. Сейчас был именно такой случай. Я старался найти выход из ситуации, перебирал один вариант за другим, но внутри начиналась паника и мешала мне думать. Наконец озарение посетило меня.

— Одна сможешь ползком тащить носилки? — спросил я у Катьки.

— Если надо, смогу, — ответила она, все еще не в силах восстановить дыхание после бега.

— Тогда давай. А я поползу к машине. Там мы с Громовым набрали прилично боеприпасов, не думаю, что он все израсходовал на отвлекающий маневр. У пацанов слабовата психологическая подготовка, поэтому парочка минометных взрывов дала бы нам возможность добраться до края Обрыва и прыгнуть.

— Ясно.

Ни слова не говоря, она взяла носилки за жердь и поволокла за собой по жирной грязи.

— Попусту не стреляй! — Я протянул ей свой автомат и одну рацию, переведя передатчик на другую волну. — Только когда они будут подниматься и двигаться цепью, чтобы вас захватить. Пока лежат, не трать патроны и время. Помни, они нас почти не видят из-за дождя и потому что мы все перемазаны в глине. Ползи и не давай им подняться в рост.

Она кивнула и двинулась дальше, а я ползком направился к машине. По идее, в багажнике должен был сохраниться неплохой арсенал, это будет для противника не очень приятным сюрпризом. Главное, чтобы с Катькой ничего не случилось, пока я туда доползу. За себя я не беспокоился, поскольку разделение наших сил для ребят осталось незамеченным. Они продолжали молотить в сторону носилок, не обращая на мой отход никакого внимания.

Пока я полз, пацаны дважды пытались подняться и перейти в наступление, но Катька их срезала. Слабенькими они были идти в полный рост на автоматный огонь. А вот ползком, видимо под давлением командиров, они двигаться осмеливались, постоянно сокращая расстояние до Катьки и Макса. Это меня тревожило. Тревожило настолько, что я не выдержал, вскочил и побежал к машине. Ну не мог я уже тратить время на ползанье!

Заметив мой маневр, ребята тут же перевели весь огонь на меня. Пули зашлепали в грязь, засвистели, но это вызвало во мне не страх, а нарастающий боевой кураж.

«Теперь они доползут, — думал я на бегу. — Теперь они наверняка доползут».

Правда, долго я бегать под пулями тоже не мог. Когда пару раз свистнуло совсем близко, я шлепнулся в грязь, потому что понял — ребята как следует пристрелялись. Если продолжать бежать, то добром это не кончится. К тому же после марша с носилками рука снова начала болеть так, что глаза из орбит вылезали. Мне хотелось хоть чуть-чуть отдышаться. Со стороны леса продолжали гулко колотить автоматные очереди. И вдруг зашипела рация.

— Саша, это я, — прозвучал искаженный помехами голос Катьки, — Мы на самом краю.

— Прыгай! — ответил я, чувствуя, что становится значительно легче. — Кидай Макса вниз и прыгай следом. Сразу окажетесь в кроватях.

— А что потом будет с Максом? После того как проснется?

— Я знаю, чем ему помочь! Прыгайте скорее, а то помогать будет некому.

Ответа не последовало. Подождав секунду, я попробовал вызвать Катьку, но эфир молчал. Улыбнувшись, я поднял лицо к серому небу и несколько секунд с наслаждением ловил ртом капли дождя. Несмотря на боль в руке, давно мне уже не было так хорошо. Однако пацаны не унимались, продолжая рубить воздух короткими очередями. Пора было уже как следует надавать им по заднице. Дело в том, что задача моя была куда сложнее, чем просто прыгнуть с Обрыва. Я не хотел говорить Катьке об этом, но, когда возникла возможность добраться до машины, я понял, что реальность меня еще некоторое время подождет. Потому что я никого не мог оставить в сфере взаимодействия после того, как уйду. Ни одного человека. Мне необходимо было убить всех, чтобы никто и ни при каких обстоятельствах не смог помешать Алисе. От одной мысли, что придется убивать пацанов, мне делалось дурно, но другого выхода не было. Вот и все.

Я хотел уже отбросить бесполезную теперь рацию, но вдруг у меня в голове сверкнула молния озарения. Усмехнувшись, я подполз к машине и распахнул правую дверцу. Внутри никого не было. Только на приборной панели лежала записка, нацарапанная горелой палочкой на обороте кассового чека из магазина: «Я ушел. Гром».

— Вот зараза! — рассмеялся я. — Вот зараза, прапорщик Громов!

То, что Гром не погиб, придало мне дополнительных сил. Придавало сил и то, что на заднем сиденье я обнаружил два «Шмеля», а в багажнике по-прежнему стоял крупнокалиберный пулемет «ДШК» со снаряженной лентой. Валялось там и еще что-то, но не было времени разбираться. Теперь от того, как я сработаю, зависело очень многое. Не только судьба Мироздания, но и жизнь четырех десятков пацанов, оставшихся за спиной. И черт его разберет, что важнее.

Я перевел рацию на волну противника и произнес:

— Алло, в эфире! Говорит Александр Фролов. Предлагаю всем желающим немедленно покинуть сферу взаимодействия. У меня в машине имеются такие огневые средства, которые дадут мне возможность уничтожить весь ваш отряд в течение нескольких минут. Прошу ответить!

— Пасть закрой, недоносок, — ответил голос в эфире. Наверное, кто-то из командиров. — Всем переключиться на резервную частоту!

Эфир умолк, но я знал, что семя, брошенное в землю, не может не дать ростка. Особенно если его полить хорошо. А чем полить, у меня с собой было. «Шмели» пока рано было трогать, а вот ответить на автоматные очереди огнем из «ДШК» — в самый раз. Перебравшись через спинку переднего сиденья, я высунулся через выбитое заднее окно, чуть опустил ствол пулемета и дал умеренно длинную очередь. «Жигулька» задрожала, как в лихорадке, а за пеленой дождя взмыла в небо еще более плотная пелена грязевых фонтанов. Мне не хотелось никого убивать, но показать мощь было необходимо, поэтому я намеренно перепахал землю перед носом у пацанов. Наверное, Громов бил из «ДШК» более прицельно, скорее всего, даже нанес кое-какой урон, поскольку после первой же очереди ожила моя рация.

— Я не хочу умирать, — раздался в эфире голос парня. — Дайте нам отойти к Обрыву. Мы просто уйдем.

— Кто это «мы»? — поинтересовался я.

— Ячейка из пяти автоматчиков. Джей пристрелил командира, и мы могли бы эвакуироваться.

— Хрен вам. Вам свои же станут в спины стрелять. Пока не увижу организованной колонны, буду молотить во все, что движется. Делайте что хотите, как хотите связывайтесь со мной, но к Обрыву я пущу только обезоруженную колонну. Все, конец связи.

Для повышения веса своих слов я добавил еще пару коротких очередей, с удовольствием глядя, как крупнокалиберные пули поднимают грязь к истекающим дождем небесам. Фонтаны размокшей глины вздымались под натиском свинца, а потом опадали жирными каплями. Воздух так завизжал рикошетами, словно из него нервы вытягивали плоскогубцами. Я представил, как размочаленные о камни пули рвут пространство зазубренными краями стальных оболочек, и мне самому стало страшно. Если бы не я стрелял, а в меня, то было бы совсем худо. Пацанам не позавидуешь. Мне-то уже под крупнокалиберный огонь попадать приходилось, потом я нажирался спиртом до бессознательного состояния, отходил, мучился суровым похмельем, и через несколько подобных циклов нервная система переставала так уж жестко воспринимать огонь противника. Совсем не смог я привыкнуть только к минометной пальбе. Спирт не помогал вообще, а конопли, даже афганской, столько не выкурить. Наверное, и ребятам нужно напомнить, что такое двести граммов тротила.

Я взял один из «Шмелей», привел его в боевое положение, вышел из машины, чтобы ее не разнесло реактивной струей, прицелился поверх голов и опустил прицельную планку. Металлический тубус чуть рвануло из рук, реактивная граната вырвалась из него и по пологой дуге ушла к кромке леса. Яркая вспышка шарахнула по глазам через пелену дождя, и почти сразу по ушам ударило взрывом. Вздыбленная земля комьями подлетела вверх, тут же рухнула, но истошный вой осколков длился еще не меньше десяти секунд. От этого воя кровь в жилах стынет, потому что организм отчаянно сигналит: это звук приближающейся смерти. Каким образом организм это понимает, я не знаю, но факт остается фактом — звук разлетающихся осколков производит на редкость тягостное впечатление. Даже на меня. Чего уж о зеленых пацанах говорить?

Хотелось бы посмотреть, что там происходит на вражеских позициях, но бинокля найти не удалось. Зато в багажнике я нашел автоматический гранатомет «Пламя» с комплектом выстрелов и легкий пехотный миномет английского производства. Это было серьезное подспорье в оказании психологического давления на молодую гвардию Кирилла. Правда, вот что-что, а из миномета я стрелять не любил. Сомнительное это удовольствие, надо признать. Оказывающее слишком сильное воздействие на слух. Из «Рыси», когда стреляешь, звук тоже тот еще, но до миномета ей далеко. Поэтому, опустошив один «Шмель», я отбросил бесполезный тубус и вытащил из багажника «Пламя».

Обращаться с этой штуковиной в нынешней ситуации следовало в высшей степени осторожно, поскольку недолго и дел натворить. Каждая граната от «Пламени» имеет внутри пружинку из проволоки с насечкой, и при взрыве пружинка рассыпается на десятки мелких прутиков-осколков. Убить таким осколком не убьешь, но покалечить можно серьезно, если класть снаряды слишком близко к цели. Глаза там повышибать, лицо подпортить, да и вообще. У любого взрыва немало собственных поражающих факторов, даже без учета осколков — один ожог верхних дыхательных путей чего стоит. Поймаешь ударную волну на вдохе, и пипец котенку — врачам в госпитале будет работы, обезболивающие препараты группы «А» списывать. А если рядом с эпицентром взрыва окажется крупный камень, то голову может раскроить так, что одна шея останется. Приходилось мне видеть такие травмы. Как говорил знакомый военврач, травмы, несовместимые с жизнью. Поэтому пристреляться надо было по линии, находящейся метрах в тридцати от позиций противника.

Вообще из «Пламени» я стрелял всего пару раз, на тренировках, скорее ради удовольствия, чем по необходимости, поскольку это средство поддержки пехоты не входило в список оружия, необходимого для выполнения моих непосредственных обязанностей. К тому же у него расчет состоит из двух человек, хотя и в одиночку при необходимости можно справиться. Я и справился. Долбанул сначала вдаль, по навесной траектории, немного проредив траву в лесу за спинами пацанов, а затем подправил прицел и начал месить грязь взрывами уже перед ними.

Слышу — ответный огонь прекратился. Стукнули несколько раз короткие автоматные очереди, и воцарилась почти полная тишина, Только дождь падал в размокшую глину среди торчащих пеньков. Затем ожила рация.

— Мы тут перебили командиров, — сообщил срывающийся голос подростка. — Можем идти к Обрыву. Не стреляйте, пожалуйста.

— Годится. Ты за главного теперь, что ли?

— Ну да.

— Строй тогда народ. У меня времени нет на телячьи нежности. Оружие бросить, включая ножи. Даю две минуты на построение и выход колонны. После этого открываю прицельный минометный огонь. Шутки кончились. Веришь?

— Да. Мы выходим.

Уже через минуту я разглядел бредущую под дождем колонну. Приглядевшись, насчитал тридцать два человека. Порядок. Скорее всего никого не осталось. Но даже если десяток бойцов в виде сюрприза затерялись в лесу, Алиса с таким количеством и без меня справится. В любом случае мою миссию в сфере взаимодействия можно было считать успешно законченной. Через прицел крупнокалиберного пулемета я поглядывал, как ребята приближались к кромке Обрыва и один за другим скрывались из вида. Каждый прыжок — одна спасенная жизнь. Может быть, конечно, уже через несколько лет большинство пацанов погибнут от наркотиков, пивного алкоголизма, в бессмысленных уличных драках или покончат жизнь самоубийством в приступе гормонального всплеска. Но моя совесть уже будет чиста.

Чиста? Так ли уж? В памяти всплыли и по-особенному больно кольнули Катькины слова о том, что мир чертовски несовершенно устроен. Это было правдой. Горькой правдой, с которой все живут. С которой все равно придется жить. Любой сон, в том числе и сон Бога, имеет свою внутреннюю логику, изменить которую невозможно. Одни сны бывают про море, другие носят откровенно эротический характер, одни логичны, хоть фильмы по ним снимай, другие являются образцами абсурда. И что бы ни происходило в каждом из снов, сюжет его остается в каких-то рамках. В какой-то мере это можно назвать стилем сна. Как в комедии: если даже кого и убьют, это будет скорее смешно, чем страшно. Вопрос стиля. А в мелодраме самая комичная ситуация не воспринимается таковой. Поэтому я был уверен, что стиль сна изменить невозможно, поэтому нынешний сон Бога все равно будет про Землю, про нашу Вселенную и про всех нас, занявших то или иное положение в пространстве, обладающих тем или иным характером. Это стержень — стиль. Но есть еще и сюжет. В рамках любого стиля сюжет может быть разным, и мало того, он может меняться по ходу повествования. В нынешнем сне могут появиться огненные чудовища или ангелы — хоть под занавес. Этому ничего не мешает. И только автор сюжета может его изменить. Или те обстоятельства, в которых находится автор сюжета.

Обстоятельства — я все время думал о них. Внешние обстоятельства, снящиеся Богу и составляющие реальность, меняют сюжет самого сна, как змея, кусающая себя за хвост. Вот он — символ Мироздания. Змея кусает себя за хвост. Все находится в полном и непрерывном взаимодействии. Кошмар снится Богу, потому что фактор кошмара существует реально, а реально он существует, потому что снится Богу. На каком уровне можно разорвать эту связь? На уровне сна, конечно. Потому что реальности не существует. В «Матрице» Вачовски реальность была, там люди спали в ваннах с физраствором. Но на самом деле, наверное, сценарий стал таким, чтобы не свести людей с ума. Эдакая попсятина. Карамелька для девочек. На самом деле все во много раз хуже и лучше одновременно. Не надо драться с роботами, надо просто найти гриб возле станции «Боровицкая». Найти и выдрать из сна поражающий фактор. Ведь любой из героев сна может выкинуть что-то неожиданное для самого спящего. Вот я и выкину. Я могу.

Глянув на кромку Обрыва, я никого не увидел. Пространство подернутое пеленой дождя, было совершенно пустым. Точнее, безлюдным, но для большинства людей эти понятия почему-то почти идентичны. Ну и ладно — теперь не время для философии. Мне надо было возвращаться в реальность, там у меня осталось несколько важных незавершенных дел. И я был полон решимости их завершить.

Я устроился на водительском сиденье «жигульки», запустил мотор и с удовольствием надавил на газ. Под капотом взревело, машина качнулась на амортизаторах. Я хотел включить первую передачу, чтобы стартануть в сторону Обрыва, но что-то помешало мне сдвинуть рычаг. Оказалось, что между сиденьями валяется мой двуствольный мушкетон одному богу известного года выпуска. Я усмехнулся, переломил стволы и обнаружил в казеннике два патрона. Очень мило. Бросив оружие на соседнее сиденье, я врубил передачу и отпустил сцепление. Машина рванулась с места и снарядом сорвалась с кромки Обрыва в клубящуюся серую тьму.