Последние встречи с Мао Цзэдуном: ласточки и приближение бури

После исчезновения Чжоу Эньлая, в начале 1974 года, Дэн Сяопин стал нашим партнером по переговорам. Хотя он совсем недавно вернулся из ссылки, он вел дела с апломбом и самоуверенностью, которыми, казалось, наделены все китайские руководители от природы, и его вскоре назначили исполняющим обязанности заместителя премьера Государственного совета.

К тому времени концепцию «горизонтальной линии» уже отбросили, хотя прошел всего лишь год: она слишком близко напоминала традиционный принцип формирования союзов, ограничивая, таким образом, свободу действий Китая. Мао Цзэдун выдвинул на первый план свое новое видение мира – концепцию «трех миров», о чем он приказал Дэн Сяопину объявить на специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1974 году. На смену «горизонтальной линии» пришел новый подход с представлением о «трех мирах». Соединенные Штаты и Советский Союз принадлежали к первому миру. Такие страны, как Япония и Европа, входили во второй мир. Все слаборазвитые страны составляли третий мир, к которому также принадлежал и Китай.

В соответствии с этой теорией все дела в мире зависели от конфронтации между двумя ядерными сверхдержавами. Дэн Сяопин в своей речи в ООН заявлял:

«В связи с соперничеством между двумя сверхдержавами за мировую гегемонию конфронтация между ними носит непримиримый характер, то одна, то другая берет верх. Компромиссы и сговоры между ними могут быть только частичными, временными и относительными, а соперничество – всеобъемлющим, постоянным и абсолютным… Они могут о чем-то договариваться, но их соглашения представляют только внешнюю сторону и являются мошенничеством».

Развивающийся мир должен использовать эти конфликты в своих собственных целях: две сверхдержавы «создали собственную противоположность», «вызвав мощное сопротивление среди «третьего мира» и народов всего мира». Настоящая сила не у Соединенных Штатов и Советского Союза, напротив, «подлинно мощными являются «третий мир» и народы всех стран, объединенные вместе, смело идущие на бой и смело стремящиеся побеждать».

Теория «трех миров» восстановила свободу действия для Китая, по крайней мере с идеологической точки зрения. Она дала возможность выбирать между двумя сверхдержавами с учетом потребностей. Она предоставляла своего рода инструмент для активной независимой роли Китая через ту роль, которую он взял на себя в развивающемся мире, и это придало Китаю тактическую гибкость. И тем не менее она не могла помочь решить проблему стратегического характера для Китая, как Мао описал ее во время двух продолжительных бесед в 1973 году: Советский Союз нес угрозу как в Азии, так и в Европе; Китаю требовалось участие в мировых делах, если он хотел ускорить экономическое развитие; псевдоальянс Китая с Соединенными Штатами должен сохраняться, даже если внутренние эволюции в обеих странах вынуждали их правительства действовать в противоположных направлениях.

Имели ли радикалы достаточно влияния на Мао Цзэдуна, чтобы добиться устранения Чжоу Эньлая? Или Мао использовал «левых», запланировав скинуть своего помощника «номер два», как он проделал это с его предшественниками? Каким бы ни был ответ, Мао Цзэдун нуждался в «треугольнике». Он симпатизировал радикалам, но, будучи слишком хорошим стратегом, не собирался отказываться от страховки, предоставляемой США. Напротив, он стремился укреплять ее, пока Америка расценивалась как надежный партнер.

Бестактное согласие США на встречу в верхах между президентом Фордом и советским премьером Брежневым во Владивостоке в ноябре 1974 года осложнило американо-китайские отношения. Решение приняли из сугубо практических соображений. Форд, как новый президент, хотел встретиться с советским коллегой. Считалось, что он не может отправиться в Европу, не встретившись с некоторыми европейскими лидерами, желающими установить свои отношения с новым президентом, а это могло бы сделать его график поездки слишком насыщенным. Поездку президента в Японию и Южную Корею запланировали еще во время президентства Никсона, поэтому решение заскочить оттуда на 24 часа во Владивосток казалось вполне щадящим для президентского графика. Но в горячке сборов мы совсем упустили из виду тот факт, что Россия завладела Владивостоком всего лишь столетие назад по одному из «неравноправных договоров», регулярно подвергавшихся нападкам в Китае, и что он расположен на советском Дальнем Востоке, где военные столкновения между Китаем и Советским Союзом вызвали пересмотр нашей политики в отношении Китая всего несколько лет назад. Удобство с технической точки зрения перевесило здравый смысл.

Китайское возмущение действиями Вашингтона после владивостокской встречи обнаружилось сразу же, как только я прибыл в Пекин из Владивостока в декабре 1974 года. Это был единственный приезд в Пекин, во время которого Мао Цзэдун не принял меня. (Но поскольку никто не мог просить о такой встрече, ее отсутствие можно было бы расценить как упущение, а не отказ.)

Отставив в сторону оплошность, можно сказать, что Соединенные Штаты оставались приверженцами стратегии, начатой администрацией Никсона, какими бы ни были колебания внутренней политики в Китае и США. Если бы Советы напали на Китай, оба президента, с кем мне выпала честь работать, Ричард Никсон и Джеральд Форд, всеми силами поддержали бы Китай и сделали бы все от них зависящее, лишь бы разрушить подобного рода советскую авантюру. Нас также переполняла решимость отстаивать баланс сил в мире. Но мы считали диалог с обоими коммунистическими гигантами в американских национальных интересах и в интересах всеобщего мира. Чтобы быть ближе к каждому из них, чем они сами друг к другу, нам следовало проявлять максимум дипломатической гибкости. То, что Мао Цзэдун называл «боем с тенью», требовалось, как были убеждены и Никсон, и Форд, для создания консенсуса во внешней политике, столь необходимого после вьетнамской войны, «уотергейтского дела» и прихода к власти неизбиравшегося президента.

В такой международной и внутренней обстановке прошли мои две последние встречи с Мао Цзэдуном в октябре и декабре 1975 года. Поводом стал первый визит президента Форда в Китай. Целью первой встречи являлась подготовка встречи в верхах межу двумя руководителями, вторая касалась содержания их беседы. Эти встречи не только дали возможность получить обобщенный отчет последних воззрений умирающего Председателя, но и продемонстрировали огромную силу воли Мао Цзэдуна. Он плохо себя чувствовал, когда принимал Никсона. Сейчас он был страшно болен. Две медсестры находились рядом с ним, чтобы приподнимать его в кресле. После удара он едва мог говорить. Китайский язык имеет тона, поэтому переводчице приходилось записывать свистящие и хрипящие звуки, вылетающие из его разрушающегося тела. Она показывала ему запись, и Мао либо кивал в знак согласия, либо махал в знак несогласия головой, после чего она делала перевод. Но дряхлость Мао не помешала ему провести обе беседы, рассуждая чрезвычайно здраво.

Еще более примечательным было то, как эти беседы на краю могилы проявили внутреннее бунтарство самого Мао Цзэдуна. Саркастический и проницательный, язвительный и готовый к сотрудничеству, Мао в нашем общении продемонстрировал сохранившуюся до конца его дней революционную убежденность в сочетании с пониманием сложных стратегических целей. Мао Цзэдун начал разговор 21 октября 1975 года, высказавшись по поводу банальной фразы, произнесенной мной накануне на встрече с Дэн Сяопином о том, что Китай и Соединенные Штаты ничего не хотят друг от друга: «Если ни одной из стран ничего не надо друг от друга, зачем же Вы приезжаете в Пекин? Если ни одна из сторон ничего не хочет просить, зачем Вам понадобилось приезжать в Пекин и зачем тогда бы нам принимать Вас и президента?» Другими словами, абстрактные высказывания по поводу доброй воли ничего не значили для проповедника перманентной революции. Он по-прежнему находился в поиске общей стратегии и, будучи стратегом, понимал значение приоритетов даже с учетом принесения в жертву на какое-то время исторических целей Китая. Именно поэтому он по своей инициативе повторил свое кредо из первой беседы: «Тайвань – маленькая проблема, большая проблема – весь мир». По своей старой привычке Мао Цзэдун довел то, что считал необходимым, до крайности, использовав характерный для него набор эксцентричности, холодного терпения и явной угрозы, временами облачая все это в неуловимые по своей сути, если не сказать недоступные пониманию, фразы. Мао Цзэдун продолжал проявлять терпение на последующих встречах со мной, как он заметил на встрече с Никсоном, поэтому он не собирался смешивать споры вокруг Тайваня со стратегией, направленной на поддержание равновесия сил в мире. Поэтому он сделал заявление, невозможное еще два года назад, о том, что Китай не хочет решать тайваньскую проблему в данный момент:

«МАО: Пусть Тайвань остается в ваших руках. И даже если бы вы передали его мне сейчас, я бы не захотел его забрать, потому что это пока нежелательно. Там находится большая группа контрреволюционеров. Через сто лет мы затребуем его [делает жест рукой] и будем бороться за него.

КИССИНДЖЕР: Вряд ли через 100 лет.

МАО: [Делает жест рукой, как бы подсчитывая.] Трудно сказать. Через 5 лет, 10, 20, 100 лет. Трудно сказать. [Показывает рукой на потолок.] Когда я отправлюсь на небо на встречу с Богом, я скажу ему, что сейчас пусть лучше Тайвань остается под покровительством Соединенных Штатов.

КИССИНДЖЕР: Он очень удивится, услышав эти слова Председателя.

МАО: Нет, ведь Бог благословил вас, а не нас. Бог не любит нас [машет рукой], потому что я милитарист, а также еще и коммунист. Именно потому он и не любит меня. [Показывает на трех американцев.] Он любит вас, вас и вас».

Существовала настоятельная необходимость упорядочения вопроса о международной безопасности: по словам Мао, Китай опустился на последнее место в приоритетах Америки из пяти центров силы в мире, при этом Советский Союз занимал первоочередное место, затем следовали Европа и Япония. «Мы видим, что вы через нас неожиданно перескочили на Москву, и мы вам больше не нужны. Видите, мы на пятом месте. Мы мизинец всего лишь». Более того, как утверждал Мао Цзэдун, европейские страны, хотя и превосходят по силе Китай, охвачены страхом перед Советским Союзом. Он так суммировал свое сравнение:

«МАО: Наш мир неспокоен, грядет буря с дождем и ветром. Перед приближением ветра и дождя ласточки очень заняты.

ТАН: Он [Председатель] спрашивает, как по-английски будет «ласточка» и что значит слово «воробей». Я сказала, что это разные виды птиц.

КИССИНДЖЕР: Да, но я надеюсь, мы можем оказывать больше влияния на бурю, чем ласточки на ветер и дождь.

МАО: Можно задержать приход ветра и дождя, но полностью предотвратить их наступление трудно».

Когда я ответил, что согласен с его мыслью о приближении бури, но что лучше всего выбрать безопасное место, где можно было бы ее переждать, Мао Цзэдун ответил одним коротким словом: «Дюнкерк».

Мао Цзэдун уточнил, что американская армия в Европе достаточно сильна и способна противостоять размещенным там советским сухопутным силам, а общественное мнение не допустит использования ядерного оружия. Он отверг мое утверждение о том, что Соединенные Штаты непременно применят ядерное оружие для защиты Европы: «Существуют две возможности. Одна – это ваши возможности, вторая – смотри «Нью-Йорк таймс» (имея в виду написанную корреспондентом «Нью-Йорк таймс» Дрю Миддлтоном книгу «Сможет ли Америка победить в следующей войне?», где подвергается сомнению возможность победы Америки в войне с Советским Союзом в Европе с применением обычных вооружений). В любом случае, как уточнил Председатель, это ничего не значит, так как Китай никогда не будет полагаться на решения других стран:

«Мы будем придерживаться стратегии Дюнкерка, то есть мы позволим им занять Пекин, Тяньцзинь, Ухань и Шанхай, и, таким образом, при помощи этой тактики мы победим, и враг будет разбит. Обе мировые войны, Первая и Вторая, велись именно так, победа была достигнута не сразу».

Одновременно Мао Цзэдун обрисовал положение с расположением костей на доске в игре «вэйци», представлявшей его видение международной обстановки. Европа «слишком разъединена и ничем не связана». Япония стремится к гегемонии. Объединение Германии приветствовалось, но добиться этого можно было только после ослабления Советского Союза, а «без борьбы Советский Союз не может быть ослаблен». Что касается Соединенных Штатов, то «не было необходимости раздувать «уотергейтское дело» до такой степени» – другими словами, уничтожать сильного президента из-за внутренних конфликтов. Мао Цзэдун пригласил министра обороны Джеймса Шлесинджера нанести визит в Китай – возможно, в составе делегации президента Форда, – где он мог бы посетить приграничные регионы рядом с Советским Союзом, например Синьцзян или Маньчжурию. Это предположительно имело целью продемонстрировать американскую готовность пойти на риск конфронтации с Советским Союзом и не очень тонкой попыткой втянуть Китай во внутриамериканские дискуссии, поскольку о Шлесинджере говорили как о человеке, якобы бросившем вызов господствовавшей в то время политике разрядки.

Трудность частично заключалась в проблеме перспективы. Мао Цзэдун, предчувствуя свой скорый уход, торопился сделать так, чтобы его концепции оставались главенствующими и после его кончины. Он меланхолично говорил о возрасте, разумом понимая, что ничто не вечно, но еще полностью не осознавая этот факт, у него практически не оставалось выбора и средств для осуществления задуманного.

«МАО: Мне 82 года. [Показывая на секретаря Киссинджера.] А Вам сколько лет? Наверно, 50.

КИССИНДЖЕР: 51.

МАО: [Показывая на заместителя премьера Дэна.] А ему 71. [Машет руками.] После нашей смерти, моей, его [Дэна], Чжоу Эньлая и Е Цзяньина Вы еще будете жить. Понятно? Мы, старики, не годимся. Мы не в состоянии будем справиться с этим».

Он добавил: «Вы знаете, я здесь как выставочный образец для посетителей». Но как бы дряхло он ни выглядел физически, слабеющий Мао Цзэдун никогда не занимал пассивную позицию. Встреча заканчивалась – обычно это сопровождалось умиротворяющим жестом, – как вдруг в нарушение заведенного порядка он разразился фразой, подтверждающей неизменность его революционных полномочий:

«МАО: Вы не знаете мой характер. Мне нравится, когда люди проклинают меня [повышает голос и ударяет кулаками по креслу]. Вы должны сказать, что Председатель Мао – старый бюрократ, и в этом случае я скорее увижусь с Вами. В этом случае я буду спешить встретиться с Вами. Если Вы не будете меня ругать, я не увижу Вас, я просто спокойно засну.

КИССИНДЖЕР: Нам это трудно сделать, особенно назвать Вас старым бюрократом.

МАО: Я разрешаю это сделать [стучит по своему креслу]. Я буду только рад, если все иностранцы начнут стучать по столам и ругать меня».

Мао еще больше усилил элемент угрозы, говоря мне колкости по поводу китайского вмешательства в Корейской войне:

«МАО: ООН приняла резолюцию, которую инициировали США и в которой объявлялось об агрессии Китая против Кореи.

КИССИНДЖЕР: Это было 25 лет назад.

МАО: Да. Поэтому это не связано с Вами напрямую. Это произошло во времена Трумэна.

КИССИНДЖЕР: Да. Это было так давно, и наши восприятия с тех пор изменились.

МАО: [Коснулся своей головы.] Но резолюция до сих пор не отменена. Я по-прежнему ношу этот колпак «агрессора». И я тоже рассматриваю это как величайшую для себя честь, которую ни одна другая не сможет заменить. И это хорошо, очень хорошо!

КИССИНДЖЕР: Значит, тогда нам не надо менять резолюцию ООН?

МАО: Нет, не надо это делать. Мы никогда не выдвигали такую просьбу… Мы не можем это отрицать. Мы действительно совершили агрессию против Китая [Тайваня] и в Корее. Не могли бы Вы помочь мне сделать это заявление достоянием общественности, может быть, во время одного из Ваших брифингов?..

КИССИНДЖЕР: Я думаю, я разрешу Вам огласить его. Я вряд ли сам смогу найти слова для исторически корректного заявления».

Мао Цзэдун отметил по меньшей мере три момента. Во-первых, Китай готов выстоять в одиночку, как и во времена Корейской войны против Америки и в 1960-е годы против Советского Союза. Во-вторых, он подтвердил принципы перманентной революции, выдвинутые в ходе этих конфронтаций, как бы это ни было неприятно для обеих сверхдержав. В-третьих, он выразил готовность вернуться к ним, если возникнут препятствия на пути проводимого им сейчас курса. Открытие для Америки, с точки зрения Мао, не означало конца идеологии.

Пространные комментарии Мао Цзэдуна вновь отражали двойственность его натуры. Никто лучше умирающего Председателя не понимал геополитических требований, стоящих перед Китаем. На нынешнем этапе истории они вступали в противоречие с традиционной концепцией опоры Китая на собственные силы. Какой бы ни была критика Мао Цзэдуном политики разрядки, Соединенные Штаты несли основную тяжесть конфронтации с Советским Союзом и большую часть бремени военных расходов в некоммунистическом мире. Имелись все предпосылки для безопасности Китая. Шел уже четвертый год после восстановления отношений с Китаем.

Мы были согласны с общим пониманием Мао Цзэдуном стратегии. Но нельзя было возлагать на Китай ее претворение в жизнь, и Мао знал это. Но именно против такого люфта гибкости как раз и возражал Мао Цзэдун.

В то же самое время в китайском сообщении объявлялось, что Мао Цзэдун «имел беседу с д-ром Киссинджером, прошедшую в дружественной атмосфере», тем самым давая понять миру, что связи продолжаются, из чего должны были последовать верные выводы. Позитивное заявление сопровождалось фотоснимком, придававшим ему особую значимость: на нем смеющийся Мао стоял рядом с моей женой и со мной, при этом он указывал пальцем, как бы давая понять, что Соединенные Штаты нуждаются в уроке милосердия.

Как всегда, было непросто подвести итог недоговоркам и афористическим комментариям Мао Цзэдуна, а иногда даже понять их. В ходе устного доклада президенту Форду я описал состояние Мао «вроде как изумительное» и напомнил ему, что он из числа тех людей, кто руководил Великим походом – это «длившееся целый год стратегическое отступление, проходившее через труднодоступную местность и при частных нападениях на них, позволившее сохранить дело китайских коммунистов в гражданской войне. Мао Цзэдун не высказывался против разрядки, речь шла о том, какая из трех сторон отношений «треугольника» сможет избежать поглощения в начале зарождающегося кризиса. Я сказал президенту Форду:

«Я гарантирую Вам, что если мы действительно вступим в конфронтацию с Советским Союзом, они нападут на нас и Советский Союз, собрав вокруг себя весь «третий мир». Хорошие отношения с Советским Союзом – лучшее средство для сохранения наших отношений с Китаем – и наоборот. Наша слабость – вот в чем проблема. Они полагают, будто у нас беда с ОСВ и разрядкой. Это им на руку».

Уинстон Лорд, возглавлявший тогда аппарат политического планирования Государственного департамента и главный автор плана организации секретной поездки, а позднее и всей нашей китайской политики, добавил тонкое толкование двусмысленных высказываний Мао, о чем я сообщил президенту:

«Основной посыл Председателя и главные темы вполне ясны. Они составляли четкие стратегические рамки для визита Киссинджера и даже, по сути, для развития наших отношений за последние пару лет. Но остается несколько загадочных фраз, смысл которых неясен. Следует заняться поисками нюансов и более глубокого смысла, скрытого за лаконичной и приземленной прозой Председателя. В большинстве случаев подтекст очевиден. В других случаях, однако, вряд ли может быть что-то особо примечательное или что-то типа старческого маразма, бессвязное и бесцельное… Для примера один из образчиков его двусмысленностей: «Нет ли у вас каких-либо средств, чтобы вылечить мою нынешнюю потерю способности четко говорить?» Странность в том, что разговор о его собственном здоровье занял не очень много времени. Сомнительно, будто он серьезно просил помощи по медицинским вопросам. Но может быть, Председатель подразумевает, что его голос в Китае (или в мире) плохо слышен, а его влияние падает и он хочет, чтобы США своими действиями и политикой помогли ему укрепить его позицию? Может, он хочет, чтобы мы помогли ему «четко говорить» в более широком смысле слова?»

В то время я полагал замечания Лорда несколько надуманными. Узнав с тех пор больше о внутренних маневрированиях в Китае, я сейчас считаю, что Мао вкладывал более глубокий смысл.

В любом случае октябрьская поездка, предназначенная для подготовки визита Форда, прошла в весьма прохладной атмосфере, отражающей внутреннюю напряженность в Китае. Казалось, президентский визит не обещает ничего хорошего, поэтому мы сократили его сроки с пяти до трех дней, отменив две остановки вне Пекина и заменив их на краткие визиты на Филиппины и в Индонезию.

В день моего возвращения из Китая Шлесинджера сняли с поста министра обороны, его сменил Дональд Рамсфельд. Меня проинформировали об этом после свершившегося факта, но я бы действительно предпочел, чтобы этого не случилось. Я был уверен, что это вызовет разногласия по поводу внешней политики Вашингтона, могут возникнуть вопросы по поводу дипломатического процесса, в который мы недавно включились. На самом деле освобождение от должности министра обороны ничего общего не имело с приглашением Мао Цзэдуна Шлесинджеру посетить Китай. Форд попытался задраить люки перед надвигающейся политической кампанией, а он всегда чувствовал себя неловко с вечно кислым Шлесинджером. Но в китайском руководстве, несомненно, могли бы толковать увольнение Шлесинджера как демонстративную отповедь на китайскую колкость.

Через несколько недель, в первую неделю декабря, президент Форд нанес первый визит в Китай. В ходе визита Форда был заметен раскол внутри китайского руководства. Супруга Мао Цзэдуна Цзян Цин, один из архитекторов «культурной революции», появилась только один раз на несколько минут на приеме во время спортивного мероприятия. Все еще всесильная, она вела себя отстраненно, от нее веяло ледяной холодностью во время ее демонстративно короткого пребывания. (Единственное ее появление во время визита Никсона состояло в том, чтобы на правах хозяйки показать революционный балет.)

Мао Цзэдун избрал почти двухчасовую встречу с Фордом, желая фактически продемонстрировать разногласия в китайском руководстве. Состояние Мао в какой-то мере ухудшилось с того времени, когда он принимал меня пятью неделями раньше. Однако он решил, что отношения с Америкой требовали теплой атмосферы, и начал беседу с шутливого замечания:

«МАО: Ваш государственный секретарь вмешивается в мои внутренние дела.

ФОРД: Расскажите-ка мне как.

МАО: Он не разрешает мне отправиться на встречу с Богом. Он даже говорит мне, чтобы я не подчинялся данному мне Богом приказу. Господь направил мне приглашение, а он [Киссинджер] говорит, чтобы я не отправлялся.

КИССИНДЖЕР: Но если он отправится туда, там создастся очень мощная группировка.

МАО: Он атеист [Киссинджер]. Он выступает против Бога. И он подрывает мои отношения с Богом. Он ужасный человек, но у меня нет иного пути, как подчиниться его приказам».

Мао Цзэдун продолжил, заметив, что он не ожидает «ничего особенного» в американо-китайских отношениях на ближайшие два года, то есть в период с президентских выборов в 1976 году и после них. «Возможно, после ситуация будет немного получше». Имел ли он в виду, что Америка станет тогда более объединенной или что к тому времени внутренняя борьба в Китае завершится? Смысл его слов состоял в том, что он рассчитывал на сохранение шатких отношений во время президентства Форда.

Наиболее весомым объяснением существования лакуны в американо-китайских отношениях является внутренняя ситуация в Китае. Мао Цзэдун понял замечание Форда о том, что он одобряет работу главы Миссии связи Пекина в Вашингтоне (Хуан Чжэня) и надеется, что он сохранит свой пост:

«Есть некоторые молодые люди, которые критикуют его [посла Хуана]. А эти двое [Ван и Тан] тоже в какой-то мере критикуют господина Цяо. А это такие люди, с которыми нельзя шутить. Иначе можно от них пострадать – может начаться гражданская война. Сейчас вывешивают много плакатов «больших иероглифов». Вы можете поехать в университет Цинхуа или Пекинский университет, если хотите посмотреть на них».

Если переводчицы Мао – Нэнси Тан и Ван Хайжун, близкие к жене Мао, выступали против министра иностранных дел и де-факто посла в Вашингтоне, дела приобрели удручающий характер, и внутренний раскол дошел до высшей точки накала. То, что Мао назвал министра иностранных дел «господином Цяо», имея в виду, что министр иностранных дел является конфуцианцем, было еще одним знаком опасности внутреннего раскола. Коль скоро в университетах появились «дацзыбао» – своего рода прокламации, написанные иероглифами большого формата, с чьей помощью проводились идеологические кампании во время «культурной революции», – некоторые методы и, разумеется, некоторые аргументы периода «культурной революции» стали возникать вновь. В таком случае упоминание Мао о возможной гражданской войне могло означать гораздо больше, чем просто фигуру речи.

Форд, скрывавший свою проницательность за маской простака и прямолинейного человека со Среднего Запада, предпочел проигнорировать признаки раскола. Вместо этого он повел себя так, будто сохранилась обстановка китайско-американских отношений времен Чжоу, и стал проводить обсуждение мировых проблем в порядке очередности. Главной его темой были меры, предпринимаемые Америкой, с целью недопущения советского гегемонизма. Он попросил конкретную китайскую помощь по данному вопросу прежде всего в Африке. Мао дал отповедь Никсону три года назад за попытки добиться гораздо меньшего. Либо показное простодушие Форда разоружило Мао, либо сам Мао с самого начала планировал провести стратегический диалог, но на сей раз он подключился к разговору, отпустив характерные для него ядовитые замечания, особенно по поводу советских шагов в Африке. Это еще раз подтвердило его репутацию искусного мастера деталей.

В самом конце беседы прозвучал странный призыв Мао о помощи в представлении лучшего облика американо-китайских отношений для общественности:

«МАО: …В некоторых газетах описываются отношения между нами как очень плохие. Возможно, Вам следует поделиться информацией с ними или, может быть, устроить для них брифинг.

КИССИНДЖЕР: Обе стороны. Они услышат часть информации в Пекине.

МАО: Но пусть это пойдет не от нас. Есть иностранцы, которые устраивают такие брифинги».

Не было времени, чтобы поинтересоваться, что за иностранцы могли устраивать брифинги, которым поверили бы СМИ. Мао Цзэдун традиционно решал проблему, давая приказ подготовить позитивное коммюнике исходя из того, что он по-прежнему способен навязать свою волю своим двум фракциям.

Но сейчас Мао это не удалось. Не последовало и никаких практических шагов после этого. Мы нашли проект коммюнике, который предположительно просмотрел министр иностранных дел Цяо Гуаньхуа, совершенно бесполезным, если не сказать провокационным, и отвергли его. Ясно, что внутри Китая развернулась большая борьба за власть. Дэн Сяопин, хотя и критически относящийся к нашей тактике с Советами, желал бы сохранить отношения с Америкой, установленные Чжоу Эньлаем и Мао Цзэдуном. Точно так же было очевидно, что некоторые группировки в силовой структуре заняли прямо противоположную позицию. Дэн Сяопин преодолел тупик, выступив с заявлением в качестве члена постоянного комитета политбюро (исполнительный орган коммунистической партии), подтвердив полезность визита Форда и важность китайско-американских отношений.

В течение нескольких месяцев после встречи раскол в китайском руководстве уже явно обозначился. Дэн Сяопин, заменивший Чжоу Эньлая, но не получивший поста премьера, вновь подвергся нападкам, предположительно со стороны тех же сил, которые отправили его в ссылку 10 лет назад. Чжоу Эньлай исчез со сцены. Поведение министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа стало конфронтационным. На смену шелковому стилю Чжоу, облегчавшему путь к сотрудничеству, пришло колкое упорство.

Всевозможные поводы к конфронтации находились под контролем, поскольку Дэн Сяопин изыскивал пути, стремясь показать важность тесных отношений с Соединенными Штатами. Например, на обеде в мою честь в октябре 1975 года Цяо Гуаньхуа произнес зажигательный тост перед камерой американского телевидения, обрушившись с критикой американской политики в отношении Советского Союза, – нарушение дипломатического протокола, шедшее полностью вразрез с проявлявшейся прежде деликатностью к американской делегации. Когда я резко отреагировал, огни телевизионной камеры уже погасли, и мои слова не попали в передачу.

На следующий день Дэн Сяопин пригласил американскую делегацию на пикник в горы Сишань к западу от Пекина, где жили китайские руководители, хотя с самого начала данное мероприятие отсутствовало в нашей программе пребывания, и проявил ту же внимательность и заботу, как бывало на всех встречах с начала восстановления отношений с Китаем.

В голову пришли разные мысли и воспоминания после смерти Чжоу Эньлая 8 января 1975 года. Во время праздника Цинмин (День уборки могил) в апреле сотни тысяч китайцев пришли к Памятнику павшим народным героям на площади Тяньаньмэнь, чтобы помянуть Чжоу, оставив там венки и стихи. В памятных стихах раскрывалось восхищение Чжоу Эньлаем и тяга народа к установлению порядка и скромности, которыми он сам так отличался. В некоторых поэмах содержалась скрытая критика Мао Цзэдуна и Цзян Цин (снова использовался излюбленный прием исторических аналогий). Ночью все плакаты со стихами убрали, что привело к столкновению между полицией и скорбящими (известно как «Тяньаньмэньский инцидент» 1976 года). «Банда четырех» убеждала Мао Цзэдуна в том, что реформистские тенденции Дэн Сяопина привели к контрреволюционным протестам. Через два дня после выражения скорби по Чжоу Эньлаю Мао Цзэдун снял Дэн Сяопина со всех партийных постов. Пост исполняющего обязанности премьера отдали малоизвестному провинциальному партийному секретарю из Хунани по имени Хуа Гофэн.

Отношения Китая с Соединенными Штатами в значительной степени отдалились. Джорджа Буша-старшего назначили директором ЦРУ, Тома Гейтса, бывшего министра обороны, – главой Миссии связи в Пекине. Хуа Гофэн не принимал его в течение четырех месяцев, а когда принял, говорил общими, если не формальными, фразами. Месяцем позже, в середине июля, заместитель премьера Чжан Чуньцяо, в принципе рассматривавшийся как сильная личность в руководстве и ключевая фигура в «банде четырех», воспользовался визитом лидера меньшинства в сенате Хью Скотта для выдвижения крайне воинственной позиции по Тайваню, продемонстрировав противоречие со словами Мао Цзэдуна, обращенными к нам:

«Наша позиция по Тайваню четко ясна. Поскольку поднят вопрос о Тайване, скажу – это петля вокруг шеи США. В интересах американского народа убрать ее. Если вы это не сделаете, НОАК сама ее вам срежет. Это пойдет на пользу как американскому, так и китайскому народам. Мы очень щедры, мы готовы помочь США решить проблему при помощи наших штыков. Возможно, это звучит не очень приятно, но это именно так».

«Банда четырех» толкала Китай в направлении, напоминающем «культурную революцию» и провокационный маоистский стиль поведения в отношении Хрущева.

9 сентября 1976 года Мао Цзэдун скончался после болезни, оставив своих преемников с его достижениями и предчувствиями, с наследием его величия и брутальности, большой силой предвидения, испорченной эгоцентризмом. Он оставил в наследство единый Китай, каким он не был столетиями, но со всеми признаками предшествующего ликвидированного режима, Председатель расчистил площадку для реформ, которые он никогда не планировал проводить. За то, что Китай остается единым и вошел в XXI век сверхдержавой, Мао Цзэдун, в глазах многих китайцев, сыграл в китайской истории такую же двойственную, но почитаемую роль, как Цинь Шихуан, император, которого он лично очень уважал: деспотичный основатель династии, втянувший Китай в следующую эру, мобилизовавший его население на массовое всеобщее напряжение, чьи эксцессы позднее признавались некоторыми как неизбежное зло. Для иных огромнейшие страдания, причиненные Мао Цзэдуном его народу, свели фактически на нет все его достижения.

Две линии в проведении политики соревновались друг с другом среди всех перипетий правления Мао. Имел место революционный порыв, благодаря которому Китай представлялся моральной и политической силой, настаивающей на раздаче своих уникальных рецептов в качестве образчика для ошарашенного мира. Был геополитический Китай, трезво оценивающий тенденции и манипулирующий ими для собственной выгоды. Был и Китай, впервые в истории стремящийся к союзам, но одновременно и Китай, дерзко бросающий вызов всему остальному миру. Мао Цзэдун принял разрушенную войной страну и провел ее между враждующими внутренними фракциями, враждебно настроенными сверхдержавами, противоречивым «третьим миром» и подозрительными соседями. Он умудрился провести Китай по всем точкам соприкосновения спирали концентрического круга, но ни на одной не задержался. Китай пережил войны, напряженность и сомнения, а его влияние росло, и в итоге он стал новой сверхдержавой, где коммунистическая форма правления пережила крах коммунистического мира. Мао Цзэдун добился всего ужасной ценой, опираясь на выносливость и живучесть китайского народа, используя его жизненную силу и взаимодействие, народа, очень часто раздражавшего его, хотя и составлявшего краеугольный камень воздвигаемого им грандиозного строения (основу его доктрины).

Уже приближаясь к концу жизни, Мао Цзэдун стал склоняться к тому, чтобы бросить вызов американским планам организации мирового порядка, настаивая на определении тактики, а не только стратегии. Его преемники разделяли его веру в китайские силы, но не считали Китай способным добиться уникального потенциала одной только волей и идеологическими обязательствами. Они полагались на опору на собственные силы, но знали, что одного пафоса недостаточно, а потому они всю свою энергию положили на осуществление внутренних реформ. Новая волна реформ вновь вернула Китай к политике, проводившейся Чжоу Эньлаем, – ее главной приметой следует считать усилие, предпринимавшееся для привязки Китая к глобальным экономическим и политическим тенденциям. Эту политику взялся проводить руководитель, которого дважды за десятилетие отправляли в отставку и который в третий раз возвратился из внутренней ссылки: Дэн Сяопин.