38

Когда я появляюсь в Осъюрдгордене, вернувшись из моей подводной одиссеи вокруг Лофотоддена, наши отношения с Хуго быстро скатываются в давешнюю колею негатива. Он спрашивает, хорошо ли я понырял – я отвечаю утвердительно и передаю привет от Анникен.

Но как-то под вечер нам наконец-то доставляют из починки мотор. Мы тут же выходим в Вест-фьорд, чтобы опробовать его, а заодно подкинуть нашим акулам еще ведерко шлама – старая подкормка, если и сохранилась в Вест-фьорде и его окрестностях, то в каких-нибудь гомеопатических дозах. На моторе новый масляный поддон, да и сам мотор должен быть теперь как новенький. На выходе из бухты Хуго выжимает максимум, и озабоченность на его лице сменяется удовлетворением.

Миновав Скровский маяк, мы идем параллельно Флесе, когда вдруг оба замечаем движение прямо у нас под носом. Ошибки быть не может – только эти звери могут плавать с такой прытью, и мы уже видим белые пятна на их боках: мы угодили в самую середину внушительной группы косаток. Волну перед нами то и дело рассекают их энергичные плавники. Внезапно, почти впритирку с бортом, из воды выныривает детеныш. Высунувшись, с любопытством рассматривает нас одним глазом. Детеныш этот величиной с нашу лодку, но вдвое меньше тех, которые активно перекликаются с ним. Шкура толстая, лаково-черная, как виниловый пластик нашего РИБа. Детеныш, верно, не разобравшись, принял лодку за морское животное и решил познакомиться поближе. Взрослые отзывают его, и детеныш нехотя возвращается к группе, которая следует на запад, к Вест-фьорду.

Косатки выпрыгивают из воды, словно пластмассовый утенок из ванны (когда его, сперва с силой прижав ко дну, потом отпускают), и, фыркнув, снова уходят под воду, ни на мгновенье не замедляя свой стремительный марш-бросок. Такое впечатление, что они хотят поспеть куда-то к назначенному сроку, но времени у них навалом – так что можно еще и порезвиться. Однажды в африканских джунглях я уже видел похожую картину: навстречу мне, с гиканьем прыгая с дерева на дерево, выкатилась орава разгулявшихся шимпанзе – они принялись скакать с верхушки на верхушку, ломать ветки, визжать и переговариваться друг с дружкой с помощью каких-то отрывистых возгласов, но скоро, прежде чем я успел опомниться, помчались дальше. Эта компания шумела точно так же, как шумят ученики в школьном автобусе. Впрочем, на фоне последнего ход у косатки – все равно что у итальянского спорткара: удивительной резвостью и всем своим видом они внушают чувство, что безраздельно господствуют на море.

С каждой стороны лодки торчит по пять-шесть голов, некоторые чуть не трутся о борт. Группа скорее всего не пойдет в Тюсфьорд – сельди там нет. Раньше косатка часто шла именно туда. Первобытные жители Тюсфьорда еще девять тысяч лет назад вырезали на скале косатку в натуральную величину.

Нет двух косаток с одинаковой формой пятен и спинных плавников – они уникальны, как наши отпечатки пальцев. Спинной плавник у самца крупнее – он похож на острый треугольный парус высотой под два метра. У самки плавник у2же, кончик его загнут, отчего плавник напоминает такую волну, какой ее изображают японские мультипликаторы. Косатки плавают быстрее всех на свете. Тягаться с ними под силу лишь паруснику, рыбе-меч да, возможно, одному-двум видам мелких китов из семейства дельфиновых. Впрочем, косатка намного превосходит величиной и мощью любого из перечисленных.

Мы следуем за группой с четверть часа, потом вожак (вероятно, самка) внезапно дает команду заканчивать шоу. Вся группа синхронно ныряет и пропадает из виду. Хуго ставит мотор на нейтралку, и течение несет нас обратно – туда, откуда мы пришли. Сейчас мы находимся в нескольких морских милях к северо-востоку от Скровского маяка.

Хуго счастлив так же, как и я. Последний раз он видел косаток в 2002 году и весь светится, радуясь, что они вернулись. Однажды его спросили, каким животным он хотел бы быть, если б мог выбирать, и Хуго ответил, что непременно стал бы косаткой. Орел и косатка. Его любимые животные. Я напоминаю ему тот случай и спрашиваю в свою очередь: а лопать одну селедку со скумбрией тебе не надоест? Хуго, расхохотавшись, интересуется, каким зверем хотел бы быть я. Я говорю, что никаким, раз лучшие уже заняты.

Так мы сидим и болтаем, а лодка наша потихонечку дрейфует по невысоким рубленым волнам. Потоки носятся по Вест-фьорду взад и вперед, на встречных курсах, – сталкиваясь лбами, начинают таскать друг дружку за вихры, образуя водовороты и поднимая пену.

Хуго рассказывает старую историю… или нет, скорее сознается мне в одном юношеском прегрешении, за которое ему совестно до сих пор. В семидесятые года прошлого века, одурев от переизбытка гормонов, они с ребятами брали дробовики и шли стрелять по косаткам. Тогда мы этим даже хвастались, говорит Хуго, и в голосе его слышится презрение. Это, конечно, дичь полнейшая, но в те времена рыбаки не жаловали косаток, думая, что именно из-за них истощились запасы сельди. Весьма вероятно, в стае, которую мы повстречали только что, несколько косаток еще помнят ту необъяснимую враждебность со стороны человека – косатки, как и мы, наделены интеллектом и памятью. Мозг у косатки величиной уступает только кашалоту – обладателю крупнейшего мозга среди всех существ – здравствующих и вымерших. Мозг косатки весит до семи кило. Косатки обучают свое потомство искусству охоты; у каждой группировки свои повадки и обычаи, передаваемые из поколения в поколение, а также свой собственный вокальный диалект – диалекты эти различаются мелодиями и частотой, благодаря чему косатки узнают родню и умеют отличать своих от чужаков из других, порою враждебных группировок.

Косатки живут примерно столько же, сколько и люди. Часто группу возглавляют самки – они достигают половой зрелости к пятнадцати годам, а к сорока приносят до пяти-шести детенышей. Живут же они около восьмидесяти лет.

– Знаешь, почему норвежцы зовут косаток “жирохватами” (spekkhogger)? – спрашивает Хуго. – Они устраивают облаву на синего кита – самого крупного зверя на планете, весом до ста девяноста тонн. Две косатки кусают кита за грудные плавники. А третья вцепляется в мягкое горло под челюстью. Остальные тем временем кидаются рвать кита, выхватывая ворвань, – поясняет Хуго. И добавляет, что у белой акулы нет ни единого шанса против косатки.

Косатки охотятся коллективно, проявляя недюжинную изобретательность. Так, поднырнув под косяк сельди, они пускают воздушные пузыри или, став в воде вертикально, хвостом создают мощные направленные потоки, которые дезориентируют сельдь, превращая ее в беспомощную добычу. Удалось заснять на видео, как косатки вместе поднимают мощную волну, которая смывает со льдины тюленей.

В Стейгене Хуго хранит несколько зубов косатки. Зажав такой зуб в кулаке, не хочешь его выпускать. Гладкий, будто отполированная морем ракушка, он лежит в руке приятной тяжестью. После того как косатки поработают над косяком селедки, в воде остаются плавать лишь селедочные головы, рассказывает Хуго. Каждая будто срезана бритвой, – как косатки это делают, уму непостижимо.

У взрослой косатки практически нет естественных врагов. Правда, Хуго вычитал, что косатка побаивается соседства с гриндой.

– Гринда не прочь полакомиться малышами косатки или кашалота. Поэтому, как только поблизости объявляются самцы гринды, косатка уходит.

На норвежском крайнем севере косатку еще называют “стиртвалом” (staurkval), предположительно, за сходство огромного спинного плавника со скандинавским островерхим скирдом . Так выглядит плавник издали, когда косатка на высокой скорости идет прямо на вас. Если вы заметили приближение такого скирда, находясь в небольшой лодке, лучше покрепче уцепиться за что-нибудь. Случалось, что косатки опрокидывали суденышки. Хуго рассказывает, что несколько лет назад косатки буквально наскакивали на шестиметровую пластмассовую лодку возле Скровы, почти на том же месте, где мы сейчас.

Чем объяснить такую агрессивность? Хуго говорит, что стрессы и дискомфорт доводят животных до бешенства. Взять тех же американцев: кто им виноват, что у них в океанариумах Seaworld косатки становятся агрессивными и мстительными? – спрашивает Хуго. Косатка – крупный хищник, рожденный скитаться по вольным просторам. А ее ловят и сажают в здоровенную лохань. А потом еще дрессируют, заставляя выделывать всякие штуки на платных представлениях, где попса с грохотом мечется среди голых кафельных стен. В награду же – бочка селедки (если выполнят все, что пожелает тренер / надсмотрщик). По ночам косаток запирают в тесный загончик, где с трудом можно повернуться, и поливают им спины водой, чтоб не пересохли. Высокий спинной плавник уже не стоит торчком как на воле, но поникает, точно увядшая пеларгония. Претерпев такие муки (тут я вам не открою тайну мирозданья), это умное существо исполняется жаждой мщения и убивает, если представляется случай (и он представлялся не раз).

В 2011 году группа активистов подала в суд на Seaworld в Сан-Диего, потребовав признать, что у китов тоже есть права. Суд отклонил иск. Успешнее решилось дело самки орангутана из аргентинского зоопарка в 2014 году. Суд вынужден был рассмотреть по существу вопрос о том, является ли двадцативосьмилетняя самка орангутана Сандра “предметом” либо “личностью”, то есть определить способ обращения с ней. Исковое заявление было составлено таким образом и в таких юридических рамках, что суд не мог применить к Сандре определение “животное”. Самка орангутана, очевидно, не являлась “предметом”. При этом не являлась она и “личностью”. Как сообщила аргентинская газета La Nación, суд признал Сандру “личностью, не являющейся человеком”. Не будучи человеком, Сандра, тем не менее, была наделена разумом и чувствами. Улучшение условий существования Сандры, очевидно, должно было сделать ее счастливей, – постановил суд. Тем самым орангутан был наделен базовыми правами.

Радость от встречи с косатками благотворно влияет на микроклимат в нашей компании, и Вест-фьорд с новой силой зовет нас на поиски приключений, впечатлений и пищи для воображения. Солнце тем временем уже закатилось за Лофотенскую гряду. Небо чуть подсвечено, а в самом низу отдает густой зеленой эмалью. Только народившийся просоленный месяц встает из моря между Скровой и Лиллемоллой.

Хуго, видимо, вдохновленный этой картиной, решает рассказать мне одну памятную историю из своего путешествия в Барселону. Дети устроили папе сюрприз и позвали его прокатиться на воздушном шаре.

– Сперва мы медленно поднялись над городом. Утро было раннее, но он уже проснулся, зашумел. Когда мы только взлетели, отовсюду доносился гомон, музыка из окон. Потом гомон пропал, остались только звуки машин, общественного транспорта, шум моторов, вой сирен, чириканье, все такое. Мы поднимались все выше, и шумы пропадали один за другим, словно отфильтровываясь. Под конец, когда мы поднялись выше облаков, с земли доносился только один звук. Знаешь, что я услышал последним, прежде чем облако скрыло город подо мной и настала полная тишина, если не считать ветра?

Подумав секунду-другую, качаю головой.

– Голоса собак. Не лай, не тявканье, а звуки, с помощью которых собаки переговариваются друг с другом на больших расстояниях, – говорит Хуго.

Мы чуть не забыли разбросать наше ведерко шлама возле Флесы. Света хватает аккурат на то, чтобы различить наши ориентиры (маяк на о. Скрова, каменное урочище на крайнем островке и утес Стейбергет в оконечности Хеллдалсисена на другой стороне фьорда). Несмотря на то, что вершину Стейгберга закрыло снеговой тучей, саму гору видно (с “максимально точной” приблизительностью) достаточно хорошо для того, чтобы понять, куда мы пойдем рыбачить завтра.