16

Поплавок интересует нас лишь тогда, когда движется. Чем дольше он остается недвижим, тем меньше нам дела до него. Мы выходим в море ежедневно – с утра до вечера. И с каждым днем тают наши шансы на удачу. Время от времени мы вынимаем крючок, чтобы проверить, на месте ли наживка. Она не тронута, разве что пара донных козявок ползает по ней. Или домашний лосось не по вкусу нашему гренландцу? Неужто другие любители тухлятины, вроде миксины, первыми прибудут к угощению? Если пойманного палтуса вовремя не вытащить из воды, миксина за несколько часов обглодает его подчистую, вынешь только шкуру. А может, только ворвань и чиста настолько, что гренладец не брезгует ею.

На море, где бы мы ни шли, отовсюду на нас смотрит Скровский маяк, высоченный и прямой. Выходя, мы пробираемся впритирку с ним. К третьему дню рыбалки мне начинает чудиться, что его подслеповатый глаз неотступно следит за нами.

Мы бы и рады были пережидать на суше, но течения в проливе так сильны, что сказать куда легче, чем сделать. Мы даже не можем оставить нашу лодчонку на приколе, приходится вытаскивать на мостик.

Маяк на острове Скрова был построен в 1922 году. Несколько десятков лет на нем жили сразу две семьи. Не худший вариант, надо сказать, ведь, как известно, не один смотритель помешался рассудком от слишком продолжительного одиночества. Многие не выносят затворничества. Вот и Норвежская маячная служба, по-видимому, желая поддержать здравомыслие смотрителей, организовала собственные передвижные библиотеки, кочующие от маяка к маяку. По воле случая несколько книжек из их фондов осело в моей домашней библиотеке: среди них два сборника исландских саг. Открывая один из них, я вижу на форзаце штемпель маячного ведомства и думаю о том, что книга эта посетила все норвежские маяки во времена, когда те еще были заселены. В моем воображении возникает фигура смотрителя – как он сидит и читает исландские саги, и пусть вокруг зима и беспросветная мгла, и злые шторма грозятся в стекла, но жизнь на маяке преисполнена надеждой и мечтами.

Особенно тяжким испытанием, вероятно, стал супертайфун 1959 года, во время которого маяк передавал свои координаты с помощью сирен. Его жалобный, утробный вой пробирал до печенок за километры.

Во время войны Скровский маяк оккупировали немецкие солдаты. Один из них, по имени Курт, повесился в башне, местные жители помнят об этом, хотя, возможно, это всего лишь небылица. Правда, в последние годы чаще вспоминают более поздний трагический случай. Не так давно паром “Рёст” шел по протоке между островом Скрова и маяком, уточняя координаты идущей через протоку высоковольтной линии электропередач. Один из членов экипажа совершил роковую оплошность. Забравшись на мачту, принялся замерять примерную высоту линии удочкой. Но напоролся на провода и, получив двадцать тысяч вольт, скончался на месте.

Другие страны возводят величественные здания – церкви, мечети, дворцы и тому подобное. Скровский маяк ютится посреди моря на островке, расположенном рядом с островком побольше. Глядя на его башню, легко вообразить, что ее завезли сюда уже готовой, либо же она выросла сама собой, будто каменный цветок: росла-прибавляла год от года, пока не набрала нужной вышины.

Действительность же предполагает куда больше труда. Материалы для самого маяка и для двух внушительных жилых пристроек (а на острове решено было построить именно два дома) по камушку, по бревнышку везли сюда на лодках моряки, артельщики и инженеры, невзирая на коварность течений и непогоду.

Светоотражатели и наборы линз в глазу маяка – ритмичное сочетание науки и математики. В принципе, к любому маяку предъявляется единственное требование: он должен быть виден издали, а стало быть, и башня должна быть высокой. Благодаря этой функциональной необходимости мы создали самые гармоничные и статные из наших норвежских строений. Само местоположение маяков – мыс на семи ветрах, утлый островок, скала или утес посреди моря – придает им ауру триумфа и изобилия, словно цивилизация поставила их, дабы пролить свет над тьмой, и тем обуздала силы природы. Любоваться маяком лучше всего с моря.

Об острове Скрова сложено две песни. В одной поется о маяке, ее автор видит маяк далеко с моря. “Являлся ли мне ослепительней вид, маяка в глубине, что на Скрове стоит!”

Все девяносто семь маяков, воздвигнутых вдоль шотландского побережья с 1740 по 1940 год, построены одной-единственной семьей: Стивенсонами. Роберт Льюис Стивенсон, автор “Острова сокровищ”, “Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда” и других классических произведений, вообще-то, в согласии с семейной традицией, должен был стать не писателем, а маячным инженером. Роберт Льюис разбогател и прославился на весь мир, но для родных так и остался паршивой овцой из-за того, что, в отличие от большинства мужчин своего рода, включая деда, отца, дядю и брата, не проектировал, не чертил и не строил маяков. Стивенсоны часто ставили маяки на шхерах, полностью уходящих под воду во время приливов, на стыке Северного моря и Атлантического океана, которые, сталкиваясь, рождают вспененные потоки и мощные буруны, смывающие практически все на своем пути.

К моменту, когда на Сальтверёйе был построен Скровский маяк, на Шохольмене, чуть ближе к проходу на Скрову, уже почти семьдесят лет действовал так называемый рыбацкий маяк. Старый маяк на Шохольмене был вообще первым из маяков, построенных в Северной Норвегии. Керосиновые лампы горели только с 1 января по 14 апреля, то есть в период зимнего лова и лофотенской путины.

У шотландцев были Стивенсоны. Без лишней скромности мы можем говорить о том, что у нас есть свои норвежские стивенсоны – семья Морк из Дальсфьорда в Вольде на Суннмёре. Оле Гаммельсен Морк построил свой первый маяк на Рунне в 1825 году. Его сын Мартин Морк Лёвик (1835–1924) руководил строительством старого маяка на Скрове в 1856 году.

Морки строили маяки в течение четырех поколений. Как инженеры и архитекторы они были не столь изобретательны, сколь шотландские Стивенсоны. Морки собирали артели – летом ставить маяки и бакены, строить причалы и прокладывать дороги. Зимой – ловить рыбу. Если первые маяки представляли собой довольно невысокие постройки из дерева и камня, то позднейшие напоминали литые чугунные башни, устремленные в небо. Сын Мартина Морка Лёвика, Оле Мартин, построил самую высокую маячную башню в Норвегии (маяк Слетринген на Фрёйе).

Из смотрителей Скровского маяка самым известным был Эллинг Карлсен (1819–1900), прославленный первооткрыватель и полярный мореплаватель. Он вырос на море под боком у отца, лоцмана. Всего трех лет от роду участвовал в зимнем переходе на утлой лодке из Тромсё в Тронхейм. В 1863 году первым обошел под парусом вокруг Шпицбергена. Позднее совершил несколько походов на восток, в Карское море, где открыл несколько островов и установил дружеские связи с кочевыми самоедами. В 1871 году в северо-западной части Новой Земли обнаружил заброшенную зимовку Виллема Баренца, в 1596 году открывшего острова Медвежий и Западный Шпицберген. Ценные карты, книги, сундуки со снаряжением и прочее добро были вывезены в Норвегию и проданы одному англичанину за 10 800 крон – баснословную сумму по тем временам. На будущий год Карлсен пошел ледовым лоцманом и гарпунщиком в полярную экспедицию во главе с Юлиусом фон Пайером и Карлом Вайпрехтом, которые хотели отыскать Северо-Восточный проход в Азию.

Экспедиция была организована по заданию Австро-Венгерской дуалистической монархии. В первую же зиму баркентина “Адмирал Тегетгофф” угодила в ледовый плен. Там она потихоньку разваливалась, кусок за куском. Члены команды голодали, болели цингой, туберкулезом, сходили с ума, дрались, умирали. Пережив две зимовки, моряки потеряли надежду спасти корабль и, захватив с собой три шлюпки, отправились по льду искать открытую воду. В этот период даже у рассудительного Карлсена сдали нервы. Три месяца, переживая нечеловеческие испытания, они волочили шлюпки в сторону дрейфующих льдов, когда вдруг вышли на русских рыбаков, промышлявших лосося на шхуне близ Новой Земли. Те доставили вконец изможденных скитальцев на Вардё.

Подробности экспедиции изложены в историческом романе “Опасности льда и тьмы”. Автор использовал в качестве первоисточников дневники и мемуары австрийских участников экспедиции. Пока судно лежало затертое льдами, Юлиус фон Пайер с товарищами совершил несколько лыжных и санных вылазок на север. В одной из них он открыл Землю Франца Иосифа. Однако когда фон Пайер вернулся из экспедиции, ему не поверили. Он рисовал огромные картины с полярными пейзажами, которые видел во время экспедиции. Картины не пользовались спросом, и в 1915 году фон Пайер скончался в бедности и одиночестве.

Об Эллинге Карлсене сказано: “Старый морской волк, полжизни проведший в скитаниях по Ледовитому океану, он, буде зван на офицерский раут, неизменно надевает парик с буклями; а по большим церковным праздникам в честь великомучеников, коих почитает особенно истово, даже цепляет на шубу орден Олафа. (Но стоит небу заиграть первыми лучами и сполохами северного сияния, как Эллинг Карлсен скидывает с себя все металлические предметы, включая пряжку ремня, дабы не нарушить гармонию световых форм и линий и не навлечь на себя гнев северного сияния)”.

За свое доблестное участие в экспедиции Карлсен был отмечен и австро-венгерским орденом. В краткой биографии историк арктических экспедиций Гуннар Исаксен так описывает Карлсена: “Жизнь Карлсена не задалась; злой рок унес обоих его сыновей. Его товарищи по экспедициям отзываются о нем как об искусном мореходе и зверолове. В пьяном естестве его было не унять, в прочем же он был славный малый и, несмотря ни на что, характеризуется как добрейшей души человек”.

В 1879 году Карлсен был пожалован в смотрители старого Скровского маяка. Там он прослужил пятнадцать лет. По воспоминаниям, нрава был довольно буйного. Любил пустить пыль в глаза, но при этом был до крайности набожен, если не сказать – суеверен. Часто носил в ушах золотые кольца, надо думать за исключением тех дней, когда горело северное сияние.

Там на маяке, слушая вой штормов, вдыхая керосиновые пары и ежечасно созерцая вид на Скровскую бухту, Карлсен имел предостаточно времени, чтобы окинуть взором свое прошлое. Как много испытал он на своем веку, какие земли повидал, которых до него никто и не знал? Полярные льды и архипелаги у Северного полюса не были для него белым пятном, нет, – эти края для него искрились жизнью, с ее местным колоритом, и не было на свете человека, который знал бы их лучше него.

Но глаз, пристально следующий за нами с Хуго, принадлежит не старому маяку, на котором жил Карлсен. Это “новый” Скровский маяк, поставленный на Сальтверсхольмене в 1922 году. Сродни большей части маяков того же периода, Скровский маяк выкрашен в цвет темного кирпича с двумя белыми полосами. Как по мне, он похож на поджарого хмурого гражданина в полосатой фуфайке.

Новый маяк был спроектирован Карлом Виигом в 1920 году. Вииг был родом из Йесвера, что на острове Магерёй, на самом краю Финнмарка у побережья Северного Ледовитого океана. Всего в нескольких десятках километрах отсюда проходит маршрут, по которому птичьи караваны покидают Заполярье. Отец Виига был купцом в Лейрполлене в окрестностях Порсангерфьорда. Вииг начертил Скровский маяк всего двадцати пяти лет от роду, едва поступив в Маячную службу. Очевидно, ему помогали советами и наставлениями более опытные конструкторы и инженеры. А строить маяк снова подрядилась артель из Вольды. Старостой ее был Кристиан Э. Фолкестад. Фолкестады из Фолкестада, что на другой стороне Далсфьорда, напоминают семейство Морков. Они тоже из поколения в поколение строили маяки у северных берегов Норвегии. С наступлением лета практически с каждого двора шли в артели из Далсфьорда на север местные мужики.

Судя по нотатам Тронхеймского инженерного училища, среди примерно полутора сотен выпускников 1910–1915 гг. было несколько двоечников. Вииг входит в число самых отпетых из них. Двоечник из финнмаркской глухомани, начертивший Скровский маяк. Сам я родился там же в Финнмарке, в местечке Акколагньярга, что с саамского переводится как “Мыс полярной акулы”. Откуда пошло это название, не могут объяснить даже саамские знатоки. Саамские рыбаки, насколько известно мне, едва ли когда-либо специально шли на гренландца, и, в общем-то, не без причин. Живет акула на глубине в несколько сотен метров, попробуй-ка добудь ее оттуда с саамской лодчонки, мясо же несъедобно вовсе. Напрасный труд!

Глаз маяка неотступно следит за нами с Хуго, с верхотуры наблюдая, как мы дрейфуем со скоростью шесть узлов, – две микроскопические частицы в вихре космической круговерти. Каждый раз, едва буй скрывается из виду, Хуго заводит мотор и правит лодку обратно. В остальном же мы либо дремлем в лодке, либо по отдельности предаемся безмятежному течению дум и ассоциаций. Покуда ни один из нас не усомнился в осмысленности самовозложенной миссии. Отнюдь: мы знаем, что под нами ходит гренландская акула, и уверены, что непременно ее поймаем.

Тюлени и морские свиньи высовываются из воды. Может, уже узнают нас, может, интересуются, что мы тут забыли. Наш дом – там, на суше, их – здесь, на море. Попадая на мелководье или глядя на берег, они всякий раз замечают какую-нибудь опасность или непонятное явление.

Море в последние дни перед нами лежит сизое и на редкость безликое. Полинялое, безжизненное, обессилевшее. Чувствуется свежее, ядреное дыхание осени. По обе стороны Вест-фьорда на макушках самых высоких холмов уже виднеется снег. Контуры Лофотенской гряды точно вырезаны острым ножом, остальные же ее линии размыты – ни контрастов, ни теней. На юго-востоке сквозь четко очерченные слои облаков проступают тонкие пряди неба. “Нет ничего необъятнее моря, нет ничего терпеливей”.

Говорим по большей части о том, что видим на море, но в часы ожидания и затишья порой сбиваемся на обсуждение каких-нибудь дикостей и странностей. Так, ближе к вечеру я завожу речь о том, что со Средневековья вплоть до девятнадцатого столетия звери неоднократно представали перед судом, словно люди. Собаки, крысы, коровы, даже многоножки помещались под арест по обвинению во всевозможных злодеяниях – от убийства до возмутительного поведения. Назначались защитники, вызывались свидетели, соблюдались все процедуры. Воробьев судили за то, что громким чириканьем мешали отправлять воскресную службу. Свиней казнили за покушение на младенцев. Во Франции свинью, прежде чем отвести на виселицу, нарядили в платье, ослицу же, поневоле поучаствовавшую в преступном соитии в 1750 году, оправдали – за нее вступился сельский пастор, засвидетельствовавший, что ослица вела “благочестивый образ жизни”. Сегодня мудрено понять, почему люди утруждали себя подобной ерундой. Должно быть, они боялись, что иначе мир скатится в хаос и анархию, и верили, что природа тоже подчиняется нравственному закону.

Хуго спрашивает, слыхал ли я историю про слониху Топси. Нет, говорю, не слыхал.

– Эту слониху публично казнили за убийство двух дрессировщиков в нью-йоркском луна-парке в 1903 году, устроив платный аттракцион для зевак, – начинает Хуго. Выдержав театральную паузу, продолжает:

– Ее обули в медные сандалии и дали разряд переменного тока силой в семь тысяч вольт. Сперва, правда, на подъемном кране хотели повесить, да не сумели. Затеяли все ради того, чтобы парк разрекламировать, кинокомпания Томаса Эдисона снимала действо на пленку. Фильм называется “Электрическая казнь слона”.