Еще три года

Насколько я знала, только одна моя клиентка – из Фермерского дома – использовала скрытые камеры. Она сообщила мне об так запросто, что напрочь выбила из колеи. Мне пришлось заставить себя кивнуть головой, словно скрытые камеры были делом совершенно нормальным. Оба этажа Фермерского дома застилало темно-синее ковровое покрытие, сплошь покрытое собачьей и кошачьей шерстью. Ковер был даже на лестницах, и шерсть застревала в уголках каждой ступени. Прежде чем я начала работать там, Лонни сказала, что хозяйка перебрала уже всех сотрудниц нашей компании, но ни одна до сих пор не подошла – я являлась последним шансом агентства удержать клиентку.

Я не совсем понимала, чем могу отличаться от других уборщиц, и поскольку мы редко работали вместе, не имела возможности сравнить наши навыки или профессиональную этику. Я боялась, что меня застигнут за бездельем. К тому же я никак не могла выкинуть из головы упрек Джейми – один из тысяч – в мой адрес, когда он заявил:

– Ты тут весь день сидишь, ничем не занимаешься, кроме ребенка, а ванная вся уже грязью заросла!

Я навсегда запомнила то чувство. Как будто, сколько бы я ни старалась, этого все равно было мало.

Подсознательно я несла на себе клеймо человека на пособии, особенно после той памятной стычки с пожилыми супругами в супермаркете. Оно ощущалось, словно тяжкий груз, от которого я не могла избавиться. Я словно постоянно находилась под прицелом скрытых камер. Клиенты, с которыми я общалась, не догадывались, что я питаюсь за продовольственные купоны, и, говоря со мной, частенько проходились по «этим людям». «Эти люди» не включали меня – это были эмигранты, цветные, ну или белые, но опустившиеся вконец.

Разглагольствуя о продуктовых купонах, никто не представлял себе девушек вроде меня – белых, с обычной внешностью. Тех, с которыми когда-то учился в школе, где они были тихими, но приветливыми. Своих соседок. Таких же людей. Возможно, дело было в том, что мои собеседники тревожились о собственной ситуации. Может, понимали, что и их благополучие хрупко, и потеря работы или развод поставит их в то же положение, что у меня.

Казалось, некоторым просто нравилось осуждать бедняков: те, мол, получают то, чего не заработали. Увидев в магазине, как кто-то покупает хорошее мясо по льготной карте, они решали, что так делают все, получающие пособие, что подтверждало их теорию. В этом смысле за мной действительно постоянно наблюдали. Иногда мне казалось, что даже в собственном доме я не совсем в безопасности. Если я не работаю и не занимаюсь Мией, то должна заниматься чем-то еще. Сидеть без дела означало, что я недостаточно стараюсь – то есть и правда являюсь лентяйкой на пособии. Время, потраченное на чтение книг, казалось мне роскошью, как будто его могли себе позволить только представители высших классов. Мне же следовало постоянно работать. Я должна была доказать, что достойна помощи от государства.

Время от времени, чтобы немного отвлечься, я ходила на свидания. Созванивалась со старым приятелем или знакомилась с кем-то онлайн. Бывало, моя кузина Дженн давала кому-нибудь мой номер. На несколько неловких часов я вновь становилась кем-то помимо матери – или уборщицы. Свидания проходили натянуто, и даже больше для моих визави, нежели для меня. Я знала, что это все не по-настоящему. Я говорила о книгах и фильмах, сама не узнавая свой голос. Иногда эта параллельная жизнь помогала мне немного отдохнуть от настоящей. Но свидания быстро перестали приносить удовольствие, перестали быть приключением, и я еще острей начала ощущать свое одиночество и изоляцию. Сообщение, оставшееся без ответа, или вызов, сразу переадресованный на автоответчик, означали, что меня отвергли. Лишнее доказательство, что меня нельзя полюбить. Я ненавидела свою жажду любви и понимала, что мужчины чувствуют ее, обоняют, словно какой-то отталкивающий запах. К тому же эти свидания служили мне болезненным напоминанием о том, что большинство людей вокруг ведут нормальную жизнь. Они ходят на концерты, сидят в кафе с друзьями, ездят в путешествия – и спокойно спят по ночам. Несмотря на то, что Мия постоянно висла на мне и ее маленькая липкая ручка вечно тянулась к моей, я мечтала о прикосновениях и объятиях. О любви. Я не помню такого момента, чтобы я о них не мечтала. Я хотела быть сильной и в них не нуждаться, но нуждалась.

Я жила с ощущением полной безнадежности. Новый день означал постоянный стресс: поездку к клиенту и обратно с закушенной губой, в попытке не допустить никаких повреждений в машине. У меня вечно болела спина. На единственных сменных брюках осталось пятно от кофе. Мне казалось, я никогда не выберусь из этой ямы. Моей единственной надеждой была учеба: образование я рассматривала как ключ к свободе. Только ради этого я пошла на то, чтобы тратить на него столько драгоценного времени. Как заключенный, я подсчитывала, сколько мне осталось, чтобы пройти все необходимые предметы и получить диплом. Еще три года. Грант Пелла покрывал стоимость обучения, но не учебников, даже если таковые требовались. Иногда мне удавалось купить старые издания, на Амазоне. Три года ночей и выходных, проведенных над книгами, писанием докладов и заполнением тестов. Эта жизнь – работа уборщицей, вечно подчиненное положение, – была временной. Иногда я плакала ночи напролет и утешалась только тем, что это не был конец моей истории.

Поэтому я прекратила всякие выходы в общество и вместо них стала по выходным загружать себя работой. Взяла новый заказ: четырехчасовая уборка, в сорока пяти минутах езды, по субботам, когда Мия у Джейми в Порт-Таунсенде. Тот дом, Дом по выходным, надо было убирать в присутствии клиентов. Они находились на месте, но мы почти не общались. Это была молодая пара с младенцем. Некоторое время с ними жила бабушка, приехавшая, чтобы немного помочь. Уезжая, она сделала им подарок: уборку два раза в месяц.

Они не хотели, чтобы дом убирали в их отсутствие, и это было нормально, но мне приходилось, к примеру, смотреть, как они начинали готовить себе тосты на кухонной столешнице, которую я только что протерла, или проходили по едва вымытому полу. Они болтали с друзьями, которые приходили, чтобы их дети поиграли вместе, и угощали их, словно не замечая, что я тоже тут.

В мой второй визит я явилась к закрытым дверям. Постучавшись несколько раз, я заглянула в окно гаража, приставив ладони к идеально чистому стеклу, и увидела, что он пуст. Хотя дело было в субботу утром, я позвонила Лонни на мобильный.

– Лонни, их тут нет, – сказала я, чуть не плача, даже не скрывая разочарование и злость, которые обычно старалась не показывать. – Может, они говорили, что где-нибудь оставят ключ?

– Нет, – ответила она. – Мать просто сказала, что они всегда будут на месте. Давай-ка я им позвоню и спрошу, в чем дело. Может, просто отъехали за покупками и вот-вот вернутся.

Поскольку компенсации мне не полагалось, я предпочла бы не знать, сколько бензина потратила впустую, но все равно понимала, что не меньше чем на десять долларов, то есть больше, чем зарабатывала за час до вычета налогов и стоимости стирки тряпок. Когда Лонни позвонила сказать, что они забыли про уборку, я стиснула зубы, чтобы не разреветься.

– И что, мне вернуться завтра или как? – спросила я. – Я смогу, если начну пораньше.

– Не надо, – ответила Лонни. – Этот раз они отменили.

Мгновение я молчала, так что Лонни переспросила, слышу ли я ее.

– Да, – откликнулась я.

Она спросила, все ли в порядке, и я сказала, что нет.

– Ты не можешь попросить Пэм хотя бы оплатить мне бензин? Я уже потратила почти час времени и еще деньги, чтобы добраться сюда. Ты же знаешь, у меня и того, и другого совсем мало.

Я стерла бежавшие по щекам слезы, стараясь, чтобы голос не дрожал. Лонни пообещала, что посмотрит, что тут можно сделать, но я уже знала: Пэм ответит, что из-за кризиса их бизнес не приносит больших доходов, поэтому расходы приходится урезать. Я уже пожалела, что спросила.

Две недели спустя я вернулась, чтобы в очередной раз убрать тот дом. Муж подошел ко мне, пока я выгружала все необходимое из багажника на подъездную дорожку.

– Извините, – сказал он.

Я кивнула, вытаскивая тряпку и заталкивая в задний карман брюк.

– Мы не привыкли, что кто-то приходит к нам делать уборку.

– Ничего страшного, – ответила я, подхватив бутылку со спреем.

– Вот, – сказал он, запуская руку в карман и протягивая мне два билета на бейсбол, матч «Сиэтл Маринерс». – Они на завтра.

Он попытался вложить билеты в мою руку.

– Пожалуйста, возьмите.

На билетах были отпечатаны игроки, кидающие мяч или бегущие за ним. Красивые билеты. На хорошие места. Ребенком я ходила на игры, еще когда в 1995-м в плей-офф играли Кен Гриффи младший, Эдгар Мартинес и Рэнди Джонсон, но с тех пор не бывала на бейсболе.

Мы стояли на каменной плитке в прихожей, которую его мать попросила нас отполировать. Пэм показала мне, как это делать, прежде чем загрузить полировальную машину в мой багажник. Я возила ее за собой уже три недели, отчего не могла использовать больше половины багажного пространства в своей «Субару». Сегодня, как выяснилось, полировать было не нужно, потому что, как объяснил хозяин, они решили переложить плитку в ванной, и рабочие постоянно ходили туда-сюда. Я понимала, что он понятия не имеет, насколько я разочарована.

Я еще раз взглянула на билеты. Я совершенно точно не могла позволить себе оплатить бензин и парковку возле стадиона. Я подняла глаза на его усталое, но улыбчивое лицо, и голубое детское одеяльце на плече, на котором он только что носил ребенка после кормления. Увидела знакомое выражение усталости в его глазах. Конечно, он жил совсем другой жизнью, чем у меня с новорожденным – в большом доме, с дорогими машинами, всевозможными качалками и кроватками для малыша и родными, которые могли их навестить, привезти угощение и немного помочь, – но родительские обязанности, которые он выполнял, оставались универсальными. Такими же, как мои.

– Все в порядке, – сказала я, пытаясь сама себя в этом убедить и перестать сердиться на него. – Но вы лучше сами сходите на игру или подарите билеты еще кому-нибудь. Я не смогу пойти.

Я хотела сказать, что у меня нет денег на бензин, но побоялась, что он начнет мне их предлагать.

– Тогда попробуйте их продать, – сказал он, снова подталкивая ко мне билеты. – Наверняка на сайте объявлений их с руками оторвут. Это же первый ряд.

Я моргнула.

– Правда?

Первый ряд, на игру «Маринерс»! Исполнение мечты всего моего детства! Я еще раз взглянула на него. Подумала, что это – тот самый отец, который встает по ночам, чтобы сменить подгузник. Который укачивает малыша на кухне, пока греется бутылочка, а потом засыпает с ним вместе на диване, и тот лежит у него на груди. Мне казалось, он именно такой.

– Ладно, – сказала я, снова посмотрев на билеты.

Он вложил мне их в руку. А потом опустил ладонь мне на плечо и пожал, словно хотел меня обнять.

Он оказался прав – билеты сразу же купили. На следующее утро я разместила объявление на местном новостном сайте. Мы встретились с покупателем возле автоматической прачечной, и он радостно протянул мне шестьдесят долларов.

– Подарок сыну на день рождения. Ему исполняется четыре. Первый поход на бейсбол!

Я улыбнулась и пожелала им хорошо повеселиться.