26 ноября 1942 года

– Эй, – говорит Иржи, – хочешь анекдот?

– Конечно, – говорю я.

– Ладно. – Иржи распрямляется, опираясь на грабли. – Значит, два еврейских мальчика идут по улице в Праге, их останавливают эсэсовцы и спрашивают: «Кто начал войну?» Еврейские мальчики отвечают как учили: «Евреи». Эсэсовцы остались их ответом довольны и пошли дальше. Но тут они слышат, как мальчики о чем-то говорят между собой и смеются. Наци возвращаются и спрашивают: «О чем вы сейчас говорили? Над чем смеялись?» Один из мальчиков отвечает: «И велосипедисты». Эсэсовец, сбитый с толку, спрашивает: «Почему велосипедисты?» Мальчик пожимает плечами и отвечает: «Не знаю. А почему евреи?»

Я улыбнулся, но не засмеялся по-настоящему.

– Не дошло? – спросил Иржи.

– Вроде бы дошло. – Я немного посмеялся.

– Карп! – окликнул нашего приятеля Иржи. – Миша говорит, анекдот про велосипедистов несмешной.

– Ну да, ничего смешного, – буркнул Карп, орудуя граблями.

– Ты чего? – возмутился Иржи. – Животики надорвешь.

– А это кто? – дернул я Иржи за рукав.

Он бросил грабли и тыльной стороной ладони утер нос.

– Где? – уточнил он.

– Вон там – что за девочка? – Я перешел на шепот, хотя она была метрах в тридцати от нас, а то и дальше.

Иржи посмотрел в ту сторону: группа девочек, наших ровесниц, рассыпала солому или сено по грязи, которую мы только что разрыхляли граблями. Мы готовили поле к зиме. Мама добыла мне эту работу: наверное, хотела, чтобы я дышал свежим воздухом. И все ребята говорят: это отличная работа – хотя я все-таки не очень понимаю, в чем особая радость. Колупаюсь тут целыми днями, вместо того чтобы участвовать в Программе. Так пока и не выяснил, насколько эта Программа похожа на школу, хотя вчера я слышал, как кто-то из ребят рассказывал про экзамен.

Зато я выяснил, что в поле почти не осталось растений, хотя время от времени я замечаю в земле пропущенную морковку. Когда я ее вижу – это словно маленький золотой самородок. Потому что все труднее становится разобрать, чем нас тут кормят. Овощи я никогда особо не любил, но здесь радуешься любой понятной еде.

– Какая именно девочка? – ворчливо переспросил Иржи. – Их там штук тридцать, а то и больше.

– Вон та. – Я осторожно указал локтем. – С рыжими волосами, и на голове что-то синее.

Иржи легонько пнул Карпа – тот все еще работал граблями – в лодыжку:

– Угадай, кто у нас наконец обратил внимание на Инку?

– Инка? – повторил я.

Карп оглянулся, покачал головой, но не произнес ни слова.

– Вы чего? – спросил я.

– Желаю удачи, – только и ответил он. Больше никто ничего не сказал, а я еще немного посмотрел на Инку.

Странное дело, вообще-то я девочками не интересовался, но от этой глаз не мог оторвать. Не только потому, что она красивая, хотя она очень даже, а потому, что, если бы вдруг мы, закончив работу, зашагали не обратно в гетто, а в другую сторону и вернулись прямо сейчас в Прагу, никто бы и не догадался, что она покидала город. Если, конечно, отпороть звезду с груди. Она выглядела так, словно – не могу подобрать другого слова – все нормально. Глядя на нее, я вспоминал, как было прежде. И, может, еще будет снова.

– Хуже всего, что она и правда милая, – сказал наконец Иржи.

– Хватит болтать. – Карп движением головы указал на охранника, который приближался к нашей компании. – Работать давайте. Нам неприятности ни к чему.

Четверть часа спустя, наблюдая за Инкой, я увидел нечто странное. Она, как и все девочки, ползала на четвереньках, стараясь как можно ровнее распределить сено. Мимо них взад-вперед расхаживал охранник. Он проходил примерно метров тридцать, разворачивался и шел обратно. Инка находилась с краю своей группы, ближе к каналу.

И тут, когда охранник отошел к другому концу невидимой линии, вдоль которой он передвигался, девочка слева от Инки – на Инку она и не смотрела, следила глазами за охранником – бедром подтолкнула Инку, и та выхватила из-под сена морковину и сунула себе за пазуху. Мгновение – я даже не был до конца уверен, что видел именно это.

– Иржи! – шепнул я.

– Что?

– Только что Инка…

– Что – Инка? – без особого интереса переспросил он.

– У нее морковка. Она засунула морковку себе за пазуху!

Иржи ухмыльнулся, но грабли из рук не выпускал.

– Молодец Инка! Красивая, умная и одна из самых ловких наших шлюзеров.

– Самых ловких кого? – не понял я.

– Шлюзеров, – повторил он.

– Кто такие шлюзеры?

– Карп! – позвал Иржи. – Расскажи Мише, как шлюзить.

Карп распрямился и принялся очищать о грабли налипшие на ботинки комья грязи. Убедился, что охранника нет поблизости.

– Например, ты разгружаешь хлеб и у тебя в кармане оказалась булочка. Это и значит шлюзить.

– Оказалась? – повторил я. – Как это – оказалась?

– Откуда я знаю? – Карп с деланым недоумением пожал плечами. – Я хлеб разгружал, потом смотрю – у меня в кармане булочка. Или даже две.

Мне словно кто-то оплеуху дал.

– То есть украл? Шлюзить значит воровать?

– Нет. Воровать значит воровать, – как тупому принялся разъяснять мне Иржи. – А то – шлюзить.

– В чем разница? – уточнил я.

– Миша, – сказал Карп, снова замахиваясь граблями. – Давай зайдем с другой стороны. Вот ты явился к нам в комнату – много вещей было у тебя при себе?

– Э… – Я постарался припомнить. Будто два года назад это было, а ведь всего неделя прошла. – Один вещмешок, и больше ничего. А при чем здесь?..

– Остальное доставили позже, так?

– Ну да, кажется.

– С чего бы, а? Наци оборудовали для нас пятизвездочный отель?

– Ваш багаж, господа, – дурашливо вставил Иржи.

– Не знаю, – сказал я.

– Потому что твои вещи – как и наши – прошли через их Шлойзе, когда ты приехал сюда. Шлойзе – это у них пропускной пункт… ну, шлюз, понимаешь?

Охранник подошел ближе, и все замолчали, дожидаясь, пока он пройдет. Мы бойко размахивали граблями.

Потом Карп продолжил:

– Все, что у тебя имелось ценного…

– Ничего не было ценного.

– Но если б было – а у многих людей что-то да было, – тогда… – Карп щелкнул пальцами, – тогда наци позаботились бы о том, чтобы ты это никогда больше не увидел. Вот для чего им этот шлюз-Шлойзе.

Я продолжал работать граблями, хотя на самом деле не столько работал, сколько возил граблями по одному и тому же месту.

– Но какое это имеет отношение к Инке? К тому, – на всякий случай я понизил голос, – что она только что сделала?

– У них свой шлюз, у нас свой, – ответил Карп.

– Но это и есть воровство. Морковка не достанется тому, кому должна была достаться. А если поймают? Что тогда?

– Надо быть ловчее, – посоветовал Карп. – Чтобы не попасться.

Я вдруг словно соскользнул в тот день, в раннем детстве, когда папа меня повел к «Королю железных дорог». В магазине все толпились вокруг новой линии, которую в то самое утро смонтировали, а я был еще так мал ростом, что даже не стал лезть в толпу, все равно бы ничего не разглядел. Поэтому я отошел к другому столу и там принялся гонять взад-вперед крошечный черный паровозик, и вдруг моя рука взяла и сунула его мне в карман. В ту же секунду папа ухватил меня за запястье. Я поднял голову – увидел его лицо – и захотел провалиться сквозь землю. Еще мгновение – и мы уже стоим на улице. Не знаю, что произошло с паровозиком, но его не было ни у меня в руке, ни в кармане.

– Михаэль Грюнбаум! – Когда папа говорил вот таким преувеличенно спокойным голосом, это было хуже всякого крика. – Если я когда-нибудь еще увижу, что ты…

– Я больше не буду, – еле выговорил я. – Никогда.

И мы пошли домой и всю дорогу молчали.

– Миша! – Карп легонько хлопнул меня по затылку. – Ты хоть притворись, что трудишься. Давай!

– Но… – пробормотал я, – но там, в Праге… то есть… шлюзить, или как вы это называете… это и есть воровать.

– Может, там это так, – кивнул Карп. – Но здесь тебе не Прага, неужели ты этого еще не понял?