Двадцать третья серия
Встреча в «Белом таракане»
Психоделически-элегичный альбом «Брел, брел, брел», а также находившиеся в оптимальной профессиональной форме Воронов, Крупнов, Ермолин, Аюпов, Кузин, соединенные желанием «класть» на любой мейнстрим и следовать исключительно за собственной фантазией, Сукачев в амбивалентном состоянии поэтического просветления и транса – такие ингредиенты позволяли ожидать от «Неприкасаемых» продолжения движения в те самые «подвалы», в тот андеграунд, который таял в России на глазах от жара разраставшейся музиндустрии. А уж какие «телеги» гнал тогда Игорь Иваныч в общении с молодыми журналистами о сути своего проекта! Вот, например: «Почему мы называемся «Неприкасаемые»? У этого слова несколько философских аспектов. С одной стороны – это «Идея Общей Судьбы», с другой – «Идея Радикального Одиночества». Путь искусства – это радикальное одиночество, а душа – неприкасаема. Она открыта только для Господа. Кроме того, есть такая индуистская секта, в которой едят собак. К этим людям не прикасаются, ибо считают их проклятыми. Но сами сектанты верят, что они – люди особой судьбы, посланцы. Я задумался как-то о неоднозначности слова «неприкасаемые». Оно мне понравилось, я ввел его в оборот».
После такой цитаты сразу вспоминается, что именно к моменту появления «Неприкасаемых» завязалась дружба Гарика со свежеиспеченным выпускником режиссерского факультета ВГИКа актером, сценаристом, писателем с галлюциногенным складом ума Ваней Охлобыстиным, представлявшимся в ту пору то Иваном Чужим, то Леопольдом Роскошным. С тех пор обмен потоками сознания между ними не ослабевает. Из своеобразной охлобыстинской лексики вышло приветливо-сказочное обращение к Гарику – «Горыня», модифицированное друзьями в прозвище «Горыныч».
«О Ваньке я услышал достаточно рано, кажется, после выхода его фильма «Арбитр». В нашей среде о нем заговорили. А познакомились мы в 1993-м в недолго просуществовавшем клубе «Белый таракан» в Каретном переулке.
Я как-то туда зашел и странным образом оказался за одним столом с Ваней и его тогдашней девушкой Ксенией Качалиной. Он был в шапочке а-ля Жак Ив-Кусто, только синего цвета, а не красного. О чем мы в тот вечер говорили – не помню. Зато Ванька позже мне рассказывал, что поначалу удивился этой ситуации, думал: чего этому Сукачеву от меня нужно? Я же старше него, да и мы прежде не пересекались в одних компаниях. Но у нас мгновенно возникла дружба. А потом еще организовалась ассоциация молодых кинематографистов, и там мы уже совсем сошлись».
Век «Белого таракана», первого московского закрытого «артистического клуба», получился сверхкоротким. И года не прошло, как заведение, обитавшее под боком у Петровки, 38, исчезло. Первая новогодняя ночь в «Белом таракане» завершилась кровавой перестрелкой между «братками», закосившими под «богему», и оперативниками, видимо, «крышевавшими» данное заведение. Гарик, к слову, подъехал к клубу под утро новогоднего праздника, но внутрь уже никого не пускали. Многие завсегдатаи «таракана» позже «осели» в клубе «Кино», в «Маяке». Но про эти места мы еще вспомним. А сейчас продолжим о «Неприкасаемых».
В 1995-м Гарик сочинял и отправлял куда-то на свои «антресоли» стихи с названиями «Уйти от контроля», «Убей, убей, убей меня». У него складывались строки: «46 весен и 37 лун/Он глотал стихи и точил колун,/ Он умел резать из огня цветы,/ Засыпая в траве,/не страшась наготы,/Отвечая по полной за всё и за вся./ Все равно он помер – по-ве-сил-ся!», «Дай мне небо в алмазах, это твой шанс./ Закати луну, как монету, за горы./ Я готов утонуть в глубине твоих глаз./ Я давно готов сжечь этот город./ Уйди от контроля – это мой призыв./ Уйти от контроля в концентрацию воли…», «Белый петух забрался в просо./ Белый петух не спит, не спит./Убей, убей, убей меня./ Белый петух не спит, не спит».
Наложите на такие тексты инструментальные студийные «трипы» «Неприкасаемых» первого созыва и представьте, каким мог получиться их следующий альбом, если бы в первой половине 1995-го они за него взялись. Даже в неполном составе у них порой выходили угарные вещи. Был, скажем, концерт в столичном клубе «Манхэттен-Экспресс», который сам Гарик считает «одним из лучших», и это при том, что в последний момент его «продинамил» Крупнов. «Толик туда не приехал, и Рушан сыграл все басовые партии на клавишах, как Манзарек. Это было фантастическое давление звука. До сих пор и я, и Серега Воронов помним тот сейшен. Мы там практически «Дорз» дали».
Горыныч вообще влетел тогда в трансцендентный поток: к репетициям при свечах, а-ля «дорзовским» концертам, «Идее Общей Судьбы», своим сюрреалистическим стихам, общению с Охлобыстиным, уже почти написавшим сценарии «Злодейка, или Крик дельфина» и «Дом Солнца», добавились съемки в фантастической комедии Сергея Ломкина «Роковые яйца» по мотивам одноименной повести Михаила Булгакова. Там, собственно, были не только «яйца», но и Воланд, Кот Бегемот, Гелла, идиот Мефодий, гэпэушники, санитары, психбольница и прочие реплики из нескольких произведений Михаила Афанасьевича – все то, что органично дополняло гариковский экспрессионизм. Сам он сыграл в «Роковых яйцах» душевного сторожа Панкрата при профессоре Персикове – открывателе уникального красного луча, размножающего и укрупняющего любые живые организмы. Сукачеву повезло. В большинстве мизансцен его партнерами были «друг Саня Марин» и сам Олег Янковский, игравший профессора. Наиболее смачный эпизод получился в середине картины. Сидя за столом, эта троица отмечала успешный эксперимент Персикова. «Выпьешь?» – предложил сторожу Янковский-профессор. «Не-е, завязал», – отказался Гарик-Панкрат. После чего с кайфующей улыбкой затянул: «Черный ворон, что ж ты вьешься…». Здесь Сукачев как бы пошел с народной простотой поперек булгаковской мистики и абсурдизма. Также получилось у него с сайд-проектом «Боцман и Бродяга», созревшим на пике развития «Неприкасаемых».
В этот момент от Гарика в очередной раз откололся Паша Кузин, вернувшийся в «Браво». На его место пришел хорошо известный в столичной музыкальной среде Александр Косорунин – экс-барабанщик «Рондо», «Мегаполиса», «Лиги Блюза». При такой замене «Неприкасаемые» еще сохраняли статус «супергруппы». Но тут решил возобновить свой собственный проект и Серега Воронов. Вместо него позвали совсем не звездного, а только появившегося в Москве и познакомившегося с Сукачевым выпускника томского музучилища Дмитрия «Митю» Варшавчика. Ну, и Крупский (как в случае с сольником в «Манхэттен-Экспресс») все чаще поступал непредсказуемо. «Толик периодически «задвигал» наши концерты. Он на них просто не приходил. По разным причинам. Подробности давай опустим». Получалось, что «химия» тех, непроизвольно возникших «Неприкасаемых», постепенно улетучивалась. И Горыныча вдруг повело от «Дороги под землю» к стилизованному «городскому романсу», цыганщине, кумирам юности: Высоцкому, Утесову и добавившемуся к их песням наследию Алеши Димитриевича, которое Игорь открыл для себя уже в 1990-х. Здесь его союзником оказался Александр Скляр, так же увлекшийся творчеством парижского цыгана сербского происхождения.
«Мы играли такие вещи сугубо в своем дружеском кругу, когда все выпивали. Рушан брал баян, я и Саня – гитары и начинали орать Высоцкого, уличные песни, лагерные, цыганские. Каким-то образом нас услышал Юсуп Бахшиев, открывший тогда клуб «Московский» на углу Тверской и Камергерского, где прежде было кафе «Московское». Он предложил нам выступить у него с такой программой, но мы были уверены, что она никого не заинтересует. Тем не менее согласились на пять концертов».
По словам Скляра, «до выступления в «Московском» аналогичную программу они уже играли на фестивале ассоциации молодых кинематографистов», где поздравляли своего «общего друга Охлобыстина». Возможно, там их Бахшиев (сам являющийся актером, режиссером, кинопродюсером) и услышал. Однако официальной премьерой проекта под названием «Боцман и Бродяга» стали все-таки концерты в «Московском», один из которых «впрямую» (!) по телеканалу РТР транслировала «Программа «А».
«Это был короткий братский проект. Я сразу Скляру сказал: если сыграть все в две гитары – будет звучать довольно глупо, поскольку мы с тобой не великие гитаристы. Получится какое-то КСП, которое я с детства терпеть не могу. Все эти напевы под два аккорда про погоду, промокшие свитера, костры, рюкзаки, палатки… Понятно было, что нужно собрать музыкантов. А кроме моих ребят из группы я тогда не знал никого, кто способен сыграть не по-бардовски того же Высоцкого, Димитриевича, Утесова, наши собственные, стилистически похожие песни. Наверное, после нас и другие научились. Но в тот момент я мог опереться только на «Неприкасаемых».
Так Игорь и поступил. С одним исключением, породившим разные версии и слухи. В «Боцмане и Бродяге» не участвовал Анатолий Крупнов. Кто-то считал, что Толе просто неинтересна такая музыка. Но совсем скоро он сделал версию а капелла знаменитой темы русско-японской войны «Плещут холодные волны», еще через полгода записал «Жирафа» («Случай в Африке») Высоцкого для трибьюта «Странные скачки», а следом – альбом «Чужие песни и несколько своих», где среди прочих композиций была пара переработанных песен известного барда Александра Мирзаяна. То есть идейно Крупский с Горынычем тогда принципиально не расходились, поэтому некоторым казалось, что между ними возникли какие-то личностные трения, раз из всех «Неприкасаемых» в сайд-проекте не задействован лишь Крупнов. Подобные домыслы Сукачев отвергает категорически. «Все это досужие глупости. У меня с Толиком никогда до самой его смерти никаких разногласий не было. А с «Боцманом и Бродягой» произошла странная штука. Почему-то нас с Саней Скляром зацепила «фишка» – обойтись вообще без баса или контрабаса. Захотелось, чтобы их функцию выполнял баритоновый саксофон. И Лёлик Ермолин сыграл на нем все контрабасовые партии. Казалось, что это необычно и круто. Но сейчас я свое мнение изменил и думаю, что с контрабасом, конечно, было бы красивее».
Из концертных записей в «Московском» сложился поворотный для Гарика альбом «Боцман и Бродяга», где появились три его первых шансонных «нетленки»: «Дроля», «Витька Фомкин» и «За окошком месяц май», а также дореволюционный хит «Я милого узнаю по походке…», у которого было несколько взлетов популярности и длинный перечень знаменитых исполнителей. Сукачев взял версию Алеши Димитриевича и с ней же вскоре попал в первый выпуск эпохального проекта Первого канала «Старые песни о главном». Едва ли ни главным «хуком» этой песни стала странная фраза: «А шляпу он носит на панаму. Ботиночки он носит нариман». Известный музыкант, аранжировщик, свидетель истории русской парижской богемы прошлого столетия Константин Казанский, много сотрудничавший и с Владимиром Высоцким, и с Димитриевичем (а в нынешнем веке и с Юрием Шевчуком), как-то объяснял, что Алеша на самом деле весьма скверно знал русский, ибо покинул Российскую империю в раннем детстве. И в данном случае не четко разобрал, что в оригинале песни звучало: «шляпу носит он панаму», поэтому придумал свою конструкцию шляпы на панаме. С «нариманом» тоже не все однозначно. По предположениям исследователей городского фольклора давно минувших дней, изначально пелось «на рипах», ибо так обозначались в России скрипучие туфли, считавшиеся шиком. Но поскольку этого «шика» французам было не понять, Димитриевич сделал адаптацию – «нариман», такая модная обувь во Франции действительно была.
И еще любопытно высказывание Казанского, после того как ему презентовали ряд пластинок современных российских исполнителей. Он запомнил «какого-то парня» на одной из них. «Кричит, сзади оркестр, ритм замечательно накручивается, и не по-русски, а черт знает как. Гарик Сукачев».
Что ни говори, но Гарик вновь «сыграл на опережение» – в пределах страны, разумеется. В 1995-м Россию еще не посещали регулярно «The No Smoking Orchestra» и Оркестр Горана Бреговича, еще не слышали о «Gogol Bordello» (в одном из наших разговоров Гарик сказал о группе Евгения Гудзя просто: «Это вообще дешевый закос под меня и «Ленинград»). Но и «Ленинграда» в середине 90-х еще не существовало. А «Боцман и Бродяга» понадобились и телевидению, и массовому слушателю, и издателям дисков. «Думаю, по тем временам мы получили самый большой гонорар за пластинку. У нас было несколько предложений, но мы выбрали «Solyd Records» Андрея Гаврилова. Хотелось издаться именно у него. Он – настоящий коллекционер, находил много редких, забытых записей, реставрировал их и издавал. Его лейбл выпускал всего Высоцкого, Петра Лещенко, Вертинского, Окуджаву. И мы попали в этот ряд имен. По большому счету, мы гордились тем, что Гаврилов предложил нам сотрудничать».
Летом того же года акустический проект Сукачева и Скляра появился даже на первом российском международном байк-шоу. За несколько месяцев «Боцман и Бродяга» продвинулись от кухонно-клубного формата к фестивально-стадионнному. Дальнейшая музыкальная траектория Горыныча вроде как вырисовывалась сама собой. Менялся его художественный язык, отчасти сценический образ. От постпанковской молодости и психоделики он дрейфовал в сторону специфического реализма, к чему-то чуть-чуть шукшинскому, чуть-чуть платоновскому. Здесь и кино опять удачно вписалось в его поэтику. Весной 1995-го он снялся в короткометражке «Дорога» Владимира Хотиненко, завершавшей киноальманах «Прибытие поезда», где три другие новеллы снимали лидеры новой волны отечественного кинематографа 90-х: Александр Хван, Дмитрий Месхиев, Алексей Балабанов. У последнего Гарик сыграет яркий эпизод в «Жмурках» десятилетием позже. А тогда Хотиненко сделал Игоря бомжующим баянистом-«продюсером» Яшкой с Казанского вокзала столицы. Представители местного криминала звали его «цыганом» (с ударением на первый слог). Все в масть, как говорится.
В реальной жизни под рушановский баян Горыныч концертировал с «цыганщиной» Димитриевича, «Дролей» и «Витькой Фомкиным», а в кино – сам аккомпанировал на баяне Евгении Смольяниновой, по сюжету преданной ему, как собака, «дальней родственнице», которая жалостливо пела на перроне «В лунном сиянии свет серебрится…» и другие народно-романсовые произведения. Гарик-Яшка собирал с граждан деньги в шляпу и готов был «продать» свою солистку мающемуся «новому русскому» за «десять тысяч баксов». А она звала своего «продюсера» (который порой слегка поколачивал ее за рассеянность) уехать в ее опустевшую деревню. Но Гарик (кстати, только подписавший контракт с Гавриловым на выпуск диска «Боцман и Бродяга» и выкупивший у своих приятелей клуб «Вудсток» на Люсиновской) устами Яшки кричал ей в ответ: «Это ж Москва – столица нашей родины. Здесь такие бабки гуляют – только дураком не будь. А я – не дурак». Если же без шуток, то в «Дороге» Сукачев, пожалуй, впервые проявил свой подлинный актерский диапазон. Здесь было что сыграть. Выглядящая поначалу типичной для Гарика роль нагловатого, грубоватого, приземленного в своих желаниях и мыслях вокзального субъекта постепенно становится объемной. В ней появляются полутона, сентиментальность, подавляемая Яшкой, дабы не дать слабину. И в итоге в драматичной сцене пытки он раскрывается как упрямая и цельная личность. Бандиты приковали его наручниками к трубе над головой, вложили в руки гранату с выдернутой чекой и ушли. Яшка с трудом сдерживает страх и слезы, чувствуя близкую гибель, скрипит зубами, обращается к Богу, но… говорит с ним на равных. Не умоляет, а, скорее, пробивает Всевышнего «на слабо». И спасается. Выпавшая граната не взрывается. Далее – солнечное утро, безмятежный смех Яшки на перроне, любовь и радость бытия. В небольшой картине Гарик проживает всю эту эмоциональную цепочку. И она созвучна тем песням, что стали в тот период появляться в его репертуаре. Он перешагнул или отошел (как угодно) от изначальной концепции «Неприкасаемых», от условной «моррисовщины» и «кейвовщины», помноженной на «разбодяженный» фолковыми и оркестровыми элементами блюз. Перешел к сюжетным песням, песням-зарисовкам (кстати, так называл многие свои вещи Высоцкий). Но все же осенью 1995-го Сукачев осилил в мосфильмовской студии запись еще одного диска «Неприкасаемых», похожего на сборник «остатков» от альбома «Брел, брел, брел». Он, собственно, и назывался «Неприкасаемые. Часть II». Продолжение «уложилось» в полчаса и напоминало слегка укрупненный ЕР, сварганенный по инерции от того драйва, что испытывали Гарик сотоварищи, создавая свою первую пластинку.
Во «второй части» всего пять треков плюс клип на песню «Напои меня водой» из предыдущего диска «Неприкасаемых». То, что работа двигалась натужно, подчеркивает и появление в альбоме инструментала «А впрочем…». Фактически он повторяет песню «Право на выбор» (которая также здесь имеется), только без слов. Казалось, данный релиз вообще осуществлялся по каким-то бизнес-резонам. Это был первый диск Сукачева на лейбле RMG, с которым он тогда начинал многолетнее сотрудничество. Показательно, что в финале альбома звучала тема «Окно на окраине», закрывавшая и пластинку «Боцман и Бродяга». Если учесть, что «Неприкасаемые. Часть II» оказался последней работой в группе Толика Крупнова, а следующим проектом Гарика стали «Песни с окраины» – символичных знаков еще прибавится. Все они указывали одно: первородная идея «Неприкасаемых» исчерпана. Отныне это аккомпанирующий бэнд Горыныча, который собирается исполнять другую музыку. «Неприкасаемые» не являлись группой в чистом виде. Это было комьюнити. Отношения у нас не строились по принципу: «принять – исключить». Все опиралось на личное желание каждого: можешь – не можешь, хочешь – не хочешь, пришел – не пришел. Но мы быстро стали очень востребованы, появилось до хрена концертов, гастрольных приглашений. Наш директор подписывал контракты, получал предоплату. Возникла ответственность. Мы не могли ни с того ни с сего «динамить» промоутеров, не ехать и не выступать. Поэтому, скажем, у нас появился Леша Осташев. Нужно было просто заменять Толика, который все задвинул. При этом официально его, конечно, никто не увольнял. О таком и речи не шло до конца его дней».
Подчеркну еще раз то, о чем уже упоминалось «в предыдущих сериях нашего фильма»: не следует путать сценический имидж Гарика с его реальным портретом. Если нужно, он действует рационально и собранно. Поэтому Воронов и Крупнов – музыканты вполне самостоятельные, но, скажем так, менее, чем Сукачев, по разным причинам, организованные, из «комьюнити» вышли. Перефразируя хит наших рок-патриархов: «Каждый пошел своею дорогой, а Гарик пошел своей».
