Летом 2005 г. Барак Обама, сенатор от Иллинойса, недавно избранный в Конгресс от Демократической партии, стал одним из моих первых гостей в Москве. Я с семьей приехал в Москву всего за несколько дней до него, на той же неделе. Спасо-Хаус еще был завален коробками, которые мы не успели распаковать. Мне надо было встретиться с членами своей новой команды и нанести первоочередные визиты вежливости российским чиновникам. Прекрасно понимая, сколько всего мне предстоит сделать и на работе, и дома, Обама проявил исключительную деликатность. Поскольку у него, как и у меня, было две дочери, он быстро нашел общий язык с Лиззи и Сарой. Он знал, что они как раз в тот период пытались освоиться в очередном новом доме и очередной новой школе, отлично понимал, как им трудно, и постарался проявить сочувствие, подбодрить и успокоить их.

Вместе с Обамой в Москву приехал один из самых уважаемых сенаторов, республиканец из Индианы Дик Лугар — крупный специалист в области внешней политики, пользовавшийся доверием во всем мире. В предыдущие 10 лет он часто бывал в России вместе со своим другом, сенатором-демократом из Джорджии Сэмом Нанном. Они внесли огромный вклад в разработку законодательства, обеспечивающего безопасное хранение ядерных материалов и вооружений, после распада СССР оказавшихся на территории новых независимых государств — бывших советских республик. Нанн к этому времени ушел на покой, и Лугар надеялся, что Обама продолжит его дело. Обама, со своей стороны, давно интересовался проблемами политики в этой области, а у Лугара был острый глаз на талантливых людей.

Как-то вечером мы с Лисой пригласили Обаму и Лугара, а также сенатора-республиканца из Небраски Чака Хэйгела, заслуженного ветерана войны во Вьетнаме и одного из крупнейших специалистов Республиканской партии в области внешней политики, который приехал в Россию с самостоятельным визитом, в Спасо-Хаус на неофициальный ужин. Мы проговорили почти до полуночи. Обама расспрашивал меня о пребывании в России в 1990-е гг. и о том, чтó я думаю о Путине. Он хотел знать, как проходила подготовка к войне в Ираке в 2003 г. и что ждет эту страну в будущем, учитывая набирающий силу суннитский мятеж. Будущий президент США особенно интересовался тем, как строилась работа при госсекретаре Бейкере и как администрация Джорджа Буша–старшего справлялась с лавиной событий, быстро менявших ситуацию в мире.

— Это была потрясающая команда, — сказал он.

Лугар и Обама провели в Москве несколько дней. У нас было много возможностей поговорить, пока мы ехали в посольском микроавтобусе на встречи и возвращались обратно. В бывшей подмосковной лаборатории, где ранее создавалось биологическое оружие, Обама с опаской наблюдал за Лугаром, который смело брал с полок расставленные как попало пыльные старые банки с токсинами. С такой же опаской он смотрел и на формочки с зеленым желе Jell-O, которые нам подали за ланчем. Он указал на нетронутый десерт на моей тарелке и, обращаясь ко мне, сказал:

— Сначала вы, господин посол! Вам, дипломатам, платят за это кучу баксов.

На следующий день, когда Лиса и я усердно распаковывали наши коробки, мне позвонили по сотовому телефону из посольства. Дежурный сообщил неприятную новость: аэропорт Перми требовал уплаты огромного посадочного сбора, который, как мы считали, с официальных делегаций не взимался. Но без этого аэропорт отказывался дать разрешение на взлет нашему военному борту, на котором летела делегация Конгресса. Следующие три часа я провел, разыскивая высокопоставленного российского чиновника, способного вызволить Обаму и Лугара из пермского плена. В воскресный день в августе в России трудно кого-либо застать на работе, но мне удалось найти первого заместителя министра иностранных дел, отдыхавшего на даче под Москвой. Он нажал на нужные рычаги, и Лугар с Обамой все-таки вылетели в тот же день на Украину. Мне повезло, что оба первых (и последних) сенатора, «арестованных» в России во время моего пребывания здесь, оказались не самыми обидчивыми конгрессменами. Тем не менее в последующие годы Обама иногда поддразнивал меня, напоминая об этом инциденте:

— Вы же не собираетесь снова держать меня в Перми? — спрашивал он в шутку.

«Пермьгейт» стал лишним напоминанием о том, что, как бы тщательно мы ни продумывали наши планы и сколько бы усилий ни прикладывали для их выполнения, их реализации всегда могут помешать внешние силы и игроки. Я не раз убеждался в этом на протяжении моей дипломатической службы. Внешние силы и игроки регулярно вмешивались в наши планы и в течение всего срока пребывания Барака Обамы в Белом доме. Он унаследовал мир, в котором под воздействием сил истории и в результате наших собственных невынужденных ошибок Америка утратила господствующее положение, обретенное после окончания холодной войны. Однако, хотя сравнительная мощь и влияние Америки ослабевали, она по-прежнему пользовалась бесчисленным множеством преимуществ, которые, казалось, гарантировали ей превосходство в течение грядущих десятилетий. Вопрос для Обамы состоял в том, как именно использовать это превосходство для защиты интересов США и американских ценностей в мире, который становился все более конкурентным.

Для этого нужна была игра вдолгую — воздействие на формирование зарождающегося нового мирового порядка, перестройка отношений с такими ведущими державами, как Китай, Индия и Россия, и возобновление дипломатических усилий для достижения таких целей, как предотвращение получения Ираном ядерного оружия. Вместе с тем требовалось снова и снова играть партии в несколько ходов, приспосабливаясь к ситуации, в которой по-прежнему сохранялась террористическая угроза; военные и представители спецслужб пользовались куда бóльшим влиянием, чем дипломаты; а множество старых проблем Ближнего Востока грозило целиком поглотить внешнеполитическую повестку дня. Это был мир разнонаправленных страстей, полный противоречий между амбициозными целями игры вдолгую и досадными просчетами коротких партий.

* * *

Президент Обама и его госсекретари Хиллари Клинтон и Джон Керри отличались друг от друга и темпераментом, и наклонностями, и мировоззрением, но сходились в том, что Америке необходимо перестать опираться на военную силу и вернуть себе лидерство в области дипломатии. Во время своей избирательной кампании Обама поставил американской внешней политике неутешительный диагноз: Соединенным Штатам не удалось правильно расставить приоритеты и выделить важнейшие направления усилий; сила и дипломатия поменялись местами; США упорно избегали прямого диалога с противниками, и, заслушавшись сладкой песней об унилатерализме, зачастую оставались глухи, когда речь шла о решении трудной задачи строительства коалиций в мире, в котором и влияние, и проблемы становились все более рассредоточенными в пространстве.

Недоверие Обамы к внешнеполитическому истеблишменту в Вашингтоне обуславливалось не только ошибками его предшественника. Скепсис и в конечном счете открытое неприятие вызывала склонность некоторых представителей вашингтонского истеблишмента упрощать анализ, преуменьшать серьезность проблем, сводя их к вопросу об авторитете Америки. Обама использовал словечко «пузырь» отнюдь не в качестве безобидного прозвища. Так он называл закрытую, сосредоточенную на собственных интересах межпартийную элиту, узость суждений которой создала для США немало трудностей — от войны во Вьетнаме до войны в Ираке.

Обама занял свой пост, будучи полным решимости избавить американскую внешнюю политику от груза болячек и пересмотреть условия вмешательства Америки в ситуацию на Ближнем Востоке. Он стремился создать предпосылки для долгосрочного успеха Соединенных Штатов, уделяя больше внимания и ресурсов Азии, где быстро набирал силу Китай; делая ставки на таких новых геополитических игроков, как Индия, и осуществляя «перезагрузку» отношений с критически важным, хотя и переживающим упадок, противником — Россией.

Примером для подражания Обама считал модель реализации внешней политики, сложившуюся при Джордже Буше–старшем, чей подход опирался на врожденную умеренность президента и мастерство и сдержанность Бейкера и Скоукрофта. Ситуация в мире, который он унаследовал, была, однако, далеко не столь благоприятна, как в их времена. Кроме того, он занял свой пост, не имея такого опыта и таких обширных связей с мировыми лидерами, как у них. Его вступление в должность президента было связано с самыми радужными ожиданиями. Однако Обама обнаружил, что в мире происходит множество событий, которые сильно затрудняют нажатие кнопки «Перезагрузка», и изменить роль Америки не так-то легко. Учитывая все промахи, допущенные предшественником, Обама молился только об одном: «не вляпаться в дерьмо», что было весьма разумной установкой. Но во внешней политике были и другие мерзко пахнущие субстанции. Дерьма тоже хватало, и приходилось постоянно реагировать на события, выходящие за рамки благопристойности.

Если Обама испытывал врожденное недоверие к истеблишменту в Вашингтоне, то Хиллари Клинтон и Джон Керри, напротив, были олицетворением этого истеблишмента. Оба госсекретаря присутствовали на американской внешнеполитической сцене уже не один десяток лет. Оба голосовали в Сенате за войну в Ираке в 2003 г. Оба могли похвастаться личными связями с мировыми лидерами, этим своего рода «топливом» дипломатии, и гордились друзьями на самом верху. Что касается их взглядов на ведущую роль Америки, то они традиционно были в ней абсолютно уверены.

Хиллари Клинтон была убеждена в исключительности США и менее всего была склонна заниматься самобичеванием в оценке американской внешней политики и ее мертвых точек. Ей нравилась мужественная роль Америки, она любила ощущать себя ястребом в своем деле. Она всегда трезво отстаивала свой подход, опираясь на великолепную подготовку; сохраняла присутствие духа, когда приходилось принимать трудные решения; но в целом сознавала рискованность крупных дипломатических ставок и иногда стремилась избегать риска.

Я впервые встретился с Хиллари Клинтон в феврале 1999 г., когда она сопровождала президента Клинтона, прибывшего на похороны короля Хусейна. В ноябре того же года она снова посетила Иорданию, чтобы нанести визит королю Абдалле и королеве Рании. Это была непростая поездка. Накануне в Рамалле ей пришлось сидеть и выслушивать крайне неприятные обвинения супруги Ясира Арафата Сухи. Во время публичной церемонии, оказавшись рядом с первой леди, Суха обвинила израильское правительство в использовании боевых отравляющих веществ против палестинцев. По техническим ли причинам, по вине ли переводчика, который, возможно, исказил слова Сухи, но еле живая от усталости первая леди не услышала бóльшую часть сказанного. Когда в конце церемонии она обняла Суху, разразился небольшой скандал. Супруга американского президента мгновенно подверглась резкой критике и в Израиле, и в США, что было ей совершенно не нужно накануне ее избирательной кампании в Сенат от штата Нью-Йорк.

Прежде чем направиться в Амман, Хиллари Клинтон побывала в Петре, на юге Иордании, чтобы полюбоваться легендарным набатейским городом. Внешне она была совершенно невозмутима. Ее, казалось, ничто не тревожило, она никого ни в чем не упрекала. Прежде чем покинуть Петру, первая леди сделала краткое заявление для прессы, объяснила случившееся и отмела отвратительную риторику супруги Арафата. После этого мы вылетели в Амман, где она была сосредоточена на делах и спокойно следовала своему плотному графику. На следующий вечер она пригласила нас с Лисой и своих ближайших помощников к себе в номер в отеле на бокал вина после ужина. Первая леди была весела и раскованна. Она доброжелательно расспрашивала нас о том, как королю с королевой удается справляться с проблемами в первый год их пребывания на троне, и о том, чем тогда жила Иордания. По дороге домой мы с Лисой обменялись впечатлениями. Мы восхищались не только интеллектом Хиллари Клинтон и ее преданностью своей команде, но и тем, как быстро она сумела собраться и заняться делами после скандала в Рамалле.

Джон Керри был столь же неутомим, энергичен и вынослив, как Хиллари Клинтон. Керри никогда не отказывался от решения дипломатических проблем и ни одну из них не считал неразрешимой, полагаясь на свое умение убеждать. Он был намного более склонен к импровизации, чем Хиллари Клинтон, и не боялся быть «взятым с поличным». Его не пугали ни слабые шансы на победу, ни уроки истории. В каком-то смысле он исповедовал классический подход к дипломатии, нацеленный на урегулирование крупных конфликтов и достижение крупных международных договоренностей, будучи готов и пойти на серьезный риск, и ответить за крупный провал.

Много лет я время от времени встречался с сенатором Керри на слушаниях и брифингах в Сенате, но познакомился с ним ближе только в мае 2012 г., когда мы оказались соседями по бунгало в небольшом курортном комплексе в Акабе, куда король Абдалла приглашал на выходные арабских и западных политиков. Эти встречи носили неофициальный и закрытый характер, на них не допускались другие чиновники и представители СМИ.

Король всегда оказывал нам истинно хашимитское гостеприимство и проявлял дружеское участие. Он приглашал нас на барбекю в Вади-Рам, Лунную долину, живописную пустыню недалеко от Акабы, откуда Томас Эдвард Лоуренс 100 лет назад руководил арабским восстанием против турок. В нашем распоряжении были стрельбище и багги для езды по песку. На пару со своим политическим противником и старым другом — сенатором Джоном Маккейном — Джон Керри на закате гонял по пустыне, хохоча во все горло. Таков был Джон Керри. Он любил, когда ему бросали вызов, любил соревнование и любил всегда быть в движении.

Мы с Керри оказались соседями по бунгало в этом курортном комплексе в Акабе, довольно скромном по сравнению с большинством других королевских дворцов. Поздним вечером мы выпивали по паре кружек пива и долго беседовали об американской внешней политике. Он произвел на меня впечатление очень тонкого и хорошо информированного политика, убежденного, что упускать дипломатические возможности куда опаснее, чем стараться использовать их все без разбора. Он был мало похож на жесткого и самонадеянного политика, каким любили изображать его критики. Он был, как он сам часто называл других, «человеком дела».

Несмотря на все различия между Обамой и его госсекретарями, они в целом одинаково оценивали ситуацию в мире, в котором им довелось действовать, и проблемы, с которыми сталкивалась американская дипломатия. Не будучи такими близкими друзьями и единомышленниками президента, как Бейкер, Хиллари Клинтон и Джон Керри были преданными и надежными помощниками Обамы. Как и представителям администрации Джорджа Буша–старшего, им пришлось работать в условиях, когда в мире происходили тектонические сдвиги с их турбулентностью и неопределенностью, а также невероятными компромиссами.

* * *

Когда в 2008 г. Барак Обама был избран президентом и вскоре после этого назначил Хиллари Клинтон госсекретарем, я не был уверен, что меня попросят остаться на посту заместителя госсекретаря по вопросам внешней политики. Новая администрация и новые госсекретари почти всегда назначали на этот пост (один из самых высоких в Госдепартаменте) новых людей. Поэтому я очень обрадовался, когда Хиллари Клинтон вскоре после того, как было объявлено о ее назначении на должность, попросила меня остаться на посту. Еще больший восторг я испытал после встречи с ней в ее временном кабинете на первом этаже Госдепа. Я знал, что мы уже завалили нового госсекретаря толстыми томами информационных материалов в лучших традициях Госдепа: уж делать, так делать. Полагая, что эти «информационные консервы» были последним, в чем нуждалась и чего хотела только что заступившая на свой пост госсекретарь, я сделал несколько записей на одной-единственной карточке, сосредоточившись на главных тенденциях, важнейших проблемах и открывающихся перспективах. Я был первым высокопоставленным служащим Госдепартамента, с которым встретилась Хиллари Клинтон, когда готовилась к своей новой роли, и не хотел упустить такую возможность.

Наша встреча продолжалась не 45 минут, как было запланировано, а почти два часа. Мы очертили круг основных внешнеполитических проблем. У Хиллари Клинтон было множество вопросов — и о содержании нашей работы, и о зарубежных лидерах, и о том, как лучше всего взаимодействовать с Пентагоном и членами СНБ. Я был впечатлен и глубиной ее знаний, и спокойным стилем работы.

В первый день работы Хиллари Клинтон я представил ее необычно шумной толпе служащих Госдепа, собравшихся у главного входа в здание. На следующий день к нам приехал Барак Обама, чтобы поддержать госсекретаря в первые дни работы и продемонстрировать, по его выражению, «значение, которое он придает дипломатии и восстановлению лидирующей роли Америки». Он поддержал нас не только словом, но и делом. Они с Клинтон быстро добились увеличения расходов на развитие международных отношений и подготовили директиву президента, в которой подчеркивалось значение этого развития как важнейшей составляющей американской внешней политики.

Значение усиления роли дипломатии и развития международных отношений наряду с укреплением оборонной мощи не ставилось под сомнение. Вопрос заключался в том, куда именно следует в первую очередь вкладывать ресурсы и для чего. Военные изо всех сил старались приспособиться к эпохе неопределенности, обусловленной как угрозой столкновений между великими державами, так и локальными войнами вдали от наших границ. Государственный департамент тоже делал все возможное, чтобы дать теоретическое обоснование маячащих на горизонте вызовов и возможностей и найти наиболее реалистичный способ адаптации к ним, учитывая растущие риски и нехватку ресурсов. Было много лозунгов, звучащих на все лады, гораздо меньше четко очерченных приоритетов и еще меньше успехов в трансляции электорального мандата Обамы в части, касающейся поддержки серьезных реформ и его амбициозных долгосрочных внешнеполитических планов, коалиции его сторонников внутри страны.

Организация работы бюрократического аппарата СНБ с учетом потребностей новой эры по-прежнему оставалась проблемой. Благодаря опыту выживания в бюрократических феодальных распрях времен Рейгана и Джорджа Буша–старшего я понимал, насколько благоприятную обстановку для работы создавала атмосфера взаимодействия, царившая в администрации Обамы, и как она дисциплинировала нас. Тон задавал сам президент. Он не выносил злословия и закулисных игр и ожидал от сотрудников вдумчивого и взвешенного подхода к рассмотрению вопросов. Обама терпеть не мог словоблудия и ненавидел дешевую театральность. Он внимательно следил за строгим соблюдением установленных процедур и правил и требовал тщательного рассмотрения фактов и анализа проблем внимательного изучения различных вариантов с учетом всех последствий второго и третьего порядка и неукоснительного выполнения решений. Он с самого начала понял, что дисциплина принятия решений — залог дисциплины их исполнения. Его помощники по национальной безопасности тоже были сторонниками рассмотрения вопросов и принятия решений «в установленном порядке» и строгого соблюдения принятых процедур.

Помощники Обамы по национальной безопасности Джим Джонс, Том Донилон и Сьюзан Райс возглавляли комитет глав ведомств, костяк которого составляли главы Госдепартамента, министерства обороны, Объединенного комитета начальников штабов, ЦРУ, министерства финансов, а также директор Национальной разведки. В случае необходимости в работе комитета участвовали и главы других министерств. На заседаниях СНБ под председательством президента всегда присутствовал вице-президент Джо Байден. Он также часто участвовал в заседаниях узкого комитета. Его опыт в области национальной безопасности восходил еще к временам войны во Вьетнаме. К авторитетному, всегда тщательно продуманному мнению ветерана прислушивались. Хиллари Клинтон и Боб Гейтс обычно занимали единую позицию по ключевым вопросам национальной безопасности. Их единомыслие продолжало традиции неофициального союза между Конди Райс и Бобом Гейтсом на последнем этапе работы предыдущей администрации. Оно было важнейшим активом Госдепартамента с точки зрения эффективности процесса принятия решений, что было особенно заметно по сравнению с баталиями, постоянно происходившими в течение всего срока пребывания Пауэлла на посту госсекретаря. Такое же единодушие наблюдалось и на следующем уровне, в комитете заместителей министров.

В качестве заместителя госсекретаря, а позднее его первого зама я, кажется, провел со своими коллегами в вызывающем клаустрофобию из-за отсутствия окон Зале оперативных совещаний Белого дома больше времени, чем с кем-либо, включая членов моей семьи. Заседания комитета заместителей министров под председательством заместителя помощника президента по национальной безопасности были делом серьезным. Мы должны были предложить, обсудить, отстоять и по возможности согласовать варианты решений политических вопросов, а также подготовить их для передачи наверх, главам министерств и президенту, где они снова обсуждались, после чего принимались окончательные решения. Ни один из заместителей помощника президента по национальной безопасности никогда не забывал о том, что работает с людьми. Денис Макдоноу, который позже был начальником избирательного штаба президента в ходе его второй избирательной кампании, умел мастерски выявлять нестыковки в наших аргументах и выводить подчиненных на чистую воду. Тонкое чувство юмора и благожелательность этого человека также благоприятно сказывались на нашей работоспособности и помогали сохранять сосредоточенность — его кое-как накарябанные от руки записки с выражением признательности или сочувствия в связи с какими-либо печальными событиями в наших семьях вошли в анналы.

В конце концов, мы были не ходячими идеями, а живыми людьми. Работать приходилось в условиях хронического дефицита времени, потому что в эру информации новости шли непрерывным потоком и распространялись мгновенно. Информации, впрочем, нам тоже вечно не хватало, несмотря на обилие открытых источников и секретных разведданных. В результате нередко приходилось выбирать между плохими и очень плохими вариантами решений. После того, как я четверть века просидел на задней скамье в Зале оперативных совещаний, меня наконец осенило: я до ужаса близко подобрался к концу политической пищевой цепи. Как-то раз, в течение первого президентского срока Барака Обамы, в перерыве между заседаниями я наклонился к Деннису и сказал:

— Знаешь, я наконец понял, что мы стали взрослыми. Мы выросли.

— Ну да, — ответил он с улыбкой. — Иногда я и сам с ужасом думаю об этом. Но нам ничего не остается, как постараться выжать из этого все что можно.

Несмотря на высокую эффективность межведомственного взаимодействия и дух товарищества, царивший в администрации Обамы, не все шло гладко. Проблемы становились все сложнее, росло и количество ведомств, привлекаемых для их решения. Белый дом был вынужден контролировать использование силы, поскольку вместо традиционных военных операций все чаще использовались удары с беспилотников. Все это вело к чрезмерной централизации процесса принятия решений. Слишком многие проблемы решались на самом верху, в результате чего высшим должностным лицам приходилось заниматься тактическими вопросами и деталями исполнения решений.

Ситуация усугублялась тем, что с приходом каждой новой администрации аппарат СНБ рос. В эпоху Обамы численность сотрудников аппарата возросла до 300 человек по сравнению с 60 сотрудниками при Колине Пауэлле, под началом которого я служил более 20 лет назад. Совещательный подход и неторопливый процесс принятия решений, которые в целом были преимуществом администрации Обамы, иногда становились ее слабостью — процесс подменял собой действие, а дело не делалось. При работе над проблемами, удачных вариантов решений которых не существовало в принципе, — например, над проблемой Сирии — принятие решения раз за разом откладывалось. Получение 97-й бумаги из разведки с информацией о том, чтó на сей раз собирается выкинуть Асад, становилось удобным поводом отложить рассмотрение вопроса на следующее заседание.

Несмотря на то, что администрация Обамы делала упор на дипломатию, ни влияние военных, ни американская военная мощь не только не ослабевали, но и усиливались. В течение всего срока работы администрации ставка делалась на удары с беспилотников и спецоперации, значимость которых росла по экспоненте. Никому в администрации не надо было объяснять, насколько непредсказуемыми могли быть последствия, но никому не удавалось добиться трезвого отношения к этому инструменту воздействия. Никто не хотел бросить вызов расхожему мнению о безопасности дронов и по определению высокой точности ударов с беспилотников. Однако безопасность и точность этих ударов, к сожалению, были не абсолютны — не только с точки зрения возможных последствий случайного поражения незапланированных целей или предосудительности наших действий в глазах мусульман всего мира, подрывающей нашу репутацию, но и с точки зрения разрушения дипломатических отношений и искажения, — а иногда даже переворачивания с ног на голову — дипломатической повестки дня.

* * *

Одним из самых ярких примеров высокой эффективности процесса принятия решений при Обаме, а также его способности делать рискованные ходы в коротких партиях, отвечая на вызовы терроризма, стала быстро проведенная операция по уничтожению Усамы бен Ладена. В начале марта 2011 г. директор ЦРУ Леон Панетта конфиденциально сообщил госсекретарю Клинтон о получении новых разведданных о наиболее вероятном местонахождении бен Ладена после теракта 11 сентября 2001 г. Согласно этим данным, он мог скрываться в Пакистане, к северу от Исламабада, в укрепленном комплексе под Абботтабадом, неподалеку от пакистанской военной академии. По понятным причинам информация хранилась в строжайшем секрете. Госсекретарь Клинтон имела право сообщить ее только одному сотруднику Госдепартамента, и она попросила меня помочь рассмотреть все варианты и последствия наших действий. Вместе с ней я присутствовал на нескольких закрытых обсуждениях операции в Зале оперативных совещаний Белого дома, которые проходили до конца весны.

Разведка по-прежнему доносила, что бен Ладен, скорее всего, находится в указанном месте вместе с несколькими членами своей семьи. Но полной уверенности не было. Обама и представители администрации тщательно взвешивали все варианты. Первый вариант — совместная операция с пакистанцами — был сразу же отклонен: слишком высока была вероятность того, что пакистанцы уже связаны с бен Ладеном или решат проинформировать его. Среди других альтернатив были удар по комплексу с воздуха и целенаправленный удар с помощью беспилотника. В первом случае был риск серьезных жертв среди мирного населения. Оба варианта не позволяли убедиться в том, что бен Ладен действительно уничтожен, да и получать разведданные с места событий в итоге стало бы невозможно.

Последний, четвертый, вариант был самым рискованным — внезапная атака силами спецподразделений. Они должны были вылететь на вертолете с американской базы в Афганистане и подлететь к комплексу в ночное время. Затем должна была последовать рискованная наземная операция силами команды «морских котиков», после чего участники рейда должны были на вертолете вернуться назад в Афганистан, пролетев над территорией Пакистана. Многое могло пойти не так, как было запланировано, как случилось, например, при проведении операции «Орлиный коготь» в 1980 г., когда США потеряли восемь военнослужащих в ходе неудавшейся попытки освободить сотрудников нашего посольства, захваченных в заложники в Тегеране. Но к 2011 г. у американских спецподразделений уже был опыт сотен подобных операций в Ираке и Афганистане. Поэтому, когда адмирал Билл Макрейвен, начальник Главного управления войск специального назначения, в Зале оперативных совещаний Белого дома рассказал об этой возможности президенту, он был явно уверен в успехе.

На последнее совещание, которое состоялось 28 апреля, в четверг днем, президент пригласил старших помощников. Я приехал вместе с госсекретарем Клинтон, и по пути мы с ней пришли к общему мнению, что такую возможность ни в коем случае нельзя упускать, даже если вероятность того, что бен Ладен находится именно там, где предполагалось, была 50 на 50, и что рейд силами специального назначения является лучшим вариантом. Трудно было сказать, как отреагировали бы пакистанцы, но для президента провал операции мог стать катастрофой. Однако и отказ от попытки уничтожить бен Ладена также мог повлечь за собой крайне неприятные последствия.

Новые разведданные, представленные президенту в тот день, все еще не давали окончательной уверенности в том, что бен Ладен скрывается там, где мы предполагали. Президент прошелся по залу и попросил присутствующих высказать свои соображения. Вице-президент Байден рекомендовал дождаться более точной информации. Его поддержал Боб Гейтс, который прекрасно помнил провалившуюся операцию «Орлиный коготь», поскольку в то время был помощником директора ЦРУ. Но Хиллари Клинтон, редко не соглашавшаяся с Гейтсом, спокойно и убедительно изложила доводы в пользу проведения спецоперации. Ее поддержал Панетта. Большинство других участников совещания также выступили за проведение операции. Когда президент начал спрашивать мнение заместителей министров, я тоже высказался «за». Обама закрыл совещание, сказав, что берет ночь на размышление. На следующее утро он сообщил Донилону о своем решении начать спецоперацию, и Макрейвен привел военную машину в действие. Операция была назначена на воскресенье.

В воскресенье утром я подъехал к зданию Госдепартамента на своей машине, припарковался и прошел пять кварталов до Белого дома пешком. Госсекретарь Клинтон и другие члены команды Обамы уже собрались в Зале оперативных совещаний, приготовившись к долгому ожиданию. В 14:30 на маленьком видеоэкране с картой мы увидели, как два вертолета «Черный ястреб» вылетают из Джелалабада на востоке Афганистана и направляются в Абботтабад. Следующие несколько часов показались нам вечностью. Когда операция началась, мы прежде всего увидели душераздирающего зрелище жесткой посадки одного из вертолетов во внутреннем дворе комплекса. «Морские котики» остались целы и невредимы, но им пришлось уничтожить вертолет и быстро приспосабливаться к изменившейся ситуации. Макрейвен с потрясающим спокойствием комментировал весь ход операции с командного пункта в Афганистане. Поскольку президент и его главные помощники сидели, затаив дыхание и обратившись в слух, пристально наблюдая за происходящим на экране, никто даже не пытался что-то сказать или высказать какое-либо предположение. Наконец до нас донесся голос Макрейвена, который передал кодовое сообщение «E-KIA». Бен Ладен был мертв. Никогда я так не гордился американскими военными и президентом США, который с таким спокойствием взял на себя огромный риск. Для дипломата, привыкшего к долгим и утомительным усилиям и малозаметным победам, это был незабываемый момент.

Той ночью, около 23:00, президент объявил стране и миру об успешно проведенной операции. Госсекретарь Клинтон и я сделали несколько телефонных звонков, уведомив об этом ключевых союзников и лидеров во всем мире. Поздно ночью, закончив со своей частью звонков, я вышел из ворот Белого дома и направился к машине. Перед Белым домом, на Лафайет-сквер, собралась огромная толпа. Люди размахивали флагами и скандировали: «США! США! США!» Возвращаясь к зданию Госдепартамента, я не мог не вспомнить о том, как почти 10 лет назад мы с Лисой стояли перед ним, постепенно осознавая весь масштаб трагедии 11 сентября. Чтобы наказать преступников, потребовалось немало времени, но справедливость восторжествовала.

Той весной, когда обсуждалась спецоперация по уничтожению бен Ладена, Хиллари Клинтон как-то ближе к вечеру позвонила мне и попросила спуститься к ней в кабинет. Ее занимал вопрос не о бен Ладене, а о преемнике Джима Стайнберга, который только что решил покинуть должность первого заместителя госсекретаря. Широко улыбаясь, Хиллари Клинтон сразу перешла к делу.

— Я хотела бы, чтобы место Джима заняли вы, — сказала она. — Я вам доверяю, президент вам доверяет, и все в этом здании вам доверяют. Я была бы весьма признательна, если бы вы согласились на мое предложение.

Я улыбнулся в ответ. Я был немного удивлен, но польщен. Я сказал, что на этот пост обычно не назначают карьерных дипломатов .

— Я знаю, — ответила Клинтон. — Но вы — правильная кандидатура, и мне нравится сигнал, который посылает ваше назначение.

Я быстро принял предложение госсекретаря. Это был вотум доверия не только мне, но и всей дипломатической службе Госдепартамента.

Моя работа на посту заместителя, а затем первого заместителя госсекретаря дала мне возможность принять участие в решении практически всех проблем американской внешней политики. Бывали дни, когда это было похоже на одновременную сдачу 10 экзаменов по 10 различным предметам, одни из которых я знал хорошо, а другие — не очень. Я замещал госсекретаря на встречах министров иностранных дел; когда Хиллари Клинтон упала в гараже Госдепартамента и сломала руку, я в последний момент отправился вместо нее в Италию, на совещание на уровне министров в рамках «Большой восьмерки»; позднее я сопровождал президента на саммите «Большой восьмерки» в Москве. Я провел немало времени на Капитолийском холме, давая свидетельские показания и выступая на консультациях, и побывал во многих уголках земного шара, от Африки и Латинской Америки до Балкан и Юго-Восточной Азии. Естественно, одними проблемами я занимался больше, другими — меньше. Но главной проблемой, ради решения которой велась наша игра вдолгую и которая служила двигателем возрождающейся американской дипломатии, была проблема управления меняющимися отношениями с ведущими державами, и прежде всего с Индией, Китаем и Россией.

* * *

От Джорджа Буша–младшего Обама унаследовал зарождающиеся партнерские отношения с Индией. Эта самая большая демократическая страна в мире, которая вскоре должна была стать и самой населенной, в начале 1990-х гг. приступила к экономическим преобразованиям и теперь быстро продвигалась вперед. В то же время она по-прежнему оставалась страной контрастов. Сотни миллионов индийцев сумели преодолеть бедность и влиться в новый средний класс, но большинство населения все еще существовало менее чем на $2 в день, было лишено возможности пользоваться канализацией и не имело регулярного доступа к электричеству. В высокотехнологичных отраслях начинался бум, но инфраструктура разрушалась, проблема загрязнения природной среды и перенаселенности городов становилась все острее. Реализации смелых планов развития страны препятствовала закрытая, коррумпированная и чрезвычайно забюрократизированная политическая система. Что касается притязаний в области международных отношений, то Индия порой страдала от раздвоения личности, будучи не в силах справиться с противоречием между будущим, требующим более активной и гибкой роли страны на мировой арене, и прошлым, тащившим индийскую дипломатию в болото схоластических споров с другими неприсоединившимися государствами, брошенными на произвол судьбы и всеми забытыми после окончания холодной войны. Реальная политика в течение последних двух десятилетий была обращена на восток — в ближайшем будущем Индия намеревалась занять достойное место в огромном азиатском регионе. Когда Обама занял свой пост, она по-прежнему этого хотела, но практически ничего не делала для достижения цели.

В чем администрация Джорджа Буша–младшего действительно колоссально преуспела, так это в укреплении американо-индийских связей, которые начали формироваться еще на последнем этапе работы администрации Клинтона. Видя исторические возможности, связанные с набирающей силу Индией, Джордж Буш–младший в начале своего второго президентского срока сделал на эту страну серьезную стратегическую ставку. Он решил перерубить самый тугой узел в наших отношениях с Индией. Речь шла о ее ядерной программе. Решение Индии не подписывать Договор о нераспространении ядерного оружия (наряду с Пакистаном, Израилем и КНДР, которая подписала договор, но потом в 2003 г. отозвала свою подпись) и ее отказ поставить свои ядерные объекты под гарантийный контроль Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) в течение многих десятилетий создавали непреодолимые формальные и практические препятствия для установления более тесных связей с этой страной.

Джордж Буш–младший считал, что вывод Индии из изоляции в ядерных вопросах имел бы огромное значение для американской стратегии. В результате летом 2005 г. президент США и премьер-министр Индии Манмохан Сингх объявили, что между двумя странами достигнуто взаимопонимание по ключевым вопросам. Индия должна была попытаться разделить военные и гражданские ядерные объекты и поставить последние под самые строгие международные гарантии в рамках так называемого Дополнительного протокола; обеспечить внедрение надежных систем контроля над экспортом, отвечающих требованиям Группы ядерных поставщиков (ГЯП), и не передавать технологии обогащения урана и переработки ядерных отходов государствам, не располагающим ядерным оружием, и сохранить односторонний мораторий на испытания ядерного оружия. США, в свою очередь, должны были адаптировать национальную и международную правовую базу к реалиям ядерной программы Индии и ее обязательствам действовать ответственно.

Это была непростая задача. Оставались вопросы относительно того, в какой степени Индия будет согласовывать свои действия с нами; насколько серьезно ее особое положение скажется на ядерной дипломатии в частности и на режиме нераспространения ядерного оружия в целом и оправдает ли экономический эффект для американской ядерной отрасли затраченные нами усилия и поднятую шумиху. Сторонники Ядерного соглашения — Договора о ядерном сотрудничестве в гражданских отраслях между Индией и США — преувеличивали ожидаемые выгоды и преуменьшали риски; противники, наоборот, преувеличивали риски и преуменьшали выгоды. Последних жестко критиковали индийские должностные лица, называя их «ядерными аятоллами» и обвиняя в том, что фанатичная приверженность режиму нераспространения ядерного оружия мешает им увидеть более широкие возможности. Однако с точки зрения долгосрочных стратегических инвестиций решение Буша было смелым и разумным. Оно создавало предпосылки для устранения препятствий на пути стратегического партнерства, которое стало бы огромным активом в условиях грядущего «Тихоокеанского века». Оно имело и оборотные стороны, но потенциальные проблемы поддавались контролю. Ожидаемая отдача была немалой, хотя и не мгновенной. В дипломатии никогда нельзя быть в чем-то полностью уверенным, но эта ставка стоила того, чтобы ее сделать.

Добиться предварительного согласия Конгресса было непросто, но госсекретарь Райс, помощник по вопросам национальной безопасности Хэдли и мой предшественник на посту заместителя госсекретаря по политическим вопросам Ник Бёрнс развернули мощную дипломатическую кампанию. Конгресс принял «Акт Генри Дж. Хайда о сотрудничестве между США и Индией в атомной энергетике», в котором были зафиксированы намерения относительно применения существующих законов и внесения соответствующих поправок, санкционирующих развитие ядерного сотрудничества с Индией в гражданских отраслях, но некоторые конгрессмены были по-прежнему настроены против ядерного соглашения, главным образом в связи с риском распространения ядерного оружия. В индийском парламенте дело тоже продвигалось туго — представителей оппозиции пугала угроза посягательства на суверенитет Индии. К тому времени, когда я в конце весны 2008 г. вернулся в Вашингтон, процесс застопорился, и казалось, что эту проблему наряду с другими придется решать уже следующей администрации.

Но тут премьер-министр Сингх, поддавшись непредвиденному порыву, пошел на политический риск и отважился на неожиданный шаг. Серьезно рискуя своим политическим положением, он надавил на парламент. Учитывая, что весной 2009 г. в Индии должны были состояться очередные парламентские выборы, да и срок полномочий его союзников в администрации Джорджа Буша–младшего тоже подходил к концу, а Сингх не был уверен в позиции их преемников, индийский премьер поспешил добиться от парламента вотума доверия. Таким образом, главное препятствие с индийской стороны было устранено. Президент и госсекретарь Райс дали понять, что намерены заключить соглашение до истечения срока своих полномочий. В середине июня Райс позвонила мне в офис и сказала:

— Я знаю, что мы можем не успеть. Но Сингх пошел на серьезный риск, и мы тоже должны поднажать.

Я с головой погрузился в работу. Сначала был трехмесячный спринт по заключению Ядерного соглашения, а потом шестилетний марафон моего активного личного участия в углублении и нормализации американо-индийских отношений.

Нам предстояло преодолеть еще три последних препятствия, а именно получить одобрение МАГАТЭ программы ядерных гарантий Индии; заключить соглашение с ГЯП и добиться так называемого «полного отказа от предъявления требований» к Индии, позволяющего ей развивать ядерное сотрудничество с другими странами в гражданских отраслях, и, наконец, провести Ядерное соглашение через обе палаты Конгресса. Самым труднопреодолимым препятствием оказалось сопротивление ГЯП — для принятия решения требовался консенсус, но шесть или семь стран — членов ГЯП были настроены категорически против. Провести Ядерное соглашение через Конгресс за такой короткий промежуток времени тоже было непросто, но, учитывая, что в сентябре намечалось маленькое окно для слушаний и голосования, нужно было упорно двигаться вперед.

У нас была квалифицированная команда, индийские партнеры тоже получили от Манмохана Сингха указание срочно продвигаться вперед. Президент Джордж Буш–младший, госсекретарь Райс и Стив Хэдли без устали по телефону нажимали на других руководителей, а наш посол в Нью-Дели Дэвид Малфорд откровенно давил на индийцев, чтобы заставить их проявить максимальную гибкость. Большую помощь нам оказали Джон Руд и Дик Стрэтфорд — главные специалисты Госдепартамента по контролю над вооружениями.

1 августа индийцы получали одобрение МАГАТЭ, преодолев первое и самое легкое препятствие. Теперь предстояло решить вопрос с ГЯП. На пленарном заседании ГЯП в конце августа консенсус казался недостижимым. Многие из 48 стран — членов ГЯП были против, в том числе Австрия, Ирландия и Новая Зеландия, которые открыто высказывались о своих опасениях относительно серьезности обязательств Индии в области нераспространения ядерного оружия. В записке, отправленной госсекретарю Райс 27 августа, я откровенно писал, что «наступил решающий момент» и что «индийцы очень озабочены внутриполитической ситуацией и не окажут нам серьезной помощи в работе с ГЯП. <…> Препятствия с обеих сторон достаточно серьезны» .

И госсекретарь, и президент убеждали Сингха заострить индийский текст и одновременно по телефону обрабатывали упрямых членов ГЯП. Имея на руках более жесткий вариант текста, мы с индийцами должны были в начале сентября отправиться в Вену на очередное пленарное заседание ГЯП. Возглавить американскую делегацию Райс попросила меня — более высокий, чем обычно, уровень руководителя должен был сигнализировать о твердости наших намерений.

Это было упражнение в использовании и жесткого дипломатического давления, и силы убеждения. Мне пришлось разбудить в четыре часа утра высокопоставленных швейцарских и ирландских чиновников в столицах этих стран, чтобы получить их окончательное согласие. Я излагал нашу позицию без лишних слов. Нам просто нужны были голоса, и мы обзванивали всех по списку. Не было никакого смысла вновь и вновь рассказывать о выгодах ядерного сотрудничества с Индией в гражданских отраслях — мы не собирались никого убеждать. В данном случае дипломатической учтивости не было места. Нужна была дипломатия силы, и мы использовали ее.

В конечном счете мы собрали нужное количество голосов, и 6 сентября ГЯП наконец одобрила «полный отказ от предъявления требований» к Индии, получив от Нью-Дели заверение в том, что индийцы не станут делиться чувствительными к распространению ядерными технологиями и материалами с другими странами и сохранят мораторий на испытание ядерного оружия. Многих членов ГЯП по-прежнему беспокоил чисто декларативный характер индийских обязательств, но с нас было довольно. Прошло несколько лет, прежде чем я решился вновь порадовать своим посещением Берн и Дублин, но, так или иначе, мы преодолели второе препятствие.

Поскольку в ноябре должны были состояться выборы, у Конгресса оставалось мало времени для одобрения Ядерного соглашения, но его руководство согласилось рассмотреть документ осенью 2008 г., и 18 сентября Руд и я выступили в Комитете Сената по международным отношениям и представили нашу идею. Мы постарались учесть серьезные опасения, связанные с проблемой нераспространения ядерного оружия, но убедительно отмести их, ссылаясь на стратегические преимущества соглашения. К концу месяца и Сенат, и Палата представителей проголосовали за то, чтобы одобрить соглашение. Премьер-министр Сингх прибыл в США с последним визитом в качестве премьер-министра. Президент Джордж Буш–младший пригласил его в Белый дом на обед. В тот момент оба лидера были очень довольны друг другом: планы американо-индийского партнерства явно становилось реальностью. Даже когда тарелку Сингха убрали так быстро, что он даже не успел положить на нее вилку, учтивый индийский гость был скорее удивлен, чем обижен. Он стал жертвой приверженности президента Джорджа Буша–младшего кулинарному минимализму во время встреч. Главным и единственным блюдом, которое подавалось на официальных блиц-обедах, был бизнес. Обед закончился быстро, но чувство гордости осталось надолго, как и достижения двух лидеров в развитии американо-индийского партнерства.

* * *

Приход к власти администрации Обамы сначала вызывал у индийского руководства тревогу. Находясь под свежим впечатлением успехов в строительстве партнерских отношений с США при Джордже Буше–младшем, Сингх и его главные советники боялись, что Обама будет не столь полон энтузиазма, как его предшественник. В ближайшей перспективе их беспокоили высказываемые в ходе избирательной кампании намерения Обамы сосредоточиться на «праведной войне» в Афганистане. Они опасались, что в этом случае приставка «от-» в слове «отношения» будет означать отдаление двух стран друг от друга, поскольку сотрудничество с Индией будет рассматриваться в США в более широком контексте, а стратегические инвестиции в эту страну будут уравновешиваться приоритетами в Пакистане и Афганистане. В долгосрочной перспективе они беспокоились о том, что Обама намерен рассматривать сотрудничество с Индией в контексте «Большой двойки» и что ведущую роль будут играть отношения США с Китаем. Еще одним источником тревоги была амбициозная ядерная повестка Обамы — несмотря на то, что многие проблемы благодаря заключению Ядерного соглашения были сняты, Индия все еще оставалась квадратным штырем в круглом отверстии режима нераспространения ядерного оружия. Будучи самым высокопоставленным должностным лицом в США, способным обеспечить преемственность в наших отношениях с Индией, я упорно работал над тем, чтобы убедить индийцев в необоснованности их опасений и сохранить динамику сотрудничества.

На то, чтобы снять опасения правительства Сингха, не потребовалось много времени, а убеждать Клинтон и Обаму в том, как важна для нас Индия, значило ломиться в открытую дверь. В одном из своих первых меморандумов, отправленных госсекретарю Клинтон, я напомнил ей о том, какие серьезные усилия прошлым летом потребовались для заключения Ядерного соглашения с этой страной, и добавил, что «несмотря на трудности — проволочки, взаимные обвинения и острые моменты на переговорах, меня впечатляют перспективы наших отношений. Индия настолько же чудесна, насколько и сложна; это демократия, где конкурирует множество политических сил, и, без сомнения, страна превращается в великую державу, которая будет играть все более серьезную роль и в Азии, и за пределами региона. Я не считаю, что развитие сотрудничества с Индией будет легкой и простой задачей, но строительство прочного союза с этой страной заслуживает нашего терпения, усилий и инвестиций» .

Обама и Клинтон прекрасно сознавали важность развития партнерских отношений с Индией — не только в силу конкретных выгод для нас, но и в связи с тем, что они были важнейшим условием и началом «восстановления внешнеполитического равновесия» за счет усиления азиатского направления. Шаг за шагом мы расширяли двустороннюю повестку дня, развивая сотрудничество в области борьбы с терроризмом; изыскивая возможности для партнерства в области науки и образования; наращивая двухстороннюю торговлю и инвестиции; инициируя систематическое обсуждение проблем изменения климата и значительно продвигаясь вперед в сотрудничестве в области обороны. К концу первого президентского срока Обамы Индия проводила больше совместных военных учений с США, чем с какой-либо другой страной, а ее закупки американского вооружения и военной техники выросли с немногим более $200 млн до $2 млрд.

В апреле президент Обама и премьер-министр Сингх тепло встретились на полях саммита «Большой двадцатки» в Лондоне, и Обама пригласил Сингха посетить США с государственным визитом — первым после начала работы новой администрации — в ноябре 2009 г. Это приглашение имело огромное символическое значение и развеяло опасения индийцев. Обама и Сингх стали союзниками. В 2010 г. президент США посетил Индию с ответным государственным визитом. Они с Сингхом достигли прогресса по многим вопросам. И экономическое, и оборонное сотрудничество продолжало набирать обороты. Разумеется, имели место и проблемы — в американо-индийских отношениях ничто не происходило само собой. После переизбрания весной 2009 г. правительство Сингха начало постепенно терять политическую высоту и, соответственно, политическую поддержку.

Болезненной темой оставался Пакистан. Несмотря на настойчивую работу Обамы с Сингхом и мои негласные беседы с Шившанкаром Меноном, советником Сингха по вопросам национальной безопасности, индийцы не очень хотели посвящать нас в тонкости своих отношений с пакистанцами. Весной 2007 г. активные переговоры между Индией и Пакистаном по секретному дипломатическому каналу почти привели к прорыву по Кашмиру и другим спорным вопросам, но из-за ослабления политической позиции президента Пакистана Первеза Мушаррафа они резко затормозились и с тех пор продвигались вперед с переменным успехом. Нас все больше беспокоила угроза ядерной конфронтации, но индийцы очень неохотно шли на обсуждение этой темы, как и путей предотвращения эскалации и тем более посреднической роли США .

Президент Обама использовал свой визит в Индию в 2010 г., чтобы сделать еще один важный шаг, подчеркивающий его приверженность американо-индийскому партнерству. Выступая в индийском парламенте, он вновь подчеркнул, что считает отношения между США и Индией «одним из самых значимых партнерств XXI в.». Кроме того, он впервые заявил, что поддержит принятие Индии в постоянные члены Совета Безопасности ООН в ходе реформирования этого института. Заявление было сделано в нужное время и в нужном месте, хотя решиться на него было непросто. Ранее США сделали лишь одно подобное заявление — за несколько месяцев до описываемых событий они поддержали кандидатуру Японии. В целом вопрос об увеличении количества постоянных членов Совета Безопасности ООН порождал множество проблем, связанных и с процедурными вопросами, и с сохранением эффективности самого института, и с позицией других постоянных членов Совета Безопасности ООН, и возможными обидами многих игроков, включая такого близкого союзника США и неоспоримого кандидата в члены Совета Безопасности, как Германия.

Этот шаг по понятным причинам очень беспокоил Сьюзан Райс, нашего постоянного представителя при ООН, — не в последнюю очередь потому, что в последние годы индийцы были не слишком надежными нашими союзниками в Нью-Йорке. Утром в день выступления президента в индийском парламенте мы вместе с Обамой и Томом Донилоном, недавно назначенным помощником президента по национальной безопасности, провели еще одно, последнее, совещание по секретному каналу со Сьюзан. Она снова перечислила свои возражения и доводы в пользу использования в заявлении условного наклонения. Я полностью признал риски, но сказал, что, по моему мнению, упустить эту возможность было бы ошибкой. Том поддержал меня. В конечном итоге президент решил сделать заявление, но счел нужным в частной беседе особо указать Сингху на трудности, связанные с увеличением количества постоянных членов Совета Безопасности ООН, и на то, что в борьбу за постоянное членство Индия обязательно должна внести и свой вклад.

В течение следующих нескольких лет американо-индийские отношения продолжали успешно развиваться. Джон Керри пошел по стопам Клинтон и в течение второго президентского срока Обамы вместе с министром торговли Пенни Прицкер много работал над реализацией потенциала наших экономических связей с Индией. Трудной и кропотливой работы потребовал ввод в действие Ядерного соглашения. В 2010 г. мы с Меноном закончили подготовку необходимого соглашения по переработке ядерных отходов, но в тот же год индийский парламент принял Закон о гражданской ответственности за ядерный ущерб, препятствовавший национальным, американским и другим иностранным компаниям использовать коммерческие возможности, которые были одним из важнейших положительных моментов Ядерного соглашения. Потребовалось несколько лет, чтобы добиться реального компромисса. Это был изматывающий процесс, настоящее испытание для Конгресса и многих представителей американской бюрократии на терпение и готовность проявить добрую волю. Он служил постоянным раздражающим напоминанием о том, что, каким бы выгодным ни казалось соглашение в долгосрочной перспективе, в краткосрочной перспективе при работе над ним проблемы неизбежны.

После оглушительной победы «Бхаратия джаната парти» (Индийской народной партии, ИНП) весной 2014 г. Нарендра Моди сменил Сингха на посту премьер-министра. Моди был сторонником более активной роли Индии на мировой арене. Он обязался сделать страну великой державой, а ее сотрудничество с Соединенными Штатами поднять до уровня стратегического. У нового премьер-министра были смелые идеи относительно продвижения экономики Индии и ее государственного управления в XXI в. В то же время под крылом ИНП много лет действовали опасные сектантские движения — индуистские националистические организации. Во время пребывания Моди на посту главного министра штата Гуджарат в результате межрелигиозных столкновений там погибли тысячи мусульман, что негативно сказалось на репутации премьера и привело к осложнениям в его отношениях с США. Мы более 10 лет отказывали ему в визе. Однако индийские избиратели жаждали сильного лидера, способного контролировать ситуацию внутри страны. Энергия Моди и его видение будущего давали им ощущение открывающихся возможностей — как для самой Индии, так и для ее партнерских отношений с США.

Я был первым высокопоставленным американским чиновником, который встретился с Моди в Нью-Дели спустя неделю после его инаугурации. Он производил впечатление очень амбициозного лидера с холодным чувством юмора. Никаких переживаний по поводу отказа в визе я не заметил. Моди ясно дал понять, что намерен внести свой вклад в развитие американо-индийских отношений, и подчеркнул, что рассматривает наше партнерство как ключевой фактор достижения своих целей как внутри страны, так и в регионе. Индийский премьер интересовался вопросами американской политики и перспективами будущих президентских выборов, а также тем, чтó можно сделать в тот период для укрепления сотрудничества между Вашингтоном и Нью-Дели. Он сразу же принял переданное мной приглашение Обамы посетить Вашингтон в сентябре.

Обама и Моди работали в тесном контакте, и сентябрьский визит прошел успешно. Еще одним свидетельством успешного развития наших отношений стал визит Обамы в Индию в качестве почетного гостя на праздновании Дня республики в январе 2015 г. Несмотря на то, что повторение такого прорыва, каким стало подписание Ядерного соглашения, в дальнейшем становилось все менее возможным, а также на неизбежные разногласия по ряду важных вопросов в области геополитики и торговли, при администрации Обамы наши партнерские отношения пустили мощные корни. Их влияние на мировой порядок постепенно усиливалось, а роль в «восстановлении внешнеполитического равновесия» за счет активизации усилий в Азии, к которому стремилась администрация, становилась все более весомой.

* * *

Апрельским вечером 2012 г., около 22:00, мне домой позвонили из Оперативного центра Госдепартамента и попросили поговорить по секретному каналу связи с госсекретарем Клинтон. Я поднялся по лестнице в свой крохотный кабинет на чердаке, нагибая голову, чтобы не удариться о балки. Там был установлен телефонный аппарат для секретной связи, чтобы Лису и девочек не будили ночные звонки, постоянно мешавшие им спать все эти годы. Глава аппарата Госдепартамента Шерил Миллз, директор Группы политического планирования Джейк Салливан и заместитель госсекретаря по делам Восточной Азии и Тихоокеанского региона Курт Кэмпбелл уже были на линии.

Когда госсекретарь присоединилась к нам и, как обычно, спокойно спросила, «что еще стряслось?», Кэмпбелл изложил возникшую проблему. 40-летний слепой самоучка, борец за права человека из Китая Чэнь Гуанчэн сбежал из-под домашнего ареста в провинции Шаньдун. Со сломанной лодыжкой он с помощью друзей кое-как добрался до пригорода Пекина. Спасаясь от сотрудников государственной безопасности, он позвонил своему знакомому в американском посольстве, который через несколько часов с одним своим коллегой выехал, чтобы встретиться с правозащитником. Чэнь попросил убежища в посольстве. Сотрудники посольства доложили о произошедшем временному поверенному в делах США в Китае Бобу Вангу, который сразу же запросил инструкции от Курта. Ванг сказал, что вряд ли Чэнь сможет добраться до посольства самостоятельно, учитывая его состояние и то, что за ним охотится госбезопасность, но, возможно, американские дипломаты могли бы забрать его и привезти в посольском автомобиле. Ванг добавил еще одну вещь: он полагал, что у Чэня был всего час, прежде чем его догонят.

Этот ночной телефонный звонок был не совсем обычным, но ситуация, в которой госсекретарю приходилось выбирать между плохим и очень плохим решением, была вполне типична. С одной стороны, были убедительные аргументы в пользу доставки Чэня на территорию посольства по нравственным соображениям: это стало бы еще одним доказательством того, что ради защиты своих ценностей США готовы идти на любой риск. С другой стороны, возникала очевидная внешнеполитическая проблема: китайское руководство было бы возмущено. Если бы Чэнь оказался в посольстве, уже нельзя было бы вести никаких переговоров о каком-либо приемлемом для него решении. Ситуация осложнялась еще и тем, что через пять дней госсекретарь Клинтон должна была лететь в Пекин на очередной раунд американо-китайского Стратегического и экономического диалога, который с нашей стороны вели самые высокопоставленные представители администрации Обамы. Проблема свалилась на нас в самый неподходящий момент.

Клинтон была спокойна и деловита: никакого заламывания рук, никаких жалоб на отсутствие выбора, никаких упреков в адрес посольства. Она задала еще несколько вопросов о Чэне и о том, как он получил образование, а потом спросила каждого из нас, чтó мы думаем. Мы все указали на возможные негативные последствия, но рекомендовали все-таки доставить Чэня в посольство. Клинтон не колебалась. Она знала, что в этом случае ее ждет политический шторм в отношениях с китайцами, но подозревала, что сумеет из него выбраться, и в любом случае не могла найти оснований для отказа в помощи правозащитнику. Она не стала перекладывать ответственность на Белый дом, ссылаясь на нехватку времени. Она просто попросила Джейка сообщить о происшествии в аппарат Совета национальной безопасности — на случай, если у СНБ будут возражения, и уполномочила Курта сообщить Бобу Вангу, что тому предоставляется полная свобода действий. Мы с Джейком позвонили по секретному каналу связи Тому Донилону, который принял новость спокойно и процитировал Бейкера, сказав, что в случае провала операции нам «подбросят на порог дохлую кошку».

Около 3:00 по вашингтонскому времени Ванг сообщил, что Чэнь доставлен в посольство. Теперь нам следовало пристегнуть ремни безопасности и приготовиться к американским горкам. Курт вылетел в Пекин, чтобы начать обсуждение с чрезвычайно недовольным Цуй Тянькаем, заместителем министра иностранных дел Китая, ответственным за отношения с Соединенными Штатами. Цуй подчеркнул, что единственное решение состояло в немедленной передаче Чэня китайским властям, и указал на риск сворачивания американо-китайского Стратегического и экономического диалога в случае нашего отказа. Я прибыл в Пекин через день, вечером 30 апреля, на очередной раунд Стратегического диалога по проблемам безопасности — проходившую раз в полгода встречу, на которой обсуждались некоторые наиболее сложные вопросы двусторонней повестки дня, включая проблемы морской и кибербезопасности, а также будущего ядерных вооружений и ПРО. Той ночью у нас с Куртом состоялся долгий и трудный двухчасовой разговор с Цуем. Я как можно спокойнее изложил наши доводы, указав, что наиболее приемлемый для нас вариант решения состоит в том, чтобы разрешить Чэню пройти курс лечения в одной из пекинских клиник; позволить его семье приехать из Шаньдуна, чтобы ухаживать за ним, а затем дать ему возможность сделать то, что он хотел, — получить юридическое образование в китайском университете. Цуй сначала возражал. Но по мере приближения утра политические страсти успокаивались, и Цуй становился все более сговорчивым. Было очевидно, что ни он, ни его начальники не стремились к тому, чтобы грядущая встреча на уровне министров была полностью посвящена делу Чэня. К утру китайцы согласились с обрисованным нами в общих чертах подходом.

Но американские горки на этом не кончились. В больнице Чэнь внезапно передумал. Теперь он хотел немедленно уехать в США вместе с женой. Свои новые намерения он озвучил и в интервью западным журналистам, которое дал по мобильному телефону. Цуй был взбешен.

— Вы не сделаете этого, — сказал он. — Вы даже не представляете, какой ущерб это нанесет нашим отношениям.

В конечном итоге госсекретарь Клинтон лично надавила на китайских партнеров, и Чэню разрешили вылететь в Нью-Йорк, как он и надеялся. Мы вздохнули с облегчением — как и Белый дом .

Это происшествие не шло ни в какое сравнение с куда более серьезным кризисом в наших отношениях с Китаем, разразившимся при администрации Обамы позднее, но оно запомнилось надолго. Во-первых, на нас произвели впечатление исключительное самообладание и лидерские качества госсекретаря Клинтон, проявленные в ситуации непростого выбора и необходимости поиска компромисса в условиях катастрофической нехватки времени для обдумывания политического решения. Во-вторых, мы увидели, что внутренняя политика Китая становится все более жесткой. Наконец мы убедились, что отношения между США и Китаем становятся все более упругими, способными быстро восстанавливаться после возникновения неизбежных осложнений, что требовало постоянного внимания и инвестиций. Чем ближе к завершению была моя долгая дипломатическая карьера, тем яснее мне становилось, что ничто не имеет такого значения для американской внешней политики, как налаживание и поддержка таких отношений.

Сегодня Китай уже не стремится стать великой державой; он уже стал ею. Пришло его время. Война в Ираке и финансовый кризис, разразившийся пять лет спустя, продемонстрировали слабые места Америки. Осмелевшие китайские лидеры увидели новые возможности и решились поставить под сомнение древнюю китайскую мудрость, на которую любил ссылаться Дэн Сяопин, — «не стоит показывать свою силу раньше времени», и теперь надеялись не только сравняться с США по уровню экономического развития и занять такое же место на мировом рынке, но и потеснить нас в Азии, где мы до сих пор играли ведущую роль. Это не означало, что между нами назревал неизбежный конфликт — ему во многом препятствовало взаимовыгодное тесное переплетение американской и китайской экономик. Но это означало, что для президента Обамы и госсекретаря Клинтон главным экзаменом на способность эффективно управлять государством становилось умение управлять соревнованием с Китаем, уравновешиваемым двусторонним сотрудничеством и региональными союзами и институтами. Разумеется, проблема была не нова. Со времен Никсона и Киссинджера в американской стратегии набирающему силу Китаю отводилось важное место. Администрация Джорджа Буша–старшего приложила немало усилий в поддержку Китая как «ответственной заинтересованной стороны» в меняющейся системе международных отношений. События 11 сентября 2001 г. и Ближний Восток требовали пристального внимания на самом высоком уровне и серьезных затрат времени, сил и денег, однако и Обама, и госсекретарь Клинтон были полны решимости «восстановить внешнеполитическое равновесие», усилив азиатское направление нашей внешней политики.

Клинтон стала первым госсекретарем со времен Дина Раска, который занимал этот пост полвека назад, чьим первым зарубежным визитом стал визит в Азию. Она часто бывала там во время пребывания на своем посту. Обама тоже посещал регион чаще, чем любой его предшественник, — более 10 раз за два срока. Они не просто бывали в Азии, но внесли огромный вклад в развитие отношений с азиатскими странами — и с Индией, которая всегда была главным партнером Запада в регионе; и с быстрорастущими экономиками Юго-Восточной Азии, с которыми наше сотрудничество расширялось; и с Австралией, Южной Кореей и Японией, которые по-прежнему оставались важнейшими союзниками США. Обама и госсекретарь Клинтон начали усиливать американское военное и дипломатическое присутствие в регионе, изучая возможность подписания нового торгового соглашения, которое в конечном счете привело к созданию Транстихоокеанского партнерства, а также формирования новых региональных институтов, таких как Восточноазиатский саммит. Главным архитектором «восстановления внешнеполитического равновесия» и неустанным борцом за него был заместитель госсекретаря Курт Кэмпбелл. Когда Том Донилон занял пост помощника Обамы по национальной безопасности в его первой администрации, он тоже вплотную занялся развитием отношений с Китаем, регулярно посещая Пекин и налаживая прочные личные связи с лидерами страны. То же самое делала и Сьюзан Райс, когда унаследовала его пост.

Я решал другие проблемы и работал по другим направлениям, но меня тоже поражала квалификация и растущая уверенность в своих силах китайских дипломатов. Так, возглавляя однажды американскую делегацию на саммите Африканского союза в Аддис-Абебе, я увидел, насколько влияние Китая в этой организации сильнее влияния других стран. Китайскую делегацию, по размеру и уровню представительства значительно превосходящую нашу, не раз возглавлял лично председатель КНР Ху Цзиньтао, а встречи проходили в новом здании штаб-квартиры Африканского союза, построенном китайцами и финансируемом ими же. Я часто ездил в Пекин для консультаций по Ирану, Афганистану, России и многим другим проблемам. Я наслаждался долгими беседами с Дай Бинго, главным советником Ху Цзиньтао по вопросам внешней политики. Советолог по образованию, Дай отличался острым умом и здравым рассудком, он прекрасно знал механизмы государственного управления других стран. Когда я как-то раз заговорил с ним о прогрессе в американо-российских отношениях, достигнутом Обамой и Медведевым, Дай тонко улыбнулся и заметил:

— Вы, конечно, понимаете, что в Москве ничего не делается без согласия Путина.

Он сказал это очень вежливо, но немного удивленное выражение его лица безошибочно указывало на то, что он действительно не был уверен, что мы знаем, «как это делается».

В течение срока пребывания Обамы на посту президента я посвятил немало времени визитам в Юго-Восточную и Северо-Восточную Азию. Китай начал наращивать свое присутствие в районе Южно-Китайского моря, намереваясь — причем в буквальном смысле — подкрепить свои территориальные претензии строительством искусственных островов и отстаивать свои интересы в области торговли и добычи ресурсов. Возмущенный прямым заявлением госсекретаря Клинтон, сделанным на встрече Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) в Ханое летом 2010 г., что США тоже намерены отстаивать свои национальные интересы в Южно-Китайском море, министр иностранных дел КНР Ян Цзечи по сути предупредил присутствующих на встрече министров, что Китай является крупнейшим игроком в регионе и им придется с этим смириться. Госсекретарь Клинтон тонко использовала это слишком смелое заявление Китая для укрепления наших связей с другими странами Юго-Восточной Азии. В течение следующих нескольких лет я постарался внести свой вклад в развитие этих связей, несколько раз посетив Вьетнам и Индонезию, а также сделав остановки в Австралии и столицах всех других государств АСЕАН.

Мой отец воевал во Вьетнаме в 1966–1967 гг., но после ее окончания и последующих нескольких десятилетий обиды на США в городской какофонии быстро растущего Хошимина можно было заметить лишь слабые следы войны. Не было и недобрых чувств к нам. В Камбодже гид, чудом выживший во времена Пол Пота, показал мне страшный музей геноцида «Туольсленг» в центре Пномпеня. Раньше здесь была тюрьма, где он сидел. «Камбоджа, — писал я после этого госсекретарю Клинтон, — вселяет оптимизм, подтверждая удивительную способность людей выживать в самых трудных условиях, даже после того, как целое государство зверски расправляется со своим народом». Встреча с тогдашним лидером Камбоджи немного отрезвила меня. «Хун Сен, который бóльшую часть своей взрослой жизни каждое утро просыпался с вопросом, ктó попытается убить его сегодня, — писал я, — теперь сам стал коварным и жестким лидером; он вовсе не считает политическую открытость естественной составляющей нормальной системы государственного управления». Позднее я также побывал в Бирме, поддержав новые возможности, открывавшиеся в этой стране благодаря усилиям президента Обамы и госсекретаря Клинтон. В 2012 г. после долгой беседы с несгибаемой Аун Сан Су Чжи я написал госсекретарю, что уверен: «этой женщине будет нелегко одновременно выступать в роли мирового символа борьбы за права человека и жесткого бирманского политика» .

Заняв летом 2011 г. пост первого заместителя госсекретаря, я стал чаще посещать Токио и Сеул, в частности, для участия в трехсторонних встречах с этими нашими важнейшими союзниками, исторические противоречия между которыми иногда мешали совместной работе, связанной с общими опасениями по поводу ядерных устремлений КНДР и усилением роли Китая. Я не принимал непосредственного участия в наших спорадических дипломатических усилиях в области налаживания отношений с Северной Кореей, но разделял разочарование коллег в связи с бесплодностью шестисторонних переговоров по ядерной программе КНДР, невозможностью наладить серьезный канал секретной связи с северными корейцами и безуспешными попытками начать секретные стратегические переговоры с Китаем о будущем Корейского полуострова. Призрачные надежды на преодоление этих трудностей давала концепция «стратегического терпения», но она, по сути, только ограничивала возможность стратегического выбора и в долгосрочной перспективе усиливала нетерпение всех сторон — особенно после того, как в 2012 г. Ким Чен Ын унаследовал пост своего отца.

После 2011 г. я стал более активно и непосредственно участвовать в развитии отношений между США с Китаем. Став преемником Джеймса Стайнберга, я возглавлял американскую делегацию на проходящем каждые полгода американо-китайском Стратегическом диалоге по ядерной безопасности. В этих встречах участвовали дипломаты, высокопоставленные военные и сотрудники спецслужб. Для китайской стороны это иногда создавало определенные трудности. В состав делегации, которую возглавлял мой коллега из министерства иностранных дел Китая Чжан Есюй, входили несколько генералов Народно-освободительной армии Китая и руководителей служб безопасности. Когда они сидели рядом друг с другом, на их лицах было написано только одно: желание поскорее покинуть помещение.

Обмен дипломатическими заявлениями чаще всего был отнюдь не забавой. Как-то раз мы без перерыва просидели семь часов, излагая и обсуждая имеющуюся у нас секретную информацию о том, что китайские государственные институты, включая Народно-освободительную армию Китая, занимаются коммерческом кибершпионажем. Китайцы все отрицали. Но в широком смысле в самой постановке вопроса заключалось некое внутреннее противоречие, вызывающее когнитивный диссонанс. Китайцы, по крайней мере в то время, считали проводимую нами границу между шпионажем в целях национальной безопасности и кибершпионажем для получения коммерческих преимуществ искусственной. По их представлению, государство должно было использовать любые имеющиеся в его распоряжении средства для получения преимуществ — не важно, политических или экономических. Мы подчеркивали, что будем решительно отстаивать различия между этими видам шпионажа, и тоже показывали зубы. После того, как множество предъявленных конкретных доказательств ни в чем не убедило китайцев, а опасения президента США были отклонены или проигнорированы, мы объявили о возбуждении уголовных дел против нескольких китайских сотрудников спецслужб. Вероятность того, что эти люди когда-либо предстали бы перед американским судом, была нулевой, но мы таким образом выразили нашу позицию, и китайцы в конечном счете в целом согласились с нами, значительно сократив масштабы киберкраж коммерческой информации.

Неустанные усилия Джона Керри в области решения проблемы изменения климата и запоздалое понимание китайским руководством того, что отравление собственного населения — верное средство возбуждения ненужных ему внутренних беспорядков, привели к дипломатическому прорыву — подписанию Парижского соглашения по климату 2015 г. К сожалению, других прорывов не наблюдалось. Разногласия между нами росли, равно как и риски столкновения. Дипломатия играла решающую роль в снижении напряженности и поиске путей решения вопросов в тех областях, в которых это было выгодно обеим сторонам. Обама верил, что «Тихоокеанский век» будет способствовать притирке набирающего силу Китая и гибких и адаптивных Соединенных Штатов, и упорно работал, чтобы продемонстрировать нашу приверженность этой концепции. Но китайцы становились все более самоуверенными и все яснее видели проблемы, с которыми сталкивались США. Это неизбежно должно было привести к проверке друг друга на прочность, чтобы выяснить, чья версия регионального порядка победит. Ничто не имело такого значения для американской внешней политики, как результат этой большой игры.

* * *

Хотя президент Обама пытался «восстановить внешнеполитическое равновесие», в долгосрочной перспективе делая упор на Азию, он понимал, что мы должны по-прежнему вкладывать капитал и в наших ближайших союзников в Европе. И Обама, и госсекретарь Клинтон стремились укрепить трансатлантические связи, и прежде всего с Германией, Францией и Соединенным Королевством. Особенно продуктивные отношения у Обамы со временем сложились с канцлером Германии Ангелой Меркель, чей блестящий интеллект и сугубо деловой стиль работы он ценил очень высоко. Хотя наши главные европейские союзники временами страдали приступами ревности, видя, что администрация Обамы уделяла все больше внимания азиатскому региону, ничто по-прежнему не имело такого значения с точки зрения наших глобальных интересов, как трансатлантический союз. Прочные связи с европейскими партнерами были важны и для другого приоритета игры вдолгую — возобновления усилий в области налаживания отношений с Россией.

Подход Обамы к России вначале был осторожным. Принимая власть, он сказал в одном из телевизионных интервью, что, по его мнению, имеет смысл изучить возможность «перезагрузки» отношений с этой страной. У нас по-прежнему были серьезные разногласия в связи с российской агрессией в Грузии, а также немало других проблем, но существовали и точки соприкосновения — почва, которую можно было бы вспахивать более эффективно. Во время избирательной кампании 2008 г. Обама говорил о своем твердом намерении ослабить угрозу ядерной войны, готовности вести прямой диалог с иранским режимом и заинтересованности в более эффективном подходе к войне в Афганистане. Все эти приоритеты выиграли бы от оздоровления американо-российских отношений.

Конфликт в Грузии в дальнейшем охладил мои ожидания. Я продолжал оставаться на своей позиции, считая, что выбор возможностей в отношениях с Россией у нас невелик, поскольку эта страна по-прежнему была намного скорее путинской, чем медведевской. Тем не менее мы еще могли попытаться найти оптимальный баланс между возможностью сотрудничества в отдельных областях и неизбежными разногласиями. Я нашел единомышленника в лице Майка Макфола, нового главного эксперта по России в аппарате СНБ. В первый раз я встретился с ним в начале 1990-х гг., на баскетбольной площадке нашего посольства в Москве. Это было во время моей первой командировки в Россию. Майк в то время трудился в Московском центре Карнеги. В правительстве он действовал так же энергично, как и на баскетбольной площадке, и в работе над «перезагрузкой» демонстрировал такую же целеустремленность и творческий подход, как в игре.

Однако Макфол был не в восторге от первого предложенного мной шага. Я считал, что донести до Москвы серьезность намерений администрации Обамы поможет письмо от имени президента США с подробным изложением наших представлений. Я предлагал подготовить проект письма, а затем, после подписания президентом, вместе доставить послание в Москву. Майк считал, что это был подход XIX в. — разве что письмо было бы напечатано на компьютере, а не написано пером. Но я утверждал, что русские оценят традиционный подход и, соответственно, серьезность наших дипломатических намерений и это поможет нам продвинуться вперед. В конечном счете я убедил Майка. Мы сочинили длинное, подробное письмо, передали черновой вариант президенту и, получив его одобрение, в начале февраля 2009 г. вылетели в Москву. Я также вез туда написанное от руки послание госсекретаря Клинтон министру иностранных дел Лаврову. Хиллари Клинтон скептически оценивала успех «перезагрузки», но считала, что попробовать стóит.

Два дня мы с Макфолом вели интенсивные обсуждения с Лавровым и другими российскими высшими должностными лицами. Все прошло лучше, чем мы ожидали, и 13 февраля я сообщил госсекретарю, что «поездка в Москву убедила меня в существовании серьезных возможностей, хотя я реалистично оцениваю потенциальные трудности, связанные с попыткой "переключить скорость" в контактах с российским руководством, полностью поглощенным проблемами, возникшими в связи с ухудшающимся экономическим положением страны, и не уверенным в том, будет ли служить оттепель в отношениях с США их интересам». Меня поразило, как сильно обеспокоены в Москве глобальным финансовым кризисом, который быстро остановил российский экономический бум. «Подъемные краны, которые доминировали в городским пейзаже в течение нескольких лет, когда я служил послом, теперь простаивают, — писал я. — Банкиры и высшие должностные лица, собравшиеся в приемной министра финансов в ожидании встречи с ним… уже не были такими заносчивыми, как раньше; они явно пребывали в унынии». Авторитарная модель модернизации Путина и Медведева не справлялась с кризисом, чтó могло заставить Кремль попробовать ослабить напряженность в наших отношениях .

Конкретные вопросы, поднятые президентом Обамой в письме Медведеву, русские услышали, хотя и восприняли с некоторой опаской. Обама четко очертил области наших разногласий, прежде всего относительно статуса Абхазии и Южной Осетии. Столь же ясно он выразил свою точку зрения на проблему нарушения прав человека. Русские не стали подробно обсуждать конфликт в Грузии или бить себя кулаком в грудь, напоминая о политике США в отношении бывшего Советского Союза. Но Лавров сигнализировал о непосредственной заинтересованности в переговорах о подписании нового Договора о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений (СНВ-III), поскольку срок действующего договора истекал в конце 2009 г.

«Никакой другой пункт послания президента не привлек такого внимания русских, как абзац об Иране и ПРО», — писал я госсекретарю Клинтон. Тщательно подбирая слова, президент подчеркивал, что стратегия США в области ПРО, включая планы размещения объектов ПРО в Польше и Чехии, которая так беспокоила русских, в настоящее время пересматривается и что, соответственно, прогресс в области предотвращения угрозы, создаваемой ракетной и ядерной программами Ирана и обуславливающей наши европейские планы, оказал бы непосредственное влияние на процесс пересмотра стратегии. Русские не могли не понимать, чтó из этого следовало .

В начале марта в Женеве состоялась предварительная встреча госсекретаря Клинтон с российским министром иностранных дел Лавровым. Ее омрачила только одна незначительная оплошность. Когда госсекретарь Клинтон вручала Лаврову красную кнопку, символизирующую намерение США сломать лед в отношениях с Россией, слово «перезагрузка» (reset) было по ошибке переведено как «перегрузка». Но Лаврова трудно было чем-либо смутить. Он не стал злорадствовать по поводу ошибки переводчика (по крайней мере слишком явно), госсекретарь тоже отреагировала спокойно, и только у СМИ появился повод повеселиться.

В начале апреля у президента Обамы также состоялась первая встреча с Медведевым — в Лондоне, на полях саммита «Большой двадцатки», посвященного главным образом продолжающемуся экономическому спаду, вызванному финансовым кризисом 2008 г. Они встретились в Винфилд-хаусе, роскошной резиденции американского посла в Великобритании, расположенной в тихом уголке Риджентс-парка. Должен признаться, что, пока мы ждали Медведева и российскую делегацию в обеденном зале, я думал не столько о главных пунктах повестки дня «перезагрузки», сколько о том, как когда-то, еще застенчивым 22-летним парнем в дешевом костюме, впервые вошел в этот зал, куда был приглашен на торжественный прием в честь студентов, получивших стипендию Маршалла, пытаясь казаться незаметным на фоне изящных деревянных панелей. Мне и теперь немного хотелось слиться с фоном: мой костюм был не намного лучше, чем тогда. И все же на этот раз я чувствовал себя более уверенно.

С самого начала стало понятно, что Медведев очень хотел установить контакт с Обамой и попытаться провести «перезагрузку» своей рекламной кампании как эффективного президента и мирового лидера. Это не означало, что он собирался позволить давить на себя; напротив, он упорно отстаивал интересы России, действуя в рамках крайне жестких представлений Путина, но обходился без саркастических комментариев, которые так любил делать его патрон. Он подчеркнул, что к концу года обязуется завершить работу по подготовке СНВ-III, предусматривающего значительное сокращение запасов стратегических ядерных вооружений. Он предложил дать нам возможность доставлять войска и оборудование в Афганистан через российское воздушное пространство, что давало нам значительные преимущества с точки зрения снижения зависимости от доставки через Пакистан. К нашему немалому удивлению, Медведев признался Обаме, что Россия недооценивала скорость реализации и опасность ядерной и ракетной программ Ирана. Он хотел понять, как далеко более жесткая линия в отношении Ирана позволила бы продвинуться по вопросу ПРО. Несмотря на то, что Медведев критически высказался о планах размещения системы ПРО в Европе и наших претензиях в отношении Грузии, общий тон разговора неожиданно оказался позитивным — Медведев явно надеялся показать, что неплохо себя чувствует в роли президента.

Однако было не совсем ясно, есть ли в политической системе, рассчитанной на одного лидера, место второму игроку, — и, соответственно, не совсем ясно, разделяет ли этот единственный лидер очевидный энтузиазм Медведева в отношении «перезагрузки». Президент Обама принял приглашение в ближайшее время посетить Москву — в частности, для того, чтобы получить ответы на эти два вопроса. Однако осторожность требовала действовать без спешки — в любом случае в ноябре планировался первый визит Обамы в Пекин, и, кроме того, из-за экономической рецессии у него была насыщенная внутренняя повестка дня, поглощавшая бóльшую часть его времени и внимания. И все же президент был готов сражаться на нескольких фронтах и хотел понять, поддержит ли Россия «перезагрузку» отношений с США. В самом начале июля он вылетел в Москву. Я сопровождал его в качестве высокопоставленного представителя Госдепартамента.

Встреча с Медведевым прошла гладко. Бóльшая ее часть — три часа из немногим более четырех — проходила в узком составе. Оба президента были в восторге от кратких заявлений другой стороны и легко пришли к взаимопониманию, когда начали обсуждать вопросы более подробно. Обама делал особый упор на необходимость ускорить переговоры по СНВ-III и на свои опасения по поводу Ирана. Медведев продолжал донимать Обаму российскими возражениями по ПРО, подчеркивая общую заинтересованность России в ограничениях в области ПРО наряду с сокращением стратегических наступательных вооружений и конкретно несогласие с размещением установок в двух государствах Центральной Европы. По его мнению, эти планы мало способствовали предотвращению иранской угрозы в среднесрочной перспективе. Тем не менее за полгода сотрудничества двух президентов были достигнуты существенные практические результаты, а потенциальные успехи, казалось, могли быть еще более значительными.

На следующее утро Обама отправился на встречу с Путиным на его подмосковную дачу в Ново-Огарево. Вместе с ним на «Звере» — огромном, доставленном в Россию по воздуху бронированном лимузине, предназначенном для безопасного передвижения президента во время зарубежных поездок, — отправились Джим Джонс, Майк Макфол и я. Мы с Майком сидели напротив президента и в основном говорили о предстоящей встрече и о том, как найти подход к Путину. Я описал несколько своих встреч с ним за эти годы и высказал предположение, что ему не понравится, если Обама будет говорить долго, учитывая, что он вообще не любит долгих выступлений и к тому же считает себя старшим по возрасту и более опытным лидером. Почему бы сразу же не спросить российского премьера, чтó в российско-американских отношениях в течение последних 10 лет, по его мнению, шло правильно, а чтó — нет? Путин любит, когда спрашивают его мнение, и, разумеется, не постесняется его высказать. Я предположил, что, дав ему такую возможность, мы, возможно, сможем сразу задать правильный тон встречи. Президент кивнул.

В ответ на вопрос Обамы, заданный в начале встречи, последовал ни много ни мало 50-минутный монолог Путина, полный обид, колкостей и ехидных комментариев. Я задумался о том, правильный ли совет дал нашему президенту, и засомневался, есть ли у меня будущее в его администрации. Встреча, как предполагалось, должна была продолжаться всего час, и Путин уже проговорил бóльшую часть времени. Он принимал нас в роскошной обстановке, под навесом в изысканном внутреннем дворике. Официанты, одетые в костюмы XVIII в., подавали бесчисленное множество блюд. Я пил только кофе и слушал знакомый скорбный перечень претензий: Джордж Буш–младший, который так нравился Путину, видя намерения российского президента построить прочные отношения после событий 11 сентября 2001 г., не пошел ему навстречу, а администрация США напортачила в Ираке и организовала цветные революции на Украине и в Грузии. Иранская угроза беспокоила его меньше, чем Медведева, зато о ПРО и о воображаемом нежелании администрации Джорджа Буша–младшего прислушиваться к его мнению он высказывался со жгучей обидой. Путин держался не очень учтиво, иногда выражался грубо и в целом демонстрировал персональное пренебрежение работой с американцами. Он попробовал сотрудничать с Джорджем Бушем–младшим. Не получилось. Зачем пытаться еще раз?

Обама терпеливо выслушал Путина, а затем изложил свое послание, подчеркнув свое твердое намерение «перезагрузить» отношения с Россией. О разногласиях он говорил по существу, не пытаясь сгладить глубокие противоречия, вызванные действиями России в Грузии. Он сказал, что не в наших интересах позволить разногласиям не дать нам увидеть те области, в которых могло бы развиваться взаимовыгодное сотрудничество и в которых американо-российское влияние способствовало бы поддержанию мирового порядка. Он пояснил, что мы должны попытаться двигаться в этом направлении, опираясь на прагматический подход. В конце концов, мы накопили достаточный опыт, опробовав альтернативные подходы — и питая слишком завышенные ожидания, и отступая на знакомые позиции противостояния, но ни то ни другое не привело к ощутимым результатам. Обама, судя по всему, не убедил Путина, но российский премьер признал, что пробовать действительно имело смысл.

— Эти вопросы теперь входят в компетенцию Дмитрия, — заметил он небрежно. — Я поддерживаю его.

Беседа Путина и Обамы продлилась на два часа дольше, чем планировалось, но она стоила нервов, потраченных теми, кто отвечал за графики американского президента и российского премьера. Когда мы возвращались в Москву, Обама сказал, что его не удивила способность Путина «вентилировать вопросы», и признал, что проблема заключалась в том, чтобы «оставаться на связи с этим парнем, не подрывая позиций Медведева». Это оказалось намного труднее, чем нам казалось вначале. Путин отказался от предложения возглавить вместе с вице-президентом Байденом новую двустороннюю Российско-американскую президентскую комиссию — уровень вице-президентов его явно не устраивал. С нашей стороны звучали и другие предложения — например, возглавить российскую деловую делегацию, которая должна была посетить США, что дало бы ему возможность приехать в Вашингтон, — но он не принял ни одного из них. Должность, не соответствующая реальному положению, в сочетании с природной недоверчивостью не позволила Путину активно участвовать в усилиях в области «перезагрузки». Это было слабое звено, препятствие, которое мы так и не смогли устранить. К тому времени, как Путин и Обама три года спустя встретились снова, «перезагрузка» фактически заглохла.

Несмотря на мои сомнения относительно того, возможно ли было «оставаться на связи» с Путиным, мы, бесспорно, добились определенных успехов в «перезагрузке». Достигнутая договоренность об «афганском транзите» — доставке личного состава и вооружений в Афганистан через российское и среднеазиатское воздушное пространство — имела для нас неоценимое значение. Для закрепления связей сразу после саммита Обамы и Путина летом 2009 г. мы с Макфолом объехали все пять среднеазиатских государств — бывших советских республик. Вуди Аллен как-то заметил, что на 90% успех в жизни зависит от способности оказываться в нужное время в нужном месте. Это, безусловно, можно было сказать и об американской дипломатии в среднеазиатских государствах, автократические лидеры которых всегда были очень чувствительны к невниманию со стороны США, ощущая себя зажатыми между сильными и амбициозными российскими и китайскими соседями.

Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев оценил своевременность предложения Обамы на переговорах в Москве, поддержал наш прагматический подход и проницательно заметил, что одно из важнейших условий его успешной реализации — работа непосредственно с Путиным, а не только с Медведевым, о котором он высказался вежливо, но с легким оттенком пренебрежения. Президент Узбекистана Ислам Каримов выразил удивление тем, что американцы всегда начинают визиты в Среднюю Азию с Астаны, не понимая, что центром маленькой среднеазиатской солнечной системы на самом деле является Ташкент. Его двухчасовой вводный монолог произвел на нас неизгладимое впечатление — Каримов поразил нас своей выносливостью, а также пренебрежительным отношением к другим региональным лидерам, которых он откровенно называл «коррумпированными политическими легковесами» (видимо, имея в виду, что сам он в этом смысле выступает в более тяжелой весовой категории). Каримов прохладно отреагировал на высказанную нами озабоченность нарушением прав человека в его стране. В отношении Афганистана он был настроен пессимистически, но соглашался помочь. Так же отреагировали и руководители Кыргызстана. Президент Туркменистана Гурбангулы Бердымухамедов произвел на нас более приятное впечатление, чем его болезненно неуравновешенный предшественник. А во время визита в Таджикистан на мою долю выпало суровое испытание: на президентском банкете — сложном упражнении в способности переваривать блюда, выполнить которое не помогало даже огромное количество водки, — я должен был съесть поданное мне как почетному гостю оленье ухо. Я справился и выжил, но это было моим главным достижением в этой стране.

После нашего возвращения в Вашингтон администрация вплотную занялась подготовкой межведомственного обзора, посвященного стратегии ПРО, унаследованной от своей предшественницы. Обама ясно дал понять, что не намерен идти на поводу у русских. Но он хотел удостовериться, что мы двигались в правильном направлении, единственно возможном с точки зрения противостояния растущей иранской ракетной угрозе.

Результатом нашей работы стала настоятельная рекомендация принять альтернативный подход и использовать — по крайней мере на начальном этапе — корабельную информационно-управляющую систему Aegis в Средиземном море и Южной Европе. Нашу рекомендацию поддержали и Боб Гейтс, и Хиллари Клинтон. В заключение мы указывали, что такой «поэтапный адаптивный подход» обеспечит более эффективную с технической точки зрения защиту от потенциальной иранской угрозы в кратко- и среднесрочной перспективе и учет потребностей Европы в долгосрочной перспективе. При этом мы не исключали возможность возвращения в будущем к первоначальным планам размещения установок в Польше и Чехии. В начале сентября в записке, направленной госсекретарю Клинтон, я указал на очевидные позитивные последствия применения предложенного нами подхода. «Новый, безупречный с технической точки зрения подход к ПРО, — писал я, — обеспечит Вам и президенту хороший расклад в игре с русскими». Далее я подчеркивал, что «этот подход не позволит русским уйти от ответственности; сделав им предложение, от которого невозможно отказаться, мы лишим их возможности выбора в отношении Ирана и сможем продвинуться вперед как в вопросе о подписании следующего Договора о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений, так и в целом в обеспечении безопасности в Европе» .

Мы старались работать быстро, пользуясь смягчением напряженности в отношениях с Россией, чтобы продвинуть один из главных приоритетов президента — помешать Ирану разработать ядерное оружие. Важнейшим условием решения этой проблемы было сотрудничество с Москвой; если бы нам удалось не дать иранцам возможность вбить клин между США и Россией, шансы на то, что нам удалось бы мобилизовать европейцев, китайцев и других игроков и убедить их выступить единым фронтом, существенно бы возросли. Медведев понял, что мы готовы честно работать с Россией, вести прямые переговоры с иранцами и предлагать разумные компромиссы и лишь в случае неэффективности всех этих действий возобновим работу, направленную на ужесточение экономического давления на Иран. Результатом наших усилий стало принятие Советом Безопасности ООН в июне 2010 г. резолюции 1929, которая стала платформой для организации беспрецедентного давления на иранцев. В конечном счете нам удалось вернуть их за стол переговоров.

Столь же значительно мы продвинулись вперед в работе над СНВ-III. Американская команда, которая вела переговоры, была настроена решительно и в конце 2009 г., после многочисленных проволочек, непосредственно перед тем, как истек срок действия СНВ-I, подготовила новое серьезное соглашение. Новый договор предусматривал дальнейшее сокращение запасов ядерного оружия до минимального уровня с начала ядерной эры. Решающую роль сыграл лично президент Обама, которому в ходе телефонных переговоров и бесед на полях международных форумов с Медведевым удалось добиться компромиссов по ключевым вопросам. Хиллари Клинтон внесла весомый вклад в продвижение Договора на Капитолийском холме. Перед рождественскими каникулами Сенат проголосовал за его подписание. Республиканскую оппозицию удалось успокоить обещанием инвестировать миллиарды долларов в модернизацию ядерных вооружений. Целесообразность некоторых таких инвестиций была весьма сомнительна. Это лишний раз напомнило нам о цене успеха дипломатических усилий в политической системе, которая все больше поляризуется.

В марте 2010 г. я сопровождал госсекретаря Клинтон во время ее поездки в Москву. В тот момент казалось, что «перезагрузка» начала набирать обороты. У госсекретаря состоялись продуктивные беседы с Медведевым и Лавровым, после чего мы отправились на встречу с Путиным на его даче. В начале встречи, в присутствии представителей СМИ, Путин держался немного задиристо. Он указывал на трудности, с которыми все еще сталкивалась американская экономика, и скептически отзывался о серьезности намерений Вашингтона в области углубления экономических связей с Россией. Путин сидел на стуле, широко расставив ноги, и был похож на заскучавшего ученика в классе (сравнение, которое однажды недипломатично использовал Обама в публичном выступлении). Хиллари Клинтон отнеслась ко всему этому совершенно спокойно, отшутилась от его колкостей и, как только представители СМИ ушли и началась собственно встреча, заговорила по существу. Путин, привыкший ставить людей в неловкое положение, играя на их слабостях, казался несколько разочарованным сдержанной реакцией Клинтон.

Ранее в тот день мы с госсекретарем Клинтон говорили о том, что Путин больше всего любит бывать на природе и любоваться крупными животными, а также собственным обнаженным торсом. Чтобы переключить скорость в ходе беседы, она попросила Путина рассказать о его усилиях, направленных на сохранение популяции сибирских тигров, о чем много писали в прессе. Обстановка разрядилась, и Путин с несвойственным ему волнением рассказал о своих недавних поездках на Дальний Восток. В порыве переполнявшего его энтузиазма он встал и пригласил Клинтон в свой личный кабинет. Путин с Клинтон шли впереди, а я тащился за ними по коридорам мимо ошарашенных охранников и помощников российского премьера. На огромной, во всю стену, карте России, висевшей у него в кабинете, Путин начал показывать госсекретарю места в Сибири, где он побывал, спасая тигров, и места на Севере, где он планировал побывать будущим летом, чтобы принять участие в подготовке эксперимента по наблюдению за белыми медведями с помощью спутниковых передатчиков, надевая специальный ошейник на усыпленного медведя. С неподдельным интересом он спросил, не желает ли экс-президент Клинтон отправиться туда вместе с ним? А может быть, к ним присоединится и сама госсекретарь?

Я никогда не видел Путина таким оживленным. Госсекретарь приветствовала его усилия в области охраны дикой природы и заявила, что это, возможно, еще одна область, где Россия и Америка могли бы работать в более тесном контакте. Приглашение побывать на российском Крайнем Севере она вежливо отклонила, но обещала передать его супругу. Позже, по пути в отель, где она остановилась в Москве, Клинтон улыбнулась и сказала, что ни она, ни экс-президент ни за что не согласились бы провести летние каникулы за полярным кругом в компании с Путиным.

Звездным часом «перезагрузки» во многих отношениях стал визит Медведева в США в июне 2010 г. Новый договор, СНВ-III, был подписан и ратифицирован. Жесткая новая резолюция Совета Безопасности ООН свидетельствовала о развитии американо-российского сотрудничества по Ирану. Поддержка России в области доставки личного состава и вооружений в Афганистан позволила президенту Обаме сделать рывок в решении афганской проблемы. Росту политического влияния Медведева внутри России по-прежнему мешал Путин, но российский президент сумел воспользоваться возможностью показать, что он способен отстаивать интересы своей страны на мировой арене, о чем наглядно свидетельствовали сердечные отношения с Обамой. Это могло бы обеспечить ему пропуск на выборы на второй срок, хотя уже начали циркулировать слухи о том, что Путин намерен вновь вернуться в Кремль.

Медведев начал свою поездку по США с посещения Кремниевой долины. Он был полон решимости развивать в России сектор высоких технологий и уже создал в Подмосковье нечто вроде бизнес-инкубатора для инновационных компаний и технологий. Модель, контролируемая государством и работающая за счет бюджета и средств горстки российских олигархов, не имела ничего общего с «гаражной моделью» Западного побережья, благодаря которой Билл Гейтс и Стив Джобс создали свои компании, единственным активом которых вначале был лишь дух свободного предпринимательства, питающий энергией Кремниевую долину. Организованное Майком Макфолом выступление Медведева в Стэнфорде прошло совсем не в духе Кремля: российский президент был облачен в синие джинсы и читал свои заметки с iPad. Он с легкостью общался с первопроходцами из Apple, Google и Cisco, а также с работающими в Долине молодыми российскими эмигрантами. Тех, кто, как и я, давно утверждал, что России надо срочно диверсифицировать экономику и перестать зависеть от плодов земли и недр, выступление Медведева не могло не обнадежить.

Столь же обнадеживающими были и беседы Обамы с Медведевым в Вашингтоне, посвященные созданию экономического «поплавка», способного держать на плаву наши отношения после завершения «перезагрузки». Оба президента согласились работать совместно, чтобы завершить процедуру вступления России в ВТО.

Даже шпионский скандал, ставший достоянием общественности вскоре после возвращения Медведева в Москву, не пустил «перезагрузку» под откос. Американские спецслужбы собрали воедино поступающую в течение нескольких месяцев информацию о сети российских «спящих» агентов — российских граждан, просочившихся в США по подложным документам и готовящихся в будущем активно заниматься шпионажем. Позднее эта история легла в основу популярного телесериала «Американцы» — правда, вымышленные персонажи были намного более опытными разведчиками, чем реальные «спящие» российские агенты, зато последние, в отличие от героев сериала, представляли реальную угрозу. Мы долго обсуждали различные варианты в Зале оперативных совещаний Белого дома, и после визита Медведева президент решил предложить обмен. Одиннадцать «спящих» агентов были арестованы, а затем их обменяли на четырех человек, осужденных в России по обвинению в шпионаже. В некотором роде это была классическая история времен холодной войны. Она лишний раз напомнила нам о том, что, несмотря на очевидный потенциал «перезагрузки», наши отношения с Россией оставались в целом удручающими.

* * *

В 2011 г. ситуация начала меняться к худшему, а «перезагрузка» — терять высоту. После цветных революций в Грузии и Украине Москва опасалась, что волна народных волнений может докатиться до стен Кремля. Из-за «арабской весны» — серии революций в Тунисе, Египте и других странах Ближнего Востока в начале 2011 г., а также из-за явного сочувствия Вашингтона протестным движениям в арабском мире большинство российских руководителей просыпались в холодном поту.

Особенно пугала их ситуация в Ливии и то, что случилось с Каддафи. Когда в Ливии вспыхнули волнения, Каддафи угрожал казнить мятежников в Бенгази и других городах, где народные волнения были самым сильными. Ключевые европейские страны требовали внешнего вмешательства, чтобы предотвратить массовое кровопролитие. Идя вразрез со своей прошлой практикой, Лига арабских государств тоже откровенно призывала ООН действовать решительно и санкционировать вмешательство для защиты мирного населения. В феврале русские поддержали первую соответствующую резолюцию Совета Безопасности ООН. Затем, в середине марта, после убедительного прямого обращения вице-президента Байдена к Медведеву в Москве, Россия не стала голосовать против, а воздержалась, благодаря чему стало возможным принятие второй соответствующей резолюции Совета Безопасности ООН, разрешающей принять «все необходимые меры» для защиты мирного населения Ливии.

Я сопровождал вице-президента Байдена во время той поездки в Москву. Контраст между его беседами с Медведевым и Путиным был разительным. Медведев признал наличие гуманитарных рисков и намекнул, что склонен согласиться участвовать в ограниченной военной операции. Его решение, видимо, было вызвано желанием поддержать Обаму. Путин, в отличие от Медведева, поддерживать американского президента не собирался, да и гуманитарные риски его беспокоили не сильно. Больше всего его волновал хаос, который мог наступить в результате внешнего вмешательства, и прецедент, который был бы создан в результате свержения еще одного авторитарного лидера. Путин не переваривал американскую политику на Ближнем Востоке и резко критиковал нас за «отказ» от Мубарака месяцем ранее.

Хотя у Путина явно были серьезные сомнения относительно целесообразности поддержки намерений США во время «арабской весны», он позволил Медведеву воздержаться при принятии резолюции Совета Безопасности ООН, но ясно дал понять, что, если дело кончится плохо, он поставит ему еще одну черную метку, усомнившись в его способности отстаивать интересы России в этом жестоком и равнодушном мире, и поставит такую же метку американцам, сделав еще одну запись в своем длинном списке обид на их двуличие. Осенью 2011 г., после военного вмешательства западных государств, которое вскоре вышло за рамки первоначальных намерений, зафиксированных в резолюции Совета Безопасности ООН, Каддафи был свергнут. На жуткой видеозаписи, которую Путин, как сообщалось, не раз просматривал, было видно, как мятежники ловят ливийского диктатора, прятавшегося в дренажной трубе, и забивают его до смерти.

Путина беспокоило то, что проблемы в России не решаются, а растут. Причиной этого он считал свой уход с поста президента. В итоге он решил, что пришло время снова взять бразды правления в свои руки. Глобальный финансовый кризис 2008 г. сильно ударил по России, приведя к резкому падению цен на углеводороды и снижению высоких темпов экономического роста, которым Путин так радовался в течение своих первых двух сроков в Кремле. Хотя, с его точки зрения, война в Грузии и лояльное правительство Виктора Януковича в Украине препятствовали эрозии российского влияния на пространстве бывшего СССР, мир в целом явно стал более нестабильным — на Ближнем Востоке свергали авторитарных правителей, а после смены режимов влияние США в регионе усиливалось. Благодаря многолетнему подхалимажу российской элиты и завидным рейтингам общественного одобрения его самоуверенность росла, и в конце концов Путин с гордостью пришел к заключению, что автократическая система делает его единственным лидером, способным вести Россию правильным курсом, продвигая ее вперед. В сентябре он подтвердил, что будет снова баллотироваться на пост президента на выборах в марте 2012 г., а в случае его победы Медведев займет пост премьер-министра.

Однако Путин недооценил реакцию растущего городского среднего класса в Москве, Санкт-Петербурге и других крупнейших городах России. Людей обидело то, что их поставили перед свершившимся фактом. Они жаждали экономической модернизации и серьезных усилий в борьбе с коррупцией. В результате на выборах в Думу в декабре 2011 г. представители среднего класса нанесли удар по его правящей партии — «Единая Россия» получила только 49% голосов, намного меньше, чем в 2007 г., когда за нее проголосовали 64% избирателей. Сразу же после выборов «Единую Россию» обвинили в подтасовке результатов и других нарушениях ради получения даже столь плачевного результата. В знак протеста на улицы Москвы и Санкт-Петербурга вышли десятки тысяч человек. Путин был удивлен, зол и здорово напуган . Будучи и от природы, и в силу профессионального прошлого помешанным на контроле, он внезапно обнаружил, что средний класс, им же и взращенный за прошедшее десятилетие, хотел большего, чем просто рост благосостояния. Средний класс хотел влиять на принятие политических решений.

Я предупредил госсекретаря Клинтон, что нас ждут вспышки гнева Путина. Он и крутые парни в его окружении, скорее всего, изобретут и раздуют доказательства вмешательства США во внутренние дела России — в том числе для того, чтобы отвлечь внимание от неожиданного внутреннего политического шторма, в который он угодил. Не потребовалось много времени, чтобы убедиться в том, что я был прав. Когда Клинтон публично прокомментировала выборы в Думу и выступила с критикой нарушений — а ее тон и содержание речи полностью совпадали с тем, что она сказала бы в подобных обстоятельствах в любой другой стране мира, — Путин немедленно обвинил ее в том, что она посылает протестующим «сигнал», призывая их выходить на улицы, а Государственный департамент — в тайной поддержке оппозиционных партий. Путин имел удивительную способность копить обиды и запоминать проявления неуважения к нему, а затем использовать их для подтверждения правоты своих заявлений о том, что Запад пытается подавить Россию. Критика, высказанная Клинтон, заняла одно из первых мест в скорбном перечне его обид и стала причиной личной неприязни к госсекретарю, что привело к прямому вмешательству России в американские президентские выборы 2016 г. с целью не допустить ее победы. Путин был поборником справедливости и никогда не забывал платить по счетам.

В начале января 2012 г. при таком стечении неблагоприятных обстоятельств Майк Макфол стал нашим новым послом в России. Он был хорошо подготовлен к работе — превосходно владел русским языком, имел многолетний опыт сотрудничества с русскими и был одним из архитекторов «перезагрузки» в Белом доме. Однако к моменту его прибытия в Москву Кремль все еще был зол и жаждал мести, и надежды Майка на то, что он спокойно начнет работать и потихоньку продвигаться вперед, оказались напрасными. Я хотел поддержать его в первые дни службы и намеревался использовать для этого давно запланированный визит в Москву. Результат, однако, неожиданно оказался противоположным: я не только не помог ему, но и непреднамеренно создал кучу сложностей.

Я прибыл в Москву в первую неделю работы Макфола в качестве посла. Мы объезжали с визитами высших должностных лиц в Кремле и Министерстве иностранных дел. Во время бесед с ними мы не заметили никаких признаков приближающегося скандала. На второе утро, непосредственно перед моим отъездом, мы встретились сначала с группой лидеров политической оппозиции, а затем с несколькими правозащитниками. Такого рода встречи всегда входили в программу подобных визитов — я принимал в них участие и в течение нескольких лет службы в посольстве, и в качестве гостя из Вашингтона. Я не могу припомнить ничего необычного в тех беседах, тем более что информация о них, как и обычно, не скрывалась и вообще мы главным образом слушали, а не говорили.

Но Кремль был готов ухватиться за любые такие контакты, пускай самые обычные, и использовать их в качестве доказательства американского заговора. В тот же вечер государственное телевидение выдало длинный ругательный сюжет, утверждая, что российская оппозиция явилась к нам с Майком «за инструкциями» по дальнейшему подрыву российской политической системы. Это стало началом тщательно срежиссированной кампании против Макфола. До работы в правительстве он занимался изучением и поддержкой демократических движений, и его славный послужной список сделал его удобной мишенью для Кремля. Как позже признали Медведев и Сурков, прибытие Макфола было прекрасной возможностью сочинить рассказ об американском вмешательстве и усилить националистические настроения сторонников Путина в период подготовки к мартовским президентским выборам . Нападки на Макфола продолжались долго, в том числе и после избрания Путина президентом на третий срок. Очевидно, кампания был спланирована еще перед прибытием Макфола и моим визитом, и Кремль только ждал удобного случая, чтобы ее начать. Остается только сожалеть о том, что именно я нечаянно нажал на этот бросающийся в глаза спусковой крючок, который мгновенно сработал.

В 2012 г. наши отношения с Россией продолжали быстро ухудшаться. В марте Путин в третий раз стал президентом, набрав 63% голосов, но решительно отказался приезжать на саммит «Большой восьмерки» в Вашингтоне в мае, послав вместо себя Медведева. Мы все хуже понимали, что делать с отзвуками «арабской весны», поскольку Кремль уцепился за своего подопечного в Дамаске и сопротивлялся внешнему давлению для поддержки транзита власти в этой стране. В августе при поддержке США Россия наконец вступила в ВТО. Возникла проблема необходимости отмены поправки Джексона–Вэника, без чего Соединенные Штаты не выиграли бы от вступления России в ВТО. Отмена поправки, в свою очередь, стимулировала усилия Конгресса, направленные на организацию давления на российское руководство другими способами. В декабре был принят «Акт Магнитского», отменяющий поправку Джексона–Вэника и одновременно предусматривающий санкции в отношении российских чиновников, причастных к трагической гибели в тюрьме молодого адвоката, обнаружившего доказательства коррупции на высшем уровне.

Непосредственно перед тем, как покинуть пост госсекретаря в феврале 2013 г., Хиллари Клинтон отправила президенту Обаме меморандум, в котором предупредила его о том, что отношения с Россией будут ухудшаться, не успев улучшиться, и что после возвращения Путина в Кремль о «перезагрузке» придется забыть. Мы все еще могли сотрудничать с русскими на переговорах по иранской ядерной программе, а преемник Клинтон Джон Керри много сделал для того, чтобы достичь понимания с Москвой по Сирии. Но нисходящий тренд трудно было повернуть вспять. В августе 2013 г. русские предоставили временное убежище Эдварду Сноудену, ранее работавшему на американские спецслужбы, который слил значительные объемы строго секретной информации, что привело Вашингтон в ярость. В ответ Обама отменил запланированную двустороннюю встречу с Путиным на полях саммита «Большой двадцатки» в Санкт-Петербурге в сентябре. Казалось, наши отношения достигли низшей точки.

Однако в результате агрессивной политики Путина на Украине они стали еще хуже. В течение всего 2013 г. пассивное, коррумпированное правительство Януковича в Киеве было объектом бесконечных споров между ЕС и Россией. ЕС стремился привлечь Украину соглашением об ассоциированном членстве, которое могло стать первым шагом на долгом, полном неопределенности пути к полноправному членству в ЕС. Главным направлением усилий Путина в области геополитики было создание Евразийского экономического союза, объединяющего бывшие советские государства, которые Россия хотела контролировать. Без Украины союз был бы не полным. Для Путина Украина никогда не была просто одним из зарубежных государств, поэтому ее тяготение к Западу он считал экзистенциальной проблемой. Он был полон решимости играть жестко, будучи убежден, что будущее России как великой державы зависит от ее преобладающего влияния в Украине. Янукович, которого Путин считал слабовольным политиком, видимо, колебался, разрываясь между российскими покровителями и населением, единодушно выступавшим за ассоциированное членство в ЕС, учитывая соответствующие экономические преимущества в долгосрочной перспективе. В итоге в конце ноября он уклонился от участия в запланированной церемонии подписания соглашения с ЕС и получил от Путина субсидию в размере $15 млрд за выбор в пользу Евразийского экономического союза.

Возмущенные украинцы собрались на Майдане — старинной главной площади Киева, поставили там палатки и заявили о своем недовольстве Януковичем. Последовал полноценный политический кризис. В феврале 2014 г. имели место вспышки насилия — правительственные снайперы убили нескольких протестующих, а представители крайне правого крыла оппозиции — нескольких полицейских. Благодаря посредничеству ЕС в последнюю минуту стороны договорились не накалять обстановку, но Янукович, который уже боялся за свою жизнь, бежал — сначала в Восточную Украину, а потом за границу, в Россию. Протестующие праздновали победу. Рада объявила Януковичу импичмент и выбирала временного президента. Все эти события, казалось, могли дать украинцам новую историческую возможность построить более многообещающее будущее.

В тот момент я был в Сочи, где возглавлял американскую делегацию на церемонии закрытия зимних Олимпийских игр 2014 г. Со мной был Майк Макфол, до конца срока пребывания которого в Москве оставалось несколько дней. Мы быстро согласились, что Путин вряд ли будет готов смириться с поражением Януковича и крушением своих надежд на послушную Украину. Мы пытались добиться встречи с ним в Сочи, но он был не в настроении общаться с нами. Белый дом попросил меня сделать остановку в Киеве, куда я прилетел через два дня. Там царило воодушевление, но в воздухе витали дурные предчувствия: высшие должностные лица опасались ответного хода Путина. Как-то морозным зимним вечером я спустился на Майдан и осмотрел импровизированную больницу, открытую протестующими в Михайловском Златоверхом монастыре неподалеку от Майдана. И волонтеры — врачи и медсестры, и раненые демонстранты, которые все еще находились там, явно гордились тем, что делали. Я сказал госсекретарю Керри, что, по моему мнению, в тот момент Украина сделала правильный выбор. Казалось, надежды украинцев наконец оправдаются и печальный опыт страны, чей ландшафт в течение двух последних десятилетий был загажен политическими поражениями, грызней лидеров, повальной коррупцией, российским вмешательством и завышенными ожиданиями, больше не повторится.

Вскоре после того, как я уехал из Киева, в Крыму появились «маленькие зеленые человечки». Это были первые российские военнослужащие и сотрудники спецслужб, хлынувшие в Крым. Люди в форме, но без знаков различия, вскоре оккупировали украинский Крымский полуостров. В середине марта Путин официально объявил об аннексии Крыма и активизировал деятельность российских военных и местных сепаратистов на Донбассе — промышленном регионе на юго-востоке Украины, где издавна проживало много этнических русских. Сигнал Путина был, как обычно, недвусмысленным: если России не удалось обеспечить лояльность правительства в Киеве, вступал в действие «План Б» — дестабилизация Украины и использование Кремлем присоединенного к России Крыма, а также недовольного и нестабильного Донбасса в качестве инструмента давления на Киев. Запад ответил серией антироссийских санкций, неожиданно для Путина продемонстрировав солидарность США и их ключевых европейских союзников. Это способствовало снижению его активности в Донбассе и ослаблению давления на Киев, но в ближайшей перспективе вряд ли могло заставить его отказаться от аннексии Крыма.

В начале лета 2014 г., после трудного телефонного разговора Обамы с Путиным, нас с Джейком Салливаном, который тогда был советником по национальной безопасности вице-президента Байдена, попросили негласно встретиться с двумя высокопоставленными российскими должностными лицами — сотрудником Министерства иностранных дел и представителем Кремля — и посмотреть, есть ли возможность наладить секретный канал связи и поможет ли он смягчить напряженность, особенно в связи с кризисом в Украине. В Женеве, в номере отеля с видом на озеро, в течение целого долгого дня мы бесконечно ходили по кругу. Высокопоставленный российский дипломат был нашим старым другом, но ему почти нечего было нам предложить. Чиновник из Кремля в основном рассказывал анекдоты в духе «Борщового пояса» и запутанные, политически некорректные истории о России и ее соседях. Он повторял то, что Владимир Путин говорил Джорджу Бушу–младшему в 2008 г.:

— Американцы, — говорил он, — не понимают, что Украина не является целостным государством. Одна ее часть — это, по сути, Центральная Европа, другая — по сути, Россия, и лишь малая ее часть — собственно Украина. Не обманывайте себя.

Его вкрадчивый, покровительственный тон не внушал симпатии.

— И вы не должны обманывать себя, — ответил я. — Вы добились только того, что украинцы стали сильнее ощущать свою национальную принадлежность. Вы проглотили два миллиона жителей Крыма, но другие 42 миллиона человек теперь как никогда ощущают себя украинцами и полны решимости выйти из зоны вашего влияния.

Мы с Джейком говорили по очереди, постепенно теряя терпение, — день тянулся, а разговор ни к чему не приводил. Мы сомневались, что Минские соглашения, подготовленные немцами и французами совместно с русскими и украинцами, в ближайшее время будут выполнены. Но еще сильнее нас беспокоило то, что русские могли пойти дальше, не сокращая, а наращивая свое военное присутствие в Донбассе. В ту ночь мы отправили президенту Обаме послание, сообщив о нежелании русских серьезно работать над налаживанием секретного канала связи и своих неудачных попытках убедить их в целесообразности использования предлагаемых нами дипломатических возможностей.

«Перезагрузка» надолго застопорилась.

* * *

Кривая отношений с Россией в эпоху Обамы была до боли знакома. Унаследовав от своего предшественника взаимное недовольство в связи с войной в Грузии, Обама добился некоторых реальных успехов в развитии отношений с Россией. Мы достигли значительного прогресса в сотрудничестве по Ирану и Афганистану, а также в области сокращения стратегических наступательных вооружений. Мы помогли русским наконец преодолеть последние барьеры на пути к официальному вступлению в ВТО, но так и не преуспели в том, чтобы укрепить экономические связи. Масштабы сотрудничества с Россией, разумеется, были несравнимы ни с масштабами экономического партнерства с Китаем, ни даже с масштабами развивающихся с переменным успехом связей с Индией. Ростки кооперации, начавшие было прорастать на начальном этапе в связи с «арабской весной», зачахли из-за взаимных обвинений, особенно относительно Ливии. Несмотря на потенциал взаимопонимания в отношениях Барака Обамы с Дмитрием Медведевым, мы так и не смогли наладить продуктивные отношения с Путиным. А полагать, что мы способны тем или иным способом укрепить политическое положение Медведева, делая ставку на развитие отношений между Обамой и лидером, чей политический вес полностью зависел от Путина, было бы с нашей стороны несколько самонадеянно.

Хотя Обаме вначале удалось заинтересовать Путина, российский президент по-прежнему рисовал США как некую враждебную силу, всеми средствами пытающуюся подорвать влияние России в регионе и его собственную власть внутри страны. Для него это оставалось вопросом не только убеждения, но и удобства. Путин загнал в ловушку и себя, и Россию. Сознательный отказ от диверсификации экономики и установления верховенства закона не мог не привести к стагнации, а зарубежные авантюры отвлекали от нее внимание лишь на время. Как и при Джордже Буше–младшем, появившиеся в начале правления Обамы надежды на развитие американо-российских связей развеялись из-за рецидива напряженности, и в итоге наши отношения достигли низшей точки после окончания холодной войны. Эта динамика может навести на мысль, что история неизбежно повторяется. Однако в данном случае отношения между двумя странами складывались под воздействием не только законов истории, но и конкретных личностей — лидеров двух стран с их предрассудками, неумением наладить контакт и сделать правильный выбор. Как и вся история отношений между Россией и США после окончания холодной войны, во времена Обамы эта история была захватывающей, хотя зачастую и довольно грустной.

Стремление Обамы идти в ногу со временем, приспосабливаться к меняющемуся внешнеполитическому ландшафту и вкладывать силы и политический капитал в формирование отношений с ключевыми международными игроками достойно восхищения. В отличие от Джорджа Буша–старшего, который действовал в условиях трансформации биполярного мира в однополярный, Обаме выпало работать в ситуации, когда однополярный мир превращался в намного более сложную систему. Это было время крупных ставок — на восстановление внешнеполитического равновесия за счет усиления влияния в Азии и на строительство стратегического партнерства с Индией. Это были разумные ставки, и все было сделано правильно, несмотря на то, что результаты были не такими блестящими, как планировалось, и не все удалось довести до конца. Это было время, когда пришлось заботиться об устойчивости отношений с Китаем и упорно трудиться, чтобы избежать ненужных столкновений. Это было время, когда можно было попытаться реализовать возможность строительства более прочных отношений с Россией и развития разумного сотрудничества с этой страной в вопросах, представляющих взаимный интерес.

Несмотря на всю гибкость и воображение, проявленные в это время, мы не могли так свободно разыгрывать дипломатические карты, как при Джордже Буше–старшем. Дипломаты могли открыть двери, могли не дать им захлопнуться, но входить в эти двери или нет, в конечном счете решали другие люди. Обама надеялся, что в новую эру американского влияния решать проблемы и урегулировать конфликты можно будет быстрее и более радикально. Но история судила иначе.