18.00–19.00

– Откуда это у тебя?

– Ты не дочитала.

Сюзанна листает страницы. Неряшливая стопка голубой бумаги для авиапочты дрожит у нее в руках. Один листок выскальзывает и мягко – невинно – опускается на пол.

– Их так много. – Она просматривает стопку, которую ей дал Адам. Слова выпрыгивают с бумаги.

Джейк

Элисон

Любовь

почему

злитесь

больно

Для Сюзанны слишком много информации. Она чувствует себя потерянной, заплутавшей, начинает заново, возвращается к началу стопки. Дорогая мисс Бёрч, я просто хотел вас поблагодарить…

– Есть еще, знаешь. Я принес только часть.

– Еще?

– Всего их двадцать семь. Жаль, что на них не стоят даты, но это и не важно. Он отправлял их на протяжении полугода, с первого разговора на дорожке у школы и до семнадцатого мая девяносто девятого.

Семнадцатое мая тысяча девятьсот девяносто девятого. День, когда мир перевернулся. Когда бы Сюзанна ни слышала эту дату, ни замечала ее в календаре, она всегда видит ее выгравированной на могильном камне.

– Сколько ты уже прочитала? – Адам тянется посмотреть, какое письмо Сюзанна заложила пальцем. Вытягивает его из стопки и, быстро взглянув, понимает содержание.

– Насколько я понимаю, осталось всего четыре. Потом письма прекратятся.

Сюзанна возвращается к письмам. Даже не вчитываясь, она может сказать – в них все то же самое: Элисон игнорирует Джейка, Джейк хочет знать, почему. То умоляет, то упрекает, потом опять умоляет, неоднократно Джейк пытается обуздать себя, но, зная сына – зная, что случилось, Сюзанна видит знаки. Где он говорит о записках, оставленных под дворником на машине, предложение прятать их в ее стол. Он будто запугивает ее. На самом деле не будто. Он это и делал. Интересно, он следил за Элисон? Ходил к ней домой?

– Откуда они у тебя? – еще раз спрашивает Сюзанна Адама. Имея в виду, откуда мне знать, что они настоящие? Но она знает наверняка. В конце концов, она где угодно узнает почерк сына. Тоска, одержимость звучат все сильнее. Она слышит закрадывающиеся оскорбления, страстное желание, чтобы Элисон приняла его всерьез. Чтобы хоть кто-то воспринял его всерьез, дополнила Сюзанна.

– С полки матери, – отвечает Адам. – Ее пачка лжи.

Сюзанна поднимает глаза.

– Она их хранила?

– А ты бы выбросила?

Сюзанна не знает, что ответить. Думает о своем ящике для «хлама» в шкафу в спальне, хранящем ее пачку лжи. Эмили как-то в детстве копалась в этом ящике и вытащила фотографию умершего брата.

– Ты его не знаешь, – отрезала Сюзанна, когда Эмили спросила, что это за маленький мальчик. Подразумевая, тебе лучше не знать. Я никогда о нем не расскажу.

Но это ведь другое. Не правда ли? То, что Сюзанна сделала

(до сих пор делает)

с Эмили – не то же самое, что родители Адама сделали по отношению к нему.

Или нет?

– Зачем ты мне их показываешь? – Сюзанна хочет сунуть письма обратно Адаму, но не может их отпустить. Ручка Джейка оставила на бумаге следы, похожие на шрифт Брайля, и ей кажется, что она пальцами прикасается к своему сыну. Дотрагивается до него, гладит, как раньше, когда он малышом садился рядом с ней на диване, при свете лампы для чтения и под невнятное бормотание телевизора на заднем фоне.

– Я думал, тебе будет интересно, – говорит Адам. – Разве не любопытно?

Она качает головой, скорее в знак опровержения, чем в ответ.

– Вот, – она протягивает пачку писем, – держи.

Адам забирает их.

– Расскажи мне о ней, – просит он.

– О ком? – не поняла Сюзанна. Она шмыгает носом. Хочет достать носовой платок из рукава, но вовремя вспоминает, что там есть еще кое-что, и это нельзя случайно уронить.

– Об Элисон Бёрч. Моей матери. Расскажи мне о ней. Что помнишь.

Сюзанна еще раз качает головой. На этот раз это и несогласие, и отказ: не могу, не буду. И мольба. Не заставляй меня. Элисон Бёрч – женщина, о которой Сюзанна не может заставить себя подумать. Она шестая в списке людей, которых Сюзанна не может не обвинять.

– Расскажи, как она пришла к вам домой, – говорит Адам. Он постукивает ногтем по лезвию ножа. Напоминание, что у нее нет выбора, будто Сюзанне нужно напоминать.

– Когда она постучала в дверь, уже было поздно. После обеда, где-то в середине недели.

Это было в четверг. Сюзанна помнит, потому что Нил был дома, хотя не должен был. По четвергам он встречался с «парнями», по сведениям Сюзанны их компания состояла из Нила и еще трех школьных товарищей, и они сидели и играли в видеоигры под пивко с травкой. Но в тот четверг, Сюзанна четко помнит, мальчишник отменили. Стив, у которого все собирались, только что перенес операцию на колене и не ждал гостей. Сюзанна помнит, как Нил невозмутимо отнесся к ироничному замечанию, что их взрослая встреча отменилась из-за того, что один из компании одряхлел настолько, что ему пришлось заменить частичку.

Так или иначе, Нил был дома. Ворчливый, на грани срыва, и он открыл дверь.

– Я узнала ее, – рассказывает Сюзанна Адаму, – но не могла понять откуда. Я смотрела через плечо Нила. Мне не было видно лица мужа, но по изменившейся позе я могла сказать, что он… под впечатлением от увиденного. Он немедленно повеселел, будто ее доставили специально для него.

Сюзанна вспоминает строку из любимого фильма, когда видит реакцию мужа. Худая, смазливая, большая грудь. В общем, ничего.

– И что ты о ней подумала? – говорит Адам. – Ты сказала, что узнала ее. Ты с ней раньше говорила?

– Нет. Я подумала, что она… привлекательная. Этого нельзя отрицать. Одета со вкусом. И еще мне подумалось, что она выглядит безумно молодой.

Элисон Бёрч было двадцать четыре, как оказалось. Старше, чем думал Джейк, когда писал письма. Но она и правда сойдет за восемнадцатилетнюю. В противовес тонкому сложению у нее были густые волосы карамельного цвета, которые она собрала в тот вечер, как и всегда, насколько видела Сюзанна, в свободный пучок. Не ее вина

(правда, не ее)

но прическа Элисон Бёрч странно и непреднамеренно манила. Даже Сюзанна видела это. Нил уже пускал слюни в банку пива. Подростка эта копна волос, едва не спускающаяся на плечи, так же притягивает, как и потерянная пуговица с блузки.

– И что она сказала? О Джейке. Как это сказала?

Сюзанна моргает.

– Для начала она спросила, дома ли Джейк. Наверняка она знала, что его нет. Она была явно смущена. Потом я это поняла. Тогда она показалась мне высокомерной. Дома был бардак, Нил с банкой пива, и выражение ее лица, когда она оглядела гостиную… – Сюзанна качает головой и начинает дрожать. Она не замерзла, это другое. – Она, конечно, волновалась, не знала, как приступить к рассказу. Но я со своего места подумала, что она осуждает.

– То есть она тебе не понравилась, – делает вывод Адам.

Сюзанну передергивает. Он прав, ей она не понравилась. Ни с первого взгляда, ни после того, как все высказала и ушла. И дело не только в том, что она рассказала о сыне такое, что никакому родителю не захочется услышать. Признайся в этом, Сюзанна, хотя бы самой себе. Она тебе не понравилась, потому что была красива и молода.

– Она все тебе рассказала? Всю глубину чувств Джейка к ней?

– Нет, далеко нет, – отвечает Сюзанна. – Она сказала, что обеспокоена, и все. Волновалась, что Джейк «отвлекается».

На этих словах Нил закашлялся, чтобы скрыть смех, Сюзанна помнит. Она точно могла сказать, о чем он думает. Разве можно обвинять паренька. Он просто человек. И конечно, он же мальчик.

– Она немного ходила вокруг да около поначалу, – говорит Сюзанна. – Сказала, считает, что Джейк «увлекся». Она так и сказала. Сказала, что ему одиноко, но вместо того, чтобы заводить друзей, он сосредоточился на ней.

Сюзанна помнит, как сразу испытала отвращение. Она видела, что Элисон прячет обиду за улыбкой, и решила, что это признак тщеславия. Подумала, что она хвастается.

– Я спросила, какие у нее есть доказательства, – продолжает Сюзанна. – Но у нее были только неясные намеки. То, как Джейк на нее смотрит. Его «поведение» по отношению к ней. Я спросила о подробностях, но тут она уклонилась от ответа, сказав, что не хочет вдаваться в детали. Попросила нас поговорить с Джейком, чтобы он сам обо всем рассказал.

– И все? Больше она ничего не сказала?

Сюзанна слышит вопрос Адама, но сама блуждает в воспоминаниях. Не о разговоре с Элисон Бёрч, она пробыла у них от силы пять или десять минут. Но о том, что было потом, вот о чем она думает. Особенно о Ниле. Он рассмеялся, вспоминает Сюзанна. Она помнит, что после ухода Элисон он сказал: «Боже мой. Я-то думал, что-то серьезное, – а потом хлебнул пива и продолжил: – Молодец парень. Конечно, она ему не по зубам, но теперь мы знаем, что он в правильной команде». – Он потряс головой, опустошил банку, открыл следующую. Сюзанна поняла, что он праздновал.

– Сюзанна? Ты здесь?

– Что? А, да. Что такое?

– Я говорю, и это все? Сказала, что беспокоится, и попросила поговорить с Джейком? Она еще что-нибудь сказала? Она упоминала письма?

– Письма? – Адам нетерпеливо встряхивает страницы. Тонкая бумага издает злобный звук, что-то между хлопотом и шипением. – Записки, Сюзанна. Письма.

– Я… нет, – говорит Сюзанна. А потом увереннее: – Нет. Она ни словом не обмолвилась, что Джейк ей писал.

Она слышит это в своем голосе: опять это стремление обвинять. Оглядываясь назад, Сюзанна видит, что Элисон Бёрч старалась оставаться тактичной. Она не хотела подставить Джейка перед родителями и потому же не стала показывать письма. А если бы показала, Сюзанна отреагировала бы иначе? Могло ли это что-то изменить?

Иными словами, был бы Джейк жив?

В этом проблема Сюзанны, тема вины тяжела для нее. Пагубная, незаметная и спрятанная в тени, она как ядовитый газ, что может окружить и отравить всех так, что никто не заметит. Сюзанна знает, например, что Элисон не виновата в своей красоте. Она видит, что ее поступки были продиктованы стремлением быть доброй. А письма… возможно, они бы ничего не изменили. Во-первых, их тогда еще было мало, и что важнее, Сюзанна с Нилом с легкостью смогли бы отбросить в сторону их существование, как и любую другую странность в поведении Джейка.

Но все же. Все же. Несмотря ни на что. Сюзанна не может не желать, чтобы Элисон была менее красива, менее неприступна, менее самодостаточна. Так и есть: она обвиняет Элисон Бёрч. Не может иначе. И хотя все эти годы она скрывала вещи и похуже, это один из ее самых страшных секретов.

– Не знаешь, она дошла до директора? – Сюзанна ненавидит себя за этот вопрос, но все равно задает его. – В письмах Джейк пишет, что Элисон угрожала поговорить с директором, просить его вмешаться. Она это сделала?

Адам кажется удивлен.

– Ты меня спрашиваешь?

– Я думала, ты можешь знать. Только и всего. Странно, что я раньше не слышала о письмах Джейка.

– Вот и ответ. Ты не знала о них, а значит, она не пошла к директору. А если и пошла, директор отнесся так же серьезно, как и ты, – говорит он и наблюдает, как Сюзанна морщится. – Да и какая разница. Не важно, кто их тогда увидел. Важно, что он вообще их написал.

Но она же должна была показать их хоть кому-то. Разве нет? Двадцать семь писем. Это уже не увлечение. Это одержимость. Более того, доказательство одержимости, а значит, что-то можно было сделать. И здесь все возвращается к Сюзанне. На ней вина тяжелее всего. Какой был выбор у Элисон? Она попыталась поговорить с Сюзанной, Сюзанна решила ее проигнорировать. Куда еще оставалось идти молодой учительнице? Пойди она к коллеге, к начальству, она показала бы себя слабой неудачницей, которой ее и так наверняка почти все считали, учитывая ее внешность и фигуру. Письма лишний раз доказали бы, что она оказалась неспособна справиться с проблемами должным образом. И это бы добавило сложностей Джейку, тогда как для нее он был лишь запутавшимся подростком. Он безопасен. Так, видимо, говорила себе Элисон Бёрч.

Абсолютно безопасен.

– Так что с Джейком? – говорит Адам.

– Джейком?

– Она попросила тебя с ним поговорить. Ты это сделала?

– Конечно!

– Ну и?

– И… – Сюзанна могла описать все двумя способами. Нецензурированная версия только сильнее разозлила бы Адама, потому что Сюзанна помнит некоторые слова Джейка. Что Элисон Бёрч любит фантазировать, что она все выдумала. Собственно, дословно он сказал, что Элисон Бёрч – лживая корова. Сюзанна его, конечно, пожурила за это. Но ее гораздо больше интересовал рассказ Джейка. Конечно, он знаком с Элисон Бёрч, он это признал – так кто ее в школе не знает, но она из тех, кто всегда хочет оказываться в центре внимания.

– Думает, она дар божий, – сказал Джейк. – Вечно следит, чтобы выглядеть как Кайли Дженнер. И мама, она флиртует. Наклоняется над столом так, что видно декольте, трогает всех мальчиков за руку. То есть, сколько ей? Типа, тридцать? Серьезно, это неприлично. – Прозвучало фальшиво, но отлично вписалось в то, чему так хотелось верить Сюзанне. Разве она уже не решила для себя, что учительница Джейка смотрит на них сверху вниз? Что она тщеславная и самовлюбленная настолько же, насколько привлекательная? И это еще одна причина не рассказывать Адаму.

– Он все отрицал, – заканчивает Сюзанна. – Ровно так, как написал в письмах.

Адам понимающе улыбается. Почти с сочувствием, если бы не так мерзко.

– Наверное, у него не было выбора, – предпологает он.

Немного думает.

– Итак. Получается, об отношениях Джейка с Элисон Бёрч ты больше не слышала?

Отношениях? Слово звучит оскорбительно. Непристойно.

И то, как Адам говорит о матери… он неоднократно упоминал, что едва ее помнит, но это не объясняет полное отсутствие эмоций – особенно учитывая, что Адам здесь, очевидно, из-за нее.

– Нет, больше я ничего не слышала.

Адам листает письма.

– Но что-то тлело, – говорит он. – Правда? Ты все время говорила, что ни о чем не подозревала. Как и об их плане. Плане Скотта. Но это тоже тлело вдалеке.

Тлело – не самое подходящее слово. Сюзанне представляется огонь, фитиль, зажженный с обоих концов.

Пауза.

– И вот мы добрались до главного, – объявляет Адам, откидываясь на спинку кресла. – До того дня. Семнадцатое мая девяносто девятого. Давай об этом поговорим?

Такого случая и ждали мальчики: вечер большого школьного концерта.

Сюзанна сама была там. Это вышло случайно: Джейк не был задействован в представлении, конечно, но Сюзанна была членом родительского комитета, а в последнее время почти не участвовала в его деятельности, так что решила – лучше показаться на людях. Ирония в том, что она застряла в толпе на концерте и одной из последних узнала, что происходит. Она ярко представляет себе все то, что сейчас пересказывает Адаму, но только потому, что неоднократно видела это в своих снах. И не только в снах. Эти кадры преследуют ее и наяву, настолько, что кажется, это настоящие воспоминания. На самом деле всё, что она знает – со слов Джейка, который на следующий день после ареста, глядя ей прямо в глаза, подробно рассказал о содеянном.

– Сюда. Быстро.

Скотт был впереди. Они рассчитывали, что в главном здании никого больше не будет. Остальные должны быть в спортивном зале, который также выполнял роль актового зала и сцены. И это было идеально. Не только внимание учителей будет сосредоточено на другом, но на территории будет столько народу, что подозрение может пасть на каждого, и они останутся в безопасности.

К тому же им нужны зрители. Какой смысл разжигать огонь, если никто этого не увидит? Никто не пострадает. Спортивный зал на самом углу территории, из главного здания туда ведет всего один переход, а значит у родителей, учителей и учеников будет куча времени на эвакуацию. Может, кто-то подпалит бровь, но так даже лучше. Зато запомнят. Крепче, чем дурацкую школьную постановку третьесортного мюзикла.

– Быстрее. Закрой за собой дверь! Дверь!

Днем они подкрутили окно в раздевалке для мальчиков, так что оно неплотно закрывалось, и они смогли незаметно прокрасться в здание. Если бы их поймали в коридоре, они легко бы смогли объяснить свое присутствие. Но тогда игра закончена, и что едва ли не хуже, им придется два часа терпеть, как расфуфыренные родители притоптывают и хлопают в такт какому-нибудь десятикласснику, завывающему «О, что за день благодатный».

Это, конечно, при условии, что застукавший их не заметит спички и бутылку с жидкостью для розжига у Скотта в кармане. Иначе закончится не только игра. Им придется распрощаться со школой. Не так уж и плохо, но родители сойдут с ума. Старик Скотта изобьет его так, что тот будет плевать кровью до самого Рождества.

– Черт, подождите! Ботинок!

Скотт остановился, и Пит с Джейком врезались ему в спину. Они повернулись и увидели, что Чарли ковыляет позади, а кроссовок сваливается с ноги.

– Ради бога, – прошипел Скотт. Глянул вперед, проверяя, что там никого, а потом обернулся к Чарли. – Какого черта ты не надел собственные ботинки?

Чарли догнал их.

– Я же уже объяснял. – Он снова надел ботинок, но Джейк видел, что при ходьбе оба спадали почти до пяток. – Конспирация.

Вообще-то умно, подумал Джейк, в теории. Вместо того чтобы надевать собственные кроссовки, Чарли «одолжил» обувь у брата. Если они оставят следы, полиция будет искать кого-то с размером ноги на два размера больше. Питу идея показалось умной, и, глядя под ноги себе и Джейку, он предложил и им двоим обменяться обувью. У Джейка размер больше, у Пита меньше, а значит, это тоже запутает полицию. Верно?

Джейк молча смотрел на него в ожидании, пока Пит сам заметит изъян в своем плане.

Но идея Чарли имела смысл. Точнее, имела бы, но сухим майским днем в помещении у них не было шансов оставить следов. И если бы ботинки на два размера больше не мешали Чарли не только бежать, но даже идти, чтобы добраться до цели.

– Конспирация, – глумится Скотт, – Уж лучше бы ты прыгал на одной ноге всю дорогу. Тогда копы будут искать подозреваемого с одной ногой.

Джейк рассмеялся. Чарли нахмурился. Пит глядел себе на ноги и, кажется, искренне раздумывал.

– Ладно, идем, – сказал Джейк. Он хотел побыстрее отделаться, он признал это в полиции, хотя и не объяснил, почему. Но Сюзанна поняла. Она сложила два и два, и теперь, когда увидела письма Джейка, все окончательно встало на свои места. В ту ночь Джейком руководила ярость. Раздражение, самоуничижение, ненависть к себе кипели и двигали им во всех его поступках.

Сюзанна помнит, как заметно поведение Джейка испортилось в последние пару месяцев. Дома он стал угрюмым, неразговорчивым, Сюзанна уже забеспокоилась, не тяготит ли Джейка что-то большее, чем обычный переходный возраст. Но заметьте, она только подумала. Не более того.

Не стоит и говорить, что Сюзанна даже не подозревала об одержимости Джейка. Она была так слепа и погружена в собственные дела, что даже письма не открыли бы ей глубины отчаяния сына. Любовь заполнила дыру в его душе, это была настоящая любовь. Быть может, Джейк чувствовал это, но Сюзанна подозревала, что даже любовь в его сознании превратилась во что-то более мрачное. В болезнь. Нечто, пожирающее его изнутри – и тем сильнее, когда он узнал, что любовь его не взаимна. Даже незамечена. Преуменьшена, безответна.

– Шшш. Не двигайся.

Звук приближающейся толпы. Коридор, соединяющий главное здание со спортзалом прямо за поворотом, и кто бы ни шел сюда, он точно их заметит, и их застукают на нейтральной территории между раздевалками и спортзалом. По звуку это скорее дети, чем взрослые, но главное – что их увидят. А идея в том, что никто не должен знать, что они вообще были в здании в тот вечер.

– Видел, что на ней? Наверняка мама сделала. Из мишуры.

– Я знаю. Божественное платье. Вот бы моя…

До них донеслись обрывки приближающегося разговора, но потом голоса стихли и окончательно исчезли, а значит, кто бы это ни говорил, они ушли за кулисы позади спортзала, а не направились в их сторону. Краткий шум открывающейся двери подтвердил их догадку.

Скотт вжимал Джейка в стену, теперь его рука ослабла и упала.

– Ты уверен, что это лучший путь? – спросил Пит сзади.

– Это единственный путь, – пробормотал в ответ Скотт, наклоняясь вперед, чтобы заглянуть за угол. – Мы могли войти либо здесь, либо с главного входа, а там, готов поспорить, стоит директор и ко всем подлизывается.

Чарли усмехнулся Джейку в ухо. Джейк обернулся и увидел, какие у него огромные черные зрачки. Наверное, это от кокаина. Чарли, Пит и Скотт затянулись перед выходом, по дорожке в каждую ноздрю, из заначки старика Скотта. Потом его, безусловно, за это тоже побьют, но оно того стоит. Им нужна храбрость берсерка, настаивал Скотт, а кокаин, в отличие от травки, не притупит чувств. Скорее наоборот.

Они и Джейку предлагали, пытались соблазнить его хотя бы на одну дорожку, но Джейку не хотелось. Он уже пробовал. Раньше он пробовал все, что они предлагали. Кокаин, травку, таблетки, ЛСД. Таблетки ему даже нравились, если бы не было так хреново потом. Кислоту он никогда больше не хотел принимать, а кокаин и травку… От травки он становился параноиком, настолько, что однажды заперся в туалете и не хотел выходить, потому что вдруг кто-то караулит под дверью. Но кокаин хуже всего. От него он перевозбуждался, начинал злиться, а он в последнее время и так все время возбужденный и злой.

К тому же он хотел сохранить ясность мыслей. Сегодня в их деле он хотел насладиться каждой минутой.

– Неважно, – сказал Скотт, – это малыш Джейки настаивал, чтобы мы устроили поджог в кабинете мисс Сучки. Я был за то, чтобы поджечь за сценой.

Это бред, и Джейк это знал. Никто из них не рискнул бы устроить пожар там, где кто-то действительно может пострадать и, что важнее, где их легко могут поймать. Скотт говорил это теперь только потому, что план у них уже есть и его слова ничего не изменят. Он мог говорить что угодно. Возможно, тут и кокаин повлиял.

Но это правда, Джейк настаивал на том, чтобы устроить поджог именно в кабинете мисс Бёрч. Но он не выдал истинных мотивов. Они ничего не знали о его зацикленности на ней или о том, как Элисон Бёрч отвергла его. Хотя по правде, ей даже на это духу не хватило. Она просто дразнила его, вот что. Приманивала. Заставила думать, будто он ей нравится, но все время притворялась. Играла, как и почти все, кого Джейк когда-либо встречал. По его мнению, развести огонь у нее на столе – самое малое, чего она заслуживала. А Скотт и не собирался с ним спорить. Технически это изначально его идея, к тому же Скотт все еще не поквитался с Элисон Бёрч за недельное наказание.

– Готовы? Чарли, проверь, что кроссовки хорошо завязаны.

Скотт опять начеку, рука поднята, готова дать сигнал двигаться. Гул зрителей стихает, а значит, представление вот-вот начнется. Это тоже часть плана. Если и будет момент, когда в коридоре никого нет, то в самом начале первого акта. Потом нельзя предугадать, с кем они могут столкнуться. Учитель побежит за сцену, кто-то из родителей выскочит в туалет…

Раздались аплодисменты, и Скотт махнул им идти за ним. Раньше он уже проинструктировал, чтобы они шли, а не бежали. Но не медленно. Понимаете? Идите так, словно вас где-то ждут.

Но когда они двинулись по коридору, они не смогли не перейти на бег. Азарт. Страх, предвкушение, риск всего предприятия. И это уже не просто план. Они это делают. Черт побери, правда делают. Поэтому Скотт с друзьями казались Джейку такими крутыми. Они много болтали, да, но многое было не только на словах. У других одна чепуха на уме. Как у мамы с папой, например. Папа все время такой: да, конечно, сынок, как только будет время, – только вот времени у него было навалом, он просто не хочет тратить его на Джейка. Мама не лучше. У нее работа, группа чтения, родительский комитет, йога, еще что-то, все вечера заняты, и собственно говоря, Джейка это полностью устраивало. Если им на него плевать, ему-то зачем из-за них нервы трепать.

И еще Элисон. Мисс Бёрч. Мисс Сучка. Джейк верил, что она отличалась от остальных, но оказалось, она такая же, как все. Даже хуже, она не только насквозь фальшива, но еще и трусиха. Динамщица. Потаскушка.

Они мчались по коридору и тут услышали, как директор бубнит на сцене. Джейк заметил его в окно, когда они пробегали мимо, липовая приветственная улыбка застыла на лице. Давай улыбайся, подумал Джейк и осознал, что и сам улыбается. Представляя себе лицо директора, освещенное пламенем, и в предвкушении собственного триумфа. Они все улыбались: Чарли, Пит, даже Скотт. Они бежали, подталкивая друг друга, врезаясь в стены, и к тому моменту, когда они пробежали мимо входа и углубились в главное здание, улыбки перешли в открытый смех.

– Стоп! – Пит хохотал так, что едва дышал, и он резко остановился, схватившись за живот. – Ой. Черт побери, ой, – выдохнул он, все еще содрогаясь от смеха.

Остальные тоже остановились позади, судорожно хватая ртом воздух и упираясь руками в колени.

– Черт побери, э, ты хотел сказать, – выговорил Чарли, и они снова захохотали.

Пит хлюпал и тер нос и вдруг перестал смеяться.

– У меня кровь идет, – сказал он, а потом снова захохотал, хотя и нервно.

– А? – Скотт успокоился и выпрямился. Направил свет на Пита, потом усмехнулся и игриво оттолкнул его. – Просто чуть-чуть из носа. Наверное, от кокаина. Вытри рукавом. – Скотт выглянул в коридор, по которому они только что прибежали. – Ты мог оставить за собой брызги крови длиной в послужной список моего старикана. Вот и конспирация, Чарли.

Они смотрели на Чарли, который теперь шел в носках и нес ботинки брата в руке, как перчатки. Чарли улыбнулся и пожал плечами, но одного его вида хватило. Они снова расхохотались, и Джейк едва мог видеть что-то сквозь слезы.

– Идем, парни.

Скотт подтолкнул Джейка, и они двинулись. Остальные пошли следом, и через несколько шагов они умолкли. Никто этого не говорил, но все и сами поняли, что время смеяться придет в конце.

Теперь они быстро добрались до места. Кабинет мисс Бёрч находился внизу короткой лестницы, в середине коридора, пересекающего главное крыло. Еще одна причина, по которой кабинет мисс Бёрч идеален: он в самой середине здания. Огонь отсюда распространится куда угодно, повсюду.

Они собрались вокруг стола юной учительницы, каждый со своей стороны. В кабинете осталась гореть настольная лампа, и четверка ясно видела выражения лиц друг друга. Наступил момент, когда больше нет пути назад. Как только они зажгут спичку (четыре спички, это часть плана: каждому своя, так чтобы никто не смог потом сказать, что просто проходил мимо), они пересекут черту и станут полноценными преступниками. И это не хранение наркотиков или ограбление магазина. Поджог – это серьезно. За него и пожизненное могут дать. Им, правда, не грозит, они несовершеннолетние, и к тому же не собираются попадаться… но все-таки.

Джейк первым стал разбрызгивать жидкость для розжига. Он это признал, даже не пытался отрицать. Бутылка была у Скотта, но он забрал ее. Сначала чуть-чуть брызнул, потом еще, потом струей, и наконец Джейк уже заливал жидкостью стул Элисон Бёрч, поверхность стола, свитер, который она хранила для холодных дней, с пятном от кофе на рукаве. Остальные смотрели, ждали, а потом четверо мальчишек одновременно чиркнули спичками. А дальше…

Что было дальше, Сюзанна неизменно видит глазами Элисон. Частично оттого, что не хочет смотреть с точки зрения Джейка. На самом деле, не может. В этот момент она не может поставить себя на место Джейка. Это как пытаться разумно объяснить сумасшествие, доказать существование рая, основываясь на существовании ада. Настолько ее эмпатии не хватало.

Но Элисон…

Этот парадокс Сюзанне пока не удалось разрешить. Она обвиняет Элисон Бёрч, но в то же время никому в мире она не сочувствует больше. Она слишком ясно может представить себе, как видела все дальнейшее Элисон. Буквально видит своими глазами. Момент, когда она вошла в кабинет и увидела четыре силуэта, сгрудившиеся вокруг ее стола, черты, освещенные пламенем от спичек. Выражение лица Джейка, когда он понял, почему лампа была зажжена – они не были одни, это момент не триумфа, а величайшего стыда. Другие повернулись, тоже увидели ее и осознали, что их поймали с поличным.

Спички мгновенно исчезли.

– Что здесь происходит? Мальчики, что вы тут делаете?

Чувствовался отголосок первого раза, когда пути Джейка, Элисон, Скотта, Пита и Чарли пересеклись, и Сюзанна гадает, заметил ли это Джейк.

– Что это за запах? – Воздух был пропитан жидкостью для розжига. (Сюзанна с тех пор не может заправлять машину, не закрывая лицо шарфом.) – Это бензин? Жидкость для розжига? А в руках у вас что, спички?

Мальчики переглянулись. Кроме Джейка, тот не отрывал взгляд от Элисон.

– Отвечайте. Кто-нибудь из вас. Объясните, что здесь творится?

В этот момент Элисон включила верхний свет. Сюзанна жалеет об этом, потому что это простое действие запустило цепочку событий, как нажатие на курок заряженного ружья.

– Выключи! – Скотт побежал с удивительной скоростью. Он двигался так быстро, что Элисон не успела увернуться, и ему пришлось оттолкнуть ее, чтобы подойти до выключателя.

– Эй, включи обратно.

Элисон успела только схватить Скотта за плечо, тот, наверное, хотел просто оттолкнуть ее, но рука врезалась ей в челюсть.

Она пошатнулась и наткнулась на стул. Упала, шум падения потонул в ругательствах Скотта.

– Блин!

Когда Элисон смогла сфокусироваться, она увидела, как Скотт в ужасе смотрит на содеянное. Увидела, как тот поворачивается к остальным, стоявшим позади, неподвижно разинув рты, кроме Джейка, тот так и не сводил глаз с Элисон с того момента, как она вошла в кабинет. Теперь он смотрел ей на ноги, и Элисон не сразу поняла, на что он уставился. Потом она заметила, как задралась юбка при падении, обнажив бедро. Она попыталась одернуть юбку, но попытка пошевелиться отозвалась резкой, пронзительной болью в челюсти.

– Блин, – снова ругнулся Скотт. Он посмотрел на самого низкого из них – Чарли, верно? Чарли? – Не стой как истукан! – рявкнул Скотт. – Закрой дверь, сделай хоть что-то. Пит, выключи уже настольную лампу! – Он уставился на Элисон. Казалось, ему немного страшно, но сильнее всего он злился. – Зачем тебе вечно везде совать свой нос? Почему ты вечно влезаешь?

Элисон сглотнула, поморщившись от боли. Приподнялась, натягивая юбку на колени.

– Что вы здесь делали? – спросила она. Пыталась звучать строго, авторитетно, но слышала, что голос выдает ее. Она боялась. Она заговорила снова: – Джейк? Объясни, что вы здесь делали?

Глаза Джейка прилипли к ногам Элисон, взгляд пополз выше.

– Тебе не следует здесь быть, Элисон, – заявил он.

В гневе Элисон чуть не пропустила, что он назвал ее по имени. Она заметила, что и остальные обратили внимание.

– Мне не следует здесь быть? – услышала она собственный голос. – Это мой кабинет! Я работала! – У нее был выбор: проверить задания здесь, пользуясь тем, что школа вечером открыта, или тащить тридцать рабочих тетрадей в машину и потом обратно. А рабочие тетради тяжелые, особенно для человека ее роста и силы. – Это вам придется все объяснить, – уверенно сказала она, обнаружив, что злость помогает. Похоже, она вновь обрела контроль, по крайней мере, над собой.

Она снова посмотрела на сына Сюзанны.

– Тебе придется это прекратить, Джейк. Эту зацикленность. Эту одержимость. Ты пересек черту. Ты уже давно вышел за рамки, и мне следовало раньше что-то предпринять, но это – попытка поджечь мой стол в знак – чего? возмездия? наказания? Ты забыл, что я твой учитель? Что мы можем быть не более чем друзьями?

Пит замер около настольной лампы, отбрасывающей бледный свет через комнату. Чарли повернулся, дверь у него за спиной теперь закрыта. Он сделал шаг к остальным.

– О чем это она, малыш Джейки?

Элисон смотрела на пунцового Джейка.

Чарли повторил вопрос:

– Малыш Джейки, о чем она болтает? Почему ты назвал ее Элисон? Только что. Между вами что-то было?

Элисон видела, как Джейк сглотнул. Видела, как и без того красные щеки побагровели.

– Нет, между нами ничего не было, – отрезала Элисон. Она все еще боялась. Не Джейка, теперь нет, и даже не Пита с Чарли. Скотт пугал ее сильнее всего. Она видела, как бешено работают его мозги, мечутся в поиске выхода из ямы, в которую он попал.

Кроме страха, Элисон еще испытывала ярость. Она лежит тут на полу, с дрожащей челюстью и задравшейся юбкой, а четверо учеников – учеников! – угрожающе сгрудились вокруг. Взрослая женщина. Учитель, подумать только! Так не должно быть!

– Джейк думает, что между нами что-то есть, но это не так, – возразила она. – Он не понимает, что это совершенно неподобающе для мальчика его возраста…

– ЗАТКНИСЬ!

Джейк двигался быстрее Скотта, если это только возможно. Элисон едва успела повернуть голову, а он уже подбежал к ней и навис, толкнув обратно на пол.

– Заткнись! – орал он, предостерегающе поднимая палец. – Слышишь? Хватит! – Он хватает Элисон за челюсть и сжимает ее так, что та не может глотать.

Чарли появился в поле зрения Элисон. Он жестоко усмехался.

– Кто бы мог подумать? – протянул он. – Кто бы мог подумать, что у Джейка такое в голове? Джейк и Элисон, тили-тили тесто… Знаешь, ты попусту теряешь время. Мы даже не уверены, что малыш Джейки тебя понимает.

Кто-то захихикал – Пит? – и Элисон видела, как хочется Джейку наброситься на друзей. Вместо этого он направил весь свой гнев на нее. Только… это не просто гнев. В глубине черных глаз светилась ярость, но еще унижение. Зрачки сверкали, он не отрывал взгляда, и Сюзанна, представляя себе картину, не сомневалась, что Элисон заметила в его глазах отблеск похоти.

Теперь она больше всего боялась Джейка. Что бы это ни было, ситуация вышла из-под контроля. Ей надо было выбираться в коридор. А потом – немедленно бежать.

Она отползла назад. Попыталась встать. Возможно, она пробормотала что-то о директоре, может и промолчала, но в тот момент это уже было неважно.

– Ни с места! – В голосе Скотта слышалась авторитарность, которую Элисон никогда не чувствовала себя в силах проявить, разве что спародировать. – Джейк, останови ее. Не дай уйти!

Джейк склонился ниже. Его колено коснулось колена Элисон, а рука уперлась ей в плечо. Она чувствовала, как его ладонь касается лямки лифчика.

– Скотти? Что нам делать, Скотти? – сказал Пит.

– Нельзя дать ей уйти, – сплюнул Скотт. – Она видела нас со спичками. Я случайно ударил ее! Отец убьет меня, если узнает!

– Да, но… она ведь учитель. Может, если она пообещает…

Чарли сделал шаг вперед.

– Ничего она не пообещает. В любом случае, не сдержит обещания.

Элисон посмотрела на Джейка. Увидела, как у него приоткрылся рот, язык нервно дрожал между зубов.

– Слезь с меня, Джейк! Слышишь? Слезай!

Голос сначала был спокойным, необычайно спокойным. А потом она постепенно начала паниковать.

– Слезай! – повторила она громче. – Черт побери, слезай уже! – Она завертелась, начала пинаться. – Слышишь? Ты вообще слушаешь? Слезай!

– Ради бога, Джейк, заставь ее заткнуться! Кто-нибудь услышит!

Джейк ударил ее. Сильно. И голова Элисон отлетела на пол.

– Черт. Блин, – ругнулся кто-то.

– Идем, – позвал Скотт. – Джейк, слышишь? Идем!

Если бы Джейк обернулся, он увидел бы зажженную спичку в руке Скотта. Увидел бы, как Пит и Чарли удирают.

– Оставь ее, Джейк! Надо уходить.

Скотт не ждал ответа Джейка. Он бросил спичку на стол Элисон Бёрч, который мгновенно вспыхнул. Не глядя на Джейка, Скотт побежал следом за друзьями. И они ушли, сбежали… оставив Джейка и Элисон наедине.

Элисон пришла в себя под мрачным взглядом Джейка. Он не шевелился, как мертвец, несмотря на огонь, его окаменевшая фигура озарена адским пламенем.

– Джейк? Что ты делаешь, Джейк?

Он был на ней, всем весом своего тела. Маленький крестик на шее Элисон запутался на руке Джейка и врезался ей в горло.

– Джейк? Джейк, пожалуйста. Слезь.

Что-то затрещало. Порвалось. Лассо затянулось у нее на ребрах, и Элисон с ужасом осознала, что это пояс ее юбки.

Она завертелась. Почувствовала, как хватка Джейка ослабла, исчезло сковывавшее ее давление – а потом оно вернулось с удвоенной силой, и рука сжалась у нее на горле.

– Нет, – услышала она собственный голос, – Пожалуйста, прекрати… Не надо…

Она знала, что сейчас произойдет. Никогда она еще не испытывала такого страха. Может, во сне, в кошмаре, где человек бессилен перед подступающим ужасом, но от кошмара всегда можно проснуться. Во сне чувства притуплены. А здесь, сейчас, Элисон видела, слышала и чувствовала все. Она ощущала его сжимающиеся пальцы, противное давление в его джинсах. Она чувствовала его голод, горький привкус, от которого ее тошнило. Ее и вырвало, как только Джейк отпустил горло и повел пальцами по ней, под нее, в нее.

Когда все закончилось, она замерла, а глаза не отрывались от открытой двери. «Спасите, – говорил ее взгляд. – Кто-нибудь». Но никто не пришел, никто не спас ее, и Элисон ничего не могла поделать.

– А потом был пожар.

Пожар. Преступление, которое Джейк и остальные спланировали и осуществили, превратилось в короткий эпилог.

Сюзанна рыдает. Чувствует себя обманщицей, но не может остановиться. Представить, через что прошла Элисон, взглянуть на все ее глазами – это больше, чем она может выдержать.

– Потом был пожар, – это все, что она может сказать.

Не совсем такой, как планировали мальчики, но все равно повредил достаточно. Школу потом закрыли на неделю, а главное крыло почти на три месяца. Пришлось устроить временные классы на спортивном поле, которое с приходом дождей превратилось в грязное месиво.

– Ты там была? Ты все видела?

Сюзанна фыркает. Ей приходит в голову, что она представляет собой жалкую развалину. Ей все равно, как она выглядит, но ее беспокоит беспомощность. Из-за Эмили.

– Видела. Сработала сигнализация, и нас всех эвакуировали на улицу. В школе не было системы пожаротушения, так что, пока мы вышли на улицу, пламя уже достигло крыши. Творился хаос. Большинство, в основном родители, отказывались покидать спортзал, не зная, где их дети. Другие, не найдя детей на улице, возвращались в здание. Сквозь стену пламени, если им удавалось пробить путь. Вокруг здания и с центрального входа, если не удавалось.

Тогда Сюзанна думала, что это худшее, что может случиться. Испуганные дети, паникующие родители. Но как потом выяснилось, кроме огня было еще одно явление из преисподней. Неистовство разочарования и желания, жестокое и разрушительное, как каждый язык пламени, который могла предугадать Сюзанна.

– Но никто не пострадал.

– Нет, – отвечает Сюзанна, – не от огня. – Она вспоминает вопрос Адама: «Ты хотела бы, чтобы все прошло так, как они задумали?» План, имел он в виду, огонь. И ее ответ: «Больше всего на свете». Потому что если бы пожар в здании был худшим из событий, Элисон бы не оказалась вовлечена, Джейк все еще был бы жив и ничего из этого сейчас не происходило бы.

А потом ее поражает идея. Под новым углом, как ранее не приходило в голову.

Ее внук. Напротив нее, угрожая ее дочери, сидит внук Сюзанны.

– Для тебя это должно было быть облегчением, – говорит Адам. – То, что ты не ответственна за другие разрушенные жизни.

Сюзанна молчит. Не может говорить.

– Расскажи мне о Джейке, – требует Адам, меняя тему. – Ты же была с ним, когда он рассказывал все полиции? Да, Сюзанна? Как Джейк себя вел, как тебе показалось?

– Как он себя вел?

– Ты бы сказала, что он смущен?

– Конечно, ему было неловко, – отвечает Сюзанна, пытаясь привести в порядок глаза. – Он был шокирован. Он… – Она мучительно подбирает слова. Как объяснить, как Джейк себя вел после всего произошедшего? Сначала казалось, что он не собирается раскаиваться, словно не осознавал ужаса содеянного. Он не выглядел сбитым с толку, наоборот, отлично владел памятью, без запинки перечислял последовательность событий. Он не помнил, как они выбрались – как он выбрался из горящего здания после того, что сделал, как Элисон выбралась следом за ним – и это должно было дать Сюзанне ключ к его психическому здоровью. Возможно, еще то, как он пересказывал события. Его тон, движения как у робота, без тени эмоций. Сюзанна сидела позади Джейка, когда он записывал свои признания на камеру, и она была вынуждена отвернуться к стене. Он монстр, говорила она себе. Я вырастила монстра. Она не могла прикоснуться к нему, не смогла бы подержать его за руку, если бы он попросил. Впрочем, он не просил. Он держал руки сложенными на коленях, даже не брал стакан воды.

Конечно, все было ровно так, как она сказала Адаму. Джейк был потрясен. Глубоко потрясен, едва мог пошевелиться. Эмоции под замком у него внутри. Он их отрицал, подавлял, теснее запихивал вглубь, все глубже… а потом взорвался.

– Джейк был потерян, испуган, смущен, – говорит Сюзанна Адаму. – Он изо всех сил пытался понять, что натворил.

И не только Джейк. Часть Сюзанны до сих пор не верила, что это на самом деле произошло.

Адам взвешивает ее ответ. Сюзанна не понимает, доволен он или нет.

– Но ты просто все приняла? Не усомнилась ни в одном слове Джейка?

– Ты о чем?

– Говоришь, он был потрясен. Потерян. И не спросила себя, правда ли он сделал все то, о чем рассказал?

– Я в это не поверила, если ты об этом. Я не могла поверить. Но были улики. Показания Джейка, показания Элисон.

– Ты поверила, что не он устроил поджог. Хотя они и это на него повесили.

– Это другое, – говорит Сюзанна, не совсем понимая, к чему он клонит. – Элисон подтвердила версию Джейка, что Скотт бросил спичку. Скотт, Пит и Чарли твердили, что огонь зажег Джейк. А Элисон… в конце концов она призналась, что не уверена, что не помнит даже наверняка, как оказалась на полу. Полиции не оставалось ничего, кроме как обвинить Джейка, особенно учитывая его признание.

Адам скривил губы.

– А моя мама? – спрашивает он. – Она выбралась. Она ускользнула от огня, как и Джейк. Думаешь, как это произошло?

– Наверное, инстинкт. Просто инстинкт, как и с Джейком.

Сюзанна представляет себе, как Элисон бредет по коридору, в опаленной порванной одежде, легкие разрываются от дыма. Она видела фотографию, снятую сразу после того, как ее нашли парамедики: Элисон, закутанная в простыню, скорчилась на земле у машины «скорой». «Выжившая», как назвали ее газеты, еще до того, как можно было прочитать статью и узнать, как много она пережила.

Адам встал с кресла. Он говорит, постукивая ножом по бедру.

– Что ты чувствовала, когда поняла, что Скотт и остальные легко отделаются? – интересуется он. – Они утверждали, что просто пошли прогуляться. Да? Жидкость для розжига, спички, которые у них были с собой: они заявили, что не собирались их использовать. Это шутка, говорили они, они просто валяли дурака, а вот Джейк потерял контроль. И полиция им поверила.

– Нет! – протестует Сюзанна. – Просто невозможно было опровергнуть их слова. Трое против одного. Скотта и остальных должны были наказать. За поджог, за удар, нанесенный твоей матери. И они оставили ее в огне!

Адам оборачивается к ней. Невероятно, он улыбается.

– Ты знаешь, что Скотт попал в тюрьму? – спрашивает он.

– Что?

– Я провел расследование. Я не знаю, в тюрьме ли он сейчас, но он сидел, неоднократно. За разное. Так что он получил по заслугам. А Чарли… я не смог выяснить, что стало с Чарли. Наверное, ничего хорошего. Что до Пита – подумай только – Пит стал пожарным.

– Шутишь, – не верит Сюзанна.

У Адама видны ямочки на щеках.

– Точно, – признает он. – Но разве было бы не здорово? Это не так. – Он подносит нож к глазам, изучая лезвие. – На самом деле Пит погиб.

Сюзанна сглатывает. Стирает пот с ладоней.

Адам замечает ее замешательство.

– Это не я, если ты об этом подумала. Это был несчастный случай. Что-то на работе. Возгорание, что вполне ожидаемо.

Сюзанна видит, что теперь Адам совершенно серьезен.

– Послушай, – начинает она. Ерзает, сползает на краешек сиденья. Она наклоняется к Адаму, насколько возможно, не вставая. Вот оно, прямо сейчас: никогда она еще не была настолько близка к тому, чтобы напрямую выпрашивать.

– Послушай, – повторяет она. – Извини. Мне очень, очень, очень жаль. Жаль, что случилось с твоей мамой. Что мой сын с ней сделал.

Она протягивает руку, а потом заставляет себя ее опустить. Сцепляет руки в замок. Вот теперь она правда умоляет.

– Это было ужасно. Сущий кошмар, и я едва могу представить себе, как это повлияло на твою жизнь. Я вижу, как это повлияло, как ты зол и разочарован. И ты прав. У тебя есть право злиться, особенно на меня. И я сделаю, честно сделаю, все, о чем ты попросишь. Но пожалуйста – пожалуйста – отпусти Эмили.

Сюзанна не знает, чего она ожидает. Что Адам внезапно примет ее извинения? Возьмет письма и сумку, отдаст ей телефон Эмили и радостно пойдет своей дорогой? Ну ладно. Будто она ребенок и его достали ее вечные вопросы. Так и быть, прощаю. Пусть все обиды останутся в прошлом.

Но вместо этого он смеется:

– Тебе жаль? Тебе жаль, что случилось с моей мамой, – повторяет он. – Ты все еще не понимаешь? После всего, что я рассказал, после всего, что рассказала ты.

Сюзанна смотрит на него пустым взглядом.

Адам принимается ходить по комнате.

– Скажи что-нибудь о письмах, – требует он. – Я все еще не знаю, что ты о них думаешь.

– Что я о них думаю?

Адам ждет, а Сюзанна даже не знает, чего.

Она трясет головой.

– Извини, я…

– Письма, – с нажимом говорит Адам. – Записки, которые твой сын написал моей матери. Они были доказательством его любви к ней. Ты так не думаешь?

«Любви? – думает Сюзанна. – Ты это всерьез?»

– Они показывают, что он увлекся. Возможно, он думал, что влюблен.

Она сказала не то. Ловит отблеск раздражения во взгляде Адама.

– Но могли ли они что-нибудь изменить? – давит он. – Я имею в виду, в суде.

– Но суда же не было. Никогда…

Адам в мгновение ока метнулся на другой конец комнаты и поднял нож.

– Я знаю, что суда не было, Сюзанна! Я знаю это! Я спрашиваю – если. Если бы был суд. Могли ли письма что-то изменить?

Сюзанна глубже устраивается в кресле. Руки сжимают рукоятки.

– Что изменить? Я не понимаю, о чем ты!

– О Джейке! О приговоре. Был бы он признан виновным?

– Нет. Нет. Он изнасиловал ее. Что изменится от того, что он сначала ей написал?

И это снова не то, что хотел услышать Адам. Он с отвращением отворачивается.

– А в твоих глазах, Сюзанна? – парирует он, повернувшись к ней спиной. – В твоих глазах они что-то меняют? – Он поворачивается, чтобы взглянуть на нее.

Сюзанна трясет головой. Она не знает, что сказать.

– Как ты думаешь, что они могут поменять? – парирует она. – И зачем ты мне их сейчас показал? Как ты думаешь, что они доказывают?

– Мне правда нужно это разъяснять?

– Да, пожалуйста!

Адам вонзает нож в стол. Он проходит по комнате и возвращается, вставая прямо перед Сюзанной. Он перечисляет, попутно загибая пальцы:

– Письма. Они доказывают, что Джейк любил ее. Это раз.

Теперь Сюзанна не собирается возражать. Адам продолжает, утирая слюну:

– Два. Суда не было. Моя так называемая мама забрала заявление.

– Да, но…

– Но что, Сюзанна? Что?

Сюзанна съеживается.

– Ничего, – бормочет она.

– Три! Она не только сняла обвинения, она изменила собственные показания. Сказала, что Джейк ее не насиловал.

– Но…

Снова нечто в глубине горла рвется наружу. Она хочет возразить, хотя даже не понимает, что говорит Адам, что он пытается доказать. Эти его пункты, раз, два, три, настолько знакомы. До тошноты, безумно знакомы.

– Четыре: ты только что признала, что Джейк испытывал потрясение, что произошедшее запутало его. А значит, его признания можно не учитывать. Никто не видел, как он насиловал мою маму. Свидетелей ведь не было. А он потом взял свои слова обратно, все до последнего.

– Но… – это само собой вырвалось быстрее, чем Сюзанна успела себя остановить. Джейк просто отказался от своих показаний, как Элисон отказалась от своих. И вообще, это даже не Джейк, на самом деле не он. Это Нил, их адвокат, она сама – потому что правда в том, что Сюзанна последовала совету адвоката так же, как и Нил.

– Джейк делал то, что все говорили ему делать, – заявляет Сюзанна, – поэтому он изменил рассказ, а не потому, что сказанное изначально было неправдой.

– Пять! Даже в газетах писали, что Джейка осудили ошибочно. Называли его жертвой, заявили, что все это балаган. Я знаю, ты над ними смеешься, и смеешься надо мной за то, что я их читаю, но в газетных статьях всегда есть доля правды. Они не могут печатать полную ложь. На это есть законы!

Это словно… слушать Нила. Безрассудство, наивность. Окровавленная неправда. Чего Сюзанна не может вычислить, так это почему Адам говорит об этом.

– Ты говоришь, что… – Сюзанна качает головой, на этот раз от недоверия. – Что ты говоришь, Адам? Что этого не происходило? Нападение, изнасилование, то, что мой сын сделал с твоей мамой. – Она делает дикий жест в направлении Адама. – Ты же здесь стоишь. Ты живое тому доказательство!

– Нет, я говорю не об этом! Я не говорю, что у них не было секса. Конечно, это я не отрицаю.

– Секс? – Сюзанна просто смотрит на Адама, и у нее в памяти всплывают некоторые его фразы. Что он говорил о «чувствах» Джейка по отношению к Элисон, об их «отношениях». Ради бога, он ведь говорил о любви!

И секс. Секс!

– Это не был секс, Адам. Это было изнасилование. Насилие. Секс – это красиво, радостно. Изнасилование – там все наоборот. Оно подлое. Жестокое. Самое ужасное, что можно совершить, а потом оставить в живых.

– Да ладно, – кривится Адам, и насколько Сюзанна понимает, он не прочь дать ей пощечину. – Секс, обычный секс тоже может быть грубым. Сильным. Даже неуместным. Я признаю, что их отношения были неуместными, Сюзанна. Я говорю только, что возможно, учитывая все свидетельства, это не было изнасилование. На самом деле нет. Возможно, на самом деле у Джейка и моей мамы был секс, и потом Джейк спас маму от огня. Это единственный осмысленный вариант. Помнишь, он же любил ее? Он практически говорит это в своих письмах!

Вот оно: свидетельство, будто Сюзанне не хватало раньше, насколько Адам травмирован. Психически неуравновешен. Его суждения столь же запутаны, как его логика.

Сюзанна смотрит на него и догадывается, как выглядит сама. Адам замечает ее взгляд, недоверие в глазах и смотрит на нее с нескрываемым презрением.

– Вот видишь, – говорит он. – Я как раз об этом и говорю.

Сюзанна заставляет себя закрыть рот. Следит, как Адам вновь ходит по комнате, словно пытается сбежать.

– Твоя мама… – начинает Сюзанна. Адам не выдает, что слушает, но Сюзанна все равно заставляет себя продолжать: – Адам, твоя мама забрала показания, потому что ей было стыдно. Для женщины насилие это… не только очень тяжело вынести. Это унижение. Это перспектива еще раз все пережить. На допросах полиции, в суде, на перекрестных допросах. А потом еще надо как-то все объяснить друзьям и семье. Нельзя надеяться, что получится убедительно объяснить, что это не твоя вина, даже частично. Женщина, подвергшаяся насилию, должна же была сделать что-то, чтобы спровоцировать это. Заслужить.

Сюзанна говорит, будто бы знает по собственному опыту. И хотя Сюзанна никогда не становилась жертвой такого ужасного преступления, она так вдохновенно рассуждает, будто сама пережила подобное. Да и как иначе?

– Вот почему она забрала показания, Адам. Вот почему она изменила свой рассказ. Она сказала, что солгала, а потом убежала, исчезла, потому что это проще, чем еще раз пережить произошедшее в суде, и потом каждый день жизни. Приговорить себя к…

И тут до нее доходит: она была беременна.

Ну конечно.

Элисон была беременна.

Сюзанна всегда предполагала, что Элисон сняла обвинение с сына Сюзанны по причинам, которые она назвала Адаму. Стыд, унижение, страх. Но на самом деле она убежала из-за ребенка. Потому что узнала, что беременна. Она была католичкой. Она была женщиной, будущей матерью. И она хотела защитить своего ребенка.

Адама.

Его мама сбежала из-за него. Он – причина того, что Джейка отпустили. Сегодня публичный враг, а завтра жертва. Все из-за Адама.

– Ты не понимаешь. Я знал, что ты не поймешь, так и есть.

Сюзанна не заметила, как Адам подошел так близко. Он склонился над ней, силуэт на фоне темнеющего окна. Нож блестит у него в руке.

– Ты о чем? – удается произнести Сюзанне.

– О том, что не важно, что мама изменила показания. И не имеет значения, было изнасилование или нет.

– А что тогда важно? Если ты не веришь, что это было изнасилование, почему содеянное Джейком так тебя злит? Почему ты здесь?

Адам поворачивается, и Сюзанна видит его улыбку, полную ярости.

– Вот. Вот почему я здесь.

На секунду Сюзанна думает, что он говорит о ноже, что они дошли до того момента, до горького конца, и когда Адам подходит к ней, она с трудом сдерживает желание закричать.

Но он сует ей в руку лист бумаги. Та же голубая бумага для авиапочты, те же неряшливые каракули. Последнее письмо – и оно объясняет Сюзанне все. Что Адам думает, почему он здесь, откуда он знает. Потому что все в нем записано на бумаге перед ней: каждая деталь самого сокровенного секрета Сюзанны.