17.00–18.00

Комната содрогается и замирает. Едва заметно, не сильнее дуновения ветерка, но Сюзанна и Адам мгновенно умолкают, оба понимают, что это означает. Рут ушла. Алина ушла. В здании больше никого нет.

Сюзанна знала, что этот момент наступит, она думала, что подготовилась. Так и было, но она все равно оказалась не готова. Ощущение, будто нырнула в океан, а вода намного холоднее, чем можно было ожидать. Одиночество – она одна – охватывает ее внезапно, каждую частичку. Она хватает ртом воздух, старается сдержать подступающую панику.

– Сюзанна? Ты очень бледная, Сюзанна. Все хорошо?

Сюзанна смотрит на окно. Она успеет до него добежать, прямо сейчас. Можно постучать по стеклу, разбить его стулом, крикнуть на улицу, чтобы Рут спасла ее. Адам не сможет ее остановить. И не станет. Сюзанне остается только бежать.

– Сюзанна? Ты куда, Сюзанна?

Она останавливается у своего стола. На нем фотография Эмили в рамке. Ее малышка улыбается миру так, словно ничто на свете не может ей навредить. Словно монстры не шарят по углам прямо за кадром.

Сюзанна прижимает фотографию к груди.

– Пожалуйста, – говорит она. – Не проще было бы, если ты просто расскажешь, кто ты на самом деле? Чего ты от меня хочешь? Не понимаю, зачем ты это скрываешь. Зачем ведешь эти игры.

Адам изображает удивление.

– Игры? Никто ни во что не играет, Сюзанна. Спроси Эмили, если не веришь мне. – Сюзанна морщится, крепче сжимает фотографию. – Я уже сказал, что ничего не скрываю, – продолжает Адам. – Разве не так? С самого начала. Это вопрос времени, только и всего. Твоего времени, помни. Времени Эмили.

Сюзанна не забыла. Уход Рут и Алины только обострил ощущение, что время ускользает. Но она все еще не понимает, что именно это значит: сколько времени у них было, сколько еще осталось, если осталось. И хотя Сюзанна больше всего хочет сконцентрироваться целиком и полностью на дочери, она знает, что если хочет выбраться из всего этого, ей надо заняться загадкой Адама.

Это заставило ее снова задуматься об Адаме. У Сюзанны зарождается теория. Половинка теории, если быть точнее, может, и того меньше. Она не хочет развивать ее, знает, что тогда все построение распадется на кусочки. А может быть, все сойдется, и Сюзанна не уверена, чего она боится больше.

– Ты правда не догадываешься? Не понимаешь, кто я? – говорит Адам.

Сюзанне это не нравится. Всезнайство Адама, и еще то, что он, похоже, насквозь видит ее мысли.

– Откуда бы? – отвечает Сюзанна. – Ты о себе ничего не рассказал. Утверждаешь, что не играешь в игры, но насколько я понимаю, ты только это и делаешь. Для тебя смысл всего в игре.

Адам строит невинное лицо, тем самым будто обвиняя Сюзанну в неискренности.

– Твое имя, например, – с нажимом произносит Сюзанна. – Я до сих пор не знаю твоего настоящего имени.

– Знаешь, – настаивает Адам. – Адам Герати. Адам Дональд Герати, если хочешь знать полное имя, хотя ты наверняка понимаешь, почему я умолчал о Дональде. В наши дни это не то имя, которым можно гордиться.

Сюзанна хочет перебить, но Адам поднимает руку.

– Знаю, знаю, – говорит он. – Наверное, тебе показалось, что это псевдоним, но это не так, клянусь. – Он отмечает сомнение на лице Сюзанны и достает кошелек. – Вот, смотри.

Кошелек толстый, судя по виду – набитый скидочными картами и чеками. Не то что кошелек Сюзанны, где только банковские карточки, водительские права и почти ничего больше. Раньше Сюзанна таскала с собой чуть ли не всю историю жизни. Теперь ее существование оголено до костей.

– Смотри, – настаивает Адам и показывает Сюзанне карточки. В левом нижнем углу банковская карта на имя мистера А. Герати, на библиотечной карте то же самое, водительские права Адама, временные, там четко указаны имя, адрес и дата рождения.

– Я еще не сдал экзамен, – поясняет Адам. – Был занят в последнее время. Понимаешь, то одно, то другое.

Сюзанна присматривается к правам. Адрес: квартира 2, дом 9, Клэфем Нью Роуд, индекс SW4 0HL. Адам говорил, что родился в Лондоне, и права, похоже, это подтверждают. По крайней мере, он там жил, прежде чем выследил Сюзанну здесь. Что касается даты рождения, на правах стоит 30.11.1999, а значит ему почти восемнадцать. Получается, он младше, чем показалось Сюзанне, но теперь, когда у нее появилось время задуматься, она понимает, что это точно тот возраст, который он называл сам. Он не называл цифр, но говорил, что его девушка на три года младше, а Эмили сейчас четырнадцать.

Что важнее, и это больнее всего ударяет Сюзанну, его дата рождения не вписывается в теорию Сюзанны. По крайней мере, лишает стройности, и от облегчения у нее перехватывает дух.

Сюзанна понимает, что это означает. Она вернулась к началу, разрабатывая версию, что Адам – поклонник, фанатик,

(о боже)

подражатель, а в таком случае это не на руку ни Сюзанне, ни Эмили. Есть вещи пострашнее, если только для Эмили не слишком поздно. Эмили, дорогая. Что он с тобой сделал? Больше всего Сюзанна боится за свою дочь, но она не может делать выводы лишь из нахлынувшего страха. А ты, Сюзанна? Что Адам уготовил тебе?

Еще кое-что поражает ее. Адам показал свое удостоверение. Сюзанна знает его имя, адрес, всё. Либо Адам не рассчитывает выбраться отсюда сам, либо, что хуже, ему плевать, чем все закончится. А это значит, что и Сюзанне с Эмили ничего хорошего не светит.

– Сюзанна?

Адам вздрагивает, наклоняется вперед. Встает и подходит к Сюзанне.

– Дыши, Сюзанна. Ты не дышишь.

Адам хватает фотографию Эмили, и мгновение Сюзанна хочет сопротивляться. Но Адам сильнее, и Сюзанна слышит шелест, с которым она проскальзывает по поверхности стола.

– Послушай, просто… просто сядь.

Адам пытается отвести Сюзанну к стулу за ее столом, но Сюзанна отталкивает его. Она уверена, если бы его пальцы коснулись ее кожи, ее бы вырвало, но она под защитой ткани кардигана, а горло все равно сжалось. Паника захлестнула ее. Полная лобовая атака. Впервые Сюзанна сдалась, как в первую годовщину смерти Джейка. Она тогда сидела за туалетным столиком, якобы приводя в порядок волосы, но на самом деле просто уставившись в зеркало, а сын вдруг появился у нее за спиной. И не только в зеркале. Сюзанна обернулась, и Джейк стоит там как наяву. Только он не стоит, Сюзанна видела просвет у него под ногами, и бельевую веревку петлей на шее, и поняла, что он висит.

А потом он исчез. Он потом еще появлялся, были еще панические атаки, но та – самая сильная.

Адам пристально смотрит на нее, уверенный, что она его провоцирует.

– Да что с тобой? Это не астма. Я знаю, ты не астматик. Если притворяешься, клянусь богом, я… – Адам заканчивает, качая головой. В голосе слышно смятение, но основная эмоция – гнев. – Боже мой, Сюзанна, садись. – На этот раз он почти силой тащит ее в кресло. – Возьми себя в руки. Засунь… не знаю. Голову между коленей, или еще что-нибудь.

Адам начинает рыться у нее в ящиках, видимо в поисках ингалятора, хотя только что был так уверен, что он ей не нужен. Сюзанна хочет его остановить (это мои ящики, мои вещи), и хотя она изо всех сил пытается сделать вдох, что-то в ней наслаждается его испугом. Сюзанна реагирует радостно: в кои-то веки что-то пошло не по его плану.

– Черт побери. – Адам захлопывает последний ящик, ничего не найдя. Оборачивается к Сюзанне. – Да возьми себя в руки уже! Хватит так хрипеть. Ты притворяешься. Слышишь, Сюзанна? Я знаю, что ты притворяешься!

Дыши, Сюзанна. Забудь об Адаме, просто дыши. Одно дело наслаждаться его волнением. Но если ты его не послушаешься и потеряешь сознание – кто знает, что он сделает.

Она впивается в ручки кресла, чувствует, как белеют костяшки пальцев.

Адам берет нож. Держит перед собой, покачивая, словно колдун волшебной палочкой.

– Считаю до десяти, – объявляет Адам. – Слышишь, Сюзанна? Если не придешь в себя, клянусь, твоя дочь умрет. – Он ждет, что она скажет. – Сюзанна? Я не шучу, Сюзанна!

Сюзанна чувствует – он правда не шутит. И это знание – понимание – только усиливает паническую атаку.

– Один…

Сюзанна наклоняется вперед так, как велел Адам, опуская голову между коленей.

– Два… три…

Она замечает свою сумочку на полу под столом. Из нее торчит бутылочка воды, которую она купила во время обеденного перерыва. Заплетающимися пальцами, постоянно думая о дыхании, она пытается открутить крышку.

– Четыре… пять. Ты убьешь ее, Сюзанна. Убьешь вас обеих. Шесть.

Сюзанна садится прямо – настолько прямо, насколько позволяет стеснение в груди. Дыхательные пути освобождаются, но что-то по-прежнему сдавливает грудную клетку. Не знай она, что происходит, она бы подумала, что у нее сердечный приступ. Но она это уже переживала, она уже справлялась с таким, а значит и сейчас справится, если сосредоточится.

– Семь.

Она поднимает бутылку и начинает пить маленькими глотками. Старается не обращать внимания на пластиковый привкус и запах сэндвича с тунцом.

– Восемь. Девять.

– Дональд.

Слово выходит хрипло, Адам придвигается к ней, а вместе с ним и нож.

– Что это было? Я уже досчитал до девяти, Сюзанна. Девять с половиной.

– Дональд. – Она выдавливает звуки, как кашель. И это помогает. Легкие расправляются от дыхания. Пульс все еще бешеный, но понемногу замедляется, все медленнее, достаточно медленный, чтобы она могла сосчитать удары. Это успокаивает ее: размеренный ритм сердца. – Как так. Как так вышло. С именем. Дональд.

Адам молчит один удар сердца, Сюзанна ожидает, что он побьет ее. Что воспримет вопрос как еще одно испытание. Последнее, нестерпимое проявление бунта.

Вместо этого Адам внезапно смеется. Он впервые смеется, и смех звучит непринужденно. У него приятный смех, осознает Сюзанна сквозь пелену. Глубокий, искренний, теплый. Он не начинает ей нравиться. Наоборот, она ненавидит его еще сильнее. И тут она действительно это осознает. Сюзанна, которая в эти дни никого не позволяет себе ненавидеть, рада была бы вытолкнуть Адама из окна. И неважно, что падение его не убьет. Сломает ноги, будет страдать. Отлично. Потому что смех доказывает, что это не он. Он решает делать то, что делает, а не подчиняется внутренним порывам. Более того, этим смехом он заманил дочку Сюзанны. Посмотрел на нее красивыми карими глазами, загипнотизировал, заставил принять в нем друга. Должно быть, так все и было. Как иначе он мог бы к ней подобраться?

Адам снова смеется, на этот раз фальшиво. Это смех маски. Он думает, что этот смех делает его таким большим и умным.

– Ты правда хочешь знать? – говорит он. – Ты чуть не задохнулась, а теперь сидишь тут и спрашиваешь, откуда у меня такое среднее имя?

Сюзанна вздрагивает, плотнее закутывается в кардиган. Она всегда так чувствует себя после приступа. Слабой, замерзшей, приболевшей. Все болит. Боль пробегает от пальцев к шее. Странно (или нет), эту боль она помнит из детства Джейка. У Эмили не было проблем со сном, а вот у Джейка… Сюзанне иногда приходилось не спать всю ночь. Петь, мерить шагами детскую, нежно поглаживать по изгибу маленькой горбатой спинки. Напряжение в шее на следующее утро, будто она всю ночь таскала чемоданы, сейчас она чувствовала себя точно так же.

Адам читает в ее молчании подтверждение.

– Ладно. Почему нет, – соглашается Адам. – Хочешь узнать мое прошлое? Я расскажу, если правда хочешь знать. Если думаешь, что это поможет. – Он устраивается на краю стола Сюзанны. Гнев испарился. – Забавно, – усмехается он. – Ну, знаешь, расскажите о своей матери. – Он обводит глазами комнату. – Жаль, что у тебя нет кушетки.

Любопытно. Нет, не замечание о кушетке. То, что, решив рассказать Сюзанне о своем детстве, он первым делом вспомнил о матери. Женщине, которую, как сам утверждал, едва знал.

И еще кое-что. Он доволен. Он хочет рассказать Сюзанне о себе. А значит, это тоже часть его игры.

– Ну, с чего начать? – спрашивает он.

Я мог бы изложить всю биографию.

Типа, родился там-то, тогда-то, провел ранние годы бла-бла-бла.

Но это так занудно. Не правда ли? Как у знаменитостей, в мемуарах. Я много читаю, в основном о реальных событиях. Художественная литература – какой в ней смысл? Столько всего произошло на самом деле, зачем забивать голову выдумками? Хотя готов поспорить, ты с этим не согласна. А, Сюзанна? У тебя прикроватная тумбочка наверняка завалена романчиками, да? Не любовными романами, конечно, и не какими-нибудь детективами.

Нет, точно не детективы.

Я имел в виду Литературу. С заглавной буквы. Истории, в которых совершенно нет сюжета, но они о чувствах, о поиске себя и смысла. Уверен, тебе нравятся такие книги. Я прав? Готов поспорить, что да. Твое лицо показывает, что я угадал.

Но я говорил: мемуары. Биографии. Когда я читаю о знаменитостях, меня интересует только то, что их прославило. То, из-за чего я и начал читать книгу.

Итак, мои родители. Ты же о них хочешь услышать? Да, Сюзанна?

Что касается матери, тут я не много смогу рассказать. Мне было пять, когда она умерла, как я уже говорил, и я едва ее помню. Она…

Ее звали Кэтрин, кстати. Кэтрин Герати.

Я знаю, что она была красавицей, я видел фотографии. И я так говорю не потому, что она моя мама. У нее были густые каштановые волосы, глубокие синие глаза, так что объективно придется признать, что она красива.

Перед смертью… я не помню, чтобы она была рядом. Из раннего детства я запомнил только отдельные мелочи. Несущественные. Например, прыгунки. Плюшевого мишку. Как я впервые попробовал колу, из полупустой банки, найденной на улице. Не оттого, что я был беден, не беднее других. Но я был толстым. Ну и вообще все такое. Сидел в спальне. Читал. Много читал. Играл с машинками. Было одиноко, довольно часто. Помню чувства. Грусть или… не знаю. Злость. А потом, когда мама умерла, я помню, как не чувствовал ничего вообще, только радовался, что папа расстроен.

Стэфен Герати. Так его звали. Мой старик. Так называемый отец. Его среднее имя тоже Дональд, кстати. Наверное, семейная традиция, или что-то в этом роде. Не уверен. Честно говоря, мне все равно.

Удивительно, что отец вообще жил с мамой. Потому что насколько она была красивой, настолько же старик… нет, не урод, но он был полным лысеющим коротышкой и носил толстые черные очки.

Но мама его любила, наверное, почему иначе они были вместе? Еще и так долго. Они были влюблены с детства. Так он утверждал. Они были вместе в юности, потом разошлись, а потом что-то случилось, и они снова съехались. Как в кино. Так он все рассказывал. Сомневаюсь, что это правда, потому что с чего бы кому-то влюбляться в него?

Дважды.

Он ненавидел меня со дня моего рождения. Я сказал уже, что мало помню из детства, но это я помню. Как? Он так ко мне относился. Он не бил меня, ничего такого, но кое-что, например…

Стоп.

Смерть мамы. Вернемся к ней.

Все случилось внезапно. Ее болезнь. Я даже не знаю, что именно с ней было, но…

Знаешь что?

Это ложь.

Я знаю, что у нее было. Знаю, что убило ее. Почки. Она заболела во время беременности, и ее неправильно лечили. Не вовремя. Это навредило ей. То, что у нее родился я. Оставил ее уязвимой. Давай, Сюзанна. Излечи это.

Так или иначе, вот что случилось. Она заболела и умерла. И остались только мы с отцом.

Очевидно, почему. Да? Почему он ненавидел меня. Он все время винил меня в болезни матери, наверное, из-за этого она не бывала со мной. У нее была преэклампсия, вот как они это называют. Когда была беременна. Но этого не заметили, не сразу, и хотя ей стало лучше, полностью она никогда не выздоровела. Видишь ли, это влияет на органы. Особенно почки, что и произошло с моей мамой.

А старик… насколько он меня ненавидел, настолько же он обожал свою жену. Можешь сказать, это слащаво. Истинная любовь и все такое. Я считаю, это было просто жалко. Я точно знаю. Я видел. То, как он сломался. На похоронах кто-то его поддерживал. Не то друг, не то брат. Я его не знал. В прямом смысле, физически поддерживал, чтобы он не упал на землю.

Так вот, сначала мама болела, потом в конце концов умерла. Из-за меня. Из-за того, что я наделал. Будем честны со стариком, я бы тоже себя возненавидел.

Некоторые его действия.

Ты это хочешь услышать, да, Сюзанна? Что отец делал со мной. Потому что это … как там говорится? В твою копилку пойдет? И еще кое-что. У тебя здесь наверняка много народу плачется о том, как родители их обидели, бла-бла-бла, и готов поспорить, в половине случаев ты думаешь, ну хорошо. Ну, они говорят, родители их ненавидели, но единственное доказательство, которое они могут привести – папа иногда кричал, а мама бывала ворчлива. Но некоторым этого достаточно. Достаточное оправдание. Уверен, почти все, кто приходит сюда, ищут именно этого. Оправдания, объяснения, почему их жизнь не сложилась. Не может найти работу? Вина родителей. Не может найти девушку? Тоже виноваты родители. Тяжело вставать по утрам? Чтобы принять душ и залить хлопья? Обвиняй родителей в уничтоженном самоуважении.

Серьезно, ты наверняка слышишь такое все время.

Так что ты, наверное, считаешь, что я преувеличиваю. Я не буду тебя винить, если…

Нет.

Не надо.

Не перебивай.

Ты просила рассказать, и я это делаю. Теперь сиди и слушай.

На чем я остановился?

В тот раз – я отлично все помню – мы были в парке. Не знаю, что мы там делали, отец никогда не водил меня в парк. Но мы были там, по неизвестной причине, и старшие дети начали меня задирать. Им было лет двенадцать-тринадцать. Мне – десять. Они отобрали мяч, я просил его вернуть. Они отказались, конечно же, и принялись меня толкать. Мы были за кафе или еще чем-то, по крайней мере, родителей видно не было. Точно, потому что я помню, что пинал мяч об стену. В одиночку. Просто играл сам по себе. И как я сказал, никому не было нас видно – никому, кроме моего старика. Он видел. Он сидел на скамейке. Вдалеке, но достаточно близко, чтобы мне было видно голубей, клюющих что-то у его ног. Значит, он видел, как старший мальчик отобрал мяч, видел, как меня окружили, когда я попросил его вернуть. Видел, как самый крупный из них ударил меня. Другой пнул в голень. Он смотрел, как они повалили меня на землю, и не пошевелился ни на йоту, даже голуби не разлетелись, а мальчишки по очереди наклонялись надо мной и плевали.

Так что да. Он не бил меня. Но он не возражал, если били другие.

Это был последний раз, когда я просил о помощи, кстати. Последний раз, когда я звал на помощь. Потом, если мне снился кошмар или еще что, я не бежал в слезах к папиной комнате. Я лежал в комнате и справлялся сам. То же и в школе. Меня дразнили и там, но смысл говорить кому-то? Не хотел доставлять удовольствие отцу.

В другой раз у меня болел зуб. Сразу после Рождества, в это время отец всегда бывал особенно озлобленным. Так или иначе, когда болит зуб, обычно идут к дантисту. Верно? Но мне тогда только исполнилось восемь, и кто-то должен был меня отвести. Угадай, кто? Но отец этого не сделал, оставил меня страдать. Зубная боль – худший вид боли. Это…

Смотри.

Видишь?

У меня мурашки только от разговоров о ней.

Не знаю, потому ли, что зубы находятся в челюсти и через кости связаны с остальным телом, но когда у меня болят зубы, пульсируют не только они. У тебя наверняка хоть раз болели зубы, ты знаешь, о чем я, как боль распространяется по всему телу. Больно ходить, говорить, дышать, смотреть. Больно просто лежать. Особенно спокойно лежать. И уж точно не до еды или питья.

Отец наверняка тоже это знал. Он не мог не знать, насколько мне больно. Это не вопрос. Он знал. Я говорил ему. Но в школу идти не надо было, некому было увидеть, как мне больно, и он осознавал, что это отличная возможность дать мне пострадать. Наказать меня, собственно говоря, а я даже не знал, что натворил.

В конце концов он отвел меня к врачу, но там утверждал, что боль началась только в то утро. Я промучился три дня. Почти все время сидел в комнате, жил на молоке и апельсиновом соке. Комнатной температуры, от холодного казалось, что меня зажали в тиски.

Так все и было. Он не причинял мне боль сам, но не пытался обезопасить меня. Он меня будто игнорировал. Только лучше бы он меня правда игнорировал. Тогда бы я знал, как себя вести. Он мог быть добрым. Не добрым, но нормальным. Он почти каждый вечер готовил мне ужин, следил, чтобы я брал сэндвич в школу. Делал то, что не мог не делать, потому что иначе другие заметили бы. А вот того, что замечают дети, он не делал. Не обнимал, не целовал, не утешал, не любил. С ним я чувствовал себя маленьким. Я ощущал себя лишним. Даже доброе, нормальное – он делал назло. Чтобы напомнить, как много я ему должен. Как я разрушил его жизнь.

Потому что в этом дело. К этому все сводилось. Я выяснил это, только повзрослев. Не совсем выяснил. Как назвать, когда отец сам все рассказал, по мне это не одно и то же. Он рассказал, что они вообще меня не хотели. Ни он, ни она.

Вот так, без обиняков, просто выложил все. Уже после смерти матери, когда полагал, что я все пойму. Винил религию. Они оба католики. И из-за религии они не избавились от меня. Когда узнали, что мама забеременела. Они еще даже не были женаты, получается, двойной грех, да? Или был бы, если бы она еще и аборт сделала.

Как бы то ни было.

Главное, что они меня оставили, и я разрушил мамину жизнь. Ей пришлось бросить работу, как рассказал отец. Пришлось пожертвовать карьерой. Из-за здоровья. Кстати, это его любимое слово. Пожертвовать. Когда он говорил со мной о том, что он или мать сделали для меня, он всегда говорил «мы пожертвовали тем», «она пожертвовала этим», «слушай, ты хоть раз бы поблагодарил». Когда он мне это сказал – это было чуть позже – я помню, что ответил, что не знаю, за что мне благодарить, и это единственный раз, когда он меня ударил. Шлепнул прямо по лицу. Жалкое зрелище. Ударить вот так. Так бьет маленькая девочка, а не мужчина.

А потом он рассказал, что они вообще меня не хотели, и тогда все обрело смысл.

Мы тогда были в спальне отца. Когда-то она была комнатой родителей, и я просматривал ее вещи. В коробки на верхних полках шкафа мне нельзя было заглядывать, но я все равно это сделал и обнаружил кипу старых фотографий моей мамы в молодости, с друзьями, с родственниками, наверное, с родителями, короче с людьми, которых я никогда не встречал. И тут он меня застукал.

– Убирайся! – заорал он. – Убери свои грязные ручонки прочь от маминых вещей!

Я стал спорить, говорил, что у меня столько же прав видеть их, сколько у него. А отец такой:

– Нет у тебя никаких прав! Никогда не было. – Он не остановился, пока не выпалил все. – Она тебя не любила. Никогда тебя не хотела. Ты был ее проклятием. Проклятием, которое в итоге убило ее.

Это как… один из тех моментов, когда внезапно все встает на свои места. Почему мне всегда было так одиноко. Я едва помню мать и не помню, почему не расстроился, когда она умерла.

Знаю, что ты думаешь, Сюзанна.

Да. Опять. Я знаю.

Думаешь, ты наконец поняла. Верно? Бедняга Адам. Родители не любили его. Озлобленный, травмированный, вломился в первый попавшийся офис. Ты наверняка гадаешь, можешь ли вообще помочь мне. Можешь ли исцелить меня. Кто знает? Может, при обычных обстоятельствах и смогла бы.

Только это не конец истории. Ты наверняка и сама догадываешься.

Вот настоящий конец: это ложь. Умная, потому что запрятана в правде. Так винил ли отец меня в смерти матери? Говорил ли, что они меня не хотели. Он – да. Но не они. И это не все. Даже не половина всего.

Так, Сюзанна?

– Давай прервемся.

– Что? Почему?

– Я хочу пить. Слишком много говорил. Тебе-то хорошо, у тебя вон бутылка с водой, а у меня во рту ни капли не было.

– На столе рядом с тобой графин с водой. Стаканы чистые, не волнуйся.

Адам морщится.

– Я не пью воду. Не понимаю, что в этом находят. У тебя наверняка там есть кухонный уголок, – он показывает рукой на дверь. – Может, там есть сок или что-то такое.

– Сок?

– Да ладно. Ты же можешь провести мне экскурсию, – сказал Адам, вставая.

– Но… – Сюзанна… расстроена? Правда? Проверяет и обнаруживает, что да. Она не хочет здесь быть, все отдаст, чтобы оказаться где-то еще, но рассказ Адама увлек ее. Наверное, все так, как говорит Адам. Подобные истории идут ей на пользу. И хотя она слышала уже множество вариаций этого рассказа, каждый по-своему уникален.

– Думаю, ты безумно хочешь выйти из комнаты. Испытываешь легкую клаустрофобию. Совсем чуть-чуть? Как в ловушке?

Сюзанна стоит, слегка покачиваясь. Адам ножом приказывает ей показывать дорогу.

Герати. Адам Герати. Кэтрин Герати. Стефен Герати. Герати. Герати. Герати.

Это имя ничего не говорит Сюзанне. До сих пор она о нем особо не задумывалась, считая выдуманным. Конечно, оно все еще может оказаться фальшивым

но она видела права Адама, его банковскую карту, и все равно непонятно, что имел в виду Адам. Что ложь? Какая часть рассказа? Точно не про родителей и детство. Сюзанна уверена, что в его истории есть зерно правды. К тому же она видела, как он играет. И хотя он лучше в этом, чем сам отдает себе отчет, в терапии есть моменты, которые невозможно сымитировать. Его напряженность в начале рассказа, например. Сюзанна рада была бы копнуть глубже, поэтому ее так раздражал перерыв. Ей любопытно, не без этого. Но она также уверена, что чем быстрее поймет Адама, тем быстрее освободит дочь.

– Здесь близко. – Сюзанна проводит Адама по коридору. Слышит, как он идет следом, и пытается не думать о ноже. Он на уровне ее почек, кажется ей, и если бы она внезапно остановилась, нож вонзился бы прямо в нее.

Она сворачивает вправо, огибая стол Алины.

– Сюда.

Кухонный уголок находится напротив туалета для сотрудников и ненамного его больше. Два шкафчика, раковина, чайник, мини-холодильник, и втиснувшаяся в угол обшарпанная, заляпанная супом микроволновка. Суп – это от Рут. Ее стоматологический кабинет блестит чистотой, но в остальном в жизни она жуткая неряха и не скрывает этого.

– Когда перестанет закрываться, я куплю новую, – сказала она Сюзанне, когда та заметила состояние микроволновки. – Жизнь слишком коротка, чтобы отскребать минестроне.

– Я почти уверена, что сока нет, – говорит Сюзанна, но, оглядываясь за плечо, замечает, что Адама там нет.

– Принеси что-нибудь, главное не безвкусное, – отзывается он. Судя по звуку, он пошел в кабинет Рут.

Сюзанна на мгновение ошеломлена. Она одна. До чего же странно стоять здесь одной. Пульс учащается, ей снова хочется сбежать. Адам проверяет ее? Или дразнит, напоминая, что она на привязи, как бы он ни ослаблял поводок.

Он открывает шкаф, достает банку «Нескафе» из-за коробки с печеньем Рут.

– Кофе устроит?

– Только не кофе!

Что он делает? Голос рассеянный, словно что-то привлекло его внимание.

Сюзанна поворачивается к мини-холодильнику – его она заставляет содержать в большей чистоте, чем микроволновку. И все равно от него исходит кислый запах, въевшийся в стенки. Они купили его на «ибэй», и с тех пор он ни минуты не работал нормально.

Внутри молоко, яблоко, кусочек сыра, обернутый в пищевую пленку, что-то вроде пасты в пластиковом контейнере – это наверняка Алины, – а у задней стенки банка газировки.

– В холодильнике есть кола без сахара.

Пауза.

– Без сахара? – отзывается Адам.

Сюзанна ждет.

– Хорошо. Лишь бы холодная, – говорит наконец Адам, возвращаясь к своему занятию, что бы это ни было.

Сюзанна трогает банку рукой. Не холодная. Той же температуры, что ладонь. Сойдет. Сюзанне ничего не остается, как играть по правилам Адама, но она не опустится до поведения горничной.

Она поворачивается, и тут взгляд выхватывает что-то на сушке. Она застывает. Взгляд бросается вверх, к пустому дверному проему, потом обратно. Там, рядом с губкой для мытья посуды, лежит маленький ножик. Такой загнутый и ужасающе острый. У Сюзанны до сих пор остался шрам на большом пальце левой руки с последнего использования. Сюзанна подозревает, что он покажется игрушкой, особенно рядом с ножом Адама, но он будет не менее эффективным против яремной вены, и его легко спрятать в рукаве. Еще час назад Сюзанне в голову не могло прийти, что она всерьез задумается об оружии, но чем дольше это длится, тем более она осознает, как мало шансов у нее выйти победителем. Ей нужен план Б. Хм. Ей нужен план, вот что, но почему бы не подстраховаться.

Адам может увидеть: это нехорошо. Он может заметить нож и решить, что игра зашла слишком далеко.

Больше, чем страх, Сюзанну заставляет задуматься рассказ Адама. Как ни удивительно, она не может подавить в себе инстинкт сочувствия. Он неотделим от нее так же, как этот въевшийся в холодильник запах. Он пронизывает все ее существо, управляет ее поступками. Подобно лжи. После Джейка она делала все, что было в ее силах, чтобы сопротивляться желанию обвинять. Первым делом она всегда пытается понять. И это та ее черта, одна из немногих, которой она гордилась. Она придавала ей силу, хотя в нынешних обстоятельствах это явно оказалось ее слабостью.

Она выпрямляется. Честно говоря, она упрекает себя – ну, а чего ты ожидала? Конечно, у Адама было прошлое. Конечно, у него не могло быть счастливого детства. Такие не творят того, что делает он. Но это не оправдание. Множество людей прошли через худшее и теперь хотят нести только добро.

А Эмили. Подумай об Эмили. Кто тебе важнее – твоя дочь или незнакомец, успешно приставивший нож к горлу?

Сюзанна снова оглядывается на дверь. Протягивает руку. Чувствует влажность сушки, сжимает пальцы на ноже и…

– Бу!

Сюзанна резко поворачивается и видит монстра в дверном проеме. Выпученные красные глаза, кривой нос, зубы, выпирающие как бивни. Она кричит и падает назад на раковину. Звон металла по паркетному полу. Его заглушает хохот Адама.

– Что это было?

Адам снимает маску.

– Ты что-то уронила?

Он ищет и видит.

– О, нет! Нет, нет, нет.

Он наклоняется, поднимает находку, выпрямляется, сжимая ее в руке. В бешенстве, как избалованный ребенок.

– Теперь взболталась. Если открою сейчас, разольется повсюду.

Адам осматривает банку в руке. На ободке вмятина после падения.

Сюзанна пытается отойти в сторону. Ножик плотно прижат к запястью, но его все еще можно увидеть.

– Ну ладно. Это и моя ошибка тоже. – Адам смотрит на Сюзанну и ухмыляется. – Извини, – говорит он и показывает на маску. – Не смог устоять. Заметил ее в кабинете твоей подружки, когда был тут в прошлый раз.

– Когда… что? – Сюзанна пытается затолкнуть нож в рукав. Но когда запястье вывернуто назад, это неудобно, а лезвие, кажется, зацепилось за нитку. Если она будет недостаточно аккуратна, она его выронит.

– Когда я был тут в прошлый раз, – повторяет Адам. – Месяц назад. Я забронировал прием у… Рут, да? Она мне понравилась, знаешь? Очень лестно отзывалась о моих зубах. – Адам одаривает ее еще одной улыбкой. Больше напоминающей оскал. – Хотя должен признать, я пришел не за этим, – продолжает он. – Я хотел оглядеться. Провести рекогносцировку местности. Так или иначе, тогда я и приметил маску. С тех пор мне не терпелось ее примерить.

Это гималайская маска. Рут ездила туда в поход после второго развода. Страшноватая вещь, но Рут настояла на том, чтобы повесить ее у себя в приемной.

– Покажет хороший пример, если ни на что другое не сгодится, – сказала она Сюзанне, проводя пальцами по чудовищным выразительным зубам.

– Что там у тебя?

Адам вдруг подходит ближе, отбрасывая маску в сторону. Нож крепко прижат к руке Сюзанны. Она уверена, что он не мог его заметить.

– А? Ничего. Где?

– Там, Сюзанна.

Адам снова хмурится. Он вытягивает руку и задевает ее.

– Печенье?

Он берет коробку, которую Сюзанна достала, чтобы найти «Нескафе».

– Это печенье Рут, – мямлит Сюзанна. Больше ничего не приходит в голову.

Адам засовывает коробку под мышку. Надевает маску на голову, как кепку.

– Мне понравилась Рут, правда.

Сюзанна сглатывает. Нож наконец спрятан в рукаве.

– Ну что, вернемся, – предлагает Адам.

Они сидят перед камином. Комната теперь кажется еще меньше, воздух спертый и затхлый. Тени удлиняются, будто кольцо предметов в комнате сужается вокруг них. Адам держит банку колы между ними, ближе к Сюзанне, чем к себе, и пальцем поддевает кольцо.

– Берегись…

Открывает, кола бурлит и льется на пол. Он надеется, что Сюзанна отпрянет, но она только наблюдает.

Адам смеется, наклоняется снять пену и потом делает шумный глоток.

Строит гримасу.

– Фу… – отпивает еще, снова морщится. – Серьезно, какой смысл в коле без сахара? Кажется, мне все-таки нужна вода, просто смыть эту гадость.

Он ставит банку рядом с графином воды и встряхивает облитую колой руку, ищет, обо что вытереть. Смотрит на Сюзанну, потом опускает руку в графин. Вытирает ее об обивку кресла.

Сюзанна не может не выказать отвращения. Адам стал увереннее после ухода Рут, и хотя все его ужимки очень детские, они кажутся на удивление пугающими. Сюзанне и раньше приходило в голову, что детство испортило его, и теперь она гадает, насколько. Может с ним не справиться. Вероятно, нож в рукаве Сюзанны – ее единственный шанс выбраться отсюда.

– Твой отец… – пробует она все равно. Потому что отбросить надежду – значит предать убеждения, которые она пестовала последние пятнадцать лет. Это как отрицать единственное хорошее, что осталось после сына. – Ты не мог неправильно понять его чувства по отношению к тебе?

Адам сразу заводится.

– К чему ты клонишь?

Для Сюзанны это опасная тема, и обычно она бы не подошла к ней настолько напрямую. Ходила бы вокруг да около, пытаясь направить разговор так, чтобы клиент первым поднял тему. Но это на обычной консультации с обычным клиентом. Сейчас подобные ограничения не действуют.

– Ты был очень юн, Адам. Ты и сам это сказал. А отец… горе иногда странным образом меняет людей. Очень странным. Это одна из самых мощных эмоций. Это уже и не совсем эмоция.

Адам слушает. По крайней мере, Сюзанне удалось привлечь внимание.

– Поверь, я сама через это прошла, – продолжает Сюзанна. – Когда кого-то теряешь… не ты меняешься. Весь мир меняется. Чувства, ощущения – все расплывается, искажается. Цвета теряют яркость, запахи сгущаются, еда становится безвкусной. Горе – как наркотик. Настолько сильное, что почти… галлюциногенное.

До сих пор Адам держал маску на затылке, но тут снял ее.

– Галлюциногенное? – повторяет он. – Хочешь сказать, ему мерещились всякие вещи. Ты об этом?

Сюзанна молчит. Но что-то в ее реакции дает Адаму понять, что он прав.

– Интересно, что мерещилось тебе? Ты видела его? Или ее?

Сюзанна смотрит неподвижно. Когда она в последний раз вспоминала ее? Когда она последний раз позволяла себе это?

– Интересно, ты до сих пор их видишь? Джейк все еще преследует тебя?

Нет. Уже давно. Но на мгновение, когда она смотрит на Адама, его лицо превращается в лицо ее сына.

Сюзанна мигает, и мираж исчезает. На смену видению приходит голос – тот же, чей шепот Сюзанна уже слышала.

Сюзанна прочищает горло, садится ровнее.

– Твоему отцу должно было быть очень тяжело. – Она заставляет себя говорить. – Переживания из-за болезни твоей матери. Все, что он чувствовал после ее смерти. Тебе так не кажется?

Только что Адам выглядел очень довольным тем, как проник в горе Сюзанны, но вдруг ему явно стало неуютно. Он не хочет думать о своем отце как о живом человеке. О человеке слабом, хрупком, о жертве.

– Потерять жену так рано, особенно когда у вас маленький ребенок, – с нажимом говорит Сюзанна.

Адам возмущается:

– То есть это еще и моя вина? То, как отец со мной обращался?

– Вовсе нет. Я лишь хочу сказать, что поведение твоего отца гораздо сложнее, чем просто любовь или ненависть. Для него эти две эмоции перепутались. Как два провода.

На лице Адама ни один мускул не дрогнул. Но теперь оно выражает сосредоточенность, оно как стена, которую Сюзанна видит и должна проломить.

– Большинство из нас представляют себе диаметрально противоположные понятия расположенными на горизонтальной линии. Но на самом деле это скорее не линия, а петля, где каждая крайность угрожает перекрыть другую.

У Адама в глазах мелькает любопытство.

– Возьмем, ну, не знаю… скажем, политику. Крайние левые и крайние правые схожи настолько, что их уже не различить. Горячее и холодное. У тебя никогда не было такого ощущения, когда трогаешь что-то замороженное, будто ты обжегся?

Адам заерзал, и Сюзанна знает, что ему это знакомо.

– Наверное, с любовью и ненавистью похоже. Я уверена, что это так. Это я и имела в виду под запутанными проводами. Не будет преувеличением сказать, что твой отец в своем горе испытал эмоциональное землетрясение. Неудивительно, что любовь и ненависть смешались. Возможно, и все остальные чувства. Я не говорю, что это твоя вина, и не пытаюсь сказать, что он так обращался с тобой не по своей воле. Но, быть может, нельзя делить все на черное и белое.

Сюзанна ждет. Смотрит на Адама, чуть сползшего в кресле. Он хмурится, но это от попыток сосредоточиться.

– Есть такое выражение, – говорит он наконец. – Есть же? От любви до ненависти один шаг. Как-то так?

– Есть. Точно так. – Сюзанне хочется сказать еще кое-что, довести мысль до конца, но она знает, что эффект будет сильнее, если Адам сам додумается.

– Хочешь сказать, отец меня все-таки любил? Что я… я все не так понял?

– Я говорю, что быть родителем непросто, даже в самой спокойной обстановке. Возьмем, к примеру, меня. Что с нами случилось. У Джейка были мать и отец, и все равно… Ну… Ты знаешь, как именно все обернулось для Джейка.

Приманка, шанс для Адама снова переключиться на нее. Но Адам не поддается.

– Я никогда не думал об этом. Что отец… страдал… так же, как и я.

Сюзанна чувствует прилив адреналина. Она раньше уже испытывала подобное на консультации, когда клиент на грани раскрепощения, когда Сюзанна уже не надеялась, что это произойдет. На этот раз возбуждение приправлено страхом, надеждой, сомнением, ужасом: мешанина соревнующихся эмоций, это обостряет чувства.

Она переводит дыхание.

– Не забывай, Адам, твое горе тоже надо учесть. Потерять мать в твоем возрасте… Я не могу представить, каково тебе было.

Выражение лица Адама становится жестче.

– Я же говорил…

– Знаю, знаю. Что ты ничего не чувствовал. Ты еще сказал, что едва помнишь ее. И я гадаю, может, ты подавил в себе часть воспоминаний. Твоя любовь к матери запуталась так же, как любовь отца к тебе, и твой гнев – тоже реакция на боль.

– Что ты имеешь в виду?

– Боль должна найти выход. Ей нужна отдушина. Отец выместил ее на тебе. Твоя же боль превратилась в ярость, которую ты обратил на отца. И на… – Сюзанна не заканчивает предложение. Ей и не надо.

– На тебя, – заканчивает Адам за нее, и в его голосе почти слышен стыд.

Сюзанна смотрит ему в глаза. Она кривит губы, пожимая плечом. Адам мгновение задерживает на ней взгляд, отворачивается и невидящим взором сверлит пол.

В этом есть смысл. Точно есть. Адам, похоже, восхищается Джейком, да, Сюзанна понимает, что такому человеку, как Адам, Джейк должен казаться родственной душой. Запутавшийся, злой, покинутый всеми. Сюзанна – родитель, оставивший сына, олицетворение всего, чему Адам научился сопротивляться. Мать умерла, отец тоже вне доступа, а гневу Адама надо куда-то выйти. Но если Сюзанна сумеет показать, что он направил гнев не туда, что вместо злости он может позволить себе горевать…

Она снова чувствует, как колотится сердце. Она напряженно рассматривает Адама, пытаясь этого не показать. Права ли она? Неужели она его раскусила? О чем он думает?

Наконец она не выдерживает молчания.

– Адам?

Он поднимает глаза, делает вид, будто забыл о Сюзанне.

– Извини, пытаюсь уложить все это в голове. Все, что ты мне объяснила.

Сюзанна заставляет себя промолчать, надо дать Адаму время.

– Итак… если… если ты права… что мне тогда делать?

Отпусти меня! Отпусти Эмили!

Сюзанна хочет это прокричать. Из последних сил сдерживается.

Наоборот, она произносит слова, которые ощущаются самым жестоким приговором, какой ей когда-либо приходилось произносить:

– Я не могу сказать, что тебе делать, Адам. – Она делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и продолжает: – Я могу только помочь тебе понять, почему ты так поступаешь. Чего ты на самом деле хочешь достичь.

Сюзанна замечает, что сидит на самом краешке. Она склоняется вперед, ставит колени на локти, кончики пальцев оказываются в нескольких сантиметрах от Адама. Сюзанне не видно его глаз, но по тому, как он держит руку у рта, кажется, что он готов расплакаться.

Это первое, что показывает Сюзанне – что-то не так.

– Знаешь, если это – правда, – говорит Адам, – это все меняет. Что я чувствую, что я делаю здесь. Все!

Он поглядывает на Сюзанну из-под челки.

Сюзанна отстраняется. Чувствует, как сжимаются пальцы, как смыкается и сжимается челюсть.

– Все это время, – всхлипывает Адам, – все эти страдания, а оказалось, мне всего лишь надо было найти кого-то, кто выслушает. Кто покажет мне дорогу. – Адам снова выглядывает. На лице пародия на благодарность. – Кто-то вроде тебя, Сюзанна, – заключает он.

– Остановись.

Сюзанна чуть поворачивается, но все же замечает ухмылку у Адама на лице. Он выпрямляется, откидывает челку назад, потом наклоняется, чтобы поймать взгляд Сюзанны. Подмигивает, хотя и смущенно.

– Проблема во всхлипах? – спрашивает он. – Мне попробовать еще раз без этого?

Он не ждет ответа Сюзанны.

Покашливает, прочищает горло, наклоняется вперед, занимая прежнее положение.

– Все это время! – восклицает он с мелодраматизмом в голосе. – Все эти страдания! Оказалось, мне всего лишь надо было найти кого-то, вроде тебя, Сюзанна! Кого-то, кто выслушает! – Он делает паузу, дает словам достичь цели, потом содрогается от наигранных рыданий. Левая рука вылетает вперед и хватает Сюзанну, сжимая до боли.

– Отпусти!

Адам, склонив голову, продолжает выть. Сюзанна борется, чтобы высвободить руку.

– Я сказала отпусти.

Она вырывается, резко, и плач Адама – актерство – растворяется в смехе. Его веселье искренно, но смех уже не такой теплый. Так она представляла себе смех Скотта. Еще Пита и Чарли. Радость пронизана жестокостью, удовольствие порождено исключительно тем, что он причинил боль. Сюзанна смотрела на него, слушала и понимала, что никогда никого не ненавидела так сильно, как Адама. Она близка – на волосок – от того, чтобы рискнуть достать ножик. Она бы с радостью пронзила его сейчас. Своим ножом, его, любым, обоими.

– Извини.

Смех Адама исчезает в шипении.

– Извини, – повторяет он. – Не смог удержаться. Ты была так возбуждена. Так уверена, что исцелила меня.

Сюзанна ошиблась. Есть кое-кто, кого она ненавидит сильнее. Только мысль об Эмили не дает ей вонзить нож в себя.

Адам качает головой, выражая огорчение, что Сюзанна, судя по всему, не понимает шуток.

– Не надо так, – говорит он. – Не злись. Я же сказал, да? Я говорил тебе. Все, что ты так старательно анализировала, – все это ложь. Я вырос не так. Мама с папой не ненавидели меня. Но их мотивы…

Адам смотрит, понимает ли Сюзанна. Она до сих пор понятия не имеет, о чем он говорит.

Она кривит губы, не в силах сдержаться.

– Да ладно, Сюзанна. Ты к себе слишком строга. Не можешь же ты правда рассчитывать починить кого-то, когда не знаешь, из-за чего они сломались.

«Сдайся, – думает Сюзанна, – ты не сможешь победить его, а тогда можно сдаться. Все эти гипотезы. Игра в угадайку: от этого только хуже».

– Вот, возьми печенье, – Адам показывает на банку, которую украл у Рут. Встряхивает ее, и Сюзанна слышит стук крошек.

– Нет? Ну как хочешь. – Адам запускает руку в банку сам. Запихивает в рот и продолжает с набитым ртом: – А как насчет этого? – Он запивает печенье глотком колы, опять строит гримасу. – Давай я закончу рассказ, и ты сможешь приступить к терапии.

Сюзанна беззвучно откидывается на спинку кресла.

– Итак… – Адам смахивает крошки с колен. – Я сбежал. Вот как все закончилось. Или началось. – Он языком снимает крошки с зубов. – В шестнадцать, это было в прошлом году. Я бы и раньше ушел, но хочешь правду? Мне было страшно. Я всего боялся. Жизни. Мира. Я не знал улиц. У меня не было друзей, которые могли бы меня научить. Я знал пару ребят, но я ни с кем не разговаривал. Мне было страшно и одиноко, и как я ни ненавидел отца, мне некуда было идти.

Адам с опаской взглянул на Сюзанну, готовый уловить малейшие признаки, что что-то не так.

– Знаешь, почему еще я остался? – продолжает Адам. – Образование. Я был напуган, невежественен, но я не был дураком. – Он делает паузу, взгляд сосредотачивается. – Ты же заметила это, Сюзанна? Что я не дурак?

Сюзанна кивает.

– Я хотел закончить школу. Любой ценой сдать экзамены и получить аттестат. И я это сделал. Я сдал все экзамены, а потом немедленно собрал сумки. Но перед отъездом мне нужны были деньги. Я знал, что у старика есть дома заначка, он ненавидел банки, любые организации ненавидел. Может, оттого, что в молодости сидел в тюрьме, но это уже другая история. Так или иначе, я считал, что он мне должен. Верно? Он всегда с легкостью доставал десятифунтовые бумажки будто бы из ниоткуда, так что я решил, что имею право на любую наличность.

Адам аккуратно берет нож.

– А еще мне нужны были документы. Любые, просто чтобы доказать, что я это я. Паспорта у меня не было, но что-то же должно было быть! Свидетельство о рождении или еще что. И снова, я точно знал, что где-то они лежат, как и деньги. Но я понятия не имел, где именно отец их держит.

Нож Адама выглядит более угрожающим, чем ножик Сюзанны. Он больше, острее, злее. Ножик Сюзанны, прижатый к запястью, не опаснее зубочистки.

– Я прошерстил весь дом. Буквально. Начал с кухни, устроил бардак, какой только смог, потом направился в спальню отца. По-детски, я знаю, вот так перевернуть дом вверх дном, но это было весело. Имело терапевтический эффект, – добавляет он, подмигивая. – Швырнуть пакет с мукой в стену, разрезать матрас отца. Я так вошел во вкус, что на время позабыл, зачем все это.

Пальцы Адама сжались на рукоятке, и Сюзанна каким-то образом поняла, что именно этим ножом он кромсал кровать отца. И с тех пор все время носил с собой.

– Но я ничего не нашел, – продолжает Адам. – Пара монет за диванной подушкой, но этого не хватило бы даже на автобус. Я не искал только на полке матери. Я ведь уже упоминал о ней? Там хранились ее вещи. Запрет касаться ее так крепко засел во мне, что я подсознательно посчитал ее за пределами разрешенного.

Адам умолкает. Его глаза светятся от предвкушения, словно он сейчас отдернет занавеску.

– И вот, я встал на стул, подтянулся и заглянул в шкаф… и угадай, что я там нашел? В самой глубине коробки, за пыльными старыми фотографиями.

Сюзанна вдруг понимает, что не хочет этого знать.

– Да, деньги. Почти тысячу, кстати. И что еще, Сюзанна? Угадаешь?

Она качает головой в ответ, предостерегая от того, что произойдет дальше.

– Документы, – говорит она. – Свидетельство о рождении?

Произнося эти слова, Сюзанна чувствует, как ее тошнит. Ужас разливается по животу.

Адам сияет.

– Свидетельство о рождении, верно. Оба свидетельства. Фальшивое… и настоящее. Это я и имел в виду, когда говорил, что все это ложь. Мою маму звали не Кэтрин Герати. Ее звали Элисон. Элисон Бёрч.

Сюзанна безвольно открывает рот. Еще раз трясет головой, без толку. Этого не может быть, говорит она себе. Нет.

– Теперь понимаешь? – говорит Адам. – Правда же? Дошло. Наконец-то.

Он отпускает нож, откидывается на спинку кресла. Громко смеется.

– Честно говоря, я уже начал беспокоиться. Жаль, что тебе понадобилось так много времени. Но, кажется, мы наконец разобрались.

Сюзанна прижала руку ко рту. Она выглядывает на Адама из-за кончиков пальцев. Она знала его. Не случайно она твердила себе, что знает его.

И гипотеза. Она была права. Несмотря на ложь, несмотря на то, как Адам сбивал ее с толку, она была права.

Адам наблюдает, как она смотрит на него.

– Итак, – говорит он с такой знакомой усмешкой школьника. – Теперь, когда мы это выяснили, можно вернуться к истории.

– Истории?

– Истории Джейка, Сюзанна. Мы уже обсудили, что он не умел заводить друзей. Установили, что ты никогда не любила его по-настоящему, так, как, безусловно, любишь Эмили.

Адам дает Сюзане время возразить. Она не смогла бы сказать ничего связного, даже если бы от этого зависела ее жизнь. А ведь так и есть.

– Осталось заполнить пробелы, – продолжает Адам, открывает сумку и вытаскивает кипу потрепанных бумаг.