Клинические истории

В заморозке

В 1957 году, в период учебы в медицинском институте у Ричарда Ашера, я познакомился с его пациентом – «дядей Тоби» – и был поражен странным смешением факта и мифа. Доктор Ашер иногда говорил «случай Рип ван Винкля». Эта история часто всплывала в памяти, когда мои собственные постэнцефалитические пациенты «пробуждались» в 1969 году; она не отпускала меня долгие годы.

Доктор Ашер приехал по вызову осмотреть больного ребенка. Обсуждая с семьей лечение, он заметил молчаливую неподвижную фигуру в углу.

– А кто это? – спросил доктор.

– Это дядя Тоби – он семь лет почти не шевелится.

Дядя Тоби стал неприхотливым предметом мебели. Его замедление было настолько постепенным, что родные сперва ничего не замечали; потом, когда все стало слишком явно, семья – как ни странно – просто приняла все как есть. Его кормили и поили, переворачивали, убирали за ним. Он в самом деле не доставлял хлопот. Большинство людей просто не замечали человека в углу – тихого и неподвижного. Его не считали больным; он просто остановился.

Доктор Ашер заговорил с восковой фигурой и не добился ответа или какой-либо реакции. Он взял запястье дяди Тоби, чтобы проверить пульс, – рука была холодной на ощупь, почти как у трупа. Тем не менее слабый медленный пульс прощупывался: дядя Тоби был жив, но погружен, судя по всему, в какой-то странный ледяной ступор.

Члены семьи не выказывали беспокойства за дядю Тоби и при этом, несомненно, заботились о нем. Очевидно, как бывает при подспудных и малозаметных изменениях, люди привыкли к происходящему. Впрочем, когда доктор Ашер предложил перевести дядю Тоби в больницу, они согласились.

Так дядя Тоби попал в больницу, в специально оборудованное отделение коррекции метаболических нарушений. Его температуру было невозможно измерить обычным медицинским термометром; принесли специальный, гипотермический, и он показал шестьдесят восемь градусов по Фаренгейту – на тридцать градусов ниже нормы. Появилось подозрение, которое немедленно было подтверждено: у дяди Тоби катастрофическое снижение функции щитовидной железы, и метаболизм близок к нулю. С почти не работающей щитовидной железой, без стимуляторов метаболизма, «огня», он провалился в глубины гипотиреоидной (микседематозной) комы: живой и не живой, в заморозке.

Медицинская задача была несложной: необходимо давать пациенту гормон щитовидной железы, тироксин, и он придет в себя. Но этот разогрев, перезапуск метаболизма, следовало осуществлять очень осторожно и медленно; функции пациента, его органы уже приспособились к гипометаболизму. Если стимулировать обмен веществ слишком быстро, могут возникнуть сердечные или иные проблемы. Так что мы начали вводить тироксин медленно, очень медленно, и постепенно дядя Тоби начал разогреваться…

Прошла неделя. Изменений никаких не наблюдалось, хотя температура дяди Тоби поднялась до семидесяти двух градусов по Фаренгейту. Только на третьей неделе, когда температура тела перевалила за восемьдесят, он начал двигаться… и говорить. Говорил он очень тихо, медленно и хрипло – как запись на фонографе, пущенная со скоростью один оборот в минуту (хриплость отчасти объяснялась микседемой голосовых связок). Конечности тоже оставались застывшими и отечными, однако благодаря физиотерапии становились гибче. Через месяц дядя Тоби, хотя еще холодный, с замедленными речью и движениями, явно «проснулся» и начал проявлять оживление, понимание – и тревогу.

– Что происходит? Почему я в больнице?

Мы, в свою очередь, спросили, как он себя чувствует.

– Холодно, лениво, какая-то заторможенность.

– Мистер Оукинс, – спросили его («дядя Тоби» мы называли его только между собой), – что происходило между тем, как вы почувствовали холод, и тем, как оказались здесь?

– Да ничего, – последовал ответ. – Вроде бы ничего. Полагаю, я серьезно заболел, отключился, и семья привезла меня сюда.

– И как долго вы были в отключке? – спросили мы его небрежным тоном.

– Как долго? День или два – никак не больше.

Он с напряженным любопытством изучал наши лица.

– Тут ведь ничего такого, ничего особенного?

– Ничего, – успокоили мы его и поспешили убраться.

Похоже, мистер Оукинс, если только мы правильно его поняли, не ощущал, что прошло много времени – так много времени. Он почувствовал недомогание; теперь ему лучше – вот и все, ничего особенного. Неужели он действительно так считал?

В тот же день мы получили живое подтверждение этому, когда медсестра прибежала в странном возбуждении.

– Он очень оживлен, – доложила сестра. – И ему хочется поговорить – он рассказывает о приятелях, о работе. Про бывшего премьера Клемента Эттли, про болезнь короля, про «новую» систему здравоохранения и так далее. И понятия не имеет, что творится сейчас. Думает, что сейчас 1950-й.

Дядя Тоби как человек, как личность замедлился и остановился, словно впал в кому. Он «отсутствовал» в течение невообразимо долгого времени. Не во сне, не в трансе, но в глубоком погружении. А после пробуждения прошедшие годы оказались пусты. Это была не амнезия, не дезориентация; его высшие мозговые функции, его разум были «выключены» семь лет.

Как он отреагирует, узнав, что потерял семь лет, что многое из того, что было важно и дорого ему, ушло безвозвратно? Что сам он уже не современник, а осколок прошлого, анахронизм, странным образом сохранившееся ископаемое?

Правильно или нет, но мы решили прибегнуть к политике умолчания (и не просто умолчания, а прямого обмана). Разумеется, это планировалось в качестве временной меры, пока Оукинс не будет, физически и умственно, готов примириться с порядком вещей, справиться с сильнейшим потрясением.

Таким образом, медики не пытались разубедить его, что идет 1950 год. Мы внимательно следили за тем, чтобы не выдать правду; запретили беспечные разговоры, снабжали пациента газетами 1950 года. Он внимательно читал их, хотя удивлялся порой, что мы не знаем «новостей», и обращал внимание на мятые, пожелтевшие, ветхие листы газет.

Теперь – шесть недель спустя – температура была почти нормальная. Выглядел пациент хорошо и значительно моложе своих лет.

И тут настала пора для финальной иронии. Он начал кашлять, сплевывая кровь, открылся обширный гемоптизис – кровохарканье. Рентген грудной клетки показал образование в груди, а бронхоскопия подтвердила злокачественную, быстро растущую овсяно-клеточную карциному.

Мы сумели раздобыть рентгеновские снимки 1950 года – и там увидели маленький и пропущенный в свое время рак. Такие злокачественные молниеносные карциномы обычно растут очень быстро и приводят к смерти за несколько месяцев – а дядя Тоби протянул семь лет. Очевидно, что раковые клетки, как и остальной организм, застопорились в заморозке. Когда пациент прогрелся, рак яростно принялся за работу, и мистер Оукинс скончался в приступе кашля через считаные дни.

Он ушел в заморозку и спас себе жизнь; мы разогрели его – и, как следствие, он умер.