Жизнь продолжается

Моя любимая тетя Лен, когда ей было за восемьдесят, говорила, что без особого труда привыкала ко всему новому, что появлялось в течение ее жизни – реактивным самолетам, космическим полетам, пластику и прочему, – но не могла примириться с исчезновением старого. «Куда пропали все лошади?» – порой спрашивала она. Родилась тетя в 1893-м и росла в Лондоне, когда лошадь была основным транспортным средством.

Подобные чувства возникают и у меня. Несколько лет назад я гулял с племянницей Лиз по Милллейн, неподалеку от дома, в котором я рос. Я остановился у железнодорожного моста, где ребенком любил стоять, прислонившись к перилам. Проехало несколько электровозов и тепловозов, а через несколько минут Лиз нетерпеливо спросила:

– Чего ты ждешь?

Я сказал, что жду паровоза, и Лиз посмотрела на меня как на чокнутого.

– Дядя Оливер! – сказала она. – Паровозов уже лет сорок нету.

Я, как и моя тетя, не привык к некоторым аспектам нового: возможно, потому что скорость социальных изменений, связанных с техническим прогрессом, слишком велика и опасна. Не могу привыкнуть, что мириады людей на улице уткнулись в маленькие коробочки, держа их перед глазами, и слепо идут рядом с уличным движением, совершенно потеряв связь с реальностью. Больше всего меня тревожит такая рассеянность и невнимательность у родителей, прилипших к мобильникам и не замечающих собственных малышей, которых ведут за руку или везут в коляске. У детей не получается привлечь внимание родителей, и они наверняка чувствуют себя брошенными, и эффект от этого неизбежно проявится в ближайшие годы.

В романе 2007 года «Призрак уходит» Филипп Рот говорит о том, как радикально изменился Нью-Йорк для писателя-отшельника, отсутствовавшего десятилетие. Он слышит вокруг себя разговоры по мобильным телефонам и задумывается: «Что такого могло произойти за прошедшие десять лет, чтобы вдруг появилось столько вопросов, требующих немедленного, прямо на ходу, обсуждения?.. Я не понимал, как люди могут считать себя нормальными, если они по полдня ходят, прижав к уху телефон».

Эти гаджеты, достаточно зловещие уже в 2007-м, теперь затянули нас в виртуальную реальность еще плотнее, еще глубже и даже бесчеловечнее.

Каждый день я сталкиваюсь с полным исчезновением прежней вежливости. Общественная жизнь, уличная жизнь, внимание к окружающим людям и предметам почти пропали, по крайней мере, в больших городах, где большинство населения уткнулось, почти не отрываясь, в телефоны и прочие устройства: болтают, пишут сообщения, играют в компьютерные игры, все больше уходя в виртуальную реальность.

Все сейчас стало потенциально публичным: мысли, фотографии, переезды, покупки. Нет приватности и, похоже, нет особой нужды в ней – в мире беспрерывного использования социальных сетей. Каждую минуту, каждую секунду нужно провести с зажатым в кулаке устройством. Попавшие в силки виртуального мира никогда не бывают в одиночестве, не могут сосредоточиться и оценить ситуацию по-своему, в тишине. Они в громадной степени отказались от удобств и достижений цивилизации: одиночества и праздности, возможности быть самим собой, сосредоточиться на произведении искусства, научной теории, на закате или на лице любимого.

Несколько лет назад меня пригласили поучаствовать в дискуссии «Информация и коммуникация в двадцать первом веке». Один из участников, зачинатель интернета, гордо заявил, что его юная дочь сидит в интернете по двенадцать часов в день и имеет доступ к такому объему разнообразной информации, который и не снился предыдущим поколениям. Я спросил, читала ли она что-нибудь из Джейн Остин или вообще любой классический роман, и он ответил: «Нет, на это у нее не хватает времени». Я вслух поинтересовался, не приведет ли это к тому, что у нее не будет ясного понимания человеческой природы, общества, и предположил, что она наполнена разнообразной информацией, которая не является знанием; ее ум будет поверхностным и размытым. Половина аудитории поддержала меня, другая половина неодобрительно загудела.

Многое из всего этого предсказал Э. М. Форстер в 1909 году в новелле «Машина останавливается»: он описал будущее, где люди живут под землей в отдельных комнатушках, никогда не видятся друг с другом и общаются только с помощью аудиовизуальных средств. В этом мире оригинальные мысли и непосредственное наблюдение не приветствуются; «Берегитесь оригинальных идей!» – внушают людям. Человечность подавляется Машиной, которая предоставляет все удобства и удовлетворяет все потребности – кроме человеческих контактов. Молодой человек, Куно, молит мать, связавшись с ней с помощью устройства, напоминающего Скайп (Scype): «Я хочу увидеть тебя не через Машину. Я хочу говорить с тобой без этой постылой Машины».

Он говорит матери, погруженной в беспокойную бессмысленную жизнь: «Мы утратили чувство пространства… Мы потеряли часть себя… разве ты не видишь, что это мы умираем и что здесь, внизу, по-настоящему живет только Машина?»

Так я все чаще думаю о нашем запутавшемся, одурманенном обществе.

С приближением смерти человек утешается мыслью, что жизнь продолжится – если не для него самого, то для его детей, для того, что он создал. Это, по крайней мере, дает надежду, хотя нет надежды в физическом смысле и нет (для неверующих) разговора о жизни души после смерти тела.

Но может оказаться недостаточным создавать, вносить вклад, влиять на других людей, если чувствуешь, что под угрозой сама культура, которая вскормила тебя и которой ты отдал все, что мог.

Хотя меня поддерживают друзья и читатели по всему миру, мои воспоминания и наслаждение, которое я получаю от писательства, я все же очень волнуюсь, как, наверное, многие из нас, за благосостояние и даже за выживание нашего мира.

Такие опасения испытывают люди самых высоких моральных и интеллектуальных качеств. Мартин Рис, королевский астроном и бывший президент Королевского общества, не склонен к апокалиптическим настроениям, однако в 2003 году он опубликовал книгу «Наш последний час» с подзаголовком «Ученый предупреждает: как террор, ошибка и экологическая катастрофа угрожают будущему человечества». Не так давно была опубликована энциклика папы римского Франциска «Laudato Si», содержащая глубокие размышления не только о вызванных человеческой деятельностью изменениях климата и распространении экологических катастроф, но и об отчаянном положении бедных, о растущей угрозе потребительства и о неправильном использовании технологий. К традиционным войнам теперь добавились экстремизм, терроризм и геноцид невиданных прежде масштабов, а в некоторых случаях – намеренное уничтожение наследия человечества, самой истории, самой культуры.

Эти угрозы, разумеется, заботят и меня, но отдаленно; гораздо больше я беспокоюсь о подспудной, всеобъемлющей утечке из общества и культуры смысла, о прекращении тесных контактов.

Когда мне было восемнадцать, я впервые прочитал Юма и ужаснулся его рассуждениям о человеке в «Трактате о человеческой природе», написанном в 1738 году. «Я решаюсь утверждать, – писал он, – что [мы] суть не что иное, как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, в постоянном движении». Как невролог я повидал многих пациентов, страдающих амнезией из-за нарушения работы систем памяти мозга, и я не мог избавиться от ощущения, что эти люди, потерявшие представление о прошлом и будущем, застрявшие в мерцании эфемерных, постоянно меняющихся впечатлений, в каком-то смысле редуцировали от нормальных людей к юмовским.

Мне достаточно выйти на улицы моего района, Вест-Виллидж, чтобы увидеть тысячи таких юмовских жертв: по большей части молодые люди, выросшие в эру социальных сетей, не помнят, как все было раньше, и не обладают иммунитетом к соблазнам цифровой жизни. То, что мы видим – и сами на себя навлекаем, – похоже на неврологическую катастрофу гигантского масштаба.

Тем не менее, я смею надеяться, что человеческая жизнь, ее богатство и культура, несмотря ни на что, выживут даже на загубленной Земле. Некоторые считают искусство оплотом культуры, коллективной памяти; я считаю науку, с ее глубиной мысли, зримыми достижениями и потенциалом, столь же важной; и наука, добрая наука, расцветает как никогда прежде, хотя движется вперед осторожно и медленно, проверяя открытия постоянными экспериментами. Хоть я и уважаю хорошую литературу, искусство и музыку, мне кажется, что только наука, при поддержке человеческого достоинства, здравого смысла, дальновидности, заботы о несчастных и бедных, предлагает миру надежду в нынешней трясине. Об этом явно говорится в энциклике папы римского Франциска; и для этого не обязательны гигантские централизованные организации, этим должны заниматься рабочие, ремесленники, фермеры по всему миру. Все вместе мы точно сможем вытащить мир из нынешнего кризиса и проложить дорогу в счастливые времена. Перед лицом собственного, в недалеком будущем, ухода я должен верить в то, что человечество и вся планета выживут, что жизнь будет продолжаться, что это не последний наш час.