9

Папа сморкается в соль миноре:

абсолютный слух

Люди с абсолютным музыкальным слухом могут быстро, не думая назвать высоту любой ноты, ни секунды не размышляя и не сравнивая ее звучание с внешним стандартом. Они могут сделать это не только с нотой, которую они слышат, но и с воображаемой нотой. В самом деле Гордон Б., профессиональный скрипач, писавший мне о шуме и звоне в ушах, как бы между прочим отметил, что шум этот звучит как фа. Ему даже, видимо, не пришло в голову, что такое высказывание выглядит по меньшей мере необычно; но из миллиона людей, страдающих от шума в ушах, едва ли один на десять тысяч сможет сказать, в какой тональности звучит шум.

Точность абсолютного слуха варьируется, но установлено, что большинство людей с абсолютным слухом способно идентифицировать семьдесят тонов в пределах среднего участка слухового диапазона. И каждый из этих семидесяти тонов имеет для носителя абсолютного слуха свое уникальное качество, которое четко отличает этот тон от тонов иной частоты.

«Оксфордский путеводитель по музыке» был для меня, тогда еще мальчишки, неким подобием «Сказок тысячи и одной ночи». Это был неиссякаемый источник музыкальных историй, в которых говорилось о людях с абсолютным слухом. Например, сэр Фредерик Оузли, бывший профессор музыки Оксфордского университета, всю жизнь отличался удивительным абсолютным слухом. В пять лет он мог между прочим сказать: «Подумать только, оказывается, папа сморкается в соль миноре». Он говорил, что гром гремит нотой соль, ветер свистит нотой ре, а часы (с боем из двух нот) звонят в си миноре. Каждый раз, когда проверяли его утверждения, Фредерик оказывался прав. Большинству из нас такая способность распознавать тональности представляется сверхъестественной, такая обостренность чувства кажется волшебной, вроде способности видеть инфракрасные или рентгеновские лучи, но для людей с абсолютным слухом такая чувствительность является совершенно нормальной.

Финский энтомолог Олави Сотавальта, специалист по звукам, издаваемым насекомыми во время полета, успешно пользовался в исследованиях своим абсолютным музыкальным слухом – так как высота жужжания летящего насекомого обусловлена частотой взмахов крыльев. По музыкальной нотации жужжания Сотавальта на слух определял точную частоту взмахов. Так, например, звук, издаваемый при полете мотылька Plusia gamma, можно аппроксимировать низкой нотой фа-диез, но Сотавальта на слух определил, что частота взмахов у этого вида составляет 46 взмахов в секунду. Конечно, такая способность требует не только абсолютного музыкального слуха, но и знания шкалы частот, с которыми соотносятся высоты тех или иных звуков.

Такое соотнесение, хотя оно и впечатляет, все же отвлекает внимание от реального чуда абсолютного слуха: тем, кто обладает абсолютным слухом, каждый тон, каждый ключ кажется неповторимым и уникальным, имеющим свой собственный «аромат», свой уникальный характер. Люди с абсолютным слухом часто сравнивают тона с цветами – они слышат соль-диез так же отчетливо, как мы видим синий цвет. (Между прочим, в теории музыки часто применяют термин «хроматизм».)

Обладание абсолютным слухом, хотя оно и кажется весьма заманчивым, так как позволяет его носителю правильно петь или записывать любую мелодию, довольно часто создает свои специфические проблемы. Одна из них связана с неправильной настройкой музыкальных инструментов. Так, семилетний Моцарт, сравнивая свою скрипку со скрипкой своего друга Шактнера, сказал: «Если ты не настроил свою скрипку после того, как я последний раз на ней играл, то она зазвучит на половину кварты ниже, чем моя». (Так, во всяком случае, повествует «Оксфордский путеводитель по музыке»; там вообще множество историй про музыкальный слух Моцарта, по большей части, несомненно, апокрифических.) Когда композитор Михаэль Торке пробежался по клавишам моего пианино, струны которого были натянуты еще в XIX веке и которое не настраивалось на современный стандарт в 440 герц, он сразу заметил, что инструмент звучит на терцию ниже. Такое небольшое повышение или понижение тона не заметил бы человек, не имеющий абсолютного слуха, но такие отклонения в настройке могут сильно расстроить и даже лишить возможности играть тех, кто таким слухом обладает. Тот же «Оксфордский путеводитель» повествует об одном выдающемся пианисте, который с огромным трудом доиграл до конца «Лунную сонату» (пьесу, которую может сыграть любая школьница) только потому, что фортепьяно было настроено на непривычный для пианиста тон и он «испытывал настоящие мучения от того, что играл пьесу в одном ключе, а слышал в другом».

Когда люди с абсолютным слухом «слышат знакомую им музыкальную пьесу, сыгранную в неверном ключе, – считают Дэниел Левитин и Сьюзен Роджерс, – они часто впадают в состояние тревоги или сильного негативного возбуждения. Для того чтобы понять, что они при этом испытывают, представьте себе, что вы пришли в продуктовый магазин и из-за преходящих нарушений зрительного восприятия увидели там оранжевые бананы, желтый латук и пурпурные яблоки».

Переложение музыки из одной тональности в другую – это действие, которое любой компетентный музыкант выполняет легко, почти автоматически. Но для многих обладающих абсолютным слухом людей каждая тональность имеет свой неповторимый, уникальный характер, и тональность, в которой такой человек всегда слышал ту или иную пьесу, начинает представляться единственно правильной. Переложение музыкальной пьесы в иной тональности для человека с абсолютным слухом – это то же самое, что для нас лицезреть хорошо знакомую живописную картину, выполненную в других, непривычных красках.

О другой трудности мне рассказал невролог и музыкант Стивен Фрухт, который обладает абсолютным слухом. Иногда он испытывает определенные затруднения, слушая интервалы или созвучия, потому что очень хорошо распознает ноты, которые их составляют. Если, например, кто-то играет на фортепьяно до и, сверх того, фа-диез, то Фрухт так хорошо чувствует до и фа-диез, что не замечает, что этот интервал образует тритон, диссонанс, заставляющий большинство людей вздрагивать.

Абсолютный слух не обязателен для музыканта. Абсолютный слух был у Моцарта, но его были лишены такие великие композиторы, как Вагнер и Шуман. Но человек, обладающий абсолютным слухом, воспринимает его утрату как тяжкую потерю. Это чувство неполноценности хорошо выразил один из моих пациентов, Фрэнк В., композитор, перенесший поражение мозга вследствие разрыва аневризмы передней коммуникантной артерии. Фрэнк был высокоодаренным музыкантом, он начал учиться музыке с четырехлетнего возраста. Абсолютным слухом музыкант обладал с тех пор, как он себя помнил, но теперь, по его словам, «он исчез, или, определенно, сильно пострадал». Так как для него как для музыканта абсолютный слух был очень важен и являлся большим преимуществом, Фрэнк очень остро переживал потерю. Раньше, говорил Фрэнк, он воспринимал тоны мгновенно, абсолютно, так же, как он воспринимает цвета, – это был не «ментальный» процесс, он не требовал никаких умозаключений, соотнесенности с другими тонами на какой-то шкале, не требовал оценки интервалов. Эта форма абсолютного слуха безвозвратно исчезла, и это было тем же самым, если вдруг стать дальтоником. По мере выздоровления Фрэнк обнаружил, что обладает надежной памятью относительно звучания некоторых пьес и музыкальных инструментов. Эти тональности он мог использовать как точки отсчета для оценки высоты других нот, но, в сравнении с «мгновенным» абсолютным слухом, этот процесс был намного медленнее.

Кроме того, субъективно такая оценка отличается от прежней способности, ибо раньше каждая нота, каждый ключ имели неповторимый аромат, уникальный характер. Теперь все это ушло, и Фрэнк перестал свободно на слух отличать один ключ от другого.

Любопытно, между прочим, то, что абсолютный слух встречается очень редко – менее одного человека на десять тысяч населения. Почему не все мы слышим соль-диез так же автоматически, как мы видим синий цвет или узнаем аромат розы? «Вопрос, касающийся абсолютного слуха, – писала Диана Дейч и соавторы в 2004 году, – заключается не в том, почему он есть у некоторых людей, а в том, почему им не обладают все. Дело обстоит так, словно большинство людей страдают синдромом, напоминающим цветовую аномию, при которой пациенты могут узнавать и распознавать цвета, но не могут соотнести их с определенными названиями».

Дейч говорит это, опираясь на собственный опыт. Как она написала в своем недавнем письме:

«Понимание того, что я обладаю абсолютным слухом – а это само по себе было необычно, – приводило меня в величайшее удивление, особенно когда я (в возрасте четырех лет) обнаружила, что другие люди испытывают трудности в узнавании сыгранных нот. Я до сих пор отчетливо помню потрясение от того, что если я играла на пианино какую-нибудь ноту, человеку надо было посмотреть на клавишу, чтобы эту ноту назвать…

Для того чтобы вы наглядно представили, каким странным выглядит для нас, обладателей абсолютного слуха, его отсутствие у других людей, я проведу аналогию со способностью называть цвета. Предположим, вы показываете человеку красный предмет и просите назвать цвет. Предположим, что этот человек отвечает: «Я могу узнать этот цвет и отличить его от других цветов, но я не могу его назвать». Тогда вы ставите рядом с красным предметом синий и называете его цвет, и тогда человек говорит: «Хорошо, так как второй цвет – синий, то первый, должно быть, красный». Думаю, что большинству людей такая ситуация покажется по меньшей мере странной. Однако с точки зрения обладателя абсолютного слуха, это так же, как если они видят, как другие называют высоту тона – сравнивая ее с высотой тона, название которого им уже известно. Когда я слышу музыкальную ноту и определяю ее высоту, происходит нечто гораздо большее, нежели просто помещение ее тона в определенное место (или область) музыкального континуума. Предположим, я слышу на фортепьяно фа-диез. У меня возникает чувство, что я хорошо знакома с тональностью фа-диез – такое же чувство возникает у человека, когда он видит знакомое ему лицо. Высота тона тесно связана с другими свойствами ноты – с тембром (это очень важно), громкостью и т. д. Я уверена, что, по крайней мере, некоторые люди с абсолютным слухом воспринимают и запоминают ноты способом куда более конкретным, чем те, кто не обладает абсолютным музыкальным слухом».

Абсолютный слух представляет особый интерес, потому что является примером совершенно иной области восприятия, настолько внутреннего и субъективного, что большинство из нас не может даже примерно представить себе, что это такое. Дело в том, что это изолированная способность, имеющая весьма отдаленное отношение к музыкальности, способность, показывающая, как гены и жизненный опыт могут взаимодействовать в ее возникновении.

По разрозненным сведениям и описаниям отдельных случаев уже давно было известно, что абсолютный слух встречается у музыкантов чаще, чем в общей популяции. Это было подтверждено совсем недавно множеством масштабных статистических исследований. Среди музыкантов абсолютный слух чаще встречается у тех, кто рано начал заниматься музыкой. Также абсолютный слух чаще встречается в определенных семьях, но зависит ли это от наследственных факторов или от того, что дети в таких семьях рано приобщаются к музыке и часто ее слушают? Абсолютный слух поразительно часто сочетается с ранней слепотой (в некоторых исследованиях было показано, что около пятидесяти процентов детей с врожденной или ранней слепотой обладают абсолютным слухом).

Самая интересная корреляция, однако, наблюдается между абсолютным слухом и лингвистическим фоном. За последние несколько лет Диана Дейч и ее коллеги детально изучили эту корреляцию и в вышедшей в 2006 году статье написали, что «носители вьетнамского и китайского языков проявляют весьма точный абсолютный слух при чтении списков слов», причем большинство этих людей распознают колебания высоты в четверть тона и меньше. Дейч и соавторы показали также удивительную разницу между частотой абсолютного слуха в двух группах первокурсников музыкальных учебных заведений. В одну группу входили студенты Истменской музыкальной школы в Рочестере, а в другую – студенты Центральной консерватории в Пекине. «Из студентов, которые начали обучаться музыке в возрасте от четырех до пяти лет, – писали авторы, – приблизительно 60 процентов китайских студентов отвечали критериям абсолютного слуха, в то время как среди носителей нетонального английского языка Рочестерской школы абсолютным слухом обладали только 14 процентов первокурсников». Среди студентов, начавших заниматься музыкой в возрасте от 6 до 7 лет, процент обладателей абсолютного слуха был ниже для обеих групп – 55 и 6 процентов соответственно. Что же касается студентов, начавших заниматься музыкой в более позднем возрасте, то здесь среди китайских студентов 42 процента обладали абсолютным слухом, в то время как в рочестерской группе людей, обладающих абсолютным слухом, не оказалось вовсе. Способность к абсолютному слуху не связана с полом испытуемых.

Эта шокирующая разница привела Дейч и ее соавторов к гипотезе о том, что «при наличии соответствующих возможностей дети могут обучаться абсолютному слуху как определенному свойству речи, а затем переносят приобретенную в языке способность на музыку». В том, что касается носителей таких нетональных языков, как английский, – полагают авторы, – «усвоение абсолютного слуха во время музыкальных занятий аналогично усвоению тонов второго языка». Согласно наблюдениям авторов, для развития абсолютного слуха существует критический период – приблизительно до восьмилетнего возраста, то есть до того возраста, когда дети начинают испытывать трудности в усвоении фонем и произношения второго, иностранного, языка. Отсюда Дейч и соавторы предположили, что все дети имеют потенциальную способность приобрести абсолютный слух, а реализовать эту возможность можно вербальным называнием тональностей во время периода, критического для усвоения иностранного языка. (Авторы, правда, не исключают, что генетические особенности тоже могут играть роль в возникновении у ребенка абсолютного слуха.)

Нейронные корреляты абсолютного слуха были выявлены путем сравнения мозга музыкантов с абсолютным слухом и без такового с помощью метода структурной визуализации (магнитно-резонансной морфометрии) и функциональной визуализации мозга в те моменты, когда испытуемые распознавали музыкальные тоны и интервалы. В опубликованной в 1995 году статье Готфрид Шлауг и его соавторы показали, что у музыкантов с абсолютным слухом, в отличие от музыкантов без абсолютного слуха, наблюдалась выраженная асимметрия между объемами правой и левой височных областей, структур, играющих важную роль в восприятии речи и музыки. Такая же асимметрия височных областей была выявлена и у других людей с абсолютным слухом.

Абсолютный слух – это не только восприятие тонов. Люди с абсолютным слухом должны обладать способностью не только точно чувствовать высоту звуков, но и называть их, определять их место среди нот звукоряда. Это та способность, которой лишился Фрэнк В. после повреждения лобной доли вследствие разрыва аневризмы мозговой артерии. Дополнительные церебральные механизмы, которые требуются для соотнесения высоты звука с его названием, локализуются в лобных долях, и это тоже видно при проведении функциональной магнитно-резонансной томографии. Так, если человека с абсолютным слухом просят называть слышимые тоны и интервалы, то на МРТ будет видна очаговая активация в определенных ассоциативных областях лобной коры. У людей с относительным слухом эта область активируется только при назывании интервалов.

Все люди, обладающие абсолютным слухом, способны научиться называть звуки, относящиеся к разным категориям в зависимости от высоты тона, но неясно, исключает ли это предварительную категоризацию восприятия высоты звука, не зависящую от ассоциаций и обучения. То, что многие обладатели абсолютного слуха настаивают на уникальных перцептивных характеристиках каждого тона – на его уникальном и неповторимом «цвете», – говорит о том, что усвоению категориальных ярлыков предшествует чисто перцептивная категоризация тонов.

Дженни Саффран и Грегори Грипентрог из Висконсинского университета сравнили восьмимесячных младенцев со взрослыми (получившими и не получившими музыкальное образование), предложив им тест на обучение тональным последовательностям. Было обнаружено, что дети при обучении опираются на абсолютный слух, а взрослые на слух относительный. Это позволило предположить, что абсолютный слух является универсальным свойством детей и выполняет у них адаптивную функцию, у взрослых этот признак становится дезадаптивным и поэтому утрачивается. «Дети, группирующие мелодии по чистой тональности, – утверждают авторы, – никогда не смогут понять, что песни, которые они слышат, – это те же самые песни, исполнявшиеся до этого в другом ключе, или что уже слышали слова, произнесенные в другой частотной тональности». В частности, авторы утверждают, что развитие речевых способностей требует подавления абсолютного слуха, и только какие-то необычные условия способствуют его сохранению. (Овладение тональным языком может быть одним из «необычных условий», способствующих сохранению абсолютного слуха.)

Дейч и соавторы в напечатанной в 2006 году статье предположили, что их работа имеет значение не только для «подтверждения модульности обработки речи и музыки… но и для подтверждения эволюционного происхождения того и другого». В своей книге «Поющий неандерталец: происхождение музыки, языка, сознания и тела» Стивен Мизен развивает эту идею, полагая, что музыка и язык имеют общее происхождение и что для неандертальцев был характерен протомузыкально-проторечевой язык. Такой тип напевного языка смыслов, лишенного слов в том виде, в каком мы их понимаем, Мизен называет языком ХМММ (холистико-миметический-музыкальный-мультимодальный). Эта речь, рассуждает Мизен, зависела от соединения отдельных навыков, включая способность к подражанию и абсолютный слух.

По мере развития «композиционного языка и синтаксических правил, – пишет Мизен, – которые позволяют высказать бесчисленное множество разных вещей, в противоположность языку ХМММ, который позволяет выразить лишь ограниченное количество фраз… мозг младенцев и детей стал развиваться по-другому, и одним из следствий этого стала потеря совершенного музыкального слуха большинством индивидов и снижение музыкальных способностей». Мы не располагаем пока убедительными доказательствами в пользу этой смелой гипотезы, но она представляется весьма и весьма заманчивой.

Однажды мне рассказали о какой-то уединенной долине на одном из островов Тихого океана, все жители которой обладают абсолютным музыкальным слухом. Мне нравится воображать себе этих людей как древнее племя, застывшее на стадии неандертальцев Мизена и сохранившее исключительные подражательные способности, племя, члены которого общаются между собой на лексико-музыкальном праязыке. Правда, я подозреваю, что такой долины на самом деле не существует, что это всего лишь прекрасная фантастическая метафора или коллективное воспоминание о канувшем в Лету нашем музыкальном прошлом.