Другой путь: Фрейд как невролог

Попытка идентифицировать себя с автором статьи о спинальных ганглиях миноги, боюсь, может привести меня к раздвоению личности. Тем не менее я, наверное, и есть автор, и должен сказать, что никакое другое открытие не доставило мне столько радости.

Зигмунд Фрейд Карлу Абрахаму 21 сентября 1924 года

Все знают Фрейда как отца-основателя психоанализа, но мало кому известно о тех двадцати годах (с 1876 по 1896 год), которые он посвятил неврологии и анатомии. Сам Фрейд редко вспоминал о том периоде своей жизни. Тем не менее его жизнь в неврологии предшествовала жизни в психоанализе, и, вероятно, именно неврология подвигла его обратиться к психоанализу.

Раннее и устойчивое увлечение Фрейда Дарвином (наряду со страстью к «Оде природе» Гёте), как он рассказывает об этом в своей автобиографии, заставило его обратиться к изучению медицины после первого года, проведенного в университете, где он посещал курсы по «Биологии и дарвинизму», а также слушал лекции физиолога Эрнста Брюкке. Через два года, желая лично заняться научными исследованиями, Фрейд попросил Брюкке взять его в свою лабораторию. Несмотря на то, что он уже тогда тяготел к исследованиям человеческого мозга и психики, он равно проявлял незаурядное любопытство к ранним формам и происхождению нервных систем и хотел разобраться в их эволюции.

Брюкке предложил Фрейду заняться нервной системой примитивной рыбы Petromyzon, миноги, в частности, загадочными клетками Рейсснера, расположенными в спинном мозге этого животного. Эти клетки привлекали внимание ученых еще в ту пору, когда сам Брюкке был еще студентом. Однако же природа их и функции так и остались тайной. Молодой Фрейд сумел найти предшественников этих клеток в личинке миноги и доказал, что они гомологичны клеткам задних спинальных ганглиев высших рыб – это было значительное открытие. (Личинка миноги настолько сильно отличается от зрелой формы, что долгое время ее считали самостоятельным видом – Ammocoetes.) Вскоре Фрейд занялся изучением нервной системы другого беспозвоночного животного – рака. В то время нервные «элементы» нервной системы беспозвоночных считали радикально отличными от таковых элементов позвоночных животных, но Фрейд показал, что морфологически они идентичны – примитивные и высшие животные отличаются друг от друга не строением их нервных клеток, а организацией нервной системы. Так, даже в самых ранних исследованиях Фрейда получила свое подтверждение идея дарвиновской эволюции, в ходе которой самыми консервативными средствами (то есть из самых простых анатомических нервных элементов) строилась все более и более сложная нервная система.

Было вполне естественно, что в начале восьмидесятых годов девятнадцатого века – теперь у него была степень по медицине – Фрейд увлекся клинической неврологией, но для него было очень важно продолжать анатомические исследования, обратившись к нервной системе человека, и он занялся этим в лаборатории нейроанатома и психиатра Теодора Мейнерта. Для Мейнерта, как и для Пауля Эмиля Флексига и других нейроанатомов того времени, такое сочетание интересов отнюдь не казалось странным. Ученые предполагали, что существуют простые, почти механические взаимоотношения между психикой и мозгом, как в норме, так и при патологии, и большой труд самого Мейнерта, вышедший в 1884 году и озаглавленный «Психиатрия», имел подзаголовок: «Клиника заболеваний переднего мозга, основанная на его строении, отправлениях и питании».

К тому времени френология была уже развенчана, однако стремление локализовать функции в головном мозге оставалось очень сильным и получило подкрепление в 1861 году, когда французский невролог Поль Брока́ продемонстрировал, что утрата высокоспецифической функции – способности к экспрессивной речи, так называемая моторная афазия, – обусловлена поражением определенной части головного мозга в левом полушарии его коры. Вскоре были открыты корреляты и других функций, и к середине восьмидесятых годов девятнадцатого века близилось к реализации нечто похожее на френологию, поскольку были описаны «центры», ответственные за продукцию речи, за ее восприятие, восприятие цветов, за письмо и многие другие специфические способности. Мейнерт мог торжествовать – действительно, он сам, после того как показал, что проекции слуховых нервов направляются в определенную область коры головного мозга (Klangfeld, слуховое поле), постулировал, что поражение этой области присутствует во всех случаях сенсорной афазии.

Однако Фрейд с недоверием относился к теории локализации функций. Она его не удовлетворяла, ведь он считал, что стремление к локализации имеет механистическую подоплеку, рассматривая мозг и нервную систему как своего рода изобретательную, но бездумную машину, с взаимно однозначным соответствием стимула и реакции, элементарных компонентов и функций, отрицая значение организации, эволюции и истории.

С 1882 по 1885 год Фрейд работал в Центральном клиническом госпитале Вены, где совершенствовал свое мастерство клинициста и врача-невролога. Его красноречие, ощущение важности подробной фиксации истории болезни проявляются в клинических статьях, написанных им в то время: случай мальчика, умершего от кровоизлияния в мозг вследствие цинги; случай восемнадцатилетнего ученика пекаря с острым множественным невритом; случай тридцатишестилетнего мужчины, страдавшего редким заболеванием спинного мозга, сирингомиелией, и утратившего болевую и температурную чувствительность при сохранении чувствительности тактильной (эта диссоциация обусловлена избирательным разрушением спинного мозга при этой болезни).

В 1886 году, проведя четыре месяца в клинике знаменитого французского невролога Жана-Мартена Шарко, Фрейд вернулся в Вену и создал собственную неврологическую практику. Он принимал больных в своем кабинете на Берггассе, 19. Вероятно, это были больные с самой разнообразной патологией – и тогда, и сейчас к неврологам обращаются с разными расстройствами. Некоторые больные страдали от последствий инсульта, тремором, невропатиями, припадками или мигренью, а другие – такими функциональными расстройствами, как истерия, синдром навязчивых состояний или неврозы разного типа.

Работал Фрейд и в Институте детских болезней, где консультировал несколько раз в неделю в неврологическом отделении. Этот клинический опыт позволил ему написать работы, наиболее известные его современникам: три монографии, посвященные детским церебральным параличам. Монографии вызывали большой интерес в то время и порой цитируются даже в наши дни.

Фрейд продолжал заниматься неврологической практикой, но его любопытство и теоретические способности требовали более сложных интеллектуальных задач и целей. Его ранние неврологические исследования в венском госпитале проводились в рамках традиционного научного подхода, но теперь, задумавшись о более сложных проблемах разных форм афазии, Фрейд пришел к убеждению, что науке необходим новый, более широкий взгляд на деятельность головного мозга.

* * *

Было бы интересно узнать, когда и при каких обстоятельствах Фрейд открыл для себя работы английского невролога Хьюлингса Джексона, который методично, с неподражаемым упорством развивал эволюционный взгляд на нервную систему, не обращая внимания на лихорадку локализации функций, бушевавшую вокруг него в неврологии. Джексона, который был на двадцать лет старше Фрейда, захватила эволюционная теория после выхода в свет книги Дарвина «Происхождение видов» и зарождения эволюционной философии Герберта Спенсера. В начале семидесятых годов девятнадцатого века Джексон предложил иерархический взгляд на нервную систему, обрисовав путь, по которому она могла развиться от наиболее примитивных рефлекторных форм, через последовательность все более и более высоких уровней до уровня сознания и произвольных, осознанных действий. В случае патологии последовательность является обратной. То есть происходит деэволюция, регресс к более примитивным формам, которые в норме подавляются более развитыми отделами нервной системы.

Несмотря на то, что взгляды Джексона сформировались при изучении определенного типа эпилептических припадков, которые до сих пор называют «джексоновскими», затем они распространились на ряд других неврологических заболеваний, а также на сновидения, бред и психозы. В 1879 году Джексон приложил их к проблеме афазии, которая всегда занимала неврологов, интересовавшихся высшими когнитивными функциями.

В своей монографии «К трактовке афазии», вышедшей двенадцать лет спустя, Фрейд несколько раз говорит о том, что он в неоплатном долгу перед Джексоном. Он рассмотрел в мельчайших подробностях многие феномены, наблюдавшиеся при разных видах афазии: утрату навыков говорить на чужом языке при сохранении родной речи, сохранение наиболее употребительной лексики и ассоциаций, сохранении способности произносить слова, относящиеся к одному ряду явления (дни недели, например), замещение одних слов другими. Помимо того, Фрейда интересовали стереотипии – бессмысленные фразы, которые порой являются единственным остатком связной речи и которыми, как отмечал Джексон, могут стать последние высказывания больного перед началом инсульта. Для Фрейда, как и для Джексона, эта фраза представляла собой травматическую «фиксацию», а затем беспомощное повторение, на предложении или идее. Эта мысль позднее легла в основу теории неврозов Фрейда.

Более того, согласно его наблюдениям, многие симптомы афазии порождали ассоциации скорее психологического, нежели физиологического типа. Речевые ошибки при афазии возникают из-за словесных ассоциаций, когда одни слова замещаются другими, со сходным звучанием или смыслом. Но иногда подобное замещение имеет более сложную природу, вне связи с гомофонией или синонимией, но проистекает из частных ассоциаций, которые возникли в прошлом больного. Это нашло отражение в поздних изысканиях Фрейда, изложенных в «Психопатологии повседневной жизни», где парафразии и парапраксис расцениваются как значимые и осмысленные в свете личного опыта больного. Фрейд подчеркивал необходимость пристального взгляда на природу слов и их (формальных или личностных) ассоциаций со вселенной языка и психологии, со вселенной смыслов, если мы хотим понять, что такое парафразия.

Он был убежден, что сложные проявления афазии невозможно понять, используя упрощенную механистическую идею о словах, заложенных в клетках некоего «центра», о чем писал в монографии «Об афазии»:

«Была разработана теория о том, что речевой аппарат состоит из различных корковых центров, клетки которых содержат образы слов (концепции или впечатления слов), говорят, что эти центры отделены друг от друга нефункциональными участками коры и связаны друг с другом ассоциативными путями. В этой связи надо задаться вопросом: является ли подобное допущение в принципе корректным? Я не думаю, что это так».

«Вместо центров – статических хранилищ слов или образов, – писал Фрейд, – следует думать о «корковых полях», обширных участках коры, наделенных набором разнообразных функций, из которых одни поддерживают, а иные угнетают друг друга. Невозможно осмыслить феномен афазии, – продолжал он, – если не думать о такой динамике, прибегая к терминологии Джексона. И важно учитывать, что системы эти располагаются на одном “уровне”». Хьюлингс Джексон предложил вертикально структурированную организацию головного мозга с повторяющимися представительствами или воплощениями функций на иерархически различных уровнях. Это означает, что если организованная предложениями речь становится невозможной, то остаются «регрессивные» признаки, характерные для афазии, возникает (иногда взрывная) продукция примитивной, эмоционально окрашенной речи. Фрейд стал первым, кто перенес джексоновскую идею о регрессе в неврологию, а затем и в психиатрию. (Интересно, что подумал бы сам Хьюлингс Джексон о таком огромном и удивительном расширении области приложения его идей? Джексон прожил до 1911 года, однако мы даже не знаем, слышал ли он о Фрейде).

Фрейд пошел дальше Джексона, решив, что в мозге не существует автономных изолированных центров или функций, но есть системы, отвечающие за достижение когнитивных целей, состоящие из многих компонентов и способные возникать, создаваться или изменяться под влиянием опыта индивида. Учитывая, что грамотность не является врожденной способностью, Фрейд отвергал существование некоего «центра» письма (идея, которую постулировал друг и бывший коллега Фрейда Зигмунд Экснер) и выдвинул идею о наличии системы или систем, конструируемых в мозге в результате обучения. Это было поразительным предвосхищением идеи о «функциональных системах», разработанных А. Р. Лурией, основателем нейропсихологии, через пятьдесят лет.

В дополнение к этим эмпирическим и эволюционным рассуждениям в работе «К трактовке афазии» Фрейд отвел большое место эпистемологическим вопросам – о смешении категорий, как он называл это, кровосмесительным надругательством над физическим и ментальным:

«Отношения между цепью физиологических событий в нервной системе и психическими процессами, вероятно, не являются причиной и следствием. Первые не прекращаются с реализацией вторых… но, начиная с определенного момента, психический феномен соотносится с каждой частью цепи или с несколькими частями. Психический процесс, таким образом, параллелен процессу физиологическому, это “зависимое сопутствующее обстоятельство”».

Фрейд обосновал и развил взгляды Джексона. «Меня не заботит способ связи психики и материи, – писал Джексон. – Достаточно допустить их параллелизм». Психологические процессы подчиняются собственным законам, принципам, автономиям, связностям, и их надо исследовать независимо, не оглядываясь на какие бы то ни было физиологические процессы, происходящие параллельно. Эпистемологические рассуждения Джексона о параллелизме или сопутствии развязали Фрейду руки и позволили обратить внимание на беспрецедентные детали, теоретизировать, искать пути чисто психологического понимания, не увязывая его с физиологическими процессами. Правда, он никогда не сомневался в том, что такие сопутствующие процессы все же имеют место.

Так же, как взгляды Фрейда развивались в отношении афазии – от представлений о центре или повреждении мышления к динамическому взгляду на мозг, аналогичную эволюцию претерпели и его представления об истерии. Шарко был убежден (и сначала убедил в своей правоте и Фрейда): несмотря на то, что при истерическом параличе не удается найти анатомических повреждений, тем не менее, должно существовать «физиологическое повреждение», локализованное в той же части мозга, где при неврологическом параличе располагается анатомическое повреждение. Таким образом, Шарко принимал, что истерический паралич физиологически эквивалентен органическому, и, следовательно, истерию нужно считать неврологическим расстройством, феноменом особой реактивности, присущей определенным чувствительным индивидам, которых Шарко называл «невропатами».

Фрейду, который был пропитан анатомическим и неврологическим мышлением и находился под сильным влиянием Шарко, эти рассуждения представлялись приемлемыми. Фрейду было безумно трудно «де-неврологизировать» свое мышление даже в новых обстоятельствах, где все было столь загадочным и таинственным. Однако позднее уверенность Фрейда сильно поколебалась. В вопросе о природе гипноза неврологи разделились на два непримиримо враждебных лагеря. Одни считали гипноз физическим феноменом, а другие – психическим. В 1889 году Фрейд приехал к современнику Шарко Ипполиту Бернгейму в Нанси, и тот в их беседе высказал мысль о психологическом происхождении гипноза, предположив, что его результаты можно объяснить исключительно в терминах идей или внушения. Это произвело впечатление на Фрейда. Он начал отходить от гипотезы Шарко об отчетливо очерченном, пусть даже и физиологическом, повреждении при истерическом параличе и приблизился к смутной и неопределенной, но более сложной идее о физиологических изменениях, распределенных среди нескольких различных частей нервной системы, к представлению, созвучному тем, что были высказаны в работе «К трактовке афазии».

Шарко предложил Фрейду устранить противоречие сравнительным исследованием признаков органического и истерического паралича. Фрейд был готов к выполнению этой задачи, поскольку в Вене, на практике, наблюдал больных, страдающих как истерическими, так и органическими параличами, и сам старался выяснить механизмы возникновения и тех, и других.

В 1893 году Фрейд окончательно оставил попытки органических объяснений природы истерии:

«Поражение при истерическом параличе должно быть полностью независимым от нервной системы, ведь в своих параличах и иных проявлениях истерия ведет себя так, словно анатомии не существует, или так, будто она о ней не знает».

Это был поворотный пункт, после которого, в определенном смысле, Фрейд отвернулся от неврологии и всяческих идей о неврологической или физиологической основе психиатрических расстройств и стал рассматривать эти состояния исключительно в их конкретных, психологических проявлениях. Ему пришлось сделать заключительную, теоретически обоснованную попытку определить и очертить нейронную основу психических состояний в «Проекте научной психологии», и он никогда не оставлял идеи о том, что должен существовать биологический «фундамент» всех психологических состояний и теорий. Но для практических целей, считал Фрейд, от подобных рассуждений можно было на время отказаться.

* * *

В восьмидесятые и девяностые годы девятнадцатого века Фрейд все больше посвящал себя психиатрии, однако продолжал писать короткие статьи по неврологии. В 1888 году он опубликовал первое описание гемианопсии у детей, а в 1895-м статью о необычной компрессионной невропатии (meralgia paresthetica), о заболевании, которым страдал сам и которое наблюдал у нескольких пациентов. Фрейд также страдал классической мигренью и видел многих таких больных в своей неврологической практике. Одно время он собирался писать небольшую книгу на данную тему, но вместо этого набросал короткий конспект из десяти «установленных фактов» и отправил его своему другу Вильгельму Флиссу в апреле 1895 года. Конспект выдержан в сугубо физиологических, количественных понятиях «экономики нервной силы», что предвещало настоящий взрыв творчества в течение того же года.

Любопытно и занимательно, что даже в отношении таких известных фигур, как Фрейд, который опубликовал множество трудов, известно, что самые сокровенные и плодотворные идеи они высказывали в частных письмах и дневниках. Ни один период в жизни Фрейда не может сравниться по продуктивности идей с серединой девяностых годов, когда он, тем не менее, не делился ими ни с кем, кроме Флисса. В конце 1895 года Фрейд приступил к своему «Проекту научной психологии», к амбициозной попытке собрать воедино свои психологические наблюдения и догадки и обосновать их физиологически. В письмах к Флиссу этого периода звучат восторженные и даже экстатические нотки:

«Однажды вечером, на прошлой неделе, когда я был занят работой, передо мной вдруг рухнули все барьеры и поднялась завеса, и я отчетливо увидел все подробности обоснования того факта, что именно неврозы делают возможным сознание. Детали соединились должным образом, и у меня возникло впечатление, что запущенная машина будет дальше работать сама… Я едва сдерживаю радость».

Но эта картина совершенно работающей модели мозга и сознания, привидевшаяся Фрейду, почти как религиозное откровение, остается малопонятной до сих пор. Да и сам Фрейд через несколько месяцев признавался: «Я не понимаю, в каком состоянии ума я высиживал свою “Психологию”.

В свое время имела место оживленная дискуссия по поводу «Проекта научной психологии», как теперь называют эту книгу (сам Фрейд называл ее «Психологией для неврологов»). «Проект» очень труден для чтения из-за сложности и оригинальности многих его концепций и из-за того, что Фрейд часто использовал вышедшие из употребления и уникальные термины, которые приходится переводить на более понятный нам язык. Кстати, книга была написана в спешке, в стенографическом стиле и не предназначалась ни для кого, кроме автора.

Тем не менее «Проект» сводит или пытается свести воедино сферы памяти, внимания, сознания, восприятия, желания, сновидений и процессов вторичного мышления, как сам Фрейд их называл, в цельную связную систему и ограничить эти процессы едиными физиологическими рамками, состоящими из разных нейронных систем, их взаимодействий, модифицируемых «контактных барьеров», и свободных и связанных состояний возбуждения нейронов.

Несмотря на то, что «Проект» написан языком девяностых годов девятнадцатого века, ряд его положений сохраняют (или только теперь приобрели) поразительную актуальность по отношению ко многим современным идеям нейрофизиологии, и это побудило Карла Прибрама и Мертона Джилла заново осмыслить данное произведение. Действительно, Прибрам и Джилл называют «Проект» «розеттским камнем» для тех, кто хочет связать воедино неврологию и психологию. Более того, многие идеи Фрейда, высказанные в «Проекте», теперь могут быть проверены экспериментально, что было невозможно в то время, когда они были сформулированы.

* * *

Природа памяти занимала Фрейда всю его сознательную жизнь. Афазию он считал разновидностью забывания, а в своих дневниках писал, что ранним симптомом мигрени может быть забывание собственных имен. Патологию памяти он считал ключевой в становлении истерии («Истерики, по большей части, страдают от своих воспоминаний»), а в своем «Проекте» попытался на многих уровнях раскрыть физиологическую основу памяти. Непременным физиологическим условием памяти, полагал Фрейд, являются «контактные барьеры» между определенными нейронами – он называл их пси-системами (это было за десять лет до того, как Шеррингтон назвал эти структуры синапсами). Контактные барьеры Фрейда обладали способностью избирательного облегчения или подавления передачи возбуждения, допуская, таким образом, перманентное изменение деятельности нейронов, соответствующей приобретению новой информации и новой памяти. Это была теория обучения, сходная с теорией Дональда Хебба, выдвинутой автором в 1940 году и подтвержденной уже в наши дни экспериментальными данными.

На более высоком уровне Фрейд считал неразделимыми память и мотив. Припоминание не может иметь ни силы, ни смысла, если оно не соединено с мотивом. Мотив и припоминание всегда должны выступать вместе, и в «Проекте», как подчеркивают Прибрам и Джилл, «память и мотив являются пси-процессами, основанными на селективном облегчении… и припоминание является ретроспективным аспектом такого облегчения, а мотив – его перспективным аспектом».

Так, припоминание, по Фрейду, несмотря на то, что оно требует таких локальных нейронных следов (того, что мы теперь называем долговременной потенциацией), выходит далеко за рамки этих следов и является динамическим, трансформирующим и организующим процессом, происходящим в течение всей жизни. Ничто не может играть более решающей роли в сохранении идентичности собственной личности, чем сила памяти; ничто больше не могло бы гарантировать непрерывность личности каждого данного индивида. Но память порой деформируется, и мало кто был более Фрейда восприимчив к реконструктивному потенциалу памяти, к факту, что память постоянно перерабатывает и пересматривает свой материал и по сути регулярно выполняет инвентаризацию собственных категорий.

Арнольд Моделл использовал этот пункт как в психоаналитической психотерапии, так и, в более общем смысле, для объяснения становления частной, индивидуальной самости. Он цитирует письмо Фрейда Флиссу, датированное декабрем 1896 года, где Фрейд пользуется термином Nachträglichkeit, который Моделл переводит как «перезапись».

«Как вы знаете, – писал Фрейд, —

я работаю над предположением, что наши психические механизмы образуются в процессе стратификации, а материал, присутствующий в следах памяти, время от времени подвергается упорядочению в соответствии со сменяющимися обстоятельствами – то есть перезаписи. Память представляется не один, а несколько раз, регистрируя психические постижения следующих друг за другом эпох жизни… Я объясняю особенности психоневрозов тем, что подобный переход просто не имеет места в отношении части психологического материала».

Возможности данного подхода для психотерапии заключаются в способности извлечь на поверхность, так сказать, эксгумировать «фиксированный» материал и представить его так, чтобы он стал объектом творческого процесса перезаписи, что позволило бы застывшему в неврозе индивиду вырасти из него и снова измениться.

Такое ремоделирование, полагает Моделл, важно не только для психотерапевтического процесса, но и является неотъемлемой частью человеческой жизни, как в повседневных «усовершенствованиях», – усовершенствованиях, которые невозможны для людей, страдающих амнезией, так и в больших, порой катастрофических, трансформациях, «переоценке всех ценностей» (как сказал бы Ницше), какие необходимы для эволюции частной уникальной самости.

Память конструирует и реконструирует непрерывно и бесконечно, и это стало главным выводом, сделанным на основании экспериментальных работ Фредерика Бартлета в тридцатые годы прошлого века. В своих опытах он отчетливо, а иногда и весьма занимательно, показал, как меняется один и тот же сюжет, воспоминание, картина при повторных пересказах другим и даже самому себе. Память никогда и ничего не воспроизводит механически, полагал Бартлет; это всегда индивидуальная и изобретательная реконструкция. Он писал:

«Припоминание – не повторное возбуждение бесчисленных, раз и навсегда фиксированных, безжизненных и фрагментарных следов. Это изобретательная, требующая воображения, реконструкция или построение, возникающее в соотнесении к нашему отношению ко всей массе прошлых реакций или прошлого опыта, и к мелкой выдающейся детали, которая обычно проявляется в образной или речевой форме. Припоминание едва ли когда-нибудь бывает по-настоящему точным, даже в самых простых случаях механического повторения, и это совсем не важно, чтобы оно было таким».

Начиная с последней трети двадцатого века главным содержанием неврологии и нейрофизиологии стал динамический и конструктивный взгляд на мозг, согласно которому даже на самых элементарных уровнях, например, при «заполнении» слепого пятна или скотомы, или при зрительных иллюзиях, как продемонстрировали Ричард Грегори и В. С. Рамачандран, мозг конструирует правдоподобные гипотезы, рисунки или сцены. В своей теории селекции нейронных групп Джералд Эдельман, основываясь на данных нейроанатомии и нейрофизиологии, эмбриологии и эволюционной биологии, клинических и экспериментальных работах и синтезирующем нейронном моделировании, предлагает подробную нейробиологическую модель сознания. В ней главная роль мозга заключается в конструировании категорий – сначала перцептивных, а затем концептуальных, – и в создании восходящего «с нуля» процесса, когда посредством повторяющихся событий, повторной категоризации на все более высоких уровнях в конце концов достигается уровень сознания. Так, по Эдельману, каждое восприятие является творением, а любое припоминание – воссозданием или рекатегоризацией.

Такие категории, согласно Эдельману, зависят от «ценностей» организма, его пристрастий и предрасположенностей (врожденных или приобретенных в процессе обучения), какие Фрейд называл «влечениями», «инстинктами» и «аффектами». «Перезапись» становится моделью фундаментальной активности системы мозг – сознание. Совпадение взглядов Фрейда и Эдельмана здесь просто поразительное – создается впечатление, что психоанализ и нейробиология вполне могут ужиться, поддерживая и питая друг друга. Возможно, что такая эквивалентность Nachträglichkeit и «рекатегоризации» является прообразом того, как можно совместить две, казалось бы, несовместимые вселенные, как человеческая мысль и естественная наука.