10 января 2006 года

4 часа утра. Я проснулся – мне беспокойно, не могу уснуть. Пластина давит мне на глаз, что меня сильно угнетает (к тому же кто-то проявил верх остроумия и притащил мне книгу «С завязанными глазами» Сири Хустедт). Зато радикулит – совершенно непонятным образом – больше ничуть меня не беспокоит. В палате тихо, спокойно, безмятежно. Я смотрю в окно и вижу Ист-Ривер, медленно текущую мимо.

9 часов утра. Смотрю в окно не завязанным левым глазом и с удивлением разглядываю автомашины, словно елочные игрушки, мелькающие среди ветвей. С одним завязанным глазом я не способен определять расстояния и глубину пространства. Вот что меня ждет, если я лишусь центрального зрения в правом глазу.

15 часов. С утра – непрерывные звонки и череда посетителей. Это приятно, но сильно утомляет. Кейт уходит, чтобы купить чего-нибудь вкусненького и возвращается, принеся рогалик с треской. Другие друзья нанесли шоколада, фруктов, суп с мацой, халу и селедку. Когда у меня неважное настроение, я люблю побаловать себя селедкой и копченой рыбой. Теперь я спокойно дотяну до больничного ужина, но очень радуюсь, когда наконец остаюсь один.

16 часов. На город опустился густой туман. Мягкая серая пелена сделала невидимой Ист-Ривер, очертания домов стали смутными и расплывчатыми. Благородный красивый туман.

17 часов. В глазу внезапно возникла колющая боль, а потом все поле зрения заполнили многочисленные пурпурные точки, звезды, маргаритки. Зрелище чарует и одновременно пугает меня. Не сместился ли диск, что происходит с глазом? Или это бесчинствует мой мозг, заполняя образами пустоту, возникшую из-за плотной повязки на глазу?

19 часов. Час назад пришел доктор Абрамсон, и мы долго с ним беседовали. Как я себя чувствую? Что с глазом? Я описал «зрительную метель» – звездочки, точки и т.д. Доктор Абрамсон сказал, что скорее всего это реакция сетчатки на излучение. Тут мне в голову пришла странная мысль, и я сказал – полусерьезно, полушутя, – что, похоже, радиация в глазу так сильна, что могла бы заставить светиться мои флуоресцирующие камни. Возможно, стоит мне направить на них взгляд моего радиоактивного глаза, как они сразу засветятся! Это был бы превосходный фокус на какой-нибудь вечеринке. Доктора Абрамсона позабавила моя идея, и он сказал, что если я попрошу Кейт принести из дома нужные минералы, то он снимет повязку и мы посмотрим, что из этого получится.

Доктор Абрамсон сказал также, что неплохо было бы через несколько недель облучить лазером сетчатку, чтобы добить те злокачественные клетки, которые, возможно, переживут радиоактивное излучение. Сложность в том, что моя опухоль находится почти на желтом пятне, и если лазерные лучи разрушат его, то я лишусь центрального зрения правого глаза. Он предложил компромисс: облучить лазером две трети опухоли, максимально удаленные от желтого пятна, что позволит сохранить центральное зрение. Упомянул также о новых методах лечения – об инъекциях веществ, останавливающих образование новых сосудов в опухоли, отчего она погибает, лишившись питания и кислорода, – и о новой антимеланомной вакцине. Правда, все это находится пока в стадии разработки. Доктор Абрамсон выразил надежду, что в моем случае вполне достаточно будет радиоактивного йода и лазерного облучения.

Я проведу в палате еще тридцать шесть часов, после чего меня отвезут в операционную, чтобы снять со склеры радиоактивный диск.

11 января 2006 года

В шесть пятнадцать утра пришел мой добрый друг Кевин – явился, как неожиданное и обрадовавшее меня привидение с густыми кустистыми бровями. Он рано обошел больных и был еще в белом халате. «Смотри!» – сказал он, указывая на окно. Я посмотрел и увидел необыкновенную розовую зарю, осветившую ночное небо, а затем дымящийся, как Кракатау, восход солнца над Ист-Ривер.

Моя скотома отнюдь не напоминает слепое пятно, скорее она похожа на окно, сквозь которое я вижу странные здания, движущиеся фигуры, какие-то бытовые сценки. Иногда в этом пятне я вижу, как появляются прыгающие буквы, которые я не могу прочитать, – какие-то иероглифы или руны, покрывающие всю поверхность скотомы. Однажды я увидел громадный сегмент круга, похожий на фрагмент часового циферблата или ацтекского календаря. Я не могу ни в малейшей степени как-то повлиять на эти образы – они совершенно автономны и не имеют никакой связи с тем, что я думаю или чувствую. Искорки и зрительные завихрения могут сами собой возникать в сетчатке. Но эти видения явно возникли где-то на более глубоком уровне – они конструировались в мозгу, черпая из его сокровищницы образов.

Если я на что-то смотрю, а потом закрываю глаза, то изображение виденного остается таким ярким, что я начинаю сомневаться, закрывал ли я вообще глаза. Нечто такое произошло несколько минут назад, когда я был в ванной. Я мыл руки и смотрел на раковину, а потом зачем-то закрыл левый глаз, однако продолжал видеть раковину не менее реально, чем до того. Я вернулся в палату, заподозрив, уж не прозрачна ли повязка на правом глазу? Первая и абсолютно абсурдная мысль. Повязка была какой угодно, только не прозрачной! Это был ком из пластика, металла и марли толщиной в полдюйма. У глаза под повязкой была перерезана прямая боковая мышца, и двигать им я не смог бы при всем желании, так что он просто не мог ничего видеть. В течение тех пятнадцати секунд, что я держал закрытым мой здоровый глаз, я не должен был теоретически вообще ничего видеть. Но я видел раковину – ясно, ярко и реально. По какой-то причине изображение на сетчатке или в мозгу не было стерто, как должно быть в норме. Это было не остаточное изображение. Остаточные изображения, по крайней мере у меня, очень кратковременны и бледны. Если я смотрю на лампу, например, а потом закрываю глаза, то могу в течение одной-двух секунд видеть нить накаливания. Но раковину я видел столь отчетливо и во всех подробностях, как в реальности. Я продолжал видеть раковину, шкафчик рядом с ней и зеркало над ней, всю эту сцену в течение добрых пятнадцати секунд – это была поразительная вязкость зрения. С моим мозгом происходило нечто странное. Никогда прежде я не переживал ничего подобного. Было ли это – как мои непроизвольные образы, мои галлюцинации каких-то фигур, рисунков, людей – просто следствием повязки на глазу? Или это пораженная и полуразрушенная раком, разозленная сетчатка, охваченная радиоактивным пламенем, посылала непонятные сигналы моему мозгу?