Глава 53

Ездить из Файфилда в Уокинг, где находится база McLaren, было слишком долго, поэтому мы с Мэриголд искали новый дом. В то время обман был сплошь и рядом, и нас несколько раз чуть не надули. Мы уже были в отчаянии, когда решили взглянуть на дом в Беркшире. Он был больше, чем мы хотели или могли себе позволить, но в нем было нечто, что привлекло нас.

Это был большой дом в георгианском стиле и с чудесным садом. Он принадлежал какому-то шведу, который играл важную роль в делах группы ABBA. В гараже на девять парковочных мест стояли старинные Rolls Royce – я любил классические машины после приобретения Jaguar SS100, так что сразу обратил на них внимание. Кроме того, нам нравилось, что у дома есть история: этот участок появился еще во времена Книги Страшного суда, а в садах рядом с домом сэр Вальтер Скотт написал «Мармион».

Мы приезжали посмотреть дом три или четыре раза, и каждый раз на стенах было все меньше предметов искусства, все меньше старинных автомобилей, исчезли все Rolls Royce. В гараже остался лишь старый ржавый Jaguar XK120. Было очевидно, что шведский владелец терял деньги.

Наше бессовестно низкое предложение приняли, и 1 августа 1997 года мы переехали. Или, скорее, Мэриголд переехала, потому что, как вы уже знаете, 1 августа был мой первый день на новой работе.

В McLaren я занял офис, в котором работал мой предшественник – технический директор Джон Барнард. Он ушел в Ferrari, и в McLaren попытались заменить его комитетом инженеров, однако подход не сработал, и они позвали меня. Я принес с собой целую кипу чертежей, и каждый из них был датирован 1 августа 1997 года – по юридическим причинам.

Я познакомился с коллегами. Мне снова предстояло работать с Нилом Оутли, который отвечал за механику автомобиля; с французом по имени Анри Дюран – он был главным по аэродинамике; со Стивом Николлсом, калифорнийцем, руководившим гоночной бригадой. Мне показали базу команды, и что-то меня смутило. Я не сразу понял, что именно, но вскоре меня осенило: все было серым.

Конечно, я знал, что McLaren были выкрашены в основном в серый цвет, но только тогда я понял, насколько важен был для команды этот цвет – на нем была построена вся идеология. Это любимый цвет Рона Денниса, и на фабрике серым было все. В офисе серым было все. Даже позывной его самолета – «Серый».

Все было серым, кроме моего кабинета. Джон Барнард ушел в конце 80-х, и офис выглядел так, словно с тех пор его не трогали: стены из красного дерева от пола до потолка, стол – тоже из красного дерева, черная оконная рама, темно-коричневый ковер. В углу была моя доска для черчения из Файфилда, которая, не будучи коричневой, выглядела неуместно. Чтобы наверстать упущенное в условиях позднего начала проекта – аж 1 августа, я работал какое-то безумное количество часов семь дней в неделю. И после пары таких недель, когда приходится дневать и ночевать в офисе, он становится довольно депрессивным местом.

Рон настоял, чтобы я поехал в Венгрию на гонку 16 августа. Честно говоря, я хотел поработать над машиной следующего сезона, но он надеялся, что я смогу чем-то помочь с моделью 1997-го – с настройками или еще чем. Учитывая, что это была возможность увидеть в действии команду и пилотов – Ди-Си и Мику Хаккинена, а также умение Рона быть ужасно убедительным, когда ему что-то надо, я согласился.

Перед отъездом я попросил менеджера базы как-то оживить офис. В новом доме мы были по колено в банках краски, поэтому я сам принес краску и попросил сделать стены бирюзовыми, а также постелить новый ковер в тон и поставить более приятный светло-коричневый стул.

Мы улетели в Венгрию, и я впервые надел свою серую форму. Было немного странно носить форму другого цвета, и хотя в тот раз мне удалось не заходить по ошибке в чужие боксы, должен признать, что впоследствии иногда делал это. Гонщики часто так ошибаются, случайно останавливаясь не у тех боксов в тренировках.

В тот уикенд в Венгрии началось мое знакомство с Микой, который оказался восприимчив к моим идеям. Я предложил попробовать более мягкие пружины на машине. Дэвид ехал лучше, чем Мика, и не особенно хотел перемен, а вот Мика решил попробовать. По прилете домой у меня уже было хорошее предчувствие насчет работы с Хаккиненом.

Кроме того, глотком свежего воздуха стал мой офис. Все, о чем я просил, было сделано – менеджер превосходно поработал. То, что раньше было темным и безрадостным, теперь стало бирюзовым с желтовато-коричневым ковром – на порядок лучше. Мой разноцветный офис на серой базе McLaren был все равно что выход цветного «Волшебника страны Оз». Отныне долгие ночи в офисе будут куда менее удручающими.

Рон, однако, был впечатлен куда меньше моего, когда в понедельник вечером пришел меня проверить. Он застыл в дверях, челюсть отвисла – около 30 секунд он стоял, молча глотая воздух, словно золотая рыбка. Но по ощущениям, это длилось не менее пяти минут. Он краснел, и его лицо стало фиолетовым – я даже подумал, что его сейчас удар хватит. Не сказав ни слова, он развернулся и направился обратно – в серое святилище McLaren.

К счастью, это был наш медовый месяц, так что мне все сошло с рук, а вот жена Рона Лиза много лет спустя рассказывала, что, вернувшись домой тем вечером, он был в ярости. Рон был… Скажем так, ему нравился жесткий контроль над всем, что его окружало. Навязывание серого цвета McLaren было тому примером. Рону не нравилось, когда ему бросали вызов.

В том году я приехал еще на одну гонку – в Херес, финал сезона 1997 года. Там было интересно: перед гонкой Жак Вильнёв на Williams FW19, которая была почти завершена, когда я уходил, и Михаэль Шумахер на Ferrari шли вровень.

Конечно, теперь я был сторонним наблюдателем, но в глубине души надеялся на победу Жака – ведь это я придумал ту машину. Общая неприязнь к Ferrari на пит-лейне была так высока, что почти все команды хотели победы Williams – особенно после смехотворного штрафа Вильнёву за инцидент с желтыми флагами на предыдущей гонке в Японии.

Во время гонки Шумахеру удалось вырваться вперед, но вскоре команда сообщила ему, что падает давление воды и он может не закончить заезд. Он еще оставался на трассе, когда Жак попытался пройти Шумахера, но тот повернул прямо в него, пытаясь повторить маневр, который он провел против Дэймона Хилла в 1994-м.

Только в этот раз у него ничего не вышло. Жак продолжил гонку и выиграл чемпионат. Все, что нужно было Жаку, – набрать на финише два очка.

В этот момент Рон Деннис вспомнил о соглашении, которое он заключил с Фрэнком. Оно состояло в том, что если McLaren помогут Жаку в той или иной гонке, то Williams отдаст им победу в ней.

Фрэнк согласился на это, поскольку бывали случаи, когда Жак после пит-стопов оказывался позади Дэвида и Мики, но те без помех его пропускали. Поэтому Вильнёву скомандовали пропустить оба McLaren, и первую победу в карьере одержал Мика Хаккинен. Дэвид стал вторым, а Вильнёв пришел к финишу на третьем месте и выиграл чемпионат.

Как я уже сказал, я наблюдал за этой игрой со стороны. И я был счастлив, что мой последний Williams принес титул пилоту и выиграл командный зачет. Семь лет я строил машины для Williams, и за это время они выиграли пять Кубков конструкторов, а гонщики четырежды становились чемпионами.

Теперь пора двигаться дальше, вдохни поглубже. Теперь на повестке дня в моем новом несером кабинете стоял McLaren MP4-13.