12 декабря
Жо – Париж
Если кто и умеет меня удивить, так это мой лучший друг. Который уже раз до крайности удивил…
– Ну ты даешь! Давид Андерсон! Где ты выкопал это имечко?
– Если бы у меня был сын, я бы назвал его Давидом. И я обожаю «Русалочку» Ганса Христиана Андерсена. Знаешь, как я запаниковал, когда твоя невестка спросила, как меня зовут? И так ведь чуть себя не выдал, назвав свой мнимый приступ ангором. Нет, шпион из меня получился бы никудышный.
– Зато актером ты был бы гениальным!
– Предпочитаю неврологию, – говорит именитый профессор Тьерри Серфати, приканчивая пирог с сыром, который в «Мини-Пале» подают к аперитиву. – Ты свой не будешь или как?
– Бери его себе.
Жизнь – штука несправедливая. Он ест вволю и остается тощим, а я должен во всем себя ограничивать, иначе превращусь в жирного пузана.
– Она считает, что ты «хороший, только невыносимый», – добавляет мой друг, изучая меню. – Ты знал про ее братишку? Возьму-ка я суп-пюре из китайской каштановой тыквы, взбитой с белыми грибами и орехами…
– Братишку? Впервые слышу. А я закажу воздушный омлет из куриных яиц с икрой морского ежа.
Срабатывает рефлекс, все еще срабатывает: я ищу в меню, что бы ты выбрала. Карпаччо из морских гребешков с устрицами? Я и сплю до сих пор только на своей стороне кровати. И оставляю для тебя зубную пасту открытой…
– Я заработал матросские штаны и стеганую охотничью куртку, но уж точно не ожидал, что меня угостят испанским хамоном, – продолжает Тьерри.
– А я бы поклялся, что Дэни тебе посочувствует, а Альбена – наоборот. К твоему сведению, pata negra — лучшая ветчина на свете!
– Поверю тебе на слово.
Мы познакомились в Париже на первом году интернатуры. Я приехал из Ренна, он – из Страсбурга, и мы вместе открывали для себя столицу. У него был козырь, какой мне и не снился, – перед его голубыми глазами не могла устоять ни одна девчонка. Мы пахали в одном отделении. Тьерри ел кошерное и соблюдал шаббат, у меня же имелась только одна навязчивая идея: накопить побольше отгулов за дежурства и уехать на Труа. Мы подменяли друг друга; мы друг друга приободряли и поддерживали, если умирал пациент; мы радовались вместе, если удавалось кого-то вытащить с того света.
Держу пари, Лу, ты знала о братишке Альбены. И знала, что добрая фея для нашего сына отнюдь не Дэни. Ну и что мне теперь делать?
– Теперь – обедать. И на время забыть о своей семье, – повелевает мой друг.
И мы обедаем, мы выпиваем и говорим о коллегах. Один из них все бросил и уехал жить в индийский ашрам. Другой умер во время осмотра пациента, со стетоскопом у груди больного. Самый уродливый парень из нашего выпуска настругал уже восемь детей. Самая сексапильная из девчонок ушла в сексологию. Заказываю себе тартар из ананаса, а Тьерри – ромовую бабу.
– С тех пор как ты рассказал мне о братишке Альбены, я вижу ее совершенно по-новому.
– Это тебя с ней сближает, у тебя же своя тяжесть на сердце – болезнь Сары. Но если хочешь грузить себя еще и мировыми проблемами, давай порекомендую тебе хорошего остеопата.
– Я врач, и болезнь дочери для меня незаживающая рана. Выть хочется, как подумаю, что неспособен вылечить Сару!
Помнишь, Лу, лет двадцать назад мы с тобой смотрели «Опус мистера Холланда»? Ричард Дрейфус играл в этом фильме композитора, у которого рождается глухой ребенок. Он живет музыкой, а его единственный сын – глухой. Сара тогда скакала как козочка. Мы вышли из кино и поблагодарили небо за то, что у нас такие крепкие, такие здоровые дети. Недостаточно горячо поблагодарили.
– Что я могу ей сказать, Тьерри, если она пала духом из-за ног, которые дрожат и ее не держат?
– Что ты ее любишь.
– С тех пор как мерзавец Патрис слинял, она не помнит, что значит «люблю». Найду эту трусливую сволочь, вытащу из норы, где он прячется, и…
Теперь я знаю, что собой представляет Дэни и что собой представляет Альбена. Ну а вдруг Сириан будет счастливее с эгоисткой Дэни, чем с отзывчивой Альбеной? Ты поручила мне сделать их счастливыми, а не изменить их жизнь, правда? Профессия приучила меня к выбору: если это бактерии, прописываю антибиотик, если вирус – ни в коем случае. А тут, честно говоря, путаюсь. Сириан стал для меня чужим еще до того, как вышел из подросткового возраста.
Встаю.
– Ты пошел раз или ты пошел два? – улыбается Тьерри.
Смеюсь от души. Я уже смеюсь без тебя, но не так долго и весело.
Тьерри возвращается в свою неврологию, я звоню на Труа. Жан-Пьер только что вернулся с карате. Прошу его сделать на Гугле рассылку насчет Патриса. Называю его фамилию, которая должна была стать фамилией нашей дочери.
Прохожу мимо Гран-Пале. Как часто я тебя сюда притаскивал против твоей воли, но ты шла – чтобы доставить мне удовольствие. Ты любила людей и истории из жизни. А я на тебя злился, когда пропускал по твоей вине выставки, и сейчас злюсь: зачем тебе понадобилась эта ложь обо мне? Зачем ты навязала мне такую бессмысленную миссию? Я злюсь, ох, как же я зол, любовь моя.
Сегодня у меня на плечах белый «жозеф». Когда мы с тобой впервые встретились на свадьбе твоей кузины, «жозеф» поверх моего пиджака был не белый, а полосатый, как тельняшка. Ты дала мне свой телефон – в замке отца, тогда еще не придумали мобильников, и я пригласил тебя на следующей же неделе полакомиться банановым сплитом в пабе «Рено» на Елисейских Полях. Ты посмотрела на мой полосатый свитер и спросила, всегда ли я ношу тельняшки, – может быть, это традиция моего острова? Я скрыл от тебя, что в тот вечер, когда судно моего отца вернулось в порт без него, я накинул его тельняшку себе на плечи, чтобы она согревала меня в жизни, которой отныне надо противостоять в одиночку.
Мы вышли из паба вместе. Я приехал на скутере, ты – на старенькой итальянской малолитражке, общей с сестрами, но, не желая меня унизить, сказала, что пришла пешком. И мы гуляли всю ночь, шли куда глаза глядят без всякой цели, сравнивали твое детство с моим. Потом тебе стало холодно, я накинул тебе на плечи свой «жозеф». Чувствовал себя без него голым, но не мерз, нет, я таял под твоим взглядом.
Лу – там, куда попадают после
Ну вы сильны, ребята! Молодцы, здорово! Высший класс. Когда вы были интернами, то валяли дурака, устраивали розыгрыши, издевались над однокашниками, которые, по вашему мнению, плохо относились к пациентам. Вы добавляли нерадивым в кофе слабительное, гипсовали колеса их мотоциклов, засовывали в карман украденное из анатомички ухо…
Сейчас Тьерри почтенный врач-невролог, деликатный человек и элегантный мужчина. Когда ты сообщил ему, что мы перебираемся на Труа, он воспринял это как настоящий друг: обрадовался за нас. Дэни с ним не знакома, Альбена видела два раза в жизни: на собственной свадьбе и на моих похоронах, но при встрече не узнала, еще бы – бородатого, растрепанного, в грязных тряпках. Он пару раз прокололся, но в конце концов прекрасно выпутался.
Я слышала от Сириана о том, что мать Альбены ее ненавидит, но про братишку никогда. У нас у всех есть свои тайны. Может быть, я бы лучше ее понимала и больше любила, если бы знала?
Я не забыла паб «Рено», мой бализки. Ты не захотел использовать свое сиротство, чтобы я тебя пожалела и приголубила. И столько лет ждал, что отец вернется, пусть с потерей памяти, пусть раненый, но вернется. «Жозеф» на плечах – твое космическое одеяло, твой костюм Супермена, твой «Бэтмобиль». Ты делил его со мной и со спасенными тобой пациентами. Ты укрывал им всю нашу семью.
Знаешь, люди, случается, под дождем закрывают зонтик, отказываются от «крова» над головой и промокают насквозь. Вот что-то такое проделала и я, перебравшись в пансионат. Я скинула с плеч твой свитер и оставила под зонтом тебя одного. Я не хотела тащить вас с собой под дождь – Помм, Маэль и тебя. Не надо злиться, да еще так сильно, любимый, не надо.
