Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Конечно, практика на тренинге – великое дело. Но если участники выступают, выступают и выступают – пусть даже все лучше, – возникает утомление. Нужны паузы, в которых может улечься новый опыт. В конце концов, они много и усердно работают и заслуживают своих маленьких радостей, а что может порадовать этих людей больше, чем пассивное слушание нога на ногу, когда делать ничего не надо, а чечетку у флипчарта бьет тренер?
Время от времени наши роли меняются: они сидят, тренер рассказывает, показывает, травит байки, строит рожи и всячески развлекает публику.
Есть здесь маленькая тонкость: даже будучи в неплохой форме, я не буду заниматься этим в первой четверти тренинга – мне важно, чтобы говорили и проявлялись участники. Комментировать – да, буду, как и приводить короткие примеры или напоминать, чтобы дышали, а вот «давать материал» – подожду: сначала пусть появится собственный опыт, пусть злосчастное выступление перестанет казаться такой каторгой, пусть будут сделаны хоть какие-то шаги к его большей свободе, стройности, цельности.
Проще говоря, я с удовольствием прочитаю мини-лекцию – и даже не одну, – но только тогда, когда участники уже начнут нравиться сами себе.
Во-первых, к этому моменту я буду лучше понимать, как с ними разговаривать. Мы наживем какой-то человеческий контакт, привыкнем друг к другу, у нас возникнут вопросы и наблюдения.
Во-вторых, когда пресловутые «информационные блоки» даешь хорошо поработавшим людям, они воспринимаются как-то иначе: меньше механического записывания, больше нормального человеческого интереса.
Наконец, есть и еще одно соображение: если группа слабая и не очень наблюдательная, что толку показывать приемы, которыми она все равно пользоваться не будет? Если возник хороший контакт, тренер может быть уверен: кое-что из его или ее «фишечек» будет присвоено и использовано. Избирательно, по крупиночке, но будет.
В конце концов, большинство тренеров, занимающихся этой тематикой, сами неплохо говорят, и я не исключение. Но зачем «неплохо говорить» перед пассивной и неуверенной в себе группой, куда спешить? Будь моя воля, я бы вообще свела эти информационные блоки к минимуму, но канон пристойного тренинга их все же требует, как и раздаточных материалов.
Ну, извольте, вот они – виды поддержек. Знаю-знаю, сейчас все предпочитают слайды, а иногда без них и действительно нельзя. Но поскольку «про слайды» учат много и многие, а мне сплошь и рядом как раз заказывают «полечить от слайдов», в моем списке поддержек они занимают десятое место. Так им и надо, а нечего тут.
Как уже говорилось, этот рабочий список составлен «в соавторстве» с моими уважаемыми участниками тренингов. Мы считаем, что чаще других в практике используются вот такие поддержки:
О, это отдельная история – и презанятная. Цитировать можно авторов известных и не очень, элитарных и попроще – «все зависит».
В своей книге о публичных выступлениях Дейл Карнеги в 1926 году говорил, что для англоязычного оратора есть два источника цитат на все случаи жизни: Библия и Шекспир, и ничего другого не нужно. Нам бы такую определенность, но, увы, далеко не в каждой аудитории уместно цитировать Библию (которая и в гостиничных номерах у нас не лежит, как вы заметили) и далеко не для каждой аудитории Шекспир что-то значит. Стало быть, придется искать самим.
Самое главное – понимать, чего мы хотим достичь.
Общности с аудиторией? Тогда ищем авторов, которые значимы и для нее, и для нас. Хотим «поймать» внимание, привлечь его к какому-то фрагменту содержания?
Тогда что-нибудь малоизвестное, экзотическое, «с приподвывертом». Хотим поиронизировать, уменьшить прямолинейность? Тогда хороши будут официальные «классики» прошлых лет – они все равно на слуху, но всерьез их уже не цитируют. Есть еще литературные герои, известные всем и каждому, но выбор между Шерлоком Холмсом и Старухой Шапокляк – дело серьезное. И есть еще замечательный автор – «один греческий философ» (один буддийский монах, один олигарх, один клиент нашей компании, одна маленькая девочка).
А как бывают хороши частушки, тексты объявлений, старые одесские хохмы, инструкции по применению инсектицидов, шлягеры сезона, выступления официальных лиц, лимерики, детские страшилки и садюшки! «Долго над полем бантик летал…»
Да у того же Даля есть определения неземной красоты и странности. И Пушкина мы толком не знаем, так что порой Александр Сергеевич бывает свеж. К нашим услугам вся мировая культура – как высокая, так и массовая. И море фольклора всех времен и народов.
Поговорки и пословицы лучше брать не самые известные – поскольку это «коллективная интеллектуальная собственность», многие из них успели заездить до посинения. К тому же, как раз эти заезженные часто бывают слишком назидательны, ну сил же никаких нет слышать в сотый раз про «рыбку из пруда». Кстати, о поговорках…
Вспоминается великолепное начало лекции одного профессора психиатрии, слышанное мною в Ленинграде много лет назад. Он неторопливо вышел, удобно устроился на кафедре, выдержал паузу. Звонким, резким голосом отчеканил: «Каков в колыбельку, таков и в могилку…» – Пауза, аудитория замерла. – «…гласит русская поговорка. Сегодня речь пойдет об акцентуациях характера».
На мой взгляд, блестящее начало презентации: неожиданно, коротко, жестко, – но еще и прямо связано с разговором о тех, чей характер и в самом деле не меняется. Спасибо, Андрей Евгеньевич. Кто бы мог подумать, что этот пример пригодится в таком далеком от вашей науки контексте. Впрочем, в таком ли далеком, еще надо подумать.
И если выступающий может себе это позволить, – профессор мог, – цитата не вводится оборотом, а звучит сразу – потом разберемся, откуда это. Насколько меньше был бы эффект, если бы сказано было то же, но в обратном порядке: «Как гласит русская поговорка, каков в колыбельку, таков и в могилку».
Еще одно: скучающие аудитории очень любят цитаты и истории (смотри следующий пункт), лежащие как можно дальше от прозы их жизни и работы. И здесь уж на наше усмотрение – кому театр, кому ракетостроение, кому судмедэкспертиза. Как говорила моя бабушка:
«Не то хорошо, что хорошо, а что к чему подходит».
От цитат и афоризмов отличаются тем, что в них есть сюжет, действие.
…Однажды такой-то увидел… спросил… услышал в ответ… …Много лет селекционеры всего мира бьются над выведением голубой розы, и вот, наконец, в Японии…
…Об этом здании ходили мрачные слухи – говорили, что подземных этажей там не меньше пяти, а что там делается, и подумать страшно…
…Штирлиц всю ночь топил печку. К утру она, наконец, утонула…
Сразу видно, что в «историях» так или иначе присутствует интрига, неожиданность. Она может быть абсурдна – как в словесной игре анекдота про Штирлица, – или разворачиваться плавно и логично, но какой-то «рояль в кустах» обязательно есть. И самое главное – как эта история работает на наши задачи, что делает ее именно поддержкой.
Скажем, истории из жизни великих людей, испытывающих те же трудности и страсти, что и мы, грешные, могут быть просто-напросто лестью, комплиментом аудитории. Но могут «цеплять» и совершенно другие задачи. Тут главное – не промахнуться с выбором героев: они должны быть известны аудитории, но не слишком, и хорошо бы, чтобы их величие не вызывало сомнений. В наше время почти нет фигур, равно интересных и авторитетных для всех, байки же про реальных «первых лиц» не всегда уместны. Ну, пусть это будут другие «первые лица» – Александр Македонский и Ее Величество королева Елизавета комментариев не требуют, иных «первых» придется представить.
Два слова об анекдотах. Далеко не все следует рассказывать полностью – иногда достаточно короткой ссылки – «как сказал Вовочка в известном анекдоте…» Тогда это уже не будет «историей», но зато не будет и риска длинноватого рассказа, с которым половина слушателей знакома. Можно ведь и спросить – помните этот анекдот? И не обязательно его рассказывать самим, можно «знающим» предложить в перерыве поделиться с «незнающими». Хороший и свежий анекдот может наделать «слишком много шума» и потому оказаться вовсе не поддержкой, а отдельным вставным номером. Тут надо думать, и опять «все зависит».
В анекдотах есть еще одна опасность: как правило, в них содержится хорошая – то есть нехорошая – доза агрессии. Кто-то выглядит идиотом, кто-то жесток, развратен, и так далее. Это нормально, на то и анекдот. Выбирая эту форму поддержки, стоит подумать – не заденет ли рассказанное какую-то часть аудитории. Старые и молодые, мужчины и женщины, богатые и бедные, блондинки и брюнетки – не говоря уже о национальностях и профессиях – заслуживают равного уважения. Но анекдот не может быть политкорректным, это противоречит его сути! Так что выбор у нас остается небольшой: Штирлиц, исторические персонажи да чукча: негусто, однако!
А на самом деле в роли «истории» замечательно работают коротенькие, максимально облегченные кейсы. Не слишком похожие на то, с чем сталкиваются слушатели, но имеющие с этим общие точки. История чьего-то бизнеса или рекламной кампании – такая же «байка», как и прочие истории. История может быть более чем личной – вспоминаю один свой случай из практики…
За сутки до тренинга «Управление стрессом», заказанного могучей государственной структурой, я сидела с коллегой в кофейне, расслабленно болтая о жизни и работе. Внезапно появился охранник со словами: «Ни у кого машина у входа не стоит? Там эвакуаторы приехали!»
Дальнейшее вспоминается отрывочно: вскакиваю, на бегу бросаю: мол, я сейчас, только машину переставлю – и несусь к выходу. Удар о стеклянную дверь, искры из глаз; падаю назад, вяло думая: фингал, стресс-менеджмент, организация-заказчик… Машину уволочь не успели, я вернулась в кафе, держась за битую физиономию; мы попросили у официанта льда и продолжили разговор.
Наутро лицо еще не расцвело, зато болело отчаянно: синячище явно был на подходе. Но не переносить же из-за этого тренинг! Что делать – приехав в учебный центр могучей государственной структуры и поздоровавшись с группой, я рассказала историю, привязав ее к теме:
«Эта ситуация напомнила мне об одном свойстве стресса.
О сужении поля внимания – ведь именно из-за него я не заметила проклятую стеклянную дверь. Оказалось, что у меня переживание стресса вызывает именно такую реакцию. А как это бывает у вас?»
Ну и потихоньку-полегоньку пошел разговор о том, как сказывается этот самый «общий адаптационный синдром» на наших телесных и душевных возможностях, а там уж и до постановки задач недалеко…
Как в воду глядела: к обеду фингал расцвел ярко-лиловым – вся глазница стала цвета круглой печати государственного образца. Что и говорить: объясняться post factum было бы куда менее выигрышно. А так «история битой рожи» стала симпатичным началом тренинга – той самой «байкой», которая помогла и контакт установить, и начать серьезный-пресерьезный разговор о том, что гадский стресс делает с нами.
Кое-что в этой «песне о синяке» было и от следующего вида поддержки. Пункт три, пожалуйста.
Эту разновидность поддержек очень любят иностранные презентаторы.
«…Когда я вошел в здание, я обратил внимание… Я вижу в этом зале… Если мы сейчас посмотрим на свои мобильные телефоны, мы увидим… Вряд ли среди нас есть сейчас хоть один человек, в одежде которого не присутствовало бы ни единой нитки хлопчатобумажного волокна…»
Это один из простых способов присоединиться к аудитории, «быть здесь». И, разумеется, это еще и способ установления контакта – я смотрю на вас, я думаю о том, куда попал и с кем разговариваю. Но нас сейчас интересует другая сторона – связь с содержанием. Привязки к «здесь и теперь» делают его реальным, осязаемым. Это не логическое убеждение, а убедительность.
Вот, к примеру… В самом начале вполне серьезного разговора о препаратах и пищевых добавках, содержащих биодоступный кальций, презентатор говорит: «Сегодня скользко, в такие дни я всегда беспокоюсь о своей пожилой соседке. Ей за семьдесят – и как мы все знаем, это означает…»
Тут, понятное дело, показывается слайд со статистикой: возраст, переломы, причины хрупкости костной ткани… Вопроса о том, при чем здесь биодоступный кальций, не возникает. Вопрос о том, уместно ли «разводить сопли» и поминать свою пожилую соседку, – чисто стилистический. Хочется суше – извольте: «Сегодня скользко. К вечеру приемные отделения больниц будут переполнены. Слайд, пожалуйста».
Иногда привязки к «здесь и теперь» содержат дополнительные сообщения: мы сегодня собрались в то же время, что и обычно, но нам не нужно зажигать свет – день прибавился, наступила весна, и это означает, что…
Возможно, связывать наряженную елочку с приближением сроков сдачи годового отчета было бы уже перебором, но близость календарных праздников, смена сезонов и другие признаки «жизни в одном времени» тоже могут использоваться в связи с содержанием, давать ему опору в реальности. Чем эта связь неожиданней, тем лучше работает поддержка.
…Сейчас ровно двенадцать, третье ноября, пятница – сто семь лет назад в этот день и час произошло событие, навсегда изменившее то-то и то-то… Сейчас ровно двенадцать, третье ноября, пятница – и мы говорим о точности хода современных часов и новейших разработках в этой области… Сейчас ровно двенадцать, третье ноября, пятница; до конца рабочего дня осталось несколько часов, до конца года – меньше двух месяцев, и это известно более или менее точно. Сколько осталось времени до конца экономического кризиса, сказать значительно сложнее… Посмотрите на свои часы – и вы узнаете, сколько сейчас времени. Может быть, там указывается и число, и месяц две тысячи такого-то года. Или нет, но мы все точно знаем, что вы читаете четвертую главу, и это значит, что вам осталось меньше половины. Хоть что-то в этой жизни предсказуемо.
Здесь начну с примеров. На тренинге «Корпоративная культура» один банкир сказал: «Наш банк как военный корабль: пушки начищены, палуба блестит, оркестр играет. Движется по курсу быстро и четко. Если что, утонет тоже быстро». Это метафора.
А на другом тренинге участница сказала: «Весь рынок рекламных носителей можно представить себе как пирог или торт (окружность нарисована в воздухе). Как все пироги, он может быть нарезан по-разному. Сегодня самый большой ломтик – это телевидение, ломтики поменьше – Интернет, радио, пресса, плазменные панели и кое-что еще (сектора-ломтики показываются). Тортик режется по-разному в зависимости от трех факторов…» (конец цитаты, дальше идет профессиональный контент). Это образное сравнение.
Здесь мы не будем спорить о том, как тонут военные корабли, – равно как и о сегментах рынка из второго примера. Содержание – на совести авторов высказываний, им видней. Мы же обратим внимание на различия в поддержках, которые они использовали. Образ пирога (тортика) выражает одну мысль и позволяет ее запомнить чуть лучше, чем сделала бы это круговая диаграмма.
Более того, для последующего разговора о «трех факторах» важны не проценты – где сколько – а то, что «режется по-разному». Сравнение сработало один раз: максимум, на что оно способно, – это прозвучать в конце выступления при подведении итогов: «…и принять участие в развитии самого молодого и перспективного сегмента рынка – этот ломтик нашего пирога растет на глазах». От сравнения большего и не ожидается.
Метафора хороша для другого: с ее помощью (поддержкой!) можно сказать многое, притом без нее это описание стало бы длинным и скучным. Более того, метафору можно развивать, разворачивать. Если она удачно подобрана, она «схватывает» реальные свойства объекта, о которых слушатели еще не думали.
Военный корабль – тот, где пушки начищены и оркестр играет, – это еще и военный корабль напоказ, для адмиральского смотра – его боеспособность по таким признакам не оценишь. Это еще и немножко «ретро», явно не авианосец последнего поколения. Это еще и про быстроту и четкость, утратившие стратегическое назначение. Мысли все серьезные – учитывая статус говорящего, даже очень серьезные – и уложены в двадцать слов, не считая предлогов.
Метафоры могут создавать «параллельную образную реальность», в которой любые суждения о любых объектах переводятся на язык достаточно объемного образа, допускающего дальнейшие действия с ним.
Из какого-то тренинга с фармацевтами вспоминаю, как сердце человека сравнивали с лошадью, везущей в гору тяжелые бидоны. Облегчить телегу на пару бидонов или подгонять лошадь – вот два решения, соответствующие действию двух принципиально разных классов препаратов.
Это чуть больше, чем сравнение: образ лошади дает возможность поговорить и о тактике медикаментозного лечения, и о том, как отдыхает животинка, – то есть он позволяет развитие темы. Но если целью лектора является только запоминание студентами двух классов препаратов – разгрузить и подгонять, – эти сложности не нужны.
У хорошей метафоры есть потенциал, который не всегда реализуется полностью, – и не надо. Он есть – и может додумываться. Здесь тоже кроется опасность.
Риск использования образов и метафор в том, что они могут зажить собственной жизнью: если про лошадку не просто упомянуть, а хоть чуть-чуть «раскрасить», сделать образ слишком живым, слушатели будут думать не о заданном разделении препаратов на два класса, а о том, что их зацепило эмоционально. К примеру, о том, что и они работают как лошади, о почти исчезнувших из обихода алюминиевых флягах-бидонах, о бедной лошадке и других жертвах жестокого обращения, а вовсе не о препаратах. Так что важен не только выбор метафоры, но и учет ее ассоциативного потенциала. Иногда он нужен, иногда бывает слишком силен и своенравен, может увести «не туда». А иногда ассоциацию можно и задать, направить.
Здесь мне вспоминается история из практики одной очень уважаемой мною коллеги. Конечно, в этой истории есть не только «история» – очень, впрочем, короткая, и не только «сравнение», но и «использование объектов» (смотри пункт 6).
Коллега занимается организационным консультированием и обычно имеет дело с солидными управленческими командами. В работе она использует мелкие игрушки – с их помощью очень удобно обозначать структуры, процессы, да что угодно. Солидные дяди не всегда готовы сразу принять этот «носитель», состоящий из десятков крошечных фигурок, которые до поры до времени скрыты в объемистом мешке. А говорит коллега вот что: «Когда полководцы планируют сражение, они порой используют макеты местности, военной техники, живой силы. Вот и мы в нашей работе будем использовать… (содержимое мешка вываливается на стол) эти игрушки, чтобы моделировать…»
Материальная составляющая этой изящной «вводной» – предмет для разговора о другом виде поддержек. Сейчас же обращаю ваше внимание на «полководцев»: в нашей культуре образы военачальников имеют весьма высокий статус, недаром же генеральных директоров именуют «генералами». И когда говорится о том, как «полководцы планируют сражение», не присоединиться к этому образу просто невозможно: они используют ящики с песком и другие подручные предметы, так что и нам можно. Вот так просто и лаконично коллега начинает свою презентацию.
Все дурацкие пересчеты обычной цифири на конкретные объемы или расстояния – «потомство одной мухи за лето составит цепочку отсюда до Луны», «продукцией нашего цеха можно опоясать Землю по экватору» – служат одной цели: активировать визуальное мышление, занять его чем-то, связанным с основным содержанием. Если такая-то область «равняется четырем Франциям», представляется не реальная территория, а пятно на карте – смутное, но большое.
«Отсюда до Луны» представить себе невозможно, – но это лучше, чем просто «далеко». И лучше, чем точная длина цепочки мух: это лишняя информация. Начнешь представлять и почувствуешь, что да, далеко. Кто бы мог подумать, что мух и нашей продукции на этом свете так много…
Впрочем, вызываемые у слушателей образы могут быть и не столь нейтральны.
«Представьте себе, что сейчас делают ваши дети. Возможно, играют гаммы. Возможно, занимаются спортом. Но скорее всего, сидят в Интернете или смотрят телевизор. Как бы мы ни относились к этому, они общаются с этими устройствами гораздо больше, чем с нами». – Тут, возможно, появляется слайд с простой и невеселой статистикой. Переход к проблемам детского телевидения логичен и неизбежен, созданный поддержкой эмоциональный фон окрасит ближайшие минуты: родительская тревожность и чувство вины не дадут слушателям расслабиться.
Или вот: «Вспомните запах свежеиспеченного хлеба – горячего, с румяной корочкой. Этот запах стал редкостью, хотя ассортимент хлебобулочных изделий расширяется, хлеб пекут и покупают. Почему он пахнет не так? На это есть свои причины». – Дальнейшее будет зависеть от того, попали мы на лекцию о дрожжевом тесте или презентацию новых моделей домашних хлебопечек. Идея все равно ясна: настоящий хлеб – это хлеб ностальгического воспоминания. А презентатор, рассказывающий о здоровом питании и диетических бездрожжевых «слайсах» из пяти злаков, не станет вызывать у публики ярких воспоминаний о продукте, с которым его товар не имеет почти ничего общего.
«Представьте себя на месте клиента, направляющегося к нам в офис. Вот он вышел из метро или припарковался где-то в переулках. В руках у него схема, он полон решимости. В конце концов ему повезет – встретит кого-то из местных жителей, они доходчиво объяснят дорогу. Но до этого он сделает несколько совершенно ненужных вещей – завернет на улицу Перфильева, спутает наше здание с 11а, несколько раз позвонит по телефону. Неторопливая служба безопасности подержит его в холле, потом за ним спустятся и поведут по бесконечным коридорам в другое крыло. Позвольте поделиться соображениями о простых и доступных мерах по улучшению обслуживания клиентов». – В этом примере говорящий чуть утрирует муки клиента, отсылает аудиторию к опыту раздражающих (и отчасти действительно устранимых) проволочек, бестолковых блужданий в поисках нужного здания, входа, человека. На месте клиента бывали все, пусть и не на улице Перфильева.
Воображаемые шеренги мух и куда более реальные зарисовки позволяют придать информации или оценке осязаемый, достоверный характер. Вместо утверждения используется образ – странный, знакомый по опыту или эмоционально окрашенный – и нужные выводы возникают сами.
Конечно, речь не идет об образцах продукции – если это посвященная им презентация, то они уже не совсем «поддержка», это центральная тема, главный предмет разговора. Но вот красивая старенькая баночка из-под того же продукта, появляющаяся ненадолго и только для того, чтобы вспомнить об истории компании – это да, это может быть поддержкой. Добывать ли ее, тащить ли с собой – вопрос. Ответ, как и обычно, зависит от целей и состава аудитории. Важно ли для этих людей прошлое, возникнут ли у них нужные ассоциации, будет ли эта баночка для них музейной штучкой (ценностью, стильным и красивым предметом) или они увидят в ней дрянь, никому не нужное старье, – это презентатору виднее.
Использование предмета как минимум дает резкое (но короткое) «освежение» внимания – а знак возникающих эмоций, смысл ассоциаций и связь с содержанием надо продумывать отдельно.
Реальный предмет – довольно сильная штука: его можно разглядывать, порой даже трогать, подойти в перерыве посмотреть поближе… Поддержит это содержание или отвлечет от него, вот в чем вопрос.
Скажем, в примере с мешком игрушек они должны были стать инструментом работы, а частной и быстро решаемой задачей коллеги было познакомить с ними, приучить, снять возможную негативную реакцию. Здесь поддержкой была история про полководцев, которые планируют сражение – и история работала на облегчение знакомства с мешком. Я уверена, что дальнейшие действия с игрушками требовали некоторого к ним привыкания, поэтому содержимое мешка должно было какое-то время побыть в поле зрения – иначе непосредственное любопытство перевесит, забьет сознательный интерес к тому, что в это время говорится или делается.
Предмет, к которому зритель еще не привык, конкурирует с говорящим, а уж если это «особый» предмет, вызывающий любопытство и желание потрогать… Не стоит доставать из кармана живую лягушку или действующую модель первого аэроплана – слушатели могут запомнить только это, оно нам надо? «Ну, тот, как его, который самолетик приносил» – не лучший результат использования поддержек.
А вот простые действующие модельки объектов или процессов из подручных средств – другое дело. Из листа формата А4 чего только не свернешь, но сам он нейтрален, знаком всем и «оживает» только в руках выступающего – и тогда, когда ему нужно. Чапаев с картофелинами в «нашем старом кино» – это тоже спонтанное использование объектов.
Лучше дать предмету «поработать» не один раз, а два – а то и три. Скажем, состояние вопроса – и что мы можем с этим делать. Возможно, еще и нужный нам результат.
В общем, предмет капризен, коварен и требует от выступающего уверенности в своих силах. Возможно, потому, что он – предмет – совершенно реален и сам по себе убедителен, а с этим тягаться непросто.
Слыхали ль вы, как рассказывают о самой пустяковой ситуации те самые «хорошо говорящие»? Или же – как пересказывают дети понравившееся кино? «А этот ему – бах, бах! А тот, такой, говорит: еще не вечер! И тут эта, с лазером, ка-ак жахнет – и все!»
Действие и диалог – даже убогие, даже из боевичка класса «С» – увлекательнее описания. «Экшн» притягивает.
У взрослых, и порой у весьма утонченных, элементы диалога и действия вплетены в хороший рассказ: тонко, без прямого «чтения по ролям», они все же слегка обозначают голоса участников ситуации.
И мы можем представить себе все: и того, и этого, и что между ними произошло.
Ничего искусственного, чуждого обычной речи здесь не появляется. Просто в хорошем выступлении эти «микропоказы» позволяют заглянуть туда, где рассказчик был, а слушатели – нет. Он не изображает действующих лиц, а только слегка «обозначает» парой деталей, голосом, позой – чтоб было ясно, кто, кому и что. При этом говорящий может не давать никаких оценок и сказать все, что захочет, – выбором персонажей для примера и теми репликами, которые они получат. В пьесах обычно не дается оценок действиям персонажей, мы и сами можем разобраться, кто злодей, идиот или невинная жертва. Короткий диалог больше сосредоточен на характере, а не поступках, – но и тут слушатель сам разберется.
…Недавно заходит в наш офис на Покровке курьер из дружественной организации. Принес, отдал. Посмотрел вверх – высокий потолок, старинные люстры. Огляделся и – почтительным шепотом: «А здесь раньше что… жили?!»
…Стоим в перерыве с котренером, курим.
Слушатели – начинающие бизнес-тренеры – спрашивают:
«А когда появляется полная уверенность – ну, что все делаешь правильно, что все пойдет как надо?» Мы с Борей смотрим друг на друга, на них и – хором: «Ни-ког-да».
Это «гибриды» байки с микропоказом: все-таки есть сюжет, обозначено место действия. Но можно и без фона – или почти.
«Есть люди, которых по телефону нелегко понять сразу: „Ой, здравствуйте, я не знаю, правильно ли я звоню, мне вот девушка на рецепции дала этот номер, вообще-то она два дала, но я решила позвонить по этому, еле дозвонилась к вам, вообще ужас как сеть загружена, надо вам как-то решать этот вопрос, вы же клиентов так теряете, мне вот сказали, уже не помню где, что у вас есть тренинг „Переговоры“!“ – Утомительно, не по существу? Возможно. Но это клиент. Какие же потребности могут стоять за такой речью, кто нам позвонил на этот раз?» (Это из моей же мини-лекции времен работы с саll-центрами или нашими новыми администраторами.)
«„В настоящий момент данный вопрос нуждается в ответственной и серьезной проработке в связи с целым рядом факторов, имеющих системный характер“, – что мы можем сказать о речевой роли и намерениях говорящего?» (Ох, много – к сожалению…)
Микропоказ дает возможность утрировать, не описывая, – и выражать свое отношение к чему-то, не называя его словами. Степень пародийности, стеба – на усмотрение выступающего, по ситуации. Но какая-то правда жизни тут быть должна, иначе это не работает. Что для наших аудиторий узнаваемо, а что нет – всегда вопрос, речь-то идет о правде их жизни и работы.
И еще: иногда микропоказ позволяет дистанцироваться от той роли или той стилистики, в «связи» с которой не хочется быть замеченным. К примеру, вы – бизнес-тренер, и вам уже не в радость слышать собственный солнечный голос, полный пионерского позитива. И аудитория у вас умная, все понимает. Иногда очень помогает «закавычить» опошленные, слишком типичные интонации: «Как часто говорят бизнес-тренеры, „Хороший вопрос!“». Дальше вы отвечаете на вопрос как считаете нужным, человеческим голосом: затертая речевая роль становится чем-то вроде куклы, надетой на вашу руку. Ваше послание – знаю, как принято, но сознательно делаю по-другому – будет услышано хотя бы частью аудитории. Она оценит, уверяю вас.
Чтобы уверенно пользоваться микропоказом, полезно передразнивать – при случае, просто для тренировки. У каждого в памяти собран небольшой «музей речевых масок» – и часто мы и наши аудитории одинаково к ним относимся (собственные речевые маски – не исключение).
Пародия не должна быть грубой, а микропоказ этого рода – долгим. Так, легкая тень, рисуночек на полях рукописи, ироничная улыбка. Особенно это сближает, если вы и аудитория имеете похожие личные счеты в отношении «типичных представителей».
Что ни говори, а это «штатная» принадлежность выступления с элементами интерактива. Об этом знают все, и вряд ли я смогу сообщить вам что-то новое, хотя…
Случалось ли вам сидеть в зале и наблюдать, как презентатор вызывает своими вопросами совсем не ту реакцию, которой добивался? Бывало ли, что некоторые слишком элементарные вопросы, подразумевающие бесспорное «да», раздражали?
Ну коли так, давайте на эту привычную «полочку» тоже заглянем. Есть вопросы, служащие установлению позитивного контакта, и только. И все. Они даже не обязательно относятся к содержанию. Видишь выключатель, но вместо самостоятельных действий спрашиваешь: «Можем прибавить света?» Ответят словами, кивками, указующими жестами, а то и подойдет добрый человек и нажмет-покрутит. Тут ему большое человеческое «спасибо». Особенно теплое, если вы женщина и гостья в этом зале. Если выключатель не работает, это не ваша ошибка. Это повод предложить пересесть поближе, или пошутить, или мужественно заверить собравшихся в том, что все преодолимо.
Сюда же относятся все вопросы, связанные с содержанием и предполагающие однозначный положительный ответ. Это чистой воды подкуп, о чем все знают: после трех «да» сказать «нет» труднее. Ну и ладно, иногда и этим ходом не побрезгуем. Только если аудитория уж очень сердитая или усталая, эти «утю-тю» могут срикошетить – увеличить запас невнятного раздражения. Так что пользоваться этими старыми штучками стоит тогда, когда усталость или раздражение несильные или их следов мы не видим. И все-таки лучше не спрашивать совсем уж по-детсадовски: «Все пообедали?» – особенно если ваше выступление поставлено первым после обеденного перерыва.
Если же зал мечтал о встрече с вами и жадно ждет вашей версии «самой сокровенной истины», вопросы на «три да» – просто лишнее.
Следующий номер нашей программы – это вопросы, подразумевающие и «да» и «нет». Кто-то читал (был, видел, заметил, любит, завершил проект), а кто-то нет.
Здесь лучше поостеречься и не вынуждать людей признаваться в том, что они не видели, не завершили и не были. Коли уж хочется посмотреть на реакцию зала и запустить его активность, лучше спросить: «Много ли сегодня здесь тех, кто (успел побывать, поменял резину, скептически относится к тому-сему)». Отвечают обычно лицами – кто кивает, кто плечами пожимает, кто сидит с непроницаемым лицом. И ладно, им ведь друг друга не видно. Выбирайте тот ответ, за который, как за ниточку, можно потянуть, – и вперед. Смысл – все тот же контакт плюс кое-что о самой аудитории. Иногда ведь и правда бывает важно понять, многие ли из присутствующих видели, были, завершили проект или «скептически относятся к…»
Кстати, этот самый вопрос про скепсис в отношении чего-то – неплохой иногда способ смягчить атмосферу. Выражая сомнение, недоверие или прямое неприятие чего-то, люди отвечают на ваш вопрос, то есть вам-то они говорят «да».
Очень важно, чтобы эти вопросы не оказались «учительскими»: «Кто знает, поднимите руку!» Даже если аудитория молодая, а вы человек известный и уважаемый, не надо. Может, и ответят, – но вы включаете всю систему «школьных» рефлексов.
Само собой, со статусными аудиториями вся эта игра становится невозможной – активное предложение аудитории что-то сделать (сказать) означает равенство, а то и превосходство (отсюда и опасность впасть в учительский или шоуменский тон). Но уж если очень охота побалансировать на краю дозволенного, можно сделать из вопроса предположение: «Если бы вас спросили о реальной эффективности этих мер, мы услышали бы самые разные ответы, не так ли?» (Я-то не спрашиваю, это неприлично, но все мы знаем, что данный эксперимент не везде прошел успешно, ага…) Но уж тогда надо смотреть в оба, это не поддержка, а диагностический выпад с целью выяснения чьих-то установок.
Наконец, бывают вопросы, которые предполагают содержательный ответ. Интересные, что называется. «Что бы вы предположили, если бы на наших глазах?..» – это смесь предложения представить нечто и собственно вопроса. Может быть шуткой, может и не быть.
«Давайте вспомним, как эта проблема решалась в прошлом? – мы знаем, что некоторые из этих решений были эффективны. Какие же вспоминаются решения?» Это вопрос-аукцион, мы собираем коллекцию решений (и уж точно знаем зачем, иначе не стоит).
«Какие ассоциации возникают первыми, когда вы слышите словосочетание „серебряный век“?» Это формирование коллективного образа, который вам зачем-то понадобился и служит поддержкой какому-то вашему тезису. Разумеется, вы не будете его задавать, если есть риск услышать в ответ: «Какой-какой век?»
И тут стоит подумать о том, зачем вообще задавать содержательные вопросы. Если аудитория может и захочет сказать что-то осмысленное, это хорошо. Для процесса, для контакта.
Но содержание может сильно «перекосить», а выступающему станет труднее управлять ситуацией. Когда с места звучат разные, противоречащие друг другу и действительно интересные ответы, это может быть чудесно при определенных целях выступления – и совершенно некстати при других. И вероятность хаоса и неразберихи тем выше, чем неопределенней ваш вопрос.
Спросите в любой момент у любой аудитории: «Что вы об этом думаете?» – и вы получите или насупленное молчание, или десяток монологов обо всем на свете. Но люди же не виноваты, что их так спросили, – они вполне невинно отвечают на поставленный вопрос и говорят о том, что «думают об этом». Веря, между прочим, что кому-то есть дело до их дум. Не нужны ответы – зачем спрашивать?
Резюме: прежде чем задавать вопросы аудитории, стоит подумать, хотите ли вы, чтобы ваш призыв был понят буквально и люди действительно стали отвечать? Оно вам надо? Если да – вперед, вы получите живые ответы, половина из которых будет вообще не на ваш вопрос, но у кого-то душа просит! Все это можно обыграть, повернуть к теме и цели выступления, диалог с залом станет как раз той самой поддержкой. Однако времени и усилий это потребует. Порой проще задать вопросы себе и самому же на них ответить. Чистая риторика, но ситуация остается управляемой. – Вопросы есть? Нет вопросов, переходим к пункту 9.
Ну да, конечно. Именно его интонация, жест или перемещения в пространстве помогают (или мешают) восприятию содержания. По минимуму – «отбивают» элементы структуры, служат выделению главного. Пауза не только дает возможность аудитории додумать только что прозвучавшую мысль, а еще и «объявляет» предъявление следующей, готовит к ней. Но если посмотреть на хорошо говорящих, мы заметим и другие возможности.
«На первый взгляд, эти показатели кажутся довольно обычными. Посмотрим на них с другой стороны (короткий шаг с поворотом) – и мы увидим…» – Здесь говорящий не просто маркировал движением новую мысль – в письменной речи это был бы абзац, – но и немного обозначил эту самую «другую сторону». Если до того он говорил интересно, на него смотрят. Глаза слушателей следуют за ним и повторяют его движение. Они как будто действительно посмотрели на что-то «с другой стороны». Новой информации обеспечивается не только внимание, но и «режим наибольшего благоприятствования» – прямые ассоциации с рассмотрением чего-то «с другой стороны» облегчают принятие нового, это же так естественно – посмотреть по-другому и увидеть другое…
«Единственным приемлемым решением в этой ситуации является изменение тактики: договор, подготовительные работы, согласование проекта и начало основных работ в зависимости от погодных условий. Второй и третий шаги могут делаться одновременно, обеспечивая готовность к четвертому». – Перечисление «шагов» сопровождается короткими жестами, интонация утвердительная, падающая. Так диктуют служебные записки – и вообще «диктуют». Если внимательно рассмотреть скупые жесты, мы увидим: руки почти незаметно «сыграли» важные комментарии к утверждению. Первый жест («договор») чуть легче остальных: это само собой разумеется. Второй и третий шаги подчеркиваются двумя руками, четвертый снова одной, притом жест длиннее, направлен скорее в сторону, как бы не вполне завершен. На словах про одновременность – снова две руки, пальцы соприкасаются.
Говорящий не думал об этом специально (я проверяла), просто ему было важно подчеркнуть возможную одновременность «второго и третьего шагов», когда разные люди займутся разными делами независимо друг от друга, когда «правой руке» не обязательно ведать, что делает «левая». Менее определенный и уходящий в сторону жест «четвертого шага» тоже продолжает мысль: основные работы – дело долгое, погода от людей не зависит, надо будет ориентироваться по ситуации, но для этого следует быть готовыми, и побыстрее. И тут снова подключаются две руки и словно показывают упомянутую одновременность разных действий, причем пальцы соединяются на словах «обеспечивая готовность к четвертому». Легко догадаться, что в следующем блоке выступления речь пойдет о втором и третьем шагах, конкретизируя их.
Об этом человеке никто и не скажет, что его выступление «выразительно» – и не надо, он ведь и обидеться может. А ведь выразительно! В том смысле, что выражает именно то, что хотел сказать этот суровый деятель, реалист и практик. Он ни секунды не думал о том, что делают его руки. А они честно работали поддержкой его основного тезиса, экономя время и слова. Рук как таковых никто не запомнил – и не надо. Чай, не Вертинского в костюме Пьеро слушали.
Когда действия выступающего придают словам дополнительные смыслы, акцентируют, придают оттенки – это эффективная и порой ускользающая от сознательного внимания поддержка. Она уточняет и усиливает мысль, не бросаясь в глаза.
Когда выразительное поведение «один к одному» дублирует сказанное, это похоже на сурдоперевод или, что еще хуже, на плохой театр.
О них сказано так много и так хорошо, что добавить нечего. Разве что… Поговаривали, что в «Harward Business Review» был один материал, результаты какого-то там survey… И результаты оказались таковы: при постоянном использовании слайдов презентационные навыки ухудшаются даже у тех, у кого они когда-то были. А чему тут удивляться?
Если при здоровых ногах все время ходить на костылях, с ногами что-нибудь нехорошее да произойдет.
Слайды «Атрофия» и «Говорящие головы», пожалуйста.
Из десяти видов поддержек три-четыре всегда окажутся и к месту, и по душе.
Вот как много есть приправ и ингредиентов, с помощью которых из отвратительной мороженой трески можно приготовить что-нибудь съедобное или даже вкусное. Но пока всеми этими луковичками, грибочками и стручками перца жонглировала я.
Правда, все время до этого не упуская случая показать и подчеркнуть, как это делают и сами участники и как это работает. Вот у Марьиванны карандаш или ручка с красными чернилами и отмечает ошибки, а у меня «чернила» явно какого-то другого цвета: я отмечаю удачи, даже микроскопические. Просто так не хвалю, да и вообще не хвалю – здесь не в похвале дело, а в том, что некоторые присвоенные на тренинге полезные штуки не вовсе чужды, кое-что из этого и так уже использовалось.
И мы стремимся к тому, чтобы новые композиционные или любые другие приемы органично вписались в нажитый речевой строй человека. Говоря портновским языком, отделка не должна вызывать нездорового интереса и казаться нарочитой, она – часть общего дизайнерского замысла.
Войти с помощью соц. сетей: